В станционном поселке Ботанино, что в тридцати километрах от миллионного города, в довольно еще крепком доме, построенном из списанных железнодорожных шпал, на окраинной, почти сельской улице, живет бабушка – хохлушка по прозвищу Дитятко. В годы репрессий прошлого века ее подростком привезли из-под Киева. В девках, а потом и в замужестве Дитятко (подлинное имя как-то уже забылось в поселке) была первой красавицей в шахтерской округе – соболиные брови, льняная коса, уложенная на голове венцом, стройный гибкий стан, больше чем заметная грудь. А ее большие и добрые коровьи глаза муж-милиционер сравнивал с озером Шелюгино, где поселковые ловят рыбу и купаются. И куда вся эта красота и стать подевались?! Сегодня бабушка высока и пряма, как жердь, худа и костлява, как засохшая осина на корню. Порой даже кажется, что скрипят ее кости. Но для своего возраста (а ей под восемьдесят) она легка на ногу, подвижна и говорлива, будто горный ручей. Но понять о чем она тебе вещает, очень трудно. Во-первых, Дитятко «трындычиха» - слова сыплет, как град по крыше. Во-вторых, хотя и прожила в Ботанино среди русских более шестидесяти лет, но ни одного украинского слова не растеряла. И пользоваться ими, само собой, «сподручнее». Естественно, встречаются в ее «пулеметных очередях» и русские слова – выражения, которые разобрать-понять. Например, «жить по-человечьи». Или другое – дитятко. Последним словом она называла своего мужа – участкового, сыновей, их друзей-приятелей, начальников на птицефабрике, где проработала оператором на конвейере (сортировщицей) четверть века. Дитятко для нее и стар, и мал, лишь бы был мужского рода…
Давно ее участковый покоится на сельском погосте. Старшему сыну, Анатолию, уже перевалило за шестьдесят, а младшему, Павлу, подкатывает к «полтиннику». Рожала она и двух девочек, но те умерли в младенчестве. Оба сына живут и работают в городе, имеют просторные квартиры, сами народили бабушке кучу внуков и внучек. Особенно постарался Павел. Он трижды был женат. Официально. Первые две супруги принесли от него в общей сумме пятерых – трех «хлопцев» и двух «дивчин». А вот третья «жинка», докторица Елена Анатольевна, которая моложе Павла чуть ли не вдвое, радовать бабушку Дитятко «малым» не торопится. Жить к Павлу она пришла с шестилеткой – сыном, которого и лелеет.
Но мой рассказ не о сыновьях, их женах и внуках бабушки Дитятко. Хотя о младшем поколении «хохлят» она любит трындеть даже больше, чем о себе-молодице и муже-участковом. И всех-то она их «кохала», и все-то они «гостевали» у нее на каникулах, и все-то она знала, как они «фулиганили» в школе, на кого учились в техникумах и институтах. Их жизнь была ее жизнью. Особенно Дитятко гордится первым внуком старшего сына – Андрием. Он с медалью окончил школу, с красным дипломом выпустился из политехнического, здесь его оставили преподавать на строительной кафедре, а потом он защитил кандидатскую. Когда же в городе начался квартирный бум, бабушкин Андрий оставил мало оплачиваемое обучение студентов и перешел работать в частную строительную фирму. Начальником управления монолитного домостроения с очень большой зарплатой. Рассыпая словесный горох об Андрие, глаза у старушки горят, на впалых щеках выступает румянец. Будто и она строит монолитные дома и ее ждет куча денег.
Вернемся в Ботанино, во двор бабушки Дитятко. Ибо здесь произошло то событие, о котором я поведу далее свою речь… И муж, и сыновья, и внуки бабушки во все времена были «добытчиками» - заядлыми охотниками и рыбаками. Весь уклад жизни в этом доме подчинен этой пламенной страсти. Главные вещи здесь – ружья, патроны, бинокли, болотные сапоги, плащи – дождевики, пешни, морды, удилища, лодки и много-много другого, без чего ты в лесу или на озере неполноценный человек. Само собой разумеется, что кроме охотников и рыболовов в доме всегда были собаки – и большие и маленькие; чистокровные и «двортеррьеры». Чаще всего последние. И вся эта людская и собачья орава рассказывала мыслимые и немыслимые охотничьи и рыбацкие байки, лаяла, ела, пила, хвасталась «королевским» выстрелом, варила уху, жарила или тушила дичь… Не последним человеком в этом охотничье-рыболовном сообществе была и Дитятко. Она разбиралась в калибрах ружей; не хуже орнитолога могла определить породу той или иной утки, чирка, кулика; знала, как плести и «садить» сети. Много чего другого умела и знала бабушка Дитятко… Когда выросли и стали самыми разными специалистами и начальниками в миллионном городе сыновья и внуки Дитятко, людской напор на ее дом уменьшился. А вот собак во дворе стало даже больше. Одни псы сидели на цепи и ждали своего часа – травить зайцев, кабанов и косуль. Другие бегали на свободе – спаривались, щенились и вновь пропадали и вновь появлялись… Например, Анатолий, непревзойденный стрелок крякушей и красноголовиков, не один десяток лет во дворе у матери держал ирландских длинноухих сеттеров; его брат Павел – сибирских веселых лаек; а внуки – кто шнурков такс, кто большеголовых гончаков… Дело прошлое, но хозяева кобелей и сучек в Ботанино наезжали даже не каждую неделю. Как на праздник пожалуют, сходят в лес, отметят застольем удачную или не очень охоту и отбудут в город. Собак, понятное дело, вновь оставят на попечение Дитятко. Привезенных кормов, как обычно, собакам не хватало. Бабушка ходила по знакомым и родственникам, не брезговала павшей у них скотиной или птицей, покупала в магазине уцененное мясо и кости, всем этим «добром» поддерживала жизненные силы Белок и Стрелок. Да и не только кормила. Случится между ними потасовка – разгонит, нагрянет песий грипп или лихорадка – вылечит… То есть Дитятко много лет у сыновей и внуков была кинологом. Но этого слова бабушка даже не знала. Никто ее с умными и дисциплинированными псами (а они ее распоряжения и команды выполняли четче, чем своих хозяев) не приглашал и не привозил в город на постоянные собачьи выставки и соревнования. Да если бы и пригласили, она это расценила бы как шутку.
«Все течет, все изменяется». Интерес к охоте у сыновей и внуков Дитятко сильно поостыл. Из-за длительных производственных командировок, аспирантур, семейных забот. Да и количество охотничьих зверей и птиц в округе Ботанино давно шло на убыль. Поэтому в лес, на озера и болота бабушкины «хохлята» стали выбираться все реже и реже. В этой связи собак во дворе год от года становилось меньше. В последнее время на усадьбе у Дитятко обретались две псины: трехпудовый, косматый кавказец Малек и шавочка (сучка) неопределенной породы и размером чуть больше сиамской кошки, по имени Гена. Дворняга имела полную свободу – бегала улицам села, в определенное время приводила за собой гирлянду кобелей, дважды, а то и трижды в год приносила приплод. Дитятко кутят без колебаний и жалости топила в помойном (из-под рукомойника) ведре. Гена особо не переживала за щенков – уже на следующий день после «казни» позволяла вчерашним своим женихам вновь нюхать у себя под хвостом-кренделем. И, оборачиваясь всем своим крошечным корпусом, улыбалась им. Эта собачонка характер имела легкий, веселый, ласковый.
Зато девятилетний, черный как ночь, Малек был агрессивен и злобен. Пасть, похожая на отверстие русской печи, алый язык и частокол белоснежных клыков внушали страх. Особый ужас наводили налитые кровью с желтыми прожилками глаза пса. В этих глазах нет даже признака надежды на пощаду ни человеку, ни зверю, ни другой собаке.
Малька во двор к Дитятко в шапке принес школьный товарищ Павла Лева Щепочкин. Подобрал в железнодорожном вокзале: видимо, кто-то оставил. Щенок был пушистым комочком – даже лапки скрывала шерсть. И казалось, что он не бежит, а катится. Лева с Павлом ему и кличку придумали – Малек. Таким он в то время был забавным и милым. Никто даже предположить не мог, что этот симпатяга вырастет с теленка и станет монстром.
Надо сказать еще вот что о младшем сыне Дитятко. Павел был не только многодетным отцом, но еще и электросварщиком. И не плохим. А вот в школе учился с тройки на двойку. Зато у него получалось все, к чему прикасались руки. Еще в далеком детстве они с Левой Щепочкиным мастерили самодельные лыжи, силками ловили серых куропаток, а петлями – зайцев; когда подросли – из дробовика в окрестных лесах стреляли тетеревов и горлиц (диких голубков). Был Павел «мастак» и в технике. Успешно ремонтировал велики, мопеды и мотоциклы. На предмет «оживить» технику к нему обращались не только подростки, но и солидные дяди. Он никому не отказывал. А позднее брался и за авто. Но механиком не стал. Ему нравилось сваривать металл. В селе он одним из первых в дом матери провел газ и установил котел для обогрева. Соорудил теплый туалет, а потом и баню с сухим паром. Работая в городе, на утилизации металлолома, он «изловчился», и двор, и отчий дом обнес кровельным листом. Сломал покосившиеся старые охранные сооружения, вместо деревянных столбов вкопал толстенные трубы, к которым приварил и железные ворота, и железную калитку, и железные листы забора. Двор и дом Дитятко превратились в неприступную крепость. Со специальным запором. Всю эту «китайскую стену» от входной калитки по фронтону дома, через палисадник с сиренью и со стороны огорода Павел «опоясал» проволокой, в палец толщины. И на эту проволоку, на цепь с широким ошейником, посадил Малька.
Здесь кавказская овчарка год от года все больше зверела. В еде она была неприхотлива: как мельница своими мощнейшими зубами перетирала кости; проглатывала тушки ондатр (за осенне-зимний сезон Павел добывал из до трехсот штук), внутренности уток, зайцев, домашних животных. За один раз Малек способен сожрать и ведро помоев, и разорвать на лоскуты и съесть шкуру косули. А хлеб, не разжевывая, проглатывал булками. Но неделю-другую мог обходиться без пищи. Правда, в такие периоды он забирался в свою конуру и ни на кого не лаял. Дескать, раз не кормите, зачем работать, тратить силы?! Обычно же, когда накормлен, он хрипло встречал и провожал всякого проходящего мимо дома Дитятко. Если же кто чужой приближался к железным воротам или калитке, Малек на своей цепи даже захлебывался злобой. Не лаял кавказец лишь на бабушку, ее сыновей и внуков. В том числе и на Леву Щепочкина, который был своим в этом доме.
Все было бы хорошо, если бы на улице, где живет Дитятко, не стали пропадать не только куры и утки, но коты и кошки. То, что Малек схватывал зазевавшегося голубя и, подобно крокодилу, проглатывал его, живого, с перьями и лапками, давно знала и старуха и соседи.
Но чтоб открыть «охоту» на домашнюю птицу и котов?
Сомневаться никто никому не запрещает… И вот, свободные от трудов праведных пожилые аборигены Ботанино, поахав и поохав, стали наблюдать. И в августовский солнечный день увидели, как от гулявшего по деревенской улице гусиного семейства отделился один из отпрысков и приблизился к палисаднику дома Дитятко, обнесенному сеткой-рабицей. Под сеткой была дыра, которой пользовались куры, собачонка Гена, кошки. А под кустами сирени зеленела молодая и мягкая травка мокрец, до которой охочи гуси. Видимо, молодой лапчатый красавец (а его уже не отличить от взрослого) вознамерился полакомиться этим мокрецом и нырнул в дыру. Но не успел он в палисаднике и гусиного шага сделать, как на него, будто сверху, налетел Малек – цепь позволяла ему перемещаться среди кустов сирени. Огромные и сильные лапищи придавили гусенка к земле, а беспощадные челюсти разорвали-разрезали птицу на две части. Она не успела даже «га» произнести. В следующую секунду половинки бывшего красавца бесследно пропали в пасти кавказца. На землю не успела упасть даже капля крови, не осталось после данной «операции» ни пуха, ни перьев. Как будто гусенка никогда и не существовало…
Обо всем этом рассказали бабушке Дитятко. Та не удивилась, не всплеснула руками, а только пожевала синими губами и спросила:
– Чьи были гуси?
Ей сказали. Вечером она отнесла триста рублей хозяевам гусенка и попросила их без надзора птицу не оставлять. Во всяком случае, возле ее палисадника.
Дитятко и раньше догадывалась, куда пропадали соседские куры и утки, коты и кошки. Но чтоб так молниеносно проглотить целого гуся?! Замечала бабушка и то, что Малек и на нее стал смотреть не так, как раньше. Глаза его, глубокие и темные, как дно колодца, стали холодными, взгляд затяжной, выжидательный. Как бы говорящий: «Скоро придет и моя очередь рассчитаться с тобой, старая…». И хвостом перестал юлить, когда она выносит псу корм – то кастрюлю овсяной каши, то чугунок картошки.
В очередной приезд Павла в Ботанино на выходные, Дитятко рассказала ему, и как Малек расправился с соседским гусенком, и какими глазами собака смотрит, не виляет хвостом, когда она кормит его.
– Ну и что из всего этого?
– Я его боюсь, – призналась Дитятко.
– Ерунда какая, – сказал Павел. – Он же у тебя на руках вырос… помнишь, как ты его отпаивала молоком из соски, как ребятенка?... Нашла кого бояться…
Через две недели этот разговор возобновился. На этот раз старуха жаловалась сыну, что глаза у Малька наливаются кровью, когда она к нему подходит… Больше того, он на нее рычит…
– А если он сорвется с цепи, – заплакала старушка. – Он же меня разорвет…
– Не сорвется, – пообещал Павел. – Я цепь заменю на более крепкую.
Цепь заменили. Но отношения между бабушкой и псиной не улучшились. Теперь собака не только рычала, но и злобно лаяла на свою госпожу. И в молодые годы, и в зрелые, да и сейчас Дитятко знает, что любую проблему можно решить при помощи взятки. Будь то хоть человек, хоть пес. Дал бутылку (человеку) или большую кость (собаке) – и дело в шляпе… Дождавшись пенсии, она сходила в известный ей дом, где гнали самогон, купила литр и заторопилась к Щепочкину. Его шлакозаливной дом на соседней улице, а работает Лева водителем все на той же птицефабрике – возит рабочих на автобусе, живущих в соседних деревнях. Пакет с отравой бабка молча передала хозяину, а взамен попросила привезти мешка два-три погибших от «куриного гриппа» и подлежащих сожжению на птицефабрике хохлаток и петухов. В поселке было известно, что Лева этим промышляет – снабжает дохлыми курами тех, кто на подворьях держит свиней, уток, чернобурок, норок.
Через пару дней заказ Дитятко был выполнен. Но Левина курятина не улучшила отношений бабушки и кавказца. Сожрав деликатес, Малек не только глухо, подобно раскатам грома, рычал и злобно лаял на старуху, но изо всей овчарочьей силы рвался с цепи; налившиеся кровью глаза были нацелены на цыплячью шею Дитятко; с белоснежных клыков в лицо старухе летела желтая пена…
Добрая душа у бабушки Дитятко – и даст взаймы до пенсии или получки, и доброе слово для несчастного отыщет, и переночевать пустит! Но и ее рубашка ближе к ее костлявому телу… И вновь, посетив винокурню, она отправляется к Щепочкину.
– Ишо, что ли, курей треба? – подстраивается он под хохла.
– Не, – отвечает старуха. – Порешить надо.
– Кого порешить? – Не понимает Лева.
– Пса, – говорит бабка.
– Гену? Али Малька?
– Лохматку.
Щепочкин на минуту задумался.
– А что сыновья? У Анатолия к Мальку старый счет – он ему ладонь прокусил…
Дитятко, подобно Анке-пулеметчице, русско-украинскими очередями «расправилась» с непонятливым Львом: это решение она приняла сегодня ночью; сыновьям она ничего не говорила и не скажет, так как они отсоветуют – Малек надежнее самых хитрых замков охраняет дом и двор, на котором, случается, неделями стоит «Нива» Павла; собаку лучше порешить из ружья; сделать это надо до конца недели, до приезда на выходные Павла и Анатолия. И без свидетелей…
Щепочкин еще раз почесал «репу».
– Ладно, – сказал он. – Порешим до пятницы. Но у меня нет патронов с картечью… Да еще следует пузырь добавить.
– Возьмешь наши припасы – в столешнице патронов груда. А горилки, когда дело сделаешь, еще куплю. Не обижу.
Тем зимним вечером Лева побывал в доме Дитятко, взял из запасов Павла нужные патроны, выбрал позицию для расправы с кавказцем. Пообещал прийти со своей двустволкой через три дня – у него будет выходной – и отработать выпитую самогонку…
– Все сделаю по-человечьи… Не подведу…
Мы предполагаем… Следующим утром, в соседней деревне Мюсли, скоропостижно умирает дядя Левы. Поэтому наш киллер строгал доски для гроба, сколачивал его, копал могилу в мерзлой земле, хоронил родственника. Поминальный обед деревенскими друзьями-товарищами растянулся еще на трое суток. Не успел «отойти» от застолий, как из соседней области приехал двоюродный брат – предприниматель, который на привез американские мотосани «Поларис». Целую неделю в окрестных полях и лесах они обкатывали новинку – загнали пять лисиц, енота, шесть косуль и двух зайцев. Вволю накатались, настрелялись, нагулялись. Десять дней, что Лева брал в счет отпуска и отгулы на похороны дяди и встречу с братом, промелькнули как один миг. И лишь когда вновь сел за руль автобуса, вспомнил бабушку Дитятко и ее злобного Малька. И свое обещание «все сделать по-человечьи».
Шла вторая половина ноября. Снега по-прежнему было мало, зато стояли ощутимые морозы. Порешить пса Лева собрался после обеда в пятницу – в этот день по графику его автобус должен «встать» на профилактику и можно с работы уйти пораньше. Он и ушел. Но по дороге встретил Веню Гулько, который тоже работает на птицефабрике, в охране. Бывший мент больше года в должниках у Щепочкина – занимал две сотни для «поднятия настроения». Сегодня охране выдавалась зарплата. По случаю погашения долга мужики зашли в магазин. Нет, не за «сникерсом» для внуков. За «пузырем». Тут же у магазина и согрелись. Дома у Щепочкина была еще бутылка. Правда, початая, оставшаяся от последнего «праздничного ужина» с братом-предпринимателем. Только успел принять стакан, как на электричке из города прибыла жена. Она там у постоянных клиентов моет полы и убирает квартиры. Из-за бабы Леве пришлось еще на час задержаться дома. Когда он, завернув двустволку в мешковину и, пошатываясь, вышел за ворота, было восемь вечера. По поселковым стандартам – глухая ночь. Даже собаки не лают. Зато над головой висела круглая луна и было светло, как днем. У железных ворот дома-крепости Дитятко Леву тихим повизгиванием встретила шавочка Гена. Она даже подпрыгнула и хотела лизнуть его в небритый подбородок. Как же, пришел свой родной человек. Но Щепочкин решительно и довольно быстро отшвырнул собачонку ногой. Потом поддал другой – чтоб не помешала выполнить задуманное. А ноги у Левы были обуты в высокие зашнурованные ботинки-берцы. Они ему достались в наследство от только что похороненного дяди. И он ими гордился.
Ворота, естественно, были на запоре. Устройство запора Лева знал хорошо – именно он помогал Павлу, когда все это возводилось. Открыть с улицы калитку – бесполезная трата сил и времени… Просунув через подворотню во двор ружье, Щепочкин принялся изо всех сил дубасить в ворота. Бабка была дома – окна светились на улицу, и на огород. «Должна же, старая вешалка, услышать», – со злостью думал он и с остервенением колотил по ненавистным воротам. Затем принялся бить в них ногами. Стальные листы, намертво приваренные к трубам, грохотали, гудели, стонали, ухали. Но во двор никто не выходил. Молчал, набрав в пасть липкой слюны, и Малек. Как я уже говорил, на Щепочкина пес никогда не лаял.
Чудак-человек, Лева Щепочкин! Ему и не нужно устраивать весь этот тарарам… Обойди переулком дом-крепость, перепрыгни через забор в огород и вот она, задняя сторона избы, с тремя окнами без занавесок и штор. И только суставом большого пальца постучи по стеклу, как Дитятко услышит и выйдет во двор. Да ей из дома и выходить незачем – в десяти шагах на цепи сидит тот, ради которого в настоящую секунду Лева о стальные ворота разбивает свой лоб!!!
Передохнув минуту-другую, Лева принимает решение штурмовать ворота. И он почти осуществил задумку – с помощью доски, оторванной от соседней, нежилой лачуги, взобрался на металлический забор и, выпрямившись, собрался спрыгнуть во двор. Как жаль, что он встал во весь рост, а не скатился на ягодицах вниз. Дело в том, что когда он разгибал спину, правая нога в твердом берце уже имела точку опоры – трубу-столб ворот, а вот левая, обледеневшей подошвой по мерзлому металлу заскользила, заелозила, заползала и, в конце концов, тоже остановилась – угодила в щель между двумя листами. Щепочкин попытался выдернуть ступню из этого капкана, дернулся, но только потерял равновесие и повис со стороны двора вниз головой. При этом больно ударился лицом о железные листы ворот. Хлынула из носа кровь, которая залила глаза, волосы и капала на землю.
Куртка на Леве была застегнута на «молнии». Поэтому повисшее тело не оголилось. Это было плюсом – пока живой, не окоченеет. Плохо было то, что вытянутые вниз руки только кончиками пальцев касались мерзлой земли. «А надо, – думал Лева, – упереться ладонями, напрячься и высвободить ступню из проклятой щели…» И он стал дергаться, извиваться всем телом, раскачиваться. Упираясь свободной ногой в ворота, Лева с помощью брюшного пресса пытался подтянуться, уцепиться за что-либо и спастись. Но мышцы «качают» в свое время и в другом месте… Теперь ладони доставали землю, зато ступня в зашнурованном берце еще глубже зашла в расщелину. Без посторонней помощи ему не выбраться.
Телодвижения продолжались четверть часа. Лева даже вспотел. И в то же время почувствовал толчки крови в голове и шее. В ушах появился шум. Стали болеть глаза… А рядом, за сеткой-рабицей, подвернув под себя хвост, сидел Малек. Он не понимал, что лучший друг хозяина попал в смертельную беду. Пес и раньше бывал свидетелем, как этот человек на четвереньках ползал в луже, спал на поленнице дров вверх ногами, выпадал из окна. Ну, а что сейчас висит вниз головой – может так и надо? Они, наши господа, каких только поз не принимают, когда напиваются тошнотворной водкой… Зато свое положение хорошо понимал протрезвевший от страха Щепочкин. С ужасом, не жалея горла, он звал, вопил, кричал, причитал, люлюкал, скулил, умолял… Скоро голос «сел». Но Лева продолжал шептать и хрипеть: «Люди, спасите… Голубчики, помогите… Господи, не оставь своего раба. Царица небесная, спаси меня… Обещаю впредь жить по-человечьи!»
Тревога и ужас, особенно хриплые мольбы, ласковые слова, обращенные к Богу и Царице небесной, передались кавказцу. До его собачьего мозга дошло: человек не ради удовольствия висит вниз головой. Жалобно стонет. И еще Малек понял, что этому человеку нужна помощь. Срочная. А раз кругом нет ни души, эту помощь должен оказать он, пес. Как? Прежде всего голосом привлечь внимание к человеку, который не может двигаться и, кажется, даже говорить.
Малек на полную мощь своих легких включил голосовые связки. Он еще никогда так громко и азартно не лаял. Из его страшной пасти густой сплошной рекой полился звук – рокот. Этот вой-лавину трудно даже с чем-либо сравнить: в нем злоба перемешалась с тревогой, характерная хриплость с визгом. Кавказец, ни на секунду не «выключая» своей сирены, заметался на цепи. От калитки он огромными прыжками бросился к своей будке-конуре, вскочил на нее, поднял морду к равнодушной луне и огласил улицу жутким, тревожным воем. Говорят, от воя волков волосы на голове шапку поднимают… Может быть. Но «соло» Малька было не менее жутким, зато более продолжительным. Исполнив эту «серенаду», собака бросилась к задней стороне дома, где у окон без штор и занавесок, сидела Дитятко и смотрела по телевизору пятничную передачу «Поле Чудес». Так как она ко всему прочему была глуховата, телевизор, естественно, «молотил» на полную громкость. Малек перед окном встал на задние лапы, уперся мордой в стекло и еще раз выдал «волчью» песнь. Как только старуха увидела пса и услышала его жуткий вой, сразу поняла: во дворе что-то случилось.
Бабушка Дитятко всегда была молодцом. И тут не растерялась: побежала домой к племяннику Тимофею, который со своим напарником по добыче и сдаче металлолома пили пиво и так же смотрели «Поле Чудес». Молодые мужики с полуслова поняли о чем затараторила старуха – Щепочкин был их другом. Его тело они снимали осторожно – братан хотя и без сознания, но еще дышал. Голова налилась кровью и была как десятикилограммовый арбуз; лицо набрякло и почернело; глаза закрыты. И лишь в горле, при вдохе и выдохе у него булькало… Своей «скорой» в поселке нет, поэтому побежали звонить в райцентр. Ехать в Ботанино райцентр отказался – у «скорой» кончилась дневная норма бензина и бригада медиков разошлась по домам. Зато по телефону научили, как лечить: несколько раз дать понюхать нашатыря, а потом напоить теплым чаем с мятой…
Возвращался Щепочкин из небытия медленно и тяжело. За те полчаса, что бегали звонить и щупали пульс, Лева открыл глаза. И ожил не от чая с мятой, а от самогонки, которую ему в гортань влил Тимофей. Горилки дала Дитятко. Приняли за здоровье братана и мужики. Затем Лева заплакал – невыносимо болела голова, давило в ушах, резало в глазах. Дважды его вырвало. Через какое-то время он поднялся и сел на пол, на котором до этого лежал. И уже своей рукой держал стакан. Правда, рука сильно дрожала…
…Через месяц Малька застрелили. Но порешил его не Щепочкин. На это «мокрое» дело он все за те же двести рублей нанял бывшего мента Вениамина Гулько, который двумя выстрелами уложил кавказца. Он и шкуру содрал с него – в поселке живут мастеровитые скорняки, которые выделывают кожи, шьют собачьи унты и шапки, а потом продают их. Щепочкин же на следующий день приехал на мотоцикле с люлькой и отвез трехпудовую тушу на свалку. Когда грузил, Дитятко костлявой рукой терла глаза… Потом говорили, что весь январь и февраль на свалку с Савиной горы прилетали черные большие вороны, которые клевали Малька.
г. Челябинск
Владимир Тараканов
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
