Бурков, как это с ним часто бывало и раньше, не очень торопился с работы домой. Он долго топтался по отделам супермаркета, ротозейничал, изучал ценники, удивлялся очередному взлету цен, перекинулся парой фраз с двумя знакомыми продавцами.
Народу в супермаркете было много, играла музыка, а на улице было прохладно. Осень, начало октября.
Бурков без пропусков каждый вечер заходил в этот супермаркет и всякий раз, за редким исключением, покупал одно и то же: полбулки хлеба, двести пятьдесят граммов колбасы, какие-либо овощи или фрукты, бутылку молока, иногда сыр. Этого ему вполне хватало на ужин и завтрак. Спиртное он употреблял весьма редко, в основном по необходимости — в праздники или если получил приглашение на корпоратив, день рождение. Всем остальным напиткам он предпочитал молоко, чай, соки. На слова знакомых о том, что он ведет здоровый образ жизни, Бурков лишь скептически ухмылялся, ибо он никогда не делал зарядку, не любил пеших прогулок, спорт он вообще не любил, долго, если выпадала возможность, спал по утрам. Был он высок, худощав, русоволос. Главной внешней его приметой являлся нос — большой, с горбинкой и большие темные глаза, которые за очками были мало заметны.
Ежась от сырого, студеного ветра, Бурков едва ли не галопом мчался по улице домой. Обрядившись с утра в костюм и рубашку с коротким рукавом, он теперь жалел о своем легкомыслии и молил бога, чтобы дождь не брызгал, или, что еще хуже — не повалили дождь со снегом. Если судить о ситуации на небесах, то все шло именно к этому и должно было вот-вот произойти.
«Хрущевка» — кирпичный, четырехэтажный дом в два подъезда, в двухкомнатной квартире которого жил Бурков, выглядел хоть и неказисто, зато в нем было тепло зимой и прохладно летом. Двадцать восемь квадратных метров вместе с кухней, конечно, не так и много для «двушки», но одинокому Буркову их хватало за глаза. Да и застекленный балкон кое-что да значил. Бурков любил свою квартиру и никогда не согласился бы на обмен в новом крупнопанельном доме.
Странная штука — современная жизнь. Бабушка Буркова, которая свои восемьдесят четыре года провела в деревне, рассказывала, что у них все всё друг о друге знали, интересовались, кто, как и чем живет, при случае охотно помогали друг другу. Благодаря соборности, им удавалось выживать в лютую годину. И это все было каких-то полвека назад. А теперь? Обособились, отгородились друг от друга высокими заборами или закрылись, словно в скорлупе, в своих квартирах, ничего друг о друге знать не хотят. Бурков в этом смысле не лучше и не хуже других: в его доме тридцать две квартиры, примерно около ста жителей, с половиной из которых Бурков никогда не общался и не здоровался. Ему отвечали той же монетой. И никого это не печалило и не тревожило.
Женю Потинова — пацаненка лет семи-восьми, Бурков часто видел возле соседнего подъезда, причем даже в позднее, холодное время, когда он печально сидел на скамейке и кого-то ждал. Бурков краем уха слышал, что у мальчишки нет отца и не совсем адекватная бабушка, которая постоянно терроризировала не только внука, но и невестку.
Сегодня Женя сидел на скамейке у подъезда Буркова и плакал. Причем плакал навзрыд, он был в одной рубашке, а одно ухо и рука его были в крови.
Бурков не мог пройти мимо, не поинтересоваться: что случилось?
Женя плакал и молчал, и только теперь Бурков заметил: верхняя часть левого уха мальчика была сильно рассечена и именно оттуда шла кровь.
— Тебя кто-то ударил? Обидел?
— Бабушка половником ударила, — выдавил из себя Женя и еще пуще завсхлипывал.
Бурков достал из кармана пиджака носовой платок, протянул его Жене.
— Вытри руки и лицо... А вообще, знаешь что — пошли ко мне домой.
Мальчик молча поднялся со скамьи.
В квартире было тепло, но Бурков заставил Женю снять рубашку, облачил его в свой старый толстый свитер, промыл ранку на ухе спиртом и заклеил пластырем.
— А теперь будем ужинать! — сказал он, стараясь казаться бодрым и веселым.
Ужинали долго, что называется с чувством, с толком, с расстановкой. Женя сначала стеснялся, а потом чувство голода взяло свое и он начал уплетать за обе щеки все, что ему подкладывал на тарелку Бурков.
За шесть лет своей педагогической деятельности в школе Бурков насмотрелся всякого и его трудно было чем-то удивить. Однако он никак не мог смириться с безобразным, порой просто преступным отношением к детям со стороны взрослых. Причем грешили этим как учителя, так и родители. Многие дети в семьях при живых папах и мамах были просто-напросто брошенные на произвол судьбы: одни родители беспробудно пили, другие стали рабами «золотого тельца», третьи…, а третьим было просто наплевать, чем занимаются их чада в школе и на улице. Как правило, на родительские собрания приходили единицы взрослых, поэтому многие дети были неуправляемыми, грубыми, зачастую дерзкими и жестокими. А тут еще школьные программы были такими, что черт ногу сломит, много было ненужного, надуманного, просто глупого. Учителя иногда сами не понимали, что и зачем они детям рассказывают. Бурков преподавал в школе историю и хлебнул всякой гадости столько, что до смерти тошно было, чтобы не нести детям ахинею он изворачивался, как мог.
Детей, родившихся в конце восьмидесятых — начале девяностых годов двадцатого столетия, Бурков считал потерянным поколением. И виноваты в этом, конечно же, были, прежде всего, взрослые. Многие коллеги с Бурковым не соглашались, но то было их мнение.
Бурков преподавал историю в пятой школе, а Женя учился во втором классе третьей школы.
После сытного ужина мальчик успокоился, отогрелся и охотно отвечал на все вопросы.
Как оказалось, Женин папа давно уже жил «с другой тетей в другом городе». Жене с мамой жить было негде, поэтому они оставались у бабушки — папиной мамы. Бабушка была болезненной и нервной.
— Она меня ударила половником за то, что я хотел добавить себе еще супчика, — признался Женя. — Бабушка меня часто попрекает за то, что я много ем... А мама, наоборот, говорит, что я ем очень мало...
Женина мама работала в швейной мастерской, «зарабатывала не очень» и потому вечерами, после работы убирала во Дворце культуры и соцзащите.
— Она ужасно устает и приходит всегда поздно, — грустно сказал Женя.
— У тебя мобильный телефон есть? — спросил Бурков.
— Да, — Женя вытащил из кармана брюк дешевенький «мобильник».
— Позвони маме, скажи ей, что ты у меня, в двадцатой квартире... Пусть зайдет потом.
Буркову было тридцать лет отроду, своей семьи он не имел. Вернее, была у него жена, очень красивая, не глупая, прожили они два года вместе, а потом «не сошлись характерами», причем по ее инициативе. Через месяц она вышла замуж за другого.
Женина мама с работы вернулась, когда настенные часы показывали без четверти девять, и Жене уже очень хотелось спать.
— Глаза слипаются, — признался он виновато.
Невысокая, худенькая, достаточно симпатичная женщина Галя (так она представилась) вела себя застенчиво и робко. Она чуть ли не тысячу раз извинилась за то, что ее сын причинил Буркову столько хлопот, тревожно и долго рассматривала травму уха ребенка. На глазах у нее появились слезы. Ей было больно за сына, стыдно за то, что все так произошло, ей некому было жаловаться на свою судьбу.
Бурков все прекрасно видел, понимал, и, дабы как-то разрядить обстановку, предложил всем вместе попить чайку.
Женя тут же с радостью согласился, а Галина решительно замахала руками:
— Нет, что вы! Что вы! Поздно уже... Мы и так вам столько хлопот доставили...
Однако Бурков был не преклонен.
Чаевничали долго, беседовали, рассказали многое друг о друге. Жизнь Галины и Жени была — врагу не пожелаешь.
— У свекрови вторая группа инвалидности, у нее не все в порядке с психикой, случаются периодами обострения, — призналась Галя. — И, если честно, ненавидит она нас... А нам деваться некуда.
Когда прощались, Женя, к ужасу Галины, стал напрашиваться к Буркову в гости «завтра».
— Конечно, приходи, — похлопал Бурков его по плечам. — Обязательно приходи... Вместе твою маму с работы ждать будем, — и посмотрел пристально на Галину, которая явно смутилась и отвела глаза в сторону.
Женька радостно захлопал в ладони.
Александр Тарасов
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
