Титоренко брел по жаркому августовскому лесу, наслаждался тишиной и покоем, изучал знакомую в детстве, но теперь сильно изменившуюся местность, зорко вглядывался в попадавшиеся на пути поляны и вырубки — высматривал строения хутора. Хутор должен был быть где-то поблизости, ибо минут десять назад Титоренко слышал лай собаки, лай не долгий и глухой.
Если бы кто-либо поинтересовался у Титоренко зачем он ищет этот хутор, что он там хочет увидеть, Титоренко сразу бы и не ответил на вопрос, а может вообще вместо ответа неопределенно пожал плечами: ищу, мол, и все. В детстве они с ребятами в эти места и за орехами ходили, и за земляникой, и грибы здесь собирали, зимой на лыжах бегали, частенько на хутор заскакивали: водички холодненькой, вкусненькой в колодце черпнуть, от сильной грозы в чьем-нибудь подворье спрятаться. Всяко было. Тогда на хуторе жизнь кипела, там большая, колхозная пасека была и овчарня, а еще за хутором, в аккурат рядом с речушкой, пруд небольшой, в нем карпа разводили. Пацанву сюда словно магнитом притягивало.
Но это все было примерно сорок лет назад, в другом веке и в другом государстве, теперь хутор, наверняка, совсем по-иному выглядит и, если судить по теперешним событиям в стране, вряд ли процветает, хотя... «умом Россию не понять», у нас всякое может быть.
Титоренко взглянул сначала на часы, которые показывали четверть одиннадцатого, а потом задрав голову стал глядеть сквозь лохматые вершины сосен на небо, по которому не гуляло ни единого облачка, оно было бесконечно высоким и словно выгоревшим от солнца, яркая еще месяц назад голубизна теперь едва-едва, кое-где лишь просматривалась.
Лето в этом году выдалось сухим, жарким, дождей почти не перепадало и потому свежая весенняя зелень трав и листва быстро порыжела, поблекла, то здесь, то там вспыхивали в лесу и на лугах пожары, МЧСники с ног сбились локализуя очаги.
В квартирах тоже было не продохнуть, кирпичи и панели за пару летних месяцев так накалились, что иногда дышать было нечем, не спасали никакие вентиляторы и прохладный душ. Особенно по ночам тяжко было, люди мучились бессоницей, нервничали и злились. У Титоренко жена асматичка, так она буквально умирает от жары, задыхается, без конца ингалятором пользуется, скорую дважды вызывали. Пора квартиру продавать и частный домик где-нибудь на окраине города покупать, в своем доме прохладнее, к природе ближе. Титоренко самому жара обрыдла так, что сил никаких нет терпеть ее, потому и решил он еще вчера с вечера в лес рвануть, благо до него всего-то сорок минут езды на автобусе. Заодно решил и на старый хутор наведаться, посмотреть что там и как, в общем планировал одним выстрелом двух зайцев убить.
Хутор являл печальное зрелище: всего четыре жилых строения выглядели достаточно сносно, остальные или развалились совсем и заросли многолетним бурьяном, или были полуразрушены, зияли пустыми глазницами выбитых окон и проседали провалившимися крышами. Летом все это, закрытое густой листвой диких деревьев и кустарников, не наводило большой тоски и печали, но поздней осенью или ранней весной на это без содрогания смотреть, наверняка, нельзя было. Зато колодец стоял на месте и желтел новым срубом, был он словно игрушечным и радовал глаз.
На скамейке, такой же желтой, как и сруб колодца, сидел невысокий, сгорбленный старик, с большой белой бородой, в черной рубахе в белый крупный горох, синих спецовочных штанах и галошах на босу ногу. Возле старика, на лавке, стояли два цинковых ведра, блестевших под солнцем от влаги, одно из которых было прикреплено дужкой к колодезной цепи. Старик курил папиросу и внимательно смотрел на подходившего к нему Титоренко.
Титоренко тоже вглядывался в старика, силясь узнать в нем знакомого
– Здравствуйте, – сказал он громко. – Водичкой угостить?
Старик пыхнул папиросой и свободной рукой молча указал на ведерко наполовину наполненное водой.
Вода, как и в прежние годы, была отменной: холодной, аж зубы ломило, и вкусной.
– Давно не пил такой, – сказал Титоренко и поставил ведерко на место.
– Городской? Местный? – поинтересовался старик и его голос показался Титоренко знакомым.
– Местный, или, как раньше говорили на вашем хуторе «тутошний».
Титоренко улыбнулся.
– Ишь, ты! – вскинулся старик. – Откуда ты можешь знать как здесь раньше разговаривали?
– Так ведь бывал я в детстве на Вашем хуторе неоднократно. Тогда здесь пасека большая была, овчарня. Более того: мне голос Ваш показался знакомым.
Старик зачем-то потер свои острые колени ладонями, потом погладил правой рукой бороду.
– Голос знакомый говоришь… Так лет сорок пять назад я здесь начальником участка был.
– И фамилия Ваша – Машков!
– Точно! – старик очень обрадовался, опять зачем-то потер колени ладонями, а потом притянул Титоренко руку для приветствия. – Иван Павлович.
– А меня Олегом Викторовичем кличут, для Вас просто Олег, – сказал Титоренко и начал рассказывать когда и по каким случаям он появлялся на этом хуторе раньше и зачем пришел сюда сегодня.
Старик слушал не внимательно, он все время тер колени ладонями, гладил бороду, ерзал по лавке тощим задом и больше походил поведением на мальчишку, чем на почтенного старца.
– А у тебя паспорт с собой имеется? – спросил он неожиданно.
– А как же, я ведь знал куда шел.
– Покажи!
Старик буквально выхватил документ из рук Титоренко, полистал его, подслеповато щурясь, долго вчитывался в буквы.
– Все понятно.
Старик вернул Титоренко его паспорт и тут же закурил новую «Беломорину». Он весь как-то изменился, успокоился, перестал дергаться и тереть колени.
– На самой границе живем, – пояснил он и пригласил Титоренко к себе домой в гости.
Возле подворья старика бродили без привязи две козы – одна серая, с огромным выменем и огромными рогами, другая поменьше, беленькая, у которой ни рог, ни вымени видно не было, а торчали внизу живота два соска, словно две недозрелые морковки.
– Кормильцы наши, – пояснил старик. – Мы с бабкой моей мяса не едим, не в пользу уже оно нам, даже если курятина, на каше и молоке только и живем.
Дворов, в полном понимании этого слова, на хуторе не было, четыре дома стояли ничем не огороженные, но трава везде вокруг них была тщательно выкошена, дикий кустарник перший дуреломом со всех сторон вырублен и потому эти четыре домика казались декоративными и стояли на поляне словно на сцене.
– Хорошо тут у Вас, вольно, – сказал, вдыхая всей грудью Титоренко.
– Полной воли и полного покоя нигде на свете нет, – неожиданно возразил старик. – Но дыхать тут, конечно, легше чем в городе.
Последние слова старика Титоренко едва расслышал, ибо откуда-то из лесу прямо на них бежала с громким лаем стая собак различной величины и масти.
– Цыц, окоянные! – старик притопнул ногой и собаки сразу же остановились словно вкопанные, завиляли хвостами, а некоторые из них начали припадать к земле.
– Не бойся, – сказал старик обернувшись к Титоренко. – Они теперь тебя не тронут, они умные сукины дети, все понимают.
В доме у старика было прохладно и сильно пахло мятой, что и неудивительно: пучки сухой мяты висели не только в просторных сенях и на веранде, но и во всех комнатах. А еще зверобоя было много и душицы, были здесь и другие травы, но названия им Титоренко не знал. В доме никого не было и потому стояла такая тишина, что тикание настенных часов слышалось через тонкую межкомнатную дверь.
– Бабка у соседей, помогает лук обрезать, – пояснил старик и полез с большим глиняным кувшином в подполье.
Через минуту он появился с холодным квасом, который они и расположились пить на веранде. Веранда была не застекленной, продувалась легким ветерком и Титоренко, сидя в глубоком, плетенном, старинной работы кресле, потягивая из большой алюминиевой кружки кисленький, холодный квас чувствовал себя на верху блаженства. Была бы его воля, он бы сидел и молчал, смотрел на совсем близкий лес и кусок выцветшего неба над этим лесом. Но старику не терпелось поговорить со свежим человеком, он без конца задавал вопросы, а потом начал рассказывать о жизни на хуторе.
– Скучать нам некогда, – уверял он. – Метрах в пятистах от нас речка, а за речкой хохлы живут, Украина начинается. Граница прямо посеред речки. Прошлый год летом, когда война в Донбассе началась, у нас тут многолюдно было, военный народ и пограничники табунами ходили. Это они вон те два дома под казармы и штаб себе отремонтировали... Много людей было.
– А за речкой, у хохлов тоже лес? – спросил Титоренко.
– Тоже. Правда меньший чем у нас, но лес. Там тоже теперь пограничники украинские.
Старик полез в карман штанов за куревом.
– Я с ними почти каждый день общаюсь. Там ребят хороших тоже хватает, они все понимают.
– А как же Вы с ними общаетесь? – удивился Титоренко.
– Так речка глянь какая узкая: метров сорок в ширину, а я рыбу бывает ловлю на удочку или вентер ставлю, а они меня со своей стороны затрагивают, вот и разговариваем. Особенно в последнее время...
– И о чем же Вы с ними говорите?
– Как о чем? О жизни.
– И что же они Вам рассказывают.
Титоренко распирало от любопытства.
– Всякое бывает. Бывает — шутят, а иной раз и душу наизнанку свою выворачивают.
– Например?
Старик усмехнулся.
– Ты, как майор Голубев, тот тоже все время интересуется моими разговорами с хохлами. Так ему по службе положено, он пограничник, а тебе зачем это знать?
– Так ведь интересно знать, что враг думает.
В глазах старика вновь заиграли веселые искорки.
– Да какие они нам враги? Они точно такие же дурочки, как и мы.
– Не понял, – в очередной раз удивился Титоренко.
– А, что тут понимать: у них народ обдурен властью и у нас тоже самое. По воле Вашингтонского обкома столкнули политики двух стран лбами Русских людей друг с другом в своих экономических интересах и наблюдают со стороны, что дальше будет.
Титоренко сразу понял, что о «Вашингстонском обкоме» старику кто-то рассказал или он когда-то услышал по радио, ибо телевизора у него не было, но слова о столкновении лбами Русских поразили Титоренко новизной взгляда на ситуацию. До сегодняшнего дня Титоренко глядел на все происходящее на Украине сквозь призму отечественного телеэкрана и вдруг...
– Иван Павлович, мне очень интересно, а, что заставляет Вас именно так думать про события на Украине?
– Но я же не зря общаюсь с хохлами, слышу в какую дуду многие из них дудят.
– Ну и...
– Вот тебе и ну, мил человек, воевать большинство из них не желает ни за какие коврижки, мы тоже не желаем, а кто желает? Политики! Америка, она всегда стравливала людей, глядела по чьей стороне победа будет, а потом к той победе присоединилась. И нынче то же самое.
Старик медленно и осторожно поднялся со своего кресла и, держась за поясницу, пошел в дом. Через минуту он вышел оттуда с газетой в руках.
– На прошлой неделе мне один хороший человек газетку «Советская Россия» принес, а в ней статья, вернее дневники покойного Алексея Мозгового напечатаны. Слыхал про такого? Ну, вот, если хочешь — на, почитай, покумекай... Эх, жалко мужика!
Старик вновь достал папиросы.
– Ты читай пока, а я сбегаю в одно место, – сказал он и пошел на улицу.
Титоренко читал внимательно, для него многое в дневниках Мозгового стало откровением и он некоторые фразы перечитывал по несколько раз.
Едва Титоренко дочитал все до конца, как увидел, что по улице шел Иван Павлович и еще один очень пожилой мужчина и старуха. Мужчина был также невысок ростом, худощав, абсолютно лыс и в очках. Борода и усы у него были редкими, абсолютно белыми и не совсем аккуратно подстриженными. Старуха, которая широко, но тяжело шагала вслед за ними была напротив высока ростом, костиста и громкоголоса. Она на все лады отчитывала Ивана Павловича за то, что тот сразу не сказал ей, что у них в доме гость. Старики, в свою очередь, молчали, словно и не слышали ее.
– Ты видал его, – обратилась старуха к Титоренко так, словно знала его всю жизнь и он ей был близким родственником. – Ты видал, – указала она на Ивана Павловича. – Привел человека в гости шут его знает когда и сидит распотякивает. Голодного соловья баснями не кормят!
– Так мы того... квас пили, – огрызнулся Иван Павлович.
– Квас ты сам пей, а гостя накорми! Сколь раз тебе надобно об этом напоминать? Меня Дарьей Степановной кличут.
Старуха притянула Титоренко руку для приветствия и тут же удалилась по своим делам.
Приятель Ивана Павловича знакомиться не стал, он молча сел в кресло и сквозь толстые стекла круглых очков в тонкой оправе строго смотрел на Титоренко. Стекла очков были очень толстыми, старик выглядел весьма забавно в своей строгости и Титоренко стоило большого труда, чтобы не рассмеяться глядючи на него.
– Бывший зоотехник, а ныне пенсионер и лешак Никита Сергеевич Крутиков, – представил приятеля Иван Павлович.
– А почему лешак?
– Так нас уже лет тридцать лешаками кличут, или ты не знал? – удивился Иван Павлович. – Мы ведь в лесу живем, далеко от людей, от цивилизации. Телевизор не глядим, но у него, – Иван Павлович кивнул в сторону Крутикова, – приемник на батарейках имеется, он новости мне рассказывает, жить учит по современному.
Крутиков никак не отреагировал на слова своего соседа, продолжал молча и строго смотреть на Титоренко.
– Ты что буравишь взглядом человека? Неровен час дырку на нем прокрутишь, – пошутил Иван Павлович.
И вновь Крутиков промолчал.
– Ладно, молчи, пока, а то сейчас про политику начнем разговаривать, так ты слова не дашь нам сказать.
Иван Павлович сам закурил и предложил Крутикову, который согласился с видимым удовольствием.
– Я на днях пошел на речку с удочкой, – вспомнил Иван Павлович. – Сижу, а Витька — хохол с того берега, пограничник, кричит мне: «Ну, как дела?» А я ему в ответ:
– Зачем тебе про мои дела знать? Если много будешь знать, тебе на твоей Украине не дадут успеть состариться. – Он заржал, как конь и опять спрашивает: «Ну, что Вам Путин еще дорогу на хутор не проложил, роддом в хуторе не построил?»
Я тоже задал ему вопрос:
– А у Вас чулочную фабрику для Порошенко не построили? Что же это он у вас в рваных носках ездит по миру, попрошайничает? – Витька опять залыбился, а потом закурить у меня попросил. Я пачку в целлофановый пакет завернул за конец рыболовной лески с гайкой, которую он мне через речку перекинул, привязал и отправил ему.
– Все шуткуешь, все балуешься с врагами, – неожиданно подал голос Крутиков. – Гляди, добалуешься, упекут тебя куда надо, и правильно сделают.
– А какие взаимоотношения у наших и украинских пограничников, – спросил Титоренко.
– Всякие. – неопределенно ответил Иван Павлович. – Но гораздо лучшие чем, например, между украинскими пограничниками и Никитой Сергеевичем.
– Я с врагами никогда отношений не поддерживал, – сказал Крутиков. – И не надо мне тут... Либерал!
– Вот опять ты меня оскарблять взялся. Никакой я не либерал, а как был коммунистом, так им и остался.
– Правый уклонист!
Сделав выпад в сторону своего старинного оппонента, Крутиков шмыгнул носом, поправи очки и снова сел нахохлившись словно сыч. Все это выглядело настолько комично со стороны, что Титоренко не выдержал и рассмеялся.
– Напрасно веселишься, молодой человек, смех без причины — признак сам знаешь чего, – строго сказал Крутиков.
– Хватит вам цапаться, петухи.
Дарья Степановна поставила посередке стола пятилитровую, эмалированную кастрюлю с окрошкой и ушла за тарелками.
Окрошка оказалась на редкость вкусной и холодной, с кисленьким квасом, огурцами, редиской и укропом, она была в это жаркое время именно тем, что надо.
– Простите, что без мяса, но мы его давно не употребляем.
Дарья Степановна была явно довольна теми комплиментами, которыми без конца награждал ее Титоренко.
Старики хлебали окрошку молча, Иван Павлович делал это без особого энтузиазма, словно нехотя, а Крутиков ел, будто работал — быстро, но при этом всякий раз успевал подставлять под донышко ложки кусочек хлеба, дабы не пролить хоть каплю на штаны.
– Олег Викторович, а семья у Вас имеется, – не выдержал и спросили Дарья Степановна.
– Жена имеется, дочь в аспирантуре учится, внуков, к сожалению, пока еще нет. А работаю я механиком в автоколоне. Сейчас в отпуске.
– А у нас уже и внуки и правнуки есть, все в городе живут. Один наш сын аж в Челябинске.
– А вы почему здесь, на хуторе, застряли?
– Получилось так, – Дарья Степановна начала собирать тарелки и складывать их в стопку. – Пока тут отделение колхоза было, Иван Павлович бригадирил, а я бухгалтером в лесничестве, оно тут в трех километрах от нас. Жизнь — умирать не надо было, а потом привыкли.
-Мы не птицы перелетные, – встрял в разговор Крутиков. – Мы ни как некоторые, которые люди мира.
Он вновь попросил очки и шмыгнул носом.
– Жить везде можно, – сказал Иван Павлович. – На нашем хуторе, например, чем не жизнь? Кругом лес, воля, воздух легкий, опять же: при деле мы, вроде, как на страже границы государства.
– А чего же ты тогда на правительство наше лаешься? – спросил Крутиков.
– Так ведь, как не ругаться? Переживаю я за свою страну, экономику полностью завалили, кругом воровство, коррупция.
– А на Украине — Киевская хунта, – парировал Крутиков.
– Да разве же нам Украину в пример брать надобно? Нам Америке, Китаю – вот кому подражать желательно.
– Ты всегда был представителем пятой колонны и я с тобой дискутировать не желаю. Дай закурить.
Титоренко слушал перепалку стариков и ловил себя на мысли, что он давно так хорошо и спокойно себя не чувствовал, не получал удовольствия от общения с открытыми душой людьми. Ему не хотелось отсюда уходить, но время неумолимо приближалось к вечеру, можно было пропустить последний проходящий автобус и тогда пришлось бы топать до города почти тридцать километров.
Было заметно, что старики тоже устали, им нужен был отдых и Титоренко начал прощаться. Когда они ступили с крыльца на землю, из дома вышла Дарья Степановна и сунула в руки Титоренко целый пакет сушенных грибов.
– Гостинец Вам, – сказала она.
Александр Тарасов
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
