Все произошло как-то сразу: ветрище, словно с цепи сорвался, и ледяной дождь хлынул, будто из ведра. Татьяна Гавриловна пока до укрытия добралась, едва до последней нитки не промокла. Даже тонкий болоньевый плащ с капюшоном не спас. А ведь и прошла-то всего метров сто пятьдесят-двести.
– Ты, девка, будто на свидание вырядилась, не по погоде, – отругала подругу Наталья Тимофеевна, помогая стаскивать с нее мокрое.
– Не-е, жакет теплый, да и плащ сверху… Легкий, правда, плащ. Хорошо, хоть сумка не промокла.
– Наверное, внук тебе его привез, плащ этот. Возьми, мол, боже, что мне не гоже. Так?
– Он молодой, ему моду надо соблюдать.
Татьяна Гавриловна, сама, не желая того, ввалилась в дом к подруге в тот момент, когда хозяйка чаевничать собиралась: на кухонном столе лежала в прозрачном слюдяном пакете половинка нарезного батона, стояла большая чашка, а рядом расположились две яркие пачки – сливочное масло и сахар-рафинад.
Наталья Тимофеевна молча сняла с плиты чайник, поставила на стол еще одну чашку.
Чай был заварен листом черной смородины.
– Я зарею компоту вчерашнего выпила и не стала больше ничего, аппетита не было, – призналась Татьяна Гавриловна, наливая себе вторую чашку.
– У тебя всегда ветер в голове свистел. Небось, знаешь, что на работе тебя кормить никто не станет.
Наталья Тимофеевна была ровесницей Татьяне Гавриловне, долгие годы они работали преподавателями в местной сельской начальной школе, к тому же некоторое время Наталья Тимофеевна была директором школы. Человеком она была основательным, серьезным, совершенно не терпела вранья, вранье для нее было самым страшным грехом на свете. Несмотря на свои семьдесят пять лет, была она подвижной, выглядела моложаво, даже седины в каштановых волосах было не много.
– Маленькая собачка – всю жизнь щенок, – говорила она с усмешкой, подразумевая свой невысокий рост и худощавость.
– Ну, и куда ты неслась по такой погоде? – спросила благодушно Наталья Тимофеевна после того, как с чаепитием было закончено.
– Так ведь газету нужно отнести и чай в Старохуторное.
– К чему такая срочность?
– Чаю пять пачек в прошлый раз очень заказывали, да и газетку районную хочется вовремя доставить, они ее одну на всех выписали.
Татьяна Гавриловна потянулась за большой, почти пустой, потрепанной сумкой почтальона и, убедившись, что внутри сумка сухая, облегченно вздохнула.
– Ты же не хуже меня знаешь, что в Старохуторном всего семь калек живет еще постарше нас с тобой. Ждут меня, выглядывают, – сказала она и вновь вздохнула.
– Они что, не понимают, что по такой страсти на улице к ним ни одна живая душа не рискнет сунуться? Везде грязища непролазная.
– Оно-то так, да людей жалко.
– Себя пожалей, считай, на одной ноге ходишь.
– Что правда, то правда: на непогоду нынче так крутит нога, а тут еще вес у меня большой.
– В твоем возрасте, с твоей болезнью, весом да ростом тебе не почту разносить по деревням, а со мной рядком сидеть и лясы точить. Тебе что, пенсии не хватает?
– Жуть, что творится, света божьего из-за дождя не видно. Наверное, на весь день зарядил.
– Ноябрь на дворе, всегда так было… Ты вот спрашиваешь, хватает ли мне пенсии? Мне-то самой хватает, но у младшей моей дочери, ты ведь знаешь, сын младший в университете учится, зять под сокращение попал, не работает пока. Тяжело им.
Татьяна Гавриловна расправила на коленях складки черной суконной юбки, повторила:
– Очень тяжело им.
– Моим в Хабаровске тоже не мед, точно знаю, но они крепятся, молчат, – в свою очередь вздохнула Наталья Тимофеевна.
– Хабаровск – вон где, а мои, считай, под боком, в райцентре, вот и наведывается внук Кирилл. Худым, бедняжка, стал, нервным, под глазами синяки. Спрашиваю его: «Ты не болеешь?». «Нет, – говорит, – устаю очень, но ты, бабуль, только предкам моим не рассказывай, что я к тебе за деньгами езжу, а то потом скандала не оберешься».
– И ты им ни разу про эти его поездки к тебе не рассказывала?
– Ну, так я слово ему дала, что молчать буду, да и дочь с зятем расстраивать не хочется. Они у меня хоть не богатые, но гордые и принципиальные.
– Значит, ты ими гордиться должна, значит, ты правильно дочь свою воспитала.
– Но ведь им от этого не легче, а мне их жалко, вот я и устроилась на почту подработать.
– Как тебя могли принять на работу в таком возрасте? – удивилась Наталья Тимофеевна.
– Так ведь никто за три с половиной тысячи рублей в месяц почтальоном работать не желает.
– А разве такая зарплата может быть? Минимальная зарплата в стране, по телевизору говорят, более семи тысяч.
– Да разве по телевизору нынче правду кто-либо скажет? Одно вранье.
– Министр почты России премию себе выписал сто двадцать миллионов, слыхала? Так почему рядовым почтальонам так мало платят?
– Вот ты у министра этого и спроси.
Дождь, как начался неожиданно, так неожиданно и закончился. Женщины еще некоторое время посудачили о местных новостях, после чего Татьяна Гавриловна стала собираться уходить от подруги. Когда вышли на крыльцо, она посмотрела на небо, довольно покачала головой и двинулась в путь.
– Куда это, шутоломная, ты стопы свои больные направляешь? – тревожно спросила Наталья Тимофеевна.
– Газету да чай людям отнесу, они ведь ждут, выглядывают.
Поздно вечером, когда Татьяна Гавриловна только растерла больную, натруженную ногу настоянным на сирени спиртом, по мобильному телефону ей неожиданно позвонил зять.
– Чего это ты так поздно? Не случилось ли, чего? – чуть ли не шепотом спросила она и встала с кровати.
– Случилось… Еще как случилось, – так же тихо сказал зять, – Кирилл два часа назад умер от передозировки наркотиков, он…
Что еще говорил зять, Татьяна Гавриловна не слышала, руки у нее задрожали, голова закружилась, и она упала локтем на лежавший на полу телефон.
Александр Тарасов (г. Шебекино)
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
