За окном не было привычной городской суеты. Поток машин поредел, а по тротуарам не стремился многоголосый, озабоченный нескончаемыми проблемами поток людей. Накрапывал мелкий весенний дождь, приятно отстукивая по отливу усыпляющую мелодию. Ели у здания городской администрации выглядели синее обычного. И казалось, что всё: серое небо, ели и редкая для города тишина хранили какую-то тайну; будто бы земля замерла в ожидании чего-то возвышенного...
Григорию хотелось спать. Он любил дождь – дождь укрощал суету. Непривычно тихо и покойно было в здании – словно это галерея, а не горадминистрация. Охранник на проходной смотрел по телевизору фильм «Тени исчезают в полдень».
В приёмной, где дежурил Григорий, тихо, не снуют из кабинета в кабинет работники, и молчит телефон. Лишь единожды раздался звонок, напомнивший о службе.
– Примите факс, – прошамкала трубка.
– Стартуем.
– Тартуем.
Телефон медленно высовывал и обрезал лист.
И вновь тишина. Григорий, посидев в задумчивости, взял из принтера чистый листок и стал набрасывать стихотворение. Написал две строчки, вычеркнул слово и вновь задумался: непостижимое чувство поднялось в душе, словно кто-то зовет, но ты не знаешь – кто это и зачем, однако интуитивно чувствуешь – это важно, и это не здесь. Ни в кабинетах и зданиях. Такое чувство испытываешь будучи ребёнком, когда стоишь изумлённый в высоком светлом храме, где пахнет ладаном, а там, под куполом, в пересечении лучей света – ангелы. Для взрослых – это фреска, а для тебя – таинственное открытие.
Вдруг звонок.
– Алло, – низко протянул телефон и смолк.
– Алло, – ответил Григорий. Каким-то контртенорским получилось у него «алло» – он далеко забрел в своих мыслях, и резкий звонок его встревожил.
– Алл-ло-о! – промычал телефон. – Ермоленко. Кто ответственный?
– Троицкий.
– Ага, молодец.
В трубке побежали гудки. Небо за окном подымалось выше, но по отливу все так же барабанил невидимый музыкант.
– Нужно будет извещение по адресу отнести, – подумал Григорий, глядя в окно. – Что-то наш почтальон стал путать дома. Наверное, устал.
Сегодня утром, выходя из подъезда, парень обнаружил в своём почтовом ящике почтовое извещение. Город Маевск, улица Гоголя, дом 18, Ивановой А.П.. Григорий жил в доме под номером 13. Он положил чужое извещение в карман джинсов, чтобы по окончанию дежурства занести адресату. Сразу не смог – спешил. С утра тоже моросил дождь. В воздухе витал приятный запах прибитой пыли. Вспомнился давний пасхальный день: небо кропило водой, песок на убранных могилках отсырел, и муравьи не сновали по аккуратным кусочкам куличей. Пластмассовые цветы были усыпаны каплями. На фотографии деда лежали тоненькие прозрачные ручейки. И казалось, что старик где-то рядом: в проглядывающих голубых осколках неба, в дуновениях ветерка, в зеленеющих ивовых побегах, в юрких синичках...
– Это хорошо, – говорила бабушка. – На Пасху так земля очишшается, када дождь.
Родители радостные. Тихая, кроткая радость. Григорий очень хорошо помнил день Пасхи и свой день рождения. Только один раз был дождь. Подошел дед Фёдор – прорезиненный зеленый картуз, китель, синие галифе. Стал рассказывать, что надевает их только на Светлое воскресенье. Выпил рюмочку, покрутил ус и, глядя на мальчика Гришу, продолжил:
– Эти галифе, я купил дюжа давно в Новочеркасску, в военторгу. Как говорится – береги мундир с нову, а честь – смолоду! Вот так...
На кладбище были недолго. Дома пахло сдобой. Из красного угла, кротко глядел Иисус, горела, источая запах воска, лампадка. Белоголовые куличи стояли на разрисованной скатерти, как почтенные гости. Лежали крашеные яйца. За столом отец подставлял биток тупым концом – хитрил.
– А ну-ка, сынок, стукни! О-о-о, да что ж у тебя за биток!?
Смеялся. Мама вывела его на чистую воду, и он проиграл.
К вечеру тучи расползлись, и кроваво пылал закат.
Гриша в тот вечер написал:
« И сердце тает в чудной благодати,
Когда вот так на горизонт гляжу».
Он любил сочинять стихи. Когда выходило хорошее стихотворение – радовался. Это чувство осталось и сейчас, когда ему двадцать пять. Он был рад, что после работы занесёт по адресу заблудившееся почтовое извещение, которое, конечно, ждут.
– Мимоходом заскочу в банк, – подумал Григорий. – Зарплата должна на карточку прийти.
Он решил уйти пораньше, не считая сегодняшнее дежурство чем-то важным: тем более в 12-00 придет сменщик. И вся эта непривычно спокойная атмосфера и странное чувство ожидания благоволили тому, чтобы уйти не несколько минут раньше. Свернул вчетверо испещренный листок с набросками стихотворения и положил в карман куртки. Закрыл приёмную. Пошел вдоль по коридору. Мелькали таблички: «отдел информатизации», «юридический отдел», «отдел делопроизводства и кадров». Вспомнилась женщина из этого отдела – Римма Павловна. Строгая, с сухим деловым лицом и скрипучим, словно канцелярские перья, голосом. Как-то зимой зашел к ней в кабинет расписаться.
– Что это ты без настроения? – безучастно спросила она, листая какую-то папку.
– Из-за погоды, наверное. Мы люди творческие – без кожи. – Сказал Григорий застенчиво. -Чувствуем больше. Как Пастернак писал: февраль – достать чернил и плакать.
– Гос-спади, – сказала она, и глаза её смеялись.
Позвонила в эту пятницу.
– Троицкий, твоя очередь: в воскресенье дежуришь, – констатировала трубка.
В 11-50 спустился вниз. Охранник, приоткрыв рот, дремал под песню «Гляжу в озёра синие..».
– До завтра, – попрощался Григорий и положил ключ на стол охраннику.
Охранник испуганно вскочил – глаза красные.
– Ага, – кивнул он, проведя ладонью по заспанному припухшему лицу.
– Не знаю счастья большего.., – доносилось из телевизора.
Григорий зашел в банк. На карточке было 8000р, хотя на собеседовании обещали в два раза больше. Его пронизало чувство обиды; он чувствовал себя обманутым. Так вышло, что продолжительные поиски работы увенчались двумя предложениями. И он сделал выбор в пользу горадминистрации. Сомневался: а, может, на предприятии было бы лучше? Зарплату обещали одинаковую и там и здесь, но многоэтажный чиновничий скворечник располагался ближе к дому… Он с нетерпением ждал первую зарплату, чтобы купить матери новую стиральную машинку. И самое горькое – обещал купить…
Вдруг позвонил начальник.
– Троицкий, ты где есть?? Почему не на месте?? Тебе сказали – до двенадцати! – разорялся телефон. – До двенадцати тебе сказали! (начальник был властолюбцем и любил кричать на подчинённых)
– Там сменщик, – выдавил Григорий.
– Я видел, и что? Тебе сказали – до 12!
– Я, я...извините, – пробормотал Григорий, сдерживаясь. Однако чувствуя себя провинившимся.
– Ладно, завтра поговорим. Ушел он. Тебя за это глава выгонит и будет прав!
Обрывистые гудки. И нашло тревожное чувство такое, когда опаздываешь и смотришь вслед уходящему поезду, слыша удаляющий железный стук.
Тотчас обида переросла в гнев. Заныло в пояснице, и ком подкатил к горлу.
– Да кто вы такие!? Платите курам на смех, да еще нервы мотаете! – метались в голове мысли. – То в церковь чуть ли не под запись гоните, то… Верующие… Во что вы веруете? В чины и льготы? Поговорим… Ладно, поговорим. Боялся я тебя!..
Григорий шагал по улице, его мысли играли в чехарду. Он смутился, так как заметил, что неожиданно для себя начал ругаться вслух: «скоты», «канцелярские крысы».
Он вспомнил, что нужно положить денег на телефон и полез в карман за сотней. Достал несколько купюр и почтовое извещение. Поиграл жевлаками, смял и бросил бумажный ком под дерево.
– Мне бы никто не занёс, – рассерженно сказал Григорий.
Он шёл домой вдоль по аллее, и смотрел под ноги. На ветвях каштанов вырисовывались молодые листочки. Григорий удалялся, становясь меньше и меньше, теряясь в весеннем мареве. В вышине голубел осколок неба, а над городом клубился колокольный звон. Была Пасха.
Однако, проходя в своём подъезде мимо почтовых ящиков, Григорий остановился, как бы что-то соображая, и тотчас устремился к тому дереву, под которым валялось чужое почтовое извещение.
Евгений Толмачёв
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
