Май выдался жарким и солнечным. Улицы, скверы, бульвары и парки Москвы, как по команде откуда-то сверху, дружно зазеленели, предлагая вечно спешащим прохожим уютную тень; пузатые "поливалки" уже с утра начинали остужать размякающий к обеду асфальт, а продавщицы мороженого и газировки устраивались под полосатыми зонтикам, выкатив свои, заполненные колотым льдом двуколки, на бойкие перекрестки Садового еще до наступления палящего зноя.
Сашка свернул в Каретный ряд.У газетного киоска, прикрывавшего одним боком вход в сад-Эрмитаж, уже маячила небольшая очередь подвязанных модными широкими галстуками совслужащих в парусиновых брюках и начищенных зубным порошком таких же ботинках. Все спешили прихватить свежий номер "Правды" или "Известий", чтоб в ближайший перекур обсудить на работе метеоусловия в районе острова Рудольфа, планы и намерения товарищей Шмидта и Бабушкина, техническое состояние четырехмоторных Г-2, переделанных из тяжелых бомбардировщиков ТБ-3 специально для выполнения особого задания Родины – высадки первой советской арктической экспедиции прямо на Северный полюс.Но главное, что волновало каждого из 200 с лишним миллионов граждан, населяющих пространство от Балтики до Тихого океана – настроениекомандиров воздушных кораблей – Водопьянова, Мазурука, Молокова и Алексеева. Им предстояло первыми в мире приземлиться на ледовых полях, прикрывающих макушку планеты!
Можно было не сомневаться, что любой, стоящий в очереди за газетой, ощущал личную причастность к предстоящему общенародному подвигу (не меньше!) и готов был мчаться в северном направлении, даже не сменив парусиновые штиблеты на теплые унты, если бы Родина сказала:
– "Ты нужен там!"
– "Правду"! – выдохнул Сашка, протянув деньги в амбразуру киоска.
– Остался только "Красный спорт", – безучастным голосом произнес киоскер "дядя Викентий", раритет Каретного ряда, торговавший, как уверяли старожилы, еще пастуховским "Московским листком".
– Дядя Вика, для меня, – шепнул Сашка, по-свойски подмигнув старику в аккуратно спаяном на переносице пенсне.
– Александр, берите "Спорт", там есть все, что надо, – вполголоса отрезал "раритет", поглядывая на очередь и протянул Сашке, пахнущий типографской краской, туго скрученный бумажный сверток. – Товарищи читающие! Остался только "Спорт", – пропел в окошко тонкий голос "дяди Вика" – и очередь, недовольно бурча, быстро поредела.
Сашка устроился на первой попавшейся скамейке, развернул газетный рулон и довольно крякнул – в руках был свежий номер... "Правды" от 18 мая 1937 года. Газета писала о подготовке участников арктической экспедиции к последнему рывку к заветному Полюсу, о несносной ветреной и морозной погоде, мешающей ученым и авиаторам достичь заветных широт, о решимости и отваге советских людей и, в первую очередь, Героя Советского Союза, участника спасения "челюскинцев", Михаила Водопьянова. Этот крепкий, с крупными чертами лица и открытым взглядом паренек с окраины Липецка сумел стать для Сашки символом силы, бесстрашия и... благородного безрассудства. Последнее качество Сашка, скорее всего, приписывал летчику от себя, примеряя подвиги Героя к своему делу, в которое был влюблен и которое выполнял мастерски.
Сашка летал. По меркам покорителей Арктики – невысоко и недалеко. Но с таким же, как и полярники, риском свернуть себе шею. Сашка летал на санях. Под куполом цирка.
Расклеенные по Москве афиши приглашали посетить уникальный аттракцион, дающий, как всегда, "последние" гастроли в саду Эрмитаж. В центре портрета облаченных в "звездные" костюмы артистов группы "Элиат", исполнявшей номер под названием "Полет на санях", был... Сашка. За свои 27 он успел погонять на велосипеде по вертикальной стенке в цирке Никитина, поработать "средним" с силовыми акробатами, покрутиться на турнике и даже посмешить народ в клоунских репризах. Но "Полет..." был из категории вершин циркового искусства, хотя все зрелище длилось несколько... секунд!
На самых колосниках устанавливали платформу, от которой почти отвесно вниз спускалось нечто вроде горки, оканчивающейся крутым трамплином. С высокой площадки под барабанное тремоло срывались тяжелые сани с седоком в сверкающем костюме, подскакивали на трамплине и пролетали сквозь висящие над манежем два кольца, замкнутые под прямым углом в искрящуюся разноцветным блеском сферу. Проскочив в щель между стальными обручами, сани с "пилотом" приземлялись на растянутую сетку. Свободный полет, никакой страховки. 2-3 секунды разлуки с землей и – овации, букеты и воздушные поцелуи от восторженных поклонниц!
Особой славы аттракцион почему-то не приносил, хотя повторить такой трюк никто решался. Даже из цирковых. Не говоря уже о рядовых согражданах, готовых, как писали газеты и пели пионеры, хоть завтра на Северный полюс подтолкнуть самолет, а коли надо, то и взлететь в малознакомое полярное пространство прямо в парусиновых штанах. Если поручит товарищ Сталин! С риском для жизни, во имя Родины... Но товарищ Сталин, как и все остальные товарищи из Политбюро, подобных поручений гражданам старался на давать, оберегая как личное здоровье энтузиастов, так и материальные ресурсы самой Родины.
А уж о том, чтобы бросить клич "Всем – на санки и через кольцо, как Сашка "Элиат"! речи быть и вообще не могло. Одно дело – "Все – на трактор!", или там "Даешь ОСОАВИАХИМ!"... А тут – цирк, да и только!
Так что никто летать на санках под куполом Сашке не поручал, поэтому рисковал он своей бесшабашной головой просто за деньги. Конечно, " во имя Родины" тоже неплохо... И на афишах бросалось бы в глаза... Но вдруг не так поймут... "Во имя..." надо перед всем народом... один раз, и навсегда... А Сашка делал это каждый день. По выходным – и чаще, заставляя замирать сердца сентиментальных столичных барышень, а попавших на представление в порядке культпохода провинциальных активисток – втихаря креститься, причитая вместо аплодисментов – "Да он жив, окаянный, слава тебе Господи! ..." И это было главной Сашкиной наградой! Во – первых, потому что среди молодых москвичек, заглянувших в Эрмитаж, встречались даже очень ничего себе... Что Сашка с удовольствием подмечал со своей верхней площадки, усаживаясь в санки.
А во – вторых, каждое успешное "приземление" было сродни новому рождению, в чем рисковому Сашке трудно было не признаться хотя бы самому себе. И потому он с благодарностью отыскивал глазами среди зрителей тех, кто пожелал ему "здравствовать и дальше". На это предложение Сашка– "Элиат" соглашался с радостью, хотя бы потому, что "посмертно" в цирке не выдавали даже жалованье.
... По субботним вечерам сад-Эрмитаж превращался в райский уголок: музыканты в форме бойцов НКВД выдували из своих тромбонов, "альтушек" и геликонов вальсы Штрауса вперемешку с военными маршами; на ярко освещенных верандах и стар, и млад стучали костяшками домино и шашек; по затененным аллеям прогуливались нарядно одетые пары, – и все это погружалось в неповторимый аромат одурманивающих с наступлением сумерек парковых цветов.
На окошке цирковой кассы висел аншлаг – "Билетов нет!". Стайка девчат, над чем-то тихонько посмеиваясь, делила между собой листки с указанием мест в верхнем ярусе. Трое военлетов деликатно раздвигали очередь перед входом, пропуская впереди себя пожилую женщину в скромном ситцевом платье и аккуратно, по-крестьянски повязанном белом платочке с васильковыми краями. Какие-то молодые люди, попыхивая папиросками, уговаривали билетера пропустить их хотя бы на самые плохие места, но, завидев приближающуюся белоснежную гимнастерку милиционера, нырнули за черту освещенного фонарем круга, оставив только сизоватый дымный след.
***
Чистый, свежевыстиранный полетный костюм ждал своего хозяина в гримерке с табличкой "Элиат". Это было обтягивающее трико, расшитое блестками и стеклярусом. Сашка ценил красоту костюма, но главным требованием было одно – он не должен ни за что цепляться, а уж тем более, сковывать движения. Секунды, проведенные в воздухе, готовились часами придирчивой подготовки на земле.
– А народу-то сегодня!... – присвистнул Сашка, зашнуровывая выкрашенный серебрянкой "звездный" ботинок. – Растяжки проверил, Петрович? – обернулся он к механику, работавшему в "Элиате" с первого дня существования аттракциона.
– Обижаете, Алексан Палыч! – улыбнулся механик и посерьезнев добавил,– Все в порядке, Саш. Ближнюю левую вообще-то хорошо бы поменять, но до конца гастролей продержится. А там и аппарат подкрашивать придется, так что все вместе и сделаем.
Ничего из того, что сказал Петрович, для Сашки новостью не было. Левую переднюю растяжку он сам протянул сегодня дважды; о необходимости покраски "аппарата" толковали уже целый месяц, – но перед каждым выходом в манеж между Сашкой и Петровичем обязательно происходил диалог, когда Петрович знал, о чем Сашка спросит, а Сашка – что Петрович ответит. Это был ритуал. Как пожелание удачи.
– Читал, что там, на Полюсе? – не глядя на Петровича бросил Сашка, подгоняя под себя широкие брезентовые ремни, служащие сначала частью оборудования "аппарата", а уж потом – декорацией для публики.
– Читал. А что там? Сидят, ждут у моря погоды. Месяц уже. Пурга, мороз. И мы ждем, когда они взлетят. Правда, в тепле....
– Мы не ждем, Петрович, не ждем, – произнес решительно Сашка, перекладывая слова на мотив только ему известной песни, – Мы летим! Народ стонет от нетерпения! Вперед, "Элиат"!
Натягивая краги, Сашка двинулся к выходу в манеж.
***
Цирк гудел, как готовящийся к старту самолет. Оркестр настраивал публику на главный номер программы, заставляя замирать уже от отдаленного предчувствия обещанного зрелища. Шпрехшталмейстер в черном старомодном фраке поднял руку, музыка стихла и сразу, как по сигналу невидимого дирижера, замерли ряды.
– Единственный в Советском Союзе, – жирно нарезая каждое слово начал "шпрех", – воздушный аттракцион "Элиат"! "Полет на санях"!
Последнее слово дружно подхватили музыканты и вслед за ними сотни ладоней взорвали зал аплодисментами.
Участники номера по двум веревочным лестницам стали энергично взбираться на верхнюю площадку, где, подсвеченный софитами, загадочно сверкал "аппарат". У Сашки оставалось полминуты, чтобы по привычке рассмотреть партер: вот рядом с центральным проходом, в третьем ряду справа перешептывались, показывая глазами на него, две миловидные дамы... ("Интересно, кто из них бросит букет?...), чуть выше – какой-то солидный "ответственный работник" протирал очки... ("Уж не из Главцирка-ли?...), а вот в первом ряду – доброе лицо пожилой женщины в крестьянском платочке, а рядом с ней – плечистые военные, укрывшие колени пилотками... ("Вывели сынки матушку в цирк, а ну как старушку удар хватит, у нас тут не только клоуны!...)
***
...Сашка всегда поднимался не спеша. Дыхание должно быть ровным, руки сухими и спокойными... Ну, вот и "ловиторка", как по цирковой привычке называли стартовую площадку летающих саней... Манеж и публика остались далеко внизу, рядом только ассистенты и незаменимый Петрович, который незаметно взбирался наверх, пока в манеже шла интермедия "выхода".
Сашка привычно протиснулся в жесткое кресло, снабженное пружинными амортизаторами, чтобы не сломать позвоночник при приземлении на сетку. Проверил крепящие "аппарат" карабины. Их было два. Первый, мощный, удерживал сани в момент посадки и подготовки к полету – размещения корпуса в строго определенной позе. Второй – как спусковой крючок у ружья: достаточно легкого касания – и сани срывались с места, устремляясь к трамплину...
– Готов? – спросил Петрович.
– Готов, – привычно ответил Сашка, и, кивнув механику, плавно отстегнул замок первого карабина. Под санками щелкнул запирающий механизм и они плавно подались вниз, задержавшись на чуткой пластине второго фиксатора. Сашка успокоил дыхание, чтобы случайно не нарушить зыбкого баланса сил земного тяготения и трения, позволяющего тяжелым саням оставаться в начале высокой и крутой горки. С этого момента только он один распоряжался собственной жизнью, что бы ни случилось. Даже если в манеж выйдет директор цирка и объявит о сашкином увольнении без выходного пособия и оплаты последнего трюка или вдруг запылает купол старенького шапито, – у Сашки только одна дорога – вниз, на трамплин, через кольца и в сетку. Всего-то 3 секунды... "Протоптанная" тропинка...
Сашка бросил наметанный взгляд на горку, потом на кольца и... похолодел. Светящаяся металлическая "сфера", растянутая и зафиксированная в строго выверенной точке, покачивалась. Это могло произойти по сотне разных причин, вплоть до землетрясения, но первой и главной числилась растяжка. Неужели та самая, "ближняя левая"?... Нет! Если бы она, то кольца должны были качнуться вдоль направления полета, а они смещались поперек!
Сашка напряг глаза, стараясь пересилить бивший в него сноп света, чтобы понять причину движения колец. В какой-то миг ему удалось заметить внизу, у правой колонны кого-то в кепке, усевшегося на растяжку... "Кто это?... Почему?... – неслось в сашкиной голове, – Отгоните этого дурака ... Но кто отгонит?... Да и кольца не сразу замрут... И замрут уже левее, потому что ослабленная растяжка уступит напряжению противоположных тросов..."
– Саш, я вниз, я быстро...– скороговоркой прокричал Петрович, перекрывая грохот барабанного боя, и вскочил на лестничную перекладину, еще не представляя, как можно помочь в этой беде.
Он заметил смещение колец в ту секунду, когда Сашка отстегнул первый карабин и готов был крикнуть "Стой!", но вовремя спохватился: Сашка мог обернуться на резкий окрик, случайно качнуть второй замок и сани понеслись бы с горки, не спросив разрешения седока...
Оркестр умолк. Цирк погрузился в стерильную тишину. Слышен был лишь звон трамвая, проезжавшего по Каретному. Эта тишина была частью номера. Каждый раз, когда она охватывала зал, в Сашке пробуждался какой-то бесенок безрассудства, дарящий ни с чем не сравнимую свободу! Именно встречи с этим таинственным и всесильным существом, о котором знал только Сашка, заставляли его каждый вечер садиться в холодное кресло саней и нестись вниз, оставляя позади себя страх и суету.
..."Сейчас "шпрех" произнесет ледяным голосом "внимание, тишина в зале...", потом загорится фонарь – и поехали", – крутилось в сашкиной голове.
На мгновение он почувствовал тяжесть привязных ремней, чего с ним никогда не было, и густое течение времени... И вдруг, ни с того, ни с сего вспомнил разговор с Петровичем перед выходом в манеж: "Как там, на полюсе? – Да ждут у моря погоды..."
"Вот какая незадача, – складывались в стройную цепочку обрывки сашкиных мыслей, – и у них, на Полюсе и у меня выход только один – лететь. Не вернутся же они домой, так и не покорив просторы?... Что скажет товарищ Сталин?... Мне-то он ничего не скажет, он про меня знать не знает, но у меня-то и дороги назад нет... Даже, если бы приказал товарищ Сталин..."
Кольца качнулись в сторону и замерли. Сашка прикинул, что середина момента их возврата должна совпасть с траекторией движения саней!
"Про-ско-чим!" – произнес он в голос и нажал на рычаг карабина. Сани мягко двинулись и начали стремительно набирать скорость. Угол наклона, почти отвесный, не позволял следить за положением колец, их можно было увидеть только после прыжка с трамплина. Вот он!... Сашка почувствовал резкий привычный толчок, мгновенную невесомость, сани взлетели и почти в тот же миг "Элиат" увидел сверкающий рубец стального обруча, неумолимо пересекающий сашкину дорогу... Сани скользнули левым бортом по кольцу и, резко изменив направление, с глухим скрежетом врезались в жесткое ребро правой части сферы... Последнее, что сохранило сашкино сознание – склонившийся над ним белый, по-крестьянски повязанный платочек с васильковыми краями.
***
... Сашка очнулся от ощущения яркого света и тупой боли в груди, не дающей шевельнуться, мешающей дышать...
"...Надо отстегнуть ремни... Да уберите эти прожектора... Помоги, Петрович!...", – носилось в голове. Ему казалось, что он еще летит, потеряв ориентиры и способность управлять движением... "Кругом...кругом...кругом..." – глухо ухало в ушах... Сашка через силу открыл глаза и попробовал зацепиться взглядом за какую-нибудь точку. Получилось!... Казавшееся бесконечным вращение плавно остановилось и мелькавшие в беспорядке предметы стали приобретать объяснимые очертания...
Над ним висела обычная люстра... На три лампочки... К тому же – погасшая... Откуда-то слева потягивало утренней прохладой, издалека доносился гомон птиц, были слышны чьи-то, незлобно переругивающиеся голоса, кряхтение отъезжающего грузовика... Сашка попробовал повернуть голову... Она казалась неимоверно тяжелой и чужой, но послушалась и немного склонилась на бок... Сашка увидел большую, белую комнату, белый стол с букетиком каких-то бледных цветов, пару стульев под белыми чехлами, белую, приоткрытую дверь...
Он лежал на жесткой кровати, закованный в стягивающий тело панцирь, с приподнятой к верху каким-то тросиком ногой...
"Больница... Сколько же я здесь лежу?" – подумал Сашка, медленно поворачивая только начинавшую слушаться голову. Справа, близко к кровати стояла покрытая белой салфеткой тумбочка с запечатанной бутылкой "Нарзана" и какими-то румяными пирожками...
За дверью послышались шаги и в комнату вошел высокий, молодой мужчина в белом халате, украшенном традиционной врачебной трубкой с резиновыми шлангами, при помощи которой прослушивают дыхание.
– Ну, как дела, артист? Открыл глаза – значит идешь на поправку... Отлично... Отлично... Дышишь уже лучше... Организм молодой и сильный, все зарастет, прости, как на собаке, ха-ха, – тараторил врач, манипулируя над сашкиным телом, – Говорить-то можешь?...
– Н-е зна-ю, – медленно произнес Сашка.
– А говоришь, "не знаю"! Еще как можешь. Просто не с кем. Ну это дело поправимое. Сейчас к тебе гости пожалуют. В прошлый раз приходили, да ты еще слабоват был...
В коридоре послышались голоса и в палату вошло несколько человек во главе с высокой статной женщиной, явно больничной начальницей. Остальные, судя по надетым на них халатам " с чужого плеча", к медицине отношения не имели: двое военных остались у дверей, пропустив вперед ... пожилую женщину в белом, по-крестьянски повязанном платочке с васильковыми краями. Это лицо, этот платочек Сашка узнал бы из тысячи...
– Ну, здравствуй, сынок! – произнесла с южно-русским говорком женщина мягким, грудным голосом, присев на край стула возле сашкиной кровати, – Как же ты так нескладно-то в цирке-то?... Батюшки-светы... Летал, летал, а тут – вот оно как... Ну, Господь дал – жив, а уж здоров будешь, доктора обещают... Я вот тебе гостинцев испекла, пирожков с повидлом... яблочным. Это с нашего сада, ты ешь, когда сможешь... Я бы и своему напекла, да он далече... Тоже, как ты, летает... И падал, как ты, только меня там не было... Добрые люди выходили...
Женщина в платочке говорила, а в уголках ее глаз стояли две слезинки, готовые скатиться по щекам. Она их, стесняясь, смахнула, но набежали новые две, которые удержать она уже не смогла.
– У тебя, мамка-то есть?...Да ты молчи, молчи, тебе говорить, доктора сказали, пока тяжко... Вижу, что есть... Далече, видать... Что ж, знать, удел наш такой, провожать вас, сынки, летать в небе... И судьба-то норовит все подальше вас заслать от нас, матерей-то... Может, и твоя мамка-то кому подсобит, не ровен час... Мы-то, матери, за всех в тревоге... Все вы – наши дети... Хоть и летаете высоко, как соколы...
У Сашки защемило что-то в груди. Нет, это было не от боли, а от слов, сказанных этой простой женщиной в белом платочке с васильковыми краями. Он почувствовал, что еще мгновение – и слезы потекут уже по его щекам.
– Ох, разволновала я тебя, – заметила сашкины глаза гостья, – Ты прости меня, старую. Да увидела тебя – и своего вспомнила... Как он там-то?... Ну ладно, дай Господь тебе окрепнуть поскорее... А пирожков я тебе еще пришлю...
Она положила свою теплую, мягкую ладонь на сашкину руку, потом уверенно встала и, не оборачиваясь, пошла к двери. Вслед за ней потянулись и остальные. Палата опустела. Сашка не успел остыть от загадочной, непонятной, разбередившей его душу встречи, как в дверь просунулась прикрытая несуразным медицинским колпаком голова Петровича, а потом в комнату проникла и остальная часть его тела, укутанная в куцый белый халат. Петрович быстро вынул из авоськи какую-то снедь в бумажных свертках, уложил все в тумбочку и по-хозяйски уселся на краешек кровати.
– Да ты молодцом! Впору 100 грамм наливать! Я хотел принести, да побоялся, что врачи турнут... Тут за тобой ходят, как за орденоносцем...
Сашка улыбнулся, открыл рот, чтобы произнести "спасибо", но Петрович не дал ему ничего сказать.
– Я за дверью стоял, когда у тебя гости были. Ты хоть знаешь, кто к тебе приходил?
Сашка медленно покачал головой. Петрович встал и, пытаясь подражать голосу Левитана, произнес:
– Алексан Палыч, вас проведала мать Героя Советского Союза Михаила Водопьянова, Мария Кузьминична!
Сашка не сводил глаз с Петровича, молча спрашивая "как, почему, зачем"...
– Да ты не волнуйся... Ты же упал прямо к ее ногам... В рядах – переполох, лабухи аж дудки побросали, "шпрех" – ни жив, ни мертв, я еще только на середине лестницы был. А она прямо через барьер к тебе кинулась, платок с себя сняла, кровь стала со лба вытирать. Тут еще летуны, которые с нею пришли, подоспели. Один "скорую" бросился вызывать, другие начали ремни отстегивать, хорошо они в этом деле понимают. Аккуратно тебя из санок извлекли, чтоб переломы не сместить... Когда узнали, от кого звонят, врачей понаехало!... И в эту палату тебя по ее просьбе устроили... Царская палата!...
Петрович продолжал балагурить, рассуждая о достоинствах медицинских хором, доставшихся Сашке, а Сашка прикрыл глаза и попытался вспомнить недавний разговор.
"Вот о ком она говорила-то, Мария Кузьминична!... Вот о каком сыне... Он же раз пять падал, а в 33-м, на Байкале после аварии вообще чуть не замерз, весь переломанный, спасибо, железнодорожники нашли... Сколько ей досталось-то... А она ко мне пришла... А кто ей я-то?... Циркач-неудачник... Одно роднит – летун, как и ее сын... Только, видать, отлетался... Пойду в фокусники, ассистенток поперек пилить..." – думал Сашка под бесконечную трель впечатлений Петровича.
– Ну, ты что скис? – встрепенулся Петрович, – Надо было 100 грам-то принести. В следующий раз обязательно прихвачу...
-Они сели? – шепотом произнес Сашка, пристально глядя на Петровича.
– Кто "они"? – не понял Петрович.
– Наши, – прошептал Сашка.
– На Полюсе-то? Сели, сели. В самое "яблочко" попали... Водопьянов первым, а за ним – остальные... Наш Полюс! Наш!
Сашка улыбнулся и попытался двинуть рукой.
– Э-э! Они-то сели, а тебе еще лежать да лежать, – прикрикнул Петрович и вернул руку на месте, поправив сползшую простыню.
Сашка повернул голову и вдруг заметил выглядывающий из-под подушки краешек белого платка с васильковыми краями и красными следами, похожими на кровь....
Он прикрыл глаза, а в памяти ожило мгновение, когда сработал замок второго карабина, и санки понеслись вниз, оставляя за сашкиной спиной "Про-ско-чим!"
28 августа 2011г.
Сазонки
Евгений Толстых (Сазонки, Воронежская обл.)
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
