В летний особенно жаркий день хорошо, если можно оказаться на берегу реки. Полуденное солнце выжигает траву и всё что находится в пределах его досягаемости, и только у воды, под защитой наклонившихся над рекой ив, чувствуешь себя в безопасности. В этот миг нет ничего лучше, чем опустить ноги в холодную проточную воду и тогда зной дня не будет казаться таким невыносимым.
Ивы стелют свои пряди по речной глади, где-то в камышах переговариваются лягушки и черной блестящей лентой плывет деловито уж по своим делам. Стрижи срываются с противоположного обрыва, в котором виднеются круглые отверстия и над тихим спокойствием реки разносятся их пронзительные крики.
Река, несмотря на свою определенную неподвижность, меняется ежесекундно. Водомерки рассекают стремительно гладь, вблизи берега, на мелководье носятся веселые стайки мальков, и как только ты опускаешь ноги в воду, они устремляются к ним и щекочут. И пока ноги в воде, между тобой и рекой возникает тесная связь, непонятная и необъяснимая. Мысли до этого разрозненные и разбросанные находят какое-то общее русло и, словно бы, подчиняясь ритму реки, начинают течь с такой же скоростью. Тростник шелестит и от его теплых и добрых слов клонит в сон. Тебя уже словно нет и реки уже тоже нет, а есть что-то общее: ты и она. И в этом медленном течении происходит растворение тебя и реки в громадном и бескрайнем потоке жизни.
В СОСНОВОМ БОРУ
Солнце накрывает облаком, которое почему-то темнеет и затем, словно бы не вынеся этого, освобождает дорогу солнечным лучам к сосновому лесу, в котором огромные стройные мачты, слегка качаются под порывами ветра. Зеленая хвоя флагов пропускает свет к ржавому пологу прошлогодней хвои и пробивающейся зелени травы.
Есть в сосновом лесу и громадные просветы там, где деревья не выдержали непогоды. И лежат они мертвые, становясь укрытием для лесной живности. А поляна освещенная солнцем дает место земляничному раю. Земляника в сосновом бору мелкая, но ароматная и душистая, никакая ягода не может сравниться с ней, а все потому, что в ней заключен смолянистый запах, нагретый на жаровне леса. Бывает и так, что на поляне разрастется иван-чай розовые цветки которого видны издалека. На тропинках разбросаны шишки.
Почва в сосновом лесу серая рассыпчатая и на ней кажется не возможной жизнь растений, но сосна, как-то приспособилась и нашла свое место под солнцем.
На опушке жёлто-оранжевым цветет седой бессмертник, красными огоньками полыхает гвоздика-травянка и пушистыми шариками заячьи клевер разглядывает дорогу, вдоль которой, выставив свои одинокие стебли с мелкими белыми цветками и распластав широкие листья, цветет подорожник. Иногда после хорошего дождя можно повстречать здесь пробивающиеся сквозь хвою маслята, шляпки, которых блестят на солнце.
А в глубине леса там, где сосны смыкают свои кроны так, что до земли не доходят солнечные лучи и комары особенно злы, можно найти папоротник, который никогда не цветет и волчью траву с синевато-черными ягодами.
СТЕПЬ
В конце марта снег чернеет под набирающим силу солнцем. Медленно, неуверенно уходит он в землю, и тогда становятся видны бурые куртины прошлогодней травы. Степь просыпается и куртины эти, как засохшие корки на ранках. А по чёрным проплешинам уже просыпается сон-трава, которая своими поникающими синими опушенными цветками уклоняется, от особенно жгучего именно в это время, солнца. Мелкими жёлтыми звёздочками, как маленькими солнышками, смотрит в наливающееся синью небо гусиный лук. И неживое, словно бы ощущая свою связь с живым, проливается дождём на землю.
Вслед за сон-травой, напившейся солнечного сока, прорастают цветки жёлтого горицвета. А везде уже в рост идёт зелёная трава. Степь словно дышит полной грудью. Растения первыми запускают новый жизненный цикл и как только они раскрывают свои цветки, тогда-то и просыпаются насекомые, которые спешат, словно хотят успеть насладиться жизнью и оставить своё продолжение в ней. В зелёных, пока еще не высоких волнах травы, появляются нежно-голубые мелкие цветки гиацинта и белые крупные – ветреницы. А в небе парят, играют в воздушных потоках птицы, разбивающиеся по парам, и наслаждающиеся ширью небесного свода.
Трава поднимается, тянется к солнцу, и на её фоне уже не заметны отцветшие сон-трава, гусиный лук, горицвет, и даже цветки ветреницы, от которых остались только маленькие пушистые шапочки.
Степь не любит однообразия, и вот красными пятнами зацветают воронцы, а вместе с ними начинают свою короткую песнь петушки с желтыми, фиолетовыми, а некоторые и с тёмно-бордовыми гребешками. Но и ковылю есть место в этом веселом разноцветье, который выглядит в степи, как старик убеленный сединами среди веселой малышни. Шелестят его белые волоски, словно разговаривают, а шмели уже начали собирать запасы на зиму, и своим жужжаньем прерывают неторопливую беседу разнотравья.
Аромат ванили разносится над зелёным ковром – это цветёт бледно-розовыми невзрачными цветками козелец. Рядом с ним распускает свои голубые колокольчики ломонос, только нет в его колокольчиках язычка, но степь, несмотря на это, все равно шумит, и волнуется, как народ от призывных ударов колокола, который звонит, во время праздников или если пришла беда.
Солнце, набравшись силы, становится не таким жгучим. Ночные холода отступают, и только ветер всё так же гонит волны по зелёной траве. Пение птиц замолкает, кончилось время знакомств и встреч, пришло время заботы о потомстве, птичьи разговоры становятся короче и деловитее. Степь готовится к лету.
Неторопливо, день за днём, зелень начинает сменяться фиолетовым пестротравьем – зацветает шалфей. Двугубые цветки его смотрят во все стороны в ожидании насекомых. И вот, грузный желтый шмель медленно подлетает и заглядывает в фиолетовый зев, на дне которого лежит сладкий и такой желанный нектар, но и шалфей не хочет отпускать своего гостя от себя и награждает его ещё и пыльцой. Дополняют шалфейный наряд степи: вязель фиолетово-белым, а мышиный горошек фолетово-лиловым цветом. А ещё, у самой земли прижимаясь и, словно бы боясь от неё оторваться, отгорает чабрец. И хотя он едва заметен, но именно благодаря ему степь насыщается неповторимым ароматом, от которого веет бесконечным простором, и сухой воздух становится как-то по особенному свеж, а голубой свод неба необъятен!
Вслед за фиолетовым нарядом у степи припасено белое платье из цветков ромашки, клевера и таволги, но и его она носит не долго. Солнце сжигает всё, и к концу лета только бурая трава прикрывает степь. День укорачивается, и выросшие за лето птенцы с родителями сбиваются в стаи, готовые отправиться в далекое путешествие. Кажется, что жизнь закончилась на этой опустевшей равнине, и уже ничто и никогда не зацветёт до наступления новой весны; но это к счастью не так.
Если в начале осени пойдут хорошие дожди, то первоцветы еще раз поднимут свои цветки, а трава отрастёт зеленью, чтобы затем надолго укрыться белым покрывалом снега...
НЕЗНАКОМЕЦ
Я жду её, а её все нет. Хочется услышать её голос, для этого надо набрать её номер, но нет, и так слишком часто я делаю это, так часто, что иногда, когда хочу, позвонить кому-то, почему-то попадаю к ней. И ожидание разъедает меня, как кислота кожу.
Ну, вот и прошла ещё одна минута. Что же, не так уже это и тяжело ждать, когда мысли заняты чем-то. Я думаю о том, что она где-то задержалась, может быть встретила знакомую, и они разговорились, может, зашла в магазин, чтобы купить что-нибудь домой к ужину. Я не знаю, что именно заставляет её задерживаться, однако мне остается только одно, терпеливо ждать. И я жду, жду как собака, когда придёт хозяин и покормит, а ещё может быть почешет за ухом и скажет какое-нибудь ласковое слово. В моей жизни не осталось ничего кроме ожидания.
Почему так невыносимо ждать? Все ощущения обострены, словно что-то должно случиться. Каждый скрип двери, каждое постукивание чужой обуви на лестничной площадке, всё сейчас воспринимается с какой-то особой отчетливостью. Её все нет, и мне кажется, нет, я почти уверен, что и меня тоже уже нет, а за столом сижу не я, а кто-то чужой…
КОТЛЕТЫ
Наталье Петровне сорок восемь лет. Росту она невысокого, худенькая, остроносая и большеглазая. Муж умер два года назад от инфаркта. Детей у них не было. Она так привыкла заботиться о муже и вдруг осталась одна – жизнь лишилась смысла. И Наталья, скорее всего, потихоньку бы увяла, если бы не соседка, которая зарегистрировала её в одноклассниках, где она и познакомилась с Максимом.
Наталья аккуратно сложила в пластиковый лоток картошку и котлеты. Быстро собралась и поехала на работу. Котлеты были для ее мужчины.
Сидя за столом на работе, в ожидании обеденного перерыва, она смотрела в окно. В холодно-голубом небе плыли серые облака. И Наталья почему-то вспомнила, хотя давно уже ничего не вспоминала, детство и как сидя за столом, пытаясь делать уроки, которые совсем не делались, потому что мысли уплывали, она точно также смотрела на облака, превращавшиеся в разные вещи. Чем-то таким теплым и добрым повеяло от этого воспоминания.
В обед по пути на работу к Максиму, Наталья забежала в кулинарию и купила малосольных огурцов. Стоя в очереди, обеденный перерыв был не только у нее, она вспоминала его небритое лицо, вечно грязные ботинки, вытянутые в коленках штаны, мятые рубашки и улыбнулась. Затем о том, как приезжала к нему домой и убиралась в квартире, готовила борщ на неделю вперед, вымывала с кислотой туалет и ванну, и чувствовала себя нужной.
Максим сидел как всегда у себя в кабинете один. За серым столом стоял компьютер, на котором он обычно играл в шахматы, лазил в интернете по порносайтам и иногда смотрел информацию по работе. Кроме компьютера на столе стояла пепельница полная бычков. В комнате не смотря на открытое окно, хотя на дворе уже была пронизывающая, холодная, осень, висел стойкий запах табака. Когда она зашла, Максим ковырялся спичкой в зубах. Наталья не знала, почему она выбрала именно его, но считала, что все-таки есть за что.
Он посмотрел на нее из под очков, которые сползли на его раздувшийся от частого высмаркивания нос. Кивнув в знак приветствия головой, Максим быстро кликнул мышкой, закрыв браузер. На рабочем столе фоном стояла картинка с голой девушкой. Он поспешно закрыл окно и поправил штаны.
Наталья не поцеловала его, хотя хотела. Постеснялась. Слишком много уже было им лет, чтобы вести себя как влюбленные, хотя и влюбленности, да и любви между ними никакой не было. А было просто банальное чувство одиночества, от которого можно сбежать, только связав свою жизнь с кем-то другим.
Она достала лоток и поставила на стол перед ним. Максим отодвинул пепельницу. Ловко открыл крышку лотка и в его глазах блеснул не видимый ей огонек голода. Плотоядно улыбаясь, поинтересовался о хлебе, и Наталья вспомнила, что забыла его купить. Он полез, было в карман за кошельком, чтоб дать ей денег на хлеб, но она засобиралась в магазин и Максим, прекратил это телодвижение. Пока Наталья ходила за хлебом, он съел и четыре картошины и три котлеты, и теперь насытившись, удовлетворенный, откинулся на компьютерном стуле, деловито вытянув ноги и сняв ботинки. Почесывая себя, он не обращал внимания и ни сколько не стыдился дырявого носка на левой ноге. Она пришла с половинкой хлеба. Максим достал лист и перочинный нож. Отрезал большой ломоть хлеба и предложил ей. Наталья отказалась, но тут же вспомнила про огурцы и вытащила их из пакета. Он крякнул так, что было не понятно, то ли от неудовольствия, что огурцы появились так поздно, то ли от удовольствия, что чекушку водки, которую он извлек из сейфа, можно было выпить, закусив не только черным хлебом. Из кармана пиджака он достал две металлические рюмки. Наталья не хотела пить, но не смогла ему отказать. Они выпили. И она подумала о том, как было бы хорошо, если бы он переехал к ней жить. Максим посмотрел на часы. Наталья все поняла. Пора было возвращаться на работу.
Еще несколько месяцев Наталья Петровна носила ему на обед котлеты, но Максим Владимирович так и не сделал ей предложения. Осенним днём, когда она в очередной раз несла к нему на работу котлеты, её сбила машина. На похороны он не пришел, потому что так и не узнал, о смерти Натальи.
Зато теперь, сидя за рабочим столом, обычно во время обеда. В голову ему приходили одни и те же мысли: «все бабы суки и его котлеты теперь жрёт кто-то другой».
ПЕРЕХОД
С завтрашнего дня я решил бросить курить и попытаться хоть что-то изменить в своей жизни, а не плыть по течению, как делал это всегда.
За окном темно, и только ущербная, желтовато-бледная луна зловеще выглядывает из-за крыши соседнего дома. Мне очень хочется курить. Впрочем, до завтра (я сверяюсь со своими наручными часами), осталось ещё как минимум полчаса…
В мусорном ведре очень кстати обнаружилась пачка с двумя сигаретами. Я выхожу на балкон и затягиваюсь. Становится легче. Когда я докуриваю сигарету, часы показывают уже без пятнадцати двенадцать. «Ну, ещё одну, как раз последнюю успею» – разрешаю себе.
В ночи шёпот протекторов и стоны глушителей автомобилей от дороги, на которую выходит мой балкон, доносятся особенно отчётливо. Но вот неожиданно в эти звуки добавляется громкое цоканье каблуков. Девушка в белом не спеша двигается к переходу. Я глубоко затягиваюсь в последний раз и тушу окурок. Девушка заходит в переход, и небо озаряется яркой вспышкой.
Проходит около получаса, но на другой стороне дороги так никто и не появляется. Ночной холод даёт о себе знать, и на балконе становится как-то неуютно, я же продолжаю ждать, внимательно вглядываясь в освещённый промежуток между переходом и остановкой. Завтра, точнее уже сегодня, нужно идти на работу, да и меня уже клонит в сон, поэтому я прикрываю балкон и ложусь спать, так и не разобравшись, куда же всё-таки пропала девушка. «Может быть, я зазевался и не заметил, как она вышла из перехода», – проносится в голове перед тем, как меня запутывает паутина сна.
День не задаётся с самого утра. Яичница подгорает. Горячей воды нет. Спички кончились, отчего приходится пользоваться зажигалкой. К тому же, возле самого подъезда передо мной пробегает чёрная кошка. Ну и конечно, вдобавок ко всему, на работу я опаздываю.
В офисе Макс удивлённо смотрит на меня и спрашивает:
– А ты чего припёрся?
– А что? – интересуюсь я.
– В общем-то, ничего, за исключением того, что с сегодняшнего дня ты в отпуске.
– Чё, правда?! – недоверчиво переспрашиваю я.
– Ну да, а то ты не знал? – поддевает меня Макс.
– Да мне никто ничего не говорил! – совершенно искренне отвечаю я.
– Ну, ты даёшь.
– А что тут такого? – обиженно спрашиваю я.
– Ладно, проехали, можешь идти домой! – говорит Макс.
Оставшуюся часть дня я валялся на кровати и думал о своей новой жизни. У меня не было никаких, даже самых маленьких, целей или мечтаний. Надо было что-то придумать, но ничего не придумывалось. Ремонт я сделал в прошлом году, все необходимые предметы быта уже имелись в моей квартире, у меня было всё, но в то же время не было ничего, на что я мог бы потратить своё свободное время. Хорошо хотя бы то, что вечером в гости позвал Макс, которому, как оказалось, нужно было помочь передвинуть мебель для предстоящего ремонта. Единственным местом в его квартире, не затронутым надвигающимися ремонтными переменами, в итоге оказалась кухня, на которой после проделанной работы мы и сидели до тех пор пока он не вызвал мне такси.
Я расплатился с водителем и вышел из машины. Дверь в подъезд была распахнута, я поднял голову и посмотрел на межэтажные пролёты. Не горела ни одна лампочка. «Чёрт, и почему мне так всё время везёт?» – выругался я, и тут же вспомнил, как говорила мама: «не чертыхайся, а то беду накликаешь!». Утешало только то, что квартира на четвёртом этаже.
Когда до нее оставался один пролёт, на уровне лица со ступенек, ведущих наверх, на меня уставились сверкающие кошачьи глаза. Мне стало не по себе. «Брысь!» – произнёс как можно резче я, в надежде, что животное испугается и убежит, однако этого не произошло. «Ну что тебе надо?» – спросил я скорее даже у себя, чем у кошки. И тут же услышал ответ: «Нет, это я у тебя должна спросить, что тебе надо?». Я отскочил назад, чуть не полетев кубарем вниз. «Да что это такое?» – дрожащим голосом спросил я. «Ничего. Только, знаешь, когда никого нет вокруг, и вся жизнь превращается в постоянно повторяющийся сон, есть только один выход – переход!!!» – снова ответил всё тот же голос. После этих слов зажёгся свет, который на несколько секунд ослепил меня, а когда зрение вернулось ко мне, на площадке никого уже не было. «Ну и привидится же, а ведь вроде и пил не много» – подумал я уже в квартире и завалился на кровать как был, в одежде.
Проснулся я от полуденного солнечного света, который струился через незашторенные окна. Было так, как и должно было быть после хорошей пьянки, то есть плохо. Контрастный душ немного помог.
За утренней чашкой кофе вспомнилось ночное происшествие, но тут же забылось, как что-то невозможное. Остаток дня я снова провалялся на диване и только к вечеру вылез из своей норы.
В наступающей душной темноте громко стрекотали кузнечики. Все лавочки в парке были заняты. Около летнего кафе, мимо которого я проходил, толпилась молодёжь. Глядя на них, я почувствовал себя старым и никому не нужным. Попытался вспомнить, когда сам последний раз был на дискотеке, но так и не вспомнил. «Надо бы куда-нибудь сходить» – решил я, но одному идти не хотелось. Я набрал номер Макса, он был занят. И тут мне вспомнилась кошка и её слова, что-то про то, что переход это выход. Внутри непонятно откуда возникла уверенность в том, что этот выход находится в переходе возле моего дома, там, где исчезла девушка.
С переходами у меня особые отношения – недолюбливаю я их, а если сказать по правде, то просто панически боюсь. В них есть магазины, обитают попрошайки и снуют вечно куда-то спешащие люди. И именно здесь поспешность их так заметна, наверное, из-за замкнутости пространства. И ещё, самое непонятное, здесь совсем нет солнечного света, от чего кажется, что и жизни совсем нет. Но переходы я не люблю не столько по этому, а, скорее, после одного случая, который произошёл со мной, когда я ещё учился в университете.
В тот холодный осенний день ветер особенно сильно дул в лицо, отчего мы с Олегом, моим одногруппником, шли, опустив головы. На остановке возле университета спустились в переход и там, почти уже у выхода, на ступеньках, увидели мужчину лет сорока, прижимающего к голове красный от крови платок. Люди обходили его, кто-то отводил взгляд, кто-то делал вид, что очень спешит. Совершенно безучастные, никто не остановился и не спросил, нужна ли ему помощь. Может быть, и мы бы прошли точно так же, но Олег остановился. «Что с вами?» – спросил он. Мужчина промычал что-то невразумительное. Было непонятно: то ли он пьяный, то ли так ударился, что ничего не соображает. «Вызывай скорую» – бросил мне Олег. Я набрал номер, дежурная медсестра сказала, что машина скоро будет, но надо подождать. «Если ты спешишь, можешь ехать домой» – предложил Олег. «Да нет, никуда я не спешу» – сам не знаю почему, соврал я. «Тогда подожди на остановке, а я постою тут» – сказал он.
Я вышел из перехода. Над моей головой быстро плыло серое небо. На мне была лёгкая ветровка и я, ёжась, смотрел то на дорогу, то на Олега, стоявшего рядом с пострадавшим. Меня удивляло то, как люди равнодушно проходили мимо: словно всё нормально, словно ничего не произошло, – и тут, не сидит человек, истекающий кровью. Когда, наконец, приехала машина скорой помощи, я уже изрядно замёрз. Именно после этого случая переход со спешащими людьми превратился для меня в чудовище, безразличное ко всему, и я уже не мог спускаться в него без страха.
Всё это вспомнилось мне так отчетливо, так ясно, что страх подступил и сдавил горло железной хваткой, когда я подошёл к переходу. Переход ослепил меня непривычно белыми стенами, облицованными кафелем, белёсой тротуарной плиткой на полу и свежеоштукатуренным потолком. По правому краю стены, почти под самым потолком, висели лампы, заменяющие здесь дневной свет. Но даже такая светлая обстановка не помогла мне избавиться от страха перед затхлым безразличием, которым веяло из его недр. И все-таки, несмотря на мои ощущения, я шагнул в него. Мне нужен был выход.
На середине перехода резкая боль возникла в области сердца, а по ступеням за моей спиной раздался цокот каблуков. В голове, как искра проскочила мысль: «Неужели и я исчезну так же, как она?» А затем внутренний голос прошептал «Не стой!». Я с трудом оторвал ногу и сделал шаг. Цокот каблуков приближался неотвратимо, как смерть. Белое безразличие перехода закружилось перед моими глазами. Держась рукой за стену, словно пьяный, я попытался двигаться навстречу ночному небу и свежему воздуху…
Я проснулся. Из-под одеяла выползать не хотелось, но пришлось, потому что страшно хотелось жрать, именно жрать, потому что сейчас я готов был съесть всё. Возясь на кухне с чайником и бутербродами, я бросил взгляд в окно и замер…
За окном большими белыми хлопьями падал снег. Я посмотрел на часы. Они показывали полпервого ночи, но секундная стрелка почему-то двигалась в обратном направлении. Я глубоко вздохнул и закрыл глаза, потом резко открыл, но ничего не изменилось. Я ущипнул себя довольно сильно, но боли не ощутил. Вышел на балкон. Снежинки крупными кусками падали на мою ладонь и не таяли. Я вернулся в квартиру, где было душно и жарко, а затем не одеваясь тепло, просто в спортивном костюме вышел на улицу и вдруг услышал: «Эй, ты, пойдём со мной, а то тут такое начнётся!» – прокричал мне сквозь шум ветра невысокий человек в коричневой дублёнке. Я подошёл к нему, и мы в молчании двинулись сквозь белую стену снега.
– Да, уж сегодня предстоит долгая ночь, – произнёс неизвестный.
– А ты вообще кто такой? – растеряно спросил я.
– Извини, что не представился, меня Серый кличут, а ты, стало быть, новенький, как я понимаю?
– Вообще-то меня зовут…
И тут я понял, что совершенно не помню, как меня зовут. Вся моя жизнь представлялась мне кинолентой, которую режиссёр склеил в произвольном порядке, забыв при этом в сценарии дать имя главному герою.
– Ну, наконец-то, вот мы и пришли, – сказал Серый, указывая на засыпанное снегом крыльцо и вывеску, на которой была видна только первая буква «к».
Это оказалось кафе. Я уселся в мягкое кресло, и сразу стало тепло и уютно. Серый отошёл, а затем вернулся с двумя стаканами водки.
– Как ты думаешь, это не сон? – спросил я.
– Да нет вроде, – ответил Серый.
– А то очень уж похоже как-то на сон, – добавил я.
– Ну и чем же похоже?
– Ну, снегом, например?
– Каким снегом? – удивлённо спросил Серый.
Я повернулся в сторону окна. Оттуда ярко светило солнце, и никакого снега не было и в помине.
– Но как? Это просто невозможно! Невозможно, невозможно, невозможно, – повторял я, стараясь убедить себя в том, что ничего сверхъестественного не произошло.
– Знаешь, ведь если бы это было так, это еще ничего, а если ничего, то значит, так оно и было. А так как это не так, то оно и не этак, так что вот такая вот логика вещей. Впрочем, это не важно, – оборвал себя Серый и затем добавил – ну, а чем ты занимаешься?
– Сейчас вот ничем, нахожусь в отпуске, – ответил я, а потом добавил – ты знаешь, всё это очень странно, вот помню, где и с кем работал, но никак не могу вспомнить своё имя.
– Может быть, у тебя были какие-нибудь хобби?
– Знаешь, кроме работы в моей памяти почему-то ничего не всплывает! – неуверенно сказал я.
– Да не может этого быть!!!
– Может и не может, однако знаешь, мне понятно только, что каждый день просыпался и шёл на работу.
– Муха билась о стекло, потому, что жизнь борьба, рядом форточка открытая была, – сказал Серый.
– Что это значит? – поинтересовался я.
– Может ничего и не значит, а может и значит, впрочем, решать тебе, – сказал Серый, а потом добавил, – ну что же, желаю тебе удачи в поисках самого себя, ну а мне надо бежать.
– Ладно, давай, удачи, – ответил ему я, и Серый вышел в зной, который проникнул уже и в кафетерий.
Я вытащил деньги из своих спортивных штанов и расплатился за водку.
В течение всей недели я честно пытался отыскать хотя бы какой-нибудь намёк на то, как меня зовут, но ничего не выходило. В моей квартире не оказалось никаких документов, удостоверяющих мою личность. От жары было тяжело, но особенно тяжело было ночью. Укутавшись в простыню, я пытался заснуть, ворочаясь с бока на бок. Тогда, уже почти отчаявшись, я включал радио, но слышал только шум радиопомех и иногда какие-то далёкие разговоры.
Сегодняшний, девятый день проходил так же как и предыдущие: до двенадцати я валялся в кровати, затем позвонил на работу и знакомым. Везде мне отвечали однообразные гудки. После, я отправился гулять по пропитанным жарой пыльным улочкам к реке, где плачут ивы, в надежде встретить какого-нибудь знакомого или разбудить воспоминания о своём прошлом, в котором затерялось моё имя.
Для меня есть что-то притягательное в реке и её медленном течении, в кваканье лягушек и всплесках разыгравшихся рыб. Но сегодня горячий воздух и высокая влажность привели меня в какое-то дремотное состояние. Я словно выпал из реальности, проваливался в какую-то бездну, и только к вечеру, когда духота отступила, вынырнул на поверхность. Сон и явь перемешивались так, что я перестал ощущать реальность происходящего. Но потом я встретил её.
Она зашла в кафе, то самое кафе, в которое меня привёл Серый. Она была одета в белое платье, которое наталкивало на какое-то важное воспоминание из моей прошлой жизни. Может быть, я на неё как-то так посмотрел, или что-то ещё, но, проходя мимо моего столика, она спросила: «Здесь свободно?» – указывая на стул напротив меня.
– Да, – ответил я.
– Меня зовут Алекс, а тебя, по-моему…, новенький? – спросила она, присаживаясь напротив.
– Пока да!
– Что, не можешь вспомнить своё имя? – сочувственно поинтересовалась она.
– Да. А ещё не могу найти ни одного знакомого. В последнее время я совсем запутался, так что уже и не знаю, может быть всё это просто дурной сон?
– Конечно, нет, – как-то не совсем уверенно сказала она, а затем продолжила медленно, словно припоминая что-то с большим трудом, – в детстве, когда я была маленькой, мне часто снились кошмары, так что я боялась спать. И знаешь, как мама учила меня бороться с ними? – спросила она, совсем не ожидая ответа, – «нужно всего лишь три раза отвести левую руку от себя так, словно ты отгоняешь дурной сон. Смотри! – и она проделала всё в точности так же, как и сказала, – видишь, я никуда не исчезла, а значит это не сон.
– А может быть, это мы кому-нибудь снимся? – поинтересовался я.
– Может быть, может быть, – сказала она, и мы замолчали. Как раз в этот момент официант принес хлеб и стакан воды для Алекс. Я уже было подумал, что разговор закончился, но не тут-то было.
– Иногда мне кажется, вернее даже, у меня возникает такое чувство, что вокруг меня что-то не так, что я всего лишь тень от тени, незаметная и никому не нужная, – сказала она.
– Ну, знаешь ли, когда я оглядываюсь назад, то мне тоже вся моя жизнь представляется какой-то совсем незаметной, – ответил я.
– Правда? Или ты просто говоришь мне то, что я хочу услышать?
– Конечно, правда! Зачем мне тебе врать? – спросил я.
– Многие люди врут и уже даже не замечают этого, и думают, что говорят правду, а всё равно обманывают, – сказала Алекс.
В моей голове роились мысли, и одна из далёкого прошлого всплыла особенно чётко. Словно в ответ на то, что сказала Алекс. Мне вспомнилась синяя облезлая стена общаги, на которой черным фломастером было написано то, что я неожиданно для себя сказал вслух: «Истина прозрачна и поэтому не заметна, а ложь мутна, она не пропускает ни света, ни взгляда. Наверное, именно поэтому люди выбирают нечто третье, где истина и ложь перемешаны».
– Как это верно замечено. Почему в мире всё так? Почему люди не могут прекратить лгать?
– Наверное, потому что они люди.
– Я иногда смотрю на окружающих и понимаю, что все они мертвы, все, понимаешь?! Я иду по улицам, а мертвецы бегут куда-то, торопятся и даже не понимают, что им некуда торопиться. И мне кажется, что в мире уже не осталось живых людей. И от этого мне становится страшно, понимаешь, очень страшно.
– Давай уйдём отсюда? – предложил я.
Она согласно кивнула, но словно ей в опровержение, на улице пошёл дождь.
– Ну и что теперь делать? – растерянно остановившись в дверях, спросил я.
– Пойдём! – Алекс ловко схватила висевший на вешалке около выхода длинный чёрный зонт и выскочила на крыльцо.
– Только вот куда? У тебя есть какие-нибудь предложения? – спросил я, стоя под козырьком входа в кафе.
– Какая разница, давай просто погуляем.
– Хорошо, – согласился я и шагнул под огромный зонт, который она раскрыла.
Мы шли в молчании, и дождь задумчиво капал на нас. Именно сейчас мысли и чувства, скопившиеся, не припомню за сколько лет, поднялись на поверхность. Внутри меня словно размывало, и когда я уже был готов полностью раствориться в том, что так неудержимо накатило – передо мной вдруг возникла кошка. Почему-то у меня появилась уверенность, что с этой кошкой я, определённо, встречался. Я закрыл глаза, затем быстро открыл. Никакой кошки уже не было, а только серый город, дождь и мы, стоявшие возле лестницы на смотровую площадку. Неожиданно, точно так же, как и начался, дождь прекратился. На горизонте засияла радуга.
– Алекс, скажи мне, почему мы встретились сейчас? Почему не вчера, не месяц, не десять лет назад?
– Не знаю. В мире всё так случайно и не случайно одновременно, что никогда наверняка нельзя ответить на вопрос: «Почему?». «Это то же самое, что спросить у солнца, почему оно заходит каждый вечер» – на несколько секунд она замолчала, а затем, словно решившись на какой-то важный поступок, отчаянно тряхнула головой и сказала, – «Ты знаешь, я хочу тебе кое-что показать. Нам только надо подняться вон туда», – она махнула рукой в сторону смотровой площадки.
– Я всегда, когда сюда поднимался, хотел сосчитать все ступеньки, но так ни разу и не довёл задуманное до конца.
– Что же, может в этот раз у тебя все получится, – чуть слышно произнесла она.
– Хотелось бы верить, – сказал я.
Алекс взяла меня за руку. Мы поднялись на смотровую площадку. В этот раз у меня опять не получилось сосчитать все ступеньки. Вечернее солнце прорвало серое небо и кое-где уже были видны голубые просветы. Мы смотрели на город внизу. Он был похож на громадное насекомое, которое любознательный школьник вскрыл для того, чтобы посмотреть, что же происходит под хитиновым покровом.
– Странно, что внутри города всё, кажется чем-то большим, чем тогда, когда ты смотришь со стороны?
– Да, конечно. Потому что, когда ты внутри, – ты просто маленькая деталька. А чтобы не выбиваться из массы других запчастей, ты делаешь всё, что от тебя требуется. Но приходит время, и ты хочешь разрушить рамки, поставленные кем-то, совершенно не осознавая, что, ломая их, создаёшь новые…
– Но самое страшное ведь не это, – перебила меня Алекс.
– А что? – удивлённо спросил я.
– То, что люди совсем очерствели! В этом городе можно умереть на глазах у других людей и никто даже этого не заметит.
На площадке лежали красные раздавленные тела дождевых червей, и мой взгляд, блуждающий от Алекс к городу, почему-то зацепился за эту картину, я вздрогнул.
– Что с тобой, замерз? – спросила она.
– Мне показалось, а может быть так оно и есть, что люди – это черви, которые во время потрясений, например, дождя, вылезают из своих нор на поверхность, чтобы спастись, а погибают под чьими-то каблуками. Только вот понимаешь, дождь-то никак не кончается.
– Странная мысль.
– Ничуть. Посмотри! – и я показал ей на червей.
Мы замолчали. Солнце освещало город и нас.
– Чего бы ты хотел сейчас больше всего? – спросила она.
– Даже не знаю, а ты? – ответил я.
– Стать птицей!
– Зачем?
– Чтобы быть свободной! – ответила, улыбаясь, Алекс.
Я рассмеялся, такой наивной сейчас показалась мне ее мысль, и тогда она отпустила мою руку.
– Чему ты смеёшься? – обиженно спросила она.
– Твоим словам.
– И что в них смешного?
– Ты только не обижайся. Просто быть свободной нельзя, – сказал как-то уж сильно нравоучительно я.
– Почему это? – спросила удивлённо она.
– Потому что даже свободные люди в плену у свободы.
– Ничего ты не понимаешь, – обиженно сказала Алекс.
Меня всегда удивляло то, как женщины легко обижаются на совершенно не обидные вещи, и в таких случаях я точно знал, что нужно тоже обидеться.
– Да, мне ничего не ясно! Где я, что тут происходит, почему я ничего не помню о себе?!
– Я тоже ничего не помню, кроме своего имени! – с какой-то непонятной грустью сказала она.
Мы молча смотрели на город, в котором кто-то, куда-то спешил. Мне тоже стало грустно.
– Как ты думаешь, Алекс, что самое страшное в жизни?
– Смерть?
– Нет, смерть это всего лишь переход… Переход в другую жизнь. А может даже жизнь – это переход… Смерть не самое страшное, а самое страшное то, что ты можешь прожить всю жизнь, но так никогда и не встретить того единственного человека, встреча с которым объяснит всё: и зачем ты жил, и для чего всё это! А ещё, самое обидное то, что может быть живёт он в соседнем подъезде, ну а ты бежишь, зарабатываешь деньги и не видишь ничего вокруг, и тебе кажется, что ты, что ты…
Мне не хватало слов. Алекс взяла мою руку.
– Отойди туда, я тебе кое-что покажу, – сказала она, махнув рукой в центр площадки, где стояли лавочки.
После того как я отошел от неё на несколько шагов, Алекс подошла к парапету, ограждающему смотровую площадку. За её спиной был обрыв метров двадцать.
– Ты так ничего и не понял, – сказала она и перевалилась через ограждение.
Я бросился к тому месту, где только что стояла Алекс. Внутренне я уже осознавал, что она умерла. Но внизу её тела почему-то не было и, наверное, именно поэтому с одной стороны я почувствовал облегчение, а с другой, – с другой не знал, как себя вести и что делать дальше…
И пока я вот так стоял растерянный и потерянный, из-под обрыва выпорхнула белая птица и радостно закружилась на воздушных потоках, в лучах заходящего солнца.
Я проснулся. Встал. Пошёл на кухню. Выпил кипячёной воды и затем вышел на балкон. Около перехода не было никого. Что-то потянуло меня к нему, вниз.
На улице холодный ветер подгонял меня под тусклым светом ещё не выключенных фонарей. Неуверенно я спустился в зияющий провал с белыми кафельными стенами. Внутри сегодня не горело ни одной лампочки, наверное, именно поэтому чёрную кошку я заметил только тогда, когда уже оказался на середине перехода. Встретившись с моим взглядом, она развернулась и побежала к выходу. От неожиданности я шагнул назад и непроизвольно, чтобы не споткнуться, обернулся. Белые стены за моей спиной начали медленно затягиваться в чёрный зрачок перехода. Страх улиткой полз по коже, постепенно набирая скорость. Я сделал ещё один шаг назад, в сторону дома, но чёрный провал приближался с пугающей быстротой. «Этого не может быть, этого не может быть» – твердил я себе, но, несмотря на это, ничего не изменилось. Медленно пятясь, я не отрывал взгляда от чёрного зрачка, который был готов поглотить меня всего, поглотить мою душу и стереть даже память обо мне. Спасительный выход на другую сторону улицы был уже близок.
Когда я вышел из перехода, фонари на улице уже не горели, и только яркие всполохи молний освещали город. Громыхнул гром. В воздухе запахло озоном. В переходе загорелся свет, а потом пошёл дождь.
Утром в переходе нашли труп. Врач, проводивший осмотр тела на месте, констатировал, что смерть произошла в результате естественных причин. Однако молодой следователь, видимо, насмотревшийся американских фильмов о таинственных убийствах, с нетерпением ждал результатов вскрытия. Связано это было с той неестественной позой, в которой нашли тело. Человек словно из последних сил то ли тянулся к чему-то, то ли старался убежать.
Патологоанатом, проводивший вскрытие, ещё раз посмотрел на тело лежащего у него на столе молодого человека и почти про себя, в усы, с раздражением буркнул: «Чёрте что!» – а в заключении своим неровным почерком написал уже традиционное: сердечная недостаточность.
ДЕРЕВО
Больше всего я люблю осень. Мне нравятся аллеи с клёнами и круглыми плафонами фонарей придающим этому месту особую загадочность. Я прихожу сюда каждый раз, когда мне становится одиноко. Хождение под пологом деревьев в таинственном свете фонарей вызывает во мне воспоминания...
Мы познакомились на свадьбе. Сколько таких случайных знакомств происходит в нашей жизни? Их сотни, а я запомнил только это, других для меня просто нет.
На работе был полный завал, поэтому приехать я смог только на банкет. Как-то так получилось, что мы оказались вдвоём. Конечно, я был пьян, но это не важно. Мы говорили ни о чём и в то же время о чём-то важном. Я читал стихи (да, когда я выпью, люблю процитировать классиков), а она рассказывала о себе. Мне было с ней хорошо. А потом (я упустил момент, как это произошло) мы стали целоваться. Её солёные губы, немного сухие, горячили меня сильнее водки. Это продолжалось и долго, и быстро, когда мы вернулись, в тёмном зале под ритмичную музыку ещё танцевали гости и только полпервого ночи все начали расходиться. Я предложил ей переночевать у себя.
Не знаю, что меня разбудило, но проснулся я раньше будильника. Вылез из-под одеяла и сел на диван. На часах было без пяти шесть. Я отключил звонок. В квартире было холодно, отопление ещё не включили. К тому же на кухне, я, оказывается, не закрыл форточку. Дрожь пробивала меня. Залив в чайник свежей воды и, поставив его на плиту, не забыв при этом прикрыть форточку, я вернулся в комнату.
Она стояла посередине комнаты в моём полосатом махровом халате. «Я поставил чайник». «Как же у тебя холодно» – встретила она меня, обняв, и тихо добавила: «Я замёрзла».
Мы лежали под одеялом, прижавшись друг к другу. «Чайник, наверное, выкипел?» – сказала она. «Наверное», – ответил я. Тепло медленно расползалось по всему телу.
А вот мы уже сидим, друг напротив друга, развалившись в плетёных креслах, потягивая горячий чай. Тишина окутывает нас. Сейчас нам не нужны слова, словно до этого мы уже всё сказали друг другу.
На часах девять, а мы собирались встать в восемь. Мне не хотелось её отпускать.
Серое, цепляющее брюхом верхушки деревьев, небо встретило нас. «Дождь?» – удивленно спросила она. Я раскрыл зонт, она взяла меня под руку, и мы вышли из-под козырька подъезда. На улице было тихо, и только капли спокойно и уверенно разбивались об асфальт дороги и тротуарную плитку, на которой распластались кленовые листья.
Она что-то рассказывала, а я внимательно слушал, но всё сказанное как-то смазалось в памяти, оставив только след мысли, что я лишь её очередное безумство. Дождь шёл за нами и только когда мы остановились на мосту через железнодорожные пути, он прекратился. Я нежно коснулся её щеки своей, и прижался к ней, а потом мои губы целовали её.
Расстались мы у общежития, где она поцеловала меня в щёку, как старого друга.
Не знаю, любил я её, ведь у нас было так мало времени, всего лишь одна ночь и всё. Почему я не взял номер её телефона? Может, мне действительно хотелось оставить все как есть, оставить то чувство, которое она посадила во мне маленьким росточком. Я просто боялся, боялся, что оно вырастет в огромное дерево, которое потом обязательно засохнет…
Несмотря на произошедшее между нами, для меня она так и осталась знакомой незнакомкой. Может быть, именно поэтому она всё так же притягательна для меня, как и в тот день. Но в тоже время нам почему-то было легко говорить о вещах, которые для нас, по крайней мере, для меня, были самыми важными и откровенными, наверное, и для неё тоже, ведь она рассказала мне то, что до этого не рассказывала никому.
Когда она училась в школе, они часто ездили с отцом на его белой пятёрке в соседний город. На одной из безжизненных известняковых гор, возвышающихся вдоль дороги, росло одинокое дерево. Как-то раз в очередную поездку, она обратила на него внимание потому, что увидела, что дерево зацвело. Может быть, конечно, оно цвело и раньше, просто они не проезжали в этот период, но ей почему-то казалось, что это первое его цветение. Она попросила отца остановиться. На ней был голубой сарафан и туфли на каблуках. Она не думала, что может испачкаться или сломать каблук. Дерево звало её. На горе, кроме него, не росло ничего. Корни его растрескали породу, крепко цепляясь за белые расщелины. Ему было здесь просто невозможно жить, но все-таки оно свешивалось с уступа. Её это так поразило, что после этого случая она стала часто приезжать к нему.
Я не знаю, что значило это дерево для моей незнакомки, для меня же оно стало олицетворением жизни, борющейся, несмотря ни на что, за выживание.
Каждый раз, когда я вспоминаю образ этого дерева, мне становилось легче, проблемы не кажутся такими неразрешимыми, я нахожу силы снова бороться с ними.
На скамейке лежит ворох жёлто-красных кленовых листьев. Всё это произошло так давно и недавно. Каждый раз, когда я вспоминаю ту встречу, меня охватывает чувство приятной успокаивающей грусти.
Я люблю ходить, не поднимая ноги и шуршать опавшими листьями, как ребенок... Как всегда не вовремя, зажужжал сотовый. Сегодня меня отправляли в командировку в Её город. Я никого не собирался искать, мне просто нужно было увидеть дерево.
Он стоял под ним, обнимая его растрескавшуюся кору. Дерево действительно было здесь одно, совсем одно. И тогда он понял, что всё произошедшее с ним – это только дерево и больше ничего. Оно перестало быть для него тем, чем было, потому что новый смысл открылся для него с ужасающей реальностью. Человек создан таким образом, что бы он умел уставать, потому, что вслед за усталостью приходит отдых. И тогда все силы, которые ты потратил на работу, восстанавливаются, но если не отдыхать, то усталость накапливается и, в конечном счете, человек становится не способным к какой-либо деятельности. Такая усталость это не самое страшное, что может произойти. Страшнее всего это усталость от самого себя, усталость от вранья и лжи, которые тебя окружают, усталость от общения, общества, от этой усталости нельзя сбежать, от нее можно скрыться только в одиночестве, но иногда и одиночество может вызывать усталость. Дерево и означало такое одиночество, всеохватывающее и непреодолимое, такое, какое он испытывал всю жизнь. И когда до него это дошло, он медленно опустился к основанию дерева, обессиленный своим открытием.
В это время внизу на дороге остановилась белая пятёрка…
СОН ЗАРАТУСТРЫ
Первыми, кого разбудило солнце, были заснеженные вершины гор. Затем оно стало спускаться по их отрогам, пока не проникло почти к самому подножию. В одной из скал оно увидело расщелину, и ненасытное любопытство проснулось в нём.
Заратустра проснулся. «Великое солнце разбудило меня. Жизнь не началась бы, если бы тебя не было» – так говорил тот, кого называли Заратустра. Он выбрался из расщелины, снял плащ, в который заворачивался холодными ночами и стянул рубаху. «Пусть твои лучи дадут мне силы» – сказал Заратустра, закрыв глаза. Солнце нежно ласкало его кожу, наполняя тело теплом, так что он на какое-то мгновенье потерял связь с миром. А лучи проникали всё глубже и глубже, пока, не дошли до самого сердца. Тогда Заратустра открыл глаза, ибо он не хотел открывать своё сердце, слишком долго он шёл по дороге жизни и понял, что сердце должно быть закрыто. Когда же оно открыто, можно испытать великую боль или великую радость, и это нельзя знать наперёд.
Рядом с расщелиной бил ручей с чистой, холодной водой. Заратустра умылся, и, набрав воду в горсть, стал медленно пить. «Колыбельная жизни слышится в шуме ручья… Если бы не было тебя, прародительница всего сущего, не было бы ничего, и я не смог бы воздать тебе за твои труды, но ты здесь и я принимаю тебя». Так говорил Заратустра.
А солнце уже проникло в долину, где раскинулось поле одуванчиков. Утолив жажду, Заратустра уже знал, чего хочет. За всё время пребывания у подножия гор он познавал спокойствие одиночества, а с ним и самого себя. И тогда он понял, что не может проникнуть вглубь себя, не может найти источник своих чувств и мыслей. Но они могут открыться ему, если он иначе будет смотреть на мир и познание придет через всё то, что его окружает. Так, когда ночной холод сковывал его тело, Заратустра понял, что не боится его, но страшится внутреннего холода – очерствения.
И проходили годы, и он был никем, и вокруг было ничто, но время меняет всё, и ничто стало приобретать очертания, а вместе с ним и никто перестал быть никем. И вот он решил, что пришло время спуститься в долину, чтобы окунуться в новое ничто.
Шагал Заратустра не спеша, и роса успела облизать его обувь так, что ступни стали мокрыми. Жёлтое поле растекалось перед ним, и он сам не заметил, как холодная отстраненность в нём отступила, и захотелось ему окунуться в поле это и раствориться в нём. Давно он не чувствовал ничего подобного, так как разум главенствовал над его телом. Но сейчас, здесь, где было всё так ново, ему понадобились все его чувства. Сел Заратустра, а вокруг него шептались цветы, и заплакал, потому что чувства были отпущены разумом на волю. А когда кончились слёзы, он засмеялся, как ребенок, ибо нет ничего лучше, чем почувствовать снова любовь. Он любил окружающий мир и это поле одуванчиков. Заратустра стал рассказывать одуванчикам о своей любви, но они не слушали его, кто-то смеялся, кто-то плакал и он понял, что они не внемлют ему потому, что сами того не хотят. Тогда он сорвал один из одуванчиков, чтобы изучить его. Белый сок потёк из оторванной ножки, Заратустра поднёс цветок почти к самому лицу, и только тогда почувствовал его запах. Он сорвал второй, дабы сравнить их. И тот, и другой пахли одинаково, но по-другому, и вот уже сотня цветов перед ним и все они выглядят похожими, отличаясь лишь размерами, а пахнут всё равно каждый как все, но по-своему.
Ветер подул с запада, он принес с собой какой-то новый приятный запах, который нельзя было описать. И Заратустра пошёл навстречу тому, что так поразило его, протаптывая дорогу к чему-то новому.
И среди жёлтого поля он увидел то, что звало его своим запахом. И стало ему спокойно и хорошо, потому что нашёл он то, что не искал, но чего желал. Заратустра расчистил себе место, сорвав все одуванчики, которые окружали дивное растение, дабы насладиться его запахом в одиночестве. И так просидел он долго. И захотелось ему большего. И сорвал он его, и стало оно ему ближе, но в то же время словно потеряло что-то, может быть, именно ту свою неповторимость и свежесть, которые были до того, как его сорвали. И стало Заратустре так страшно, как никогда ещё не было, потому что сорванный цветок завял. И понял он, что нельзя ничего изменить, и река времени, как и любая другая река, не может повернуть вспять.
Заратустра проснулся от холода, нет, не внешнего, у него внутри все сжалось в комок, а тело исчезло. Он вытер пот и успокоил своё дыхание. Заратустра не знал, где реальность. То ли он проснулся во сне, то ли ему приснилось поле желтых одуванчиков. Какое-то беспокойство охватило его. Ему показалось, что он сделал что-то такое, чего долго желал, но ещё не осознавал всех последствий содеянного. Ночное небо манило успокаивающей чернотой, звезды притягивали загадочностью, а месяц своей новизной. И выбрался он из расщелины и взглянул на долину. Ему открылось…
Внизу было поле одуванчиков и…
Внизу был город с людьми…
СКАЗКИ О СКАЗКАХ
ПРИНЦЕССА И ДРАКОН
Принцесса ждала принца на белом коне, а он всё не приезжал. Зима сменяла лето, и лето сменяло зиму, а она всё ждала и надеялась, что вот, вот сейчас он появится и упадёт к её ногам, но…
Шли годы. Осенью деревья роняли листву, и именно в это время на принцессу наваливалось больше всего забот.
Вот так она и жила: ходила на работу, затем возвращалась домой, готовила ужин, смотрела сериалы, а принца всё не было. Дело, однако, не только в том, что не было принца, вообще никого не было, а она всё ждала и верила.
И вот, когда надежда уже ослепла, а вера ослабла – на горизонте появился дракон. Старый, одинокий, озлобленный на весь мир, со сточенными зубами и золотистой чешуей, он стал ухаживать за принцессой, дарить ей цветы и подарки.
Однажды утром принцесса, умываясь, внимательно посмотрелась в зеркало и поняла, что никого кроме дракона она не заслуживает.
В обед, дракон снова пришел к ней с цветами.
«Я тебя люблю! – сказала она. И никто, даже принцесса не знала, правда это или нет.
«Я тебя тоже» – ответил дракон и заплакал большими солёными слезами.
Принц же так и не появился. Может это принцесса его не дождалась, а может принцы ныне перевелись…
Через месяц дракон и принцесса расписались.
Жили они долго и счастливо, даже умерли в один день, правда, с разницей в двадцать лет. Сначала он, а потом она.
ДРАКОН И ПРИНЦЕССА
Жил был один дракон. И всё у него было, только вот принцессы не было. Дракон от этого очень мучился и страдал. Потому, что хоть он и страшный был, но хотелось ему, что бы рядом с ним был кто-то прекрасный. Да и к тому же у каждого уважающего себя дракона должна быть принцесса.
Шли годы. А принцессы, всё не было, правда, изредка появлялись не принцессы, которые согревали его холодными ночами, дракон же за это покупал им дорогие подарки, но всё равно не переставал ни на секунду думать о принцессе. Наверное, он так и жил бы дальше если бы…
Это случилось там, где он совсем этого не ожидал. На улице дракон увидел её. Не сказать, чтобы она была принцесса, а если когда-то и была, то так давно, что уже, наверное, и сама забыла, кто она есть. Но он-то сразу разглядел, что она принцесса и влюбился. Только вот она никак не хотела отвечать на его ухаживания. Он покупал самые красивые розы, приносил ей золотые украшения, но взаимности не было. Принцесса возвращала ему подарки, а он, не смотря на это, не переставал мечтать о том, что когда-нибудь она полюбит его. Отсутствие взаимности привело к тому, что дракон потерял аппетит и сон. Хотя то, что сон – это даже и к лучшему, потому что во всех своих снах он видел только её. За месяц он сильно похудел и решил поставить крест на их отношениях, то есть на его отношении к ней. Завтра он увидит её в последний раз, решил дракон очередной бессонной ночью.
В обед он, как обычно, спускаясь по лестнице, зашёл в подсобку дворников. Она сидела за столом, и пила чай после утренней уборки листьев во дворе. Дракон, молча, положил цветы перед ней и уже собирался уходить, но она остановила его, сказав ему то, что он хотел услышать больше всего на свете: «Я тебя люблю!». «Я тебя тоже» – ответил он и заплакал большими солёными слезами. Только плакал он не оттого, что она ему призналась, а оттого, что в любви всегда любит только один, а второй позволяет ему это делать…
На самом деле неважно, кто будет любить: принцесса или дракон, а главное, что, по крайней мере, один из них будет счастлив…
ПРИНЦ
Когда принц родился, он ещё не знал, как ему повезло, потому что мама и папа не отказывали ему ни в чём, любой его каприз тут же удовлетворялся. Правда вот, папа был вечно на работе, занимаясь благосостоянием семьи, а мама делала всё, что могла, посещая салоны красоты, чтобы папа её не разлюбил. Вот так он и жил, на попечении нянек.
В школу он пошел элитную и закончил её с отличием, потому что папа был самым крупным спонсором этого учебного заведения. Жизнь катилась по проложенным папиным кошельком рельсам и поэтому не удивительно, что он, пройдя собеседование, поступил на самый престижный факультет местного университета. За все годы обучения, правда, на занятиях его никто не видел, а вот в столовой и возле университета принца видели довольно часто и каждый раз с какой-нибудь новой «принцессой». Зачётка его всегда была аккуратно заполнена исключительно положительными оценками. За успехи папа купил ему права и машину, ну и, чтобы сын стал более самостоятельным, трехкомнатную квартиру с евроремонтом.
После того как он окончил университет, папа устроил его к себе на работу, а работа заключалась в том, чтобы принц просто на неё иногда приходил. Там он познакомился с папиной секретаршей, и как-то так получилось, что они поженились. Родители были довольны. Мама тихо плакала на свадьбе, вытирая слезы и радуясь тому, что муж подыскал сыночку такую хорошую невесту. Папа тоже плакал, от счастья, что смог устроить жизнь своей любовницы, и вдобавок ко всему содержать её при себе. Принц же сидел за свадебным столом, меланхолично жевал и думал о том, что когда всё это закончится, надо обязательно пересчитать деньги, которые подарили гости.
Так что, такая вот сказочка со счастливым концом.
Михаил Третьяков
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
