Да есть у него имя. И отчество тоже. И даже фамилия. Но его все зовут – Пыльный.
Почему? Да кто же его знает. Ну зовут же Ваську Солёного Солёным. И ничего – никого это не смущает. А фамилию Васькину знают только в отделе кадров на пилораме, где он работает. А у Пыльного отдела кадров нет. Он работает пастухом. Сам себе начальник, сам себе кадровик, сам себе бухгалтер. Нет. Деньгами не он заведует. Все деньги – у жены. Вот так всегда: один работает, а деньги у другого копятся. Зато всё остальное – у Пыльного. И небо лазоревое, будто только что покрасили; и облака белые, как сахарные; и деревья лохматые, как пастуший пес Полкан; и травка шёлковая – только что из магазина.
И все чудеса белого света – в его распоряжении. А уж чудес на белом свете – видимо-невидимо! Надо только внимательно смотреть.
Вот нашёл Пыльный жёлудь в дубняке и в карман его сунул. А на стоянке, когда коровы у речки Болтанки на пляже бока грели, Пыльный вынул жёлудь из кармана и стал его разглядывать. На первый взгляд жёлудь как жёлудь, ничего в нем примечательного нет. Но у Пыльного глаз намётанный. Чует он, что не простой это жёлудь. Что-то в нём такое есть, чего у других нет. Вертел его Пыльный, вертел в пальцах. А потом решил испытать – может, и впрямь жёлудь-то особенный. Отошёл от песка подальше, ямку ножиком ковырнул, положил жёлудь и землицей присыпал. А потом полил водичкой из бутылки пластиковой и заговор прочитал:
– Расти, расти, росток, вырастай, дубок, из дубка – дубище, наплоди листочков тыщу, а потом – миллион, напугай ворон, удиви людей, приходи, ротозей, и на чудо глазей.
Глянь – и впрямь проклюнулся росточек-желторотик, головкой покачал, по сторонам огляделся и давай вверх к солнышку тянуться. Тянется и тянется – вон уж выше сапога поднялся, а из боков у него веточки в разные стороны полезли. Растёт дальше росток – уже выше Пыльного вырос, а веточки всё гуще зеленью кудрявятся. Окутался дубок листьями резными и всё вверх тянется. Вот уж ольху прибрежную перерос. А всё не унимается. Всё гуще и гуще крона делается, всё выше и выше поднимается дубок. Да какой уж это дубок – дубище вырос за насколько минут. Головою всех деревьев в округе выше стал, а всё растёт и растёт.
Запрокинул голову Пыльный, вверх глядит. А макушка дуба уже за молочные облака цепляется, не дает им вольно по ветру катиться. Запутались они в кроне густой и никак на волю не выберутся. Поседела голова у дуба. А он всё дальше растёт, как будто его Бог за уши тянет. Десять минут всего и прошло, а уж не видно верхушку у дуба – в синем небе где-то голова витает.
Интересно стало Пыльному, как же высоко дуб вырос. Вот он и полез вверх по веточкам, словно по лесенке. Лезет и лезет, а сам по сторонам посматривает. Ага, вон деревенька родная Жалейка, как на ладони, видна. Домишки деревенские, как коровы, посреди усадов разлеглись. А за ними сосновый лес, будто гребень топорщится, а дальше поле клеверное – ровное, словно сукно зеленое, на котором в бильярды играют. Лезет вверх Пыльный и удивляется – какая же страна у него красивая да привольная! Когда по земле ходишь да под ноги смотришь, и не замечешь этого. А тут с высоты полёта ястребиного земля-то – как игрушка расписная. Эх, воля-волюшка русская. Да как же не любить-то тебя!
Вот лез, лез Пыльный, притомился, сел на развилочке, ногами в воздухе болтает да вниз поплёвывает. А тут мимо Ворон пролетал.
– Ты чего это вниз плюёшь? – сердито спрашивает Ворон. – А вдруг я там сидеть буду или детки мои! Попадёшь на макушку, обидно станет.
Удивился Пыльный – чего это Ворон по-человечьи вдруг заговорил. Но вслух удивления не высказал – мало ли что в небесах бывает, это ведь не на земле.
– Простите великодушно, – только и сказал Пыльный.
Ворон хмыкнул сердито и дальше полетел.
Посидел Пыльный, посидел, отдохнул, красотами родными полюбовался да и дальше полез. Лезет, лезет, а до верхушки никак не доберётся. Да и как добраться – дуб-то всё расти продолжает, да не по дням-по часам, а по секундам. Но Пыльный – мужик упорный, если не сказать упёртый: что решил – никогда не отступится. Уж волноваться стал, как там его коровушки – не разбрелись ли по кустам, не соберёшь ведь потом. А сверху коровушек уже и не видно. И земля-то лиловой дымкой подёрнулась – во куда угораздило забраться Пыльного. Задрал он голову вверх – далёко ещё лезть-то? Ан, оказывается, и вовсе недалёко. Уперся дуб головой в твердь голубую и дальше никак не пробьётся, стал вширь разрастаться. А Пыльный поднялся до тверди, рукой потрогал – а твердая твердь-то, башкой не прошибёшь. И голубая-голубая, аж глазам больно. Вот откудова, думает Пыльный, небо в солнечный день такое голубое. Красиво, конечно. А что дальше-то делать? И что жа теперича – не солоно хлебавши вниз спускаться? А почто лез тогда, силушку свою тратил? Вынул Пыльный ножик из кармана да и давай ковырять эту твердь. Ковырял, ковырял, глянь – дырку проковырял. Повозился ещё немножко – и окошечко себе проковырял. Пролез Пыльный через это окошечко, выбрался наверх и огляделся. Мама родная! – луга вокруг без конца и края. А на них цветы цветут лучше, чем в палисаднике у Пыльного. И красившее, и пахучее. Вот так да! Уж не рай ли это тот самый, про который батюшка в церкви рассказывал?
Цветы райские на изумрудной травке узоры разные вырисовывают – где алые, будто маковые, где фиолетовые, словно люпиновые, где жёлтые с белым, как ромашковые. Но цветы все незнакомые, крупные, с бахромой да стрелами, с пестринкой да изяществом, с розеточками да метёлочками.
И видит Пыльный – будто идёт к нему кто по этим самым узорам цветочным. Вот, думает, и спрошу сейчас – куда это я попал.
Подходят к Пыльному двое, глядят на него по-доброму и улыбаются. Чего это они улыбаются, удивляется Пыльный, можа, я испачкался где-нибудь на носу или ещё чего?
– Здравствуйте, люди добрые, – говорит Пыльный. – Чего это вы, глядючи на меня, улыбки корчите? Или я уж смешной такой?
– Здравствуй, Матвей Никонорович, – отвечает ему один, тот который повыше да пошире в плечах, с бородой окладистой, но аккуратно постриженной.
– Во как! – удивился Пыльный. – И откудова же ты, мил человек, знашь, как меня прозывают? Я уж почти и сам-то позабыл имя-отчество своё, потому как меня все Пыльным кличут.
– Дык ведь очень просто, Матвей Никонорович, – отвечает ему второй, тоже крепкий, могучий, только бритый. – Мы ведь родня твоя.
– Вот ведь как оно повернулось, – ещё больше удивляется Пыльный. – А что же я вас и не припомню вроде?
– Так а ты кого, окромя мамки с папкой, знаешь из родни-то? – опять первый, с бородой который, спрашивает.
– А деда с бабкой помню, хотя они и померли давно, – отвечает Пыльный.
– Так вот – я отец твоего деда Никонора Матвеевича. А зовут меня так же, как и тебя, Матвеем Никоноровичем. У нас давно в роду так повелось – то Матвей, то Никонор, чтобы, значит, родство не прерывалось, – говорит бритый.
-Очень приятно, – говорит Пыльный. – Доброго тебе здоровьичка, Матвей Никонорович. А ты кем же тогда будешь? – спрашивает у того, с бородой который.
– Так а я отцом буду бабушке твоей, Афросинье Марковне, – отвечает тот. – А зовут меня Марком Васильевичем.
– Доброго здоровья, Марк Васильевич. Очень приятно с вами обоими встретиться, – говорит Пыльный. – Я давно хотел узнать, кто вы такие были, а вот не пришлось как-то. Пока маленький был – неинтересно было, а вырос – уж не до этого. А сейчас бы вроде до этого – так спросить не у кого. Удачненько я к вам сюда забрался. Уж вы, родня моя разлюбезная, про себя-то обскажите всё, чтобы я своим деткам Вареньке да Коленьке про вас поведал. А то ведь ничего про родню-то свою не знают. Живут, как будто в полыни нашли.
Сели три мужика на травушку шёлковую и разговор душевный завели. И узнал Пыльный, что отец прадеда Матвея Никоноровича мельником когда-то был и мельницу имел в селе Песочном, что неподалеку от Жалейки располагается. Речка Болтанка, шустрая да быстрая, жернова крутила, рожь да пшеницу перемалывала и семью кормила. Оказывается, отца Матвея Никоноровича да и его самого, как и семерых братьев его, тоже на деревне Пыльными звали – потому как они всё время мукой были обсыпаны.
Жили не тужили, горя не ждали, да оно само пришло. Решило государство бороться с зажиточными да сытыми. Объявило их врагами трудового народа. Собрали всех, кто небедно жил, на телеги посадили да и увезли в края дальние да чужие, где православных и днём с огнём не сыщешь. Долго ли коротко ли мыкались ссыльные, а разрешили им наконец вернуться в родные края и позволили землю пахать да с неё кормиться. И то хорошо.
Семья Марка Васильевича победней была. Всю жизнь крестьянствовали: землю пахали, урожай растили, мочало драли, лапти плели, бочки делали, продавали – тем и жили. Пришло время – в колхозы записались. Сообща-то веселее работать.
Всё бы хорошо… Да не всегда так бывает.
Накатило лихо нежданное, всю жизнь поломало, покорёжило. Напал на страну ворог страшный да жестокий – фашист проклятый из далёкой Германии. Жжёт деревни и нивы, города рушит бомбами да снарядами и людей под корень изводит, как Горыныч Змей. Поднялись тут все – и стар и млад, чтобы родину от ворога защитить. Целых четыре года смертушка по полям российским гуляла, уйму людей в землю уложила. И Матвей Никонорович с Марком Васильевичем тоже воевать ушли, чтобы край свой родной от ворога освободить. Всю войну солдатами на брюхе проползали, тысячи вёрст сапогами истоптали, тысячу смертей им глаза в глаза смотрели, да Господь отвёл от гибели – оба домой воротились. Раненые, конечно, от пули разве на войне убережёшься. Так ведь главное – живые. А уж как радовались жёны-то да ребятишки, когда солдаты на крылечке сапогами потопали да и дверь скрипучую в дом отворили.
Долго калякали прадеды с Пыльным, про всё он их выспросил. Да вдруг и спохватился:
– Ох, ты, ёлки-моталки, у меня же коровы-то, поди, разбрелись по всем лугам, до вечера не соберу. Засиделся я тут с вами.
– Да ты не переживай больно-то, – говорит Марк Васильевич. – Здесь, в раю-то, время по-другому течёт. На земле-то, чай, не боле десяти минут прошло. Так что успеешь и скотину свою на месте найдешь.
Попрощался Пыльный с прадедами, опять в дырку, в тверди которая, пролез и спускаться стал. А дуб-то вдруг сам уменьшаться начал. Да быстро так. Пыльный дерево руками покрепче обхватил, чтобы не упасть, да, как будто на лифте скоростном, вниз и спустился. Скок на землю, а дубок-то сразу и исчез. Как червяк, в травку ввинтился росточек, и нет его. Подивился Пыльный чуду чудному. А коровки-то и правда никуда не делись, полёживают себе да жвачку свою жуют, как будто Пыльный и не отлучался вовсе никуда. Даже пёс Полкан с места не двинулся, помахал только хозяину хвостом из тенёчка и опять спать завалился.
Умылся Пыльный водичкой из речки Болтанки, огляделся – всё как всегда, как будто и не было ничего. Кому расскажешь про такое приключение – и не поверят.
И впрямь бы ведь не поверили, если бы он кому взрослому да сурьёзному рассказал.
-Ври да не завирайся, – сказали бы. – Где это выдано, чтобы за десять минут на небо слазить да вниз оборотиться? Чай, не самолёт.
Дак ведь Пыльный знает, кому можно про такие вещи сказывать, а кому без толку.
Вечером, когда Пыльный пригнал в деревню стадо, он первым делом, конечно, поужинал – уж больно проголодался за день-то. А потом сел на крылечко, кликнул пятилетнюю дочку Вареньку да шестилетнего сыночка Коленьку.
-Идите, что вам расскажу. Такое со мной случилось – ни в сказке сказать, ни пером описать.
Варенька с Коленькой любят, когда им папка истории всякие рассказывает. Сели они рядышком с папкой, дыхание затаили и слушают.
Рассказал им Пыльный про дуб, что до небес за несколько минут вырос, про дырку в тверди, про прадедов своих, что с ворогом фашистским с 1941 по 1945 год воевали. Потом вынул из кармана два колобочка и бает:
-Вот вам от прадедов гостинчик принёс. Это прабабушки напекли. Самим-то им некогда было прийти – по хозяйству хлопочут. Вот через прадедушек и передали гостинчик-то.
Обрадовались ребятишки, зубки свои остренькие в колобочки вонзили и урчат от удовольствия, как голодные, хотя только что вроде из-за стола вышли.
А Варенька и говорит:
– Ой, какой колобочек вкусный, прямо как мамка вчера вечером испекла.
– Так ведь она не сама научилась колобочки-то вкусные печь, её научила матушка, а ту своя матушка, так из поколения в поколение и передают секреты-то. Потому и вкусно, что веками умение-то хранится.
– А прадеды-то твои, героями были на войне? – спрашивает папку Коленька.
– Конечно, героями, – отвечает Пыльный. – Ну-ка, Варенька, сбегай в избу, там в комоде, в ящике верхнем, две шкатулочки резные лежат, принеси-ка их.
Принесла Варенька шкатулочки резные, Пыльный открыл их, а там – по несколько медалей лежит да по ордену. А еще фотографии прадедов и письма, что те писали с войны.
– А это что за медаль? – спрашивает Коленька и берёт в руки большую, почти с ладошку его, тёмно-красную звезду, а на ней солдат нарисован и написано что-то.
– Это не медаль, – отвечает Пыльный, – это орден Красной Звезды называется. Его солдатам за исключительные заслуги давали. Им Матвея Никоноровича наградили за особенное геройство.
– А за какое такое особенное?
– Матвей-то Никонорович связистом был. Это значит, что он телефонный кабель протягивал между командирскими пунктами, связь обеспечивал. Благодаря ему, командиры могли во время боя друг с дружкой по телефону разговаривать и помощи просить, коли нужно было.
– А что они по сотовому не звонили?
– Так не было тогда никаких сотовых телефонов. Да ты не перебивай. Вот начался как-то бой. Страшный! Фашисты сначала самолётов тучу напустили. Те бомбили да бомбили окопы, где наши русские солдаты прятались. Потом из пушек начали стрелять. Свету белого не было видно. Земля на дыбки вставала, высоко-высоко, выше деревьев. Всё черно кругом. Дым, пыль, осколки свистят, пули, как шмели, жужжат. Страх! Поля так перепахали, будто экскаваторами да бульдозерами всё изрыто. Живого местечка на земле не осталось. Ну и, конечно, кабель телефонный перебило снарядами да бомбами. А фашисты в наступление пошли. Наши-то из окопов стрелять начали. А командир самый главный стал звонить в свои подразделения, чтобы узнать, как там – держутся, или помощь нужна. А связи-то и нет – перебило снарядами провод в нескольких местах. Вот тут и вызывает командир Матвея Никоноровича. Так, мол, и так, Матвей Никонорович, на тебя вся надёжа. Без тебя погибнут там солдатушки, товарищи твои боевые. Иди на поле снарядами изрытое, чтобы отыскать, где провод телефонный перебит. Соединишь и дальше ползи, обрывов-то может быть много. И пока бой не закончится, с поля не уходи. Знаю, что это опасно очень, да на войне всегда опасно, а ты солдат закалённый, проверенный. Я знаю, что не подведёшь.
Отдал честь командиру Матвей Никонорович да и был таков. Ползёт он по полю перепаханному, рукой за провод телефонный держится. А вот и обрыв, перебило провод-то бомбой вражеской. Оторвал солдат кусочек запасного провода, что с собой принёс, и соединил концы оборванные. А сам дальше ползёт. А вокруг – жуть несусветная. Пули свистят, снаряды бабахают, прямо перед носом осколки в землю зарываются – и земля, как живая волна на речке, колыхается. Прячется солдат в воронках от взрывов и дальше ползёт. Наконец добрался он до самых первых окопов, где солдаты наши вражескую атаку отражали, все обрывы на проводе соединил и сам живой остался. Даже и не ранили. Зашёл в землянку к командиру младшему доложиться, а там уже вовсю со старшим командиром по телефону разговаривают – значит, есть связь! Молодец, Матвей Никонорович! Да вот беда – недолго связь-то была. Опять где-то ухнуло на поле, бабахнуло, и снова молчит трубка. Кричит в неё командир, кричит, а толку нет. Матвей Никонорович не стал ждать, когда его снова попросят, выбежал из землянки, прыг – и снова на пузе пополз обрывы искать. Так цельный день и ползал под пулями да под снарядами. Как жив остался, и сам не знает.
А когда прогнали фашистов с того места, главный командир собственноручно написал в Москву бумагу, чтобы наградили Матвея Никоноровича орденом Красной Звезды. Вот так вот.
– А вот ещё красная звезда, только тут ещё лучи какие-то и посередине серп нарисован вроде и молоток, – не унимается Коленька.
– Это орден Отечественной войны называется. Им Марк Васильевич был награждён.
– А он тоже связистом был?
– Нет, он был обычным солдатом. Да вот сердце у него было необычное. Храброе сердце. И любящее. Любил он очень всех. И жену свою, Прасковью Филипповну, и детишек Василису да Петеньку. И внуков своих любил, ещё не рождённых, и правнуков, и вас тоже любил.
– Как же он мог нас любить, коли не видел ни разу? – удивляется Варенька.
– А вот так вот, – отвечает Пыльный. – Он же знал, что и внуки у него будут, и правнуки, и пра-правнуки. И любил всех, ещё не видя. Потому и храбрым на войне был, вас он защищал, детство ваше лёгкое да светлое. Верил, что победят русские солдаты ворога и вы вскорости на свет белый появитесь, вырастете да будете умножать богатства своей страны. Да и его когда-нибудь добрым словом помянете. Он так всех нас любил, что не боялся смертушки и смело шёл в атаку, когда в него из тысячи немецких автоматов стреляли. А однажды взвод, в котором он воевал, попал под танковую атаку. Защищали наши солдаты обычную русскую деревеньку Калиновку. Всего-то домов пятьдесят, вот как наша Жалейка. Маленькая, неприметная, но больно уж на важном направлении стояла: прямо на дороге, что между лесами да болотами вела вглубь страны к большому городу. Бросались на неё фашисты, бросались, снарядами утюжили, с самолётов бомбы кидали. Думают, ну всё – не осталось ни одного живого русского солдата. Поднимаются в атаку полчища фашистские, а их наши опять из автоматов да пулемётов косят. Вот и бросили фашисты тогда танки на эту деревеньку. А у наших солдат даже пушек нет, чтобы обороняться. Только два противотанковых ружья, которыми можно гусеницу перебить, чтобы танк дальше не мог двигаться, да гранаты противотанковые. А ведь гранатой танк подбить большое умение надо иметь. Вот лежит Марк Васильевич в окопе, связывает несколько гранат в одну связку, чтобы, значит, наверняка танк подбить. А танк-то фашистский вот он, рукой подать. Рычит, громыхает, земля дрожит, песок за шиворот солдату сыпется. Ну – пора, решил Марк Васильевич. Выпрыгнул из окопа, метнулся в сторону, в воронку от снаряда скатился, пропустил рычащее чудовище мимо себя, приподнялся и кинул связку гранат на броню танка, а сам снова в воронку, чтобы, значит, осколками не задело. Бабахнули гранаты, танк фашистский загорелся и встал на месте. А из люка открывшегося немецкие танкисты полезли. Ну, дед их из автомата и скосил всех. Вот таким макаром он еще два танка в том бою подбил. Да и товарищи его боевые в окопах не отсиживались. Подбили они все вместе семь танков, а остальные танки испугались и назад отошли. А тут и подмога наша пришла. Наваляли этим фашистам так, что надолго они эту Калиновку запомнили. Про геройские подвиги солдатского этого взвода командир в Москву бумагу отправил. И наградили Марка Васильевича орденом Отечественной войны второй степени. За великую любовь его и великую храбрость.
– А вот это какой орден? – спрашивает Коленька.
– А это не орден, а медаль за освобождение Варшавы, – отвечает Пыльный.
– А где это такая Варшава?
– Это столица Польши, братского славянского государства.
– Марк Васильевич и там воевал?
– Воевал, Коленька, воевал. Фашисты ведь захватили все страны в Европе и жестоко расправлялись с населением, устраивали там лагеря для пленных, где сотни тысяч людей сгинули бесследно. Вот наши солдаты и освобождали другие страны от фашистов, когда из родной страны их выгнали. Могли бы, конечно, и не ходить туда, и так миллионы наших солдат погибли в этой войне. Но как же бросить в беде другие народы? Так нельзя. Не по-человечески. Потому и стали освобождать и Польшу, и Чехословакию, и Румынию и Болгарию, и другие страны. До самого центра Германии дошли – до Берлина. А это значит, что много русских солдат погибло, освобождая другие народы. Только при освобождении Польши погибло шестьсот тысяч наших русских солдат. Хотя я неправ немного. В армии нашей, конечно, не только русские воевали. Геройски вели себя и татары, и башкиры, и украинцы, и грузины, и армяне, и казахи, и киргизы и все-все народы, которые входили в состав нашего государства. Коли все вместе – любого врага можно одолеть.
– А сейчас в Польше радуются, что наши солдаты их освободили? – спрашивает Варенька.
– Радуются да не все. Те, которые бок о бок с нашими солдатами воевали, те радуются. Но их уже совсем мало осталось. А вот молодёжь забыла историю и стала гадости всякие придумывать про нашу армию. Оскверняют и сносят памятники, посвящённые нашим солдатам и полководцам. Перевирают там историю, книжки лживые пишут, детишек своих враньём кормят. Потому-то я вам правду и рассказываю, что бы несли вы эту правду через всю свою жизнь и никаким врунам никогда не верили. Вся крепость государства в том, что люди правду знают и умеют за неё постоять.
– А так навсегда в Польше-то будет? – горько спрашивает Варенька.
– Я надеюсь, что нет. Может, новые поколения всё-таки прочитают правду про историю и одумаются. Только когда это будет, неизвестно. Вот что бывает, если люди своей истории не знают. Вот и на Украине, которая совсем недавно в состав нашего государства входила, сейчас безобразия в умах творятся. Предателям Родины да фашистским прихвостням памятники ставят, их именем поганым улицы называют, а памятники, что были поставлены в честь освободителей, воинов Красной Армии, оскверняются и разрушаются. А ведь ещё живы те украинцы, кто воевал против фашистов, в чьих семьях до сих пор погибших оплакивают. Беда там. А потому беда, что политики правду от людей прячут ради выгоды сиюминутной. А ложь всякую за правду выдают. Ненависть там поселилась. А её выгнать ох как трудно бывает. Вот поэтому вы, когда в школу, пойдёте, обязательно хорошо учите историю, чтобы правду знать и не верить врунам всяким. Надо быть достойным своих предков. Ваши пра-прадеды героями были.
– А почему пра-пра? – вопрошает Варенька. – Ведь ты же говорил, прадеды тебе встретились.
– Так это они для меня прадеды, а для вас пра-прадеды. Чем дальше от тебя родня в поколениях, тем больше этих пра… То есть первоначальные твои родичи.
– А что, – спрашивает Коленька, – у меня есть и пра-пра-пра-пра-прадедушки и такие же бабушки?
– Конечно, есть, – отвечает Пыльный.
– А расскажи про них, – просит Варенька.
– Так я ведь про них ничего не знаю, – разводит руками Пыльный. – Это давно было. И рассказать-то о них некому.
– А ты опять завтра на дерево слазь – может, в раю и пра-пра-пра-пра-прадедушек и таких же бабушек встретишь, – говорит Коленька.
– Ну что ж, – соглашается Пыльный. – Завтра опять на дерево слазию, можа, и встречу кого. А сейчас, давайте-ка спать ложиться. Мне ведь утром рано вставать – вместе с солнышком.
ДЕНЬ ВТОРОЙ
На другое утро Пыльный опять мимо дубовой рощи стадо гнал. Идёт, а сам под ноги смотрит – нет ли там ещё особого жёлудя. Попадались ему всякие. Но такого, необычного, как вчерашний, не было. Расстроился Пыльный. Переживает, как же исполнит обещание, что дал Вареньке да Коленьке? Неужели обманул? Ан, нет, вон он – особый жёлудь, листочком резным, словно ладошкой, прикрылся и лежит себе полёживает. Поднял его Пыльный да и в карман положил. А на стойле, где коровки возле речки отдыхать легли, опять ямку в земле выкопал, положил туда жёлудь, водичкой полил да снова заговор прочитал:
– Расти, расти, росток, вырастай, дубок, из дубка – дубище, наплоди листочков тыщу, а потом – миллион, напугай ворон, удиви людей, приходи, ротозей, и на чудо глазей.
Глянь – опять росточек из земли проклюнулся и вверх к солнышку потянулся. Растёт и растёт, ветвями да листочками покрывается, крепнет, матереет, дубовой кожурой обрастает. Не успел Пыльный «Отче наш» прочитать, а уж дубок опять выше деревьев других поднялся. Подождал немножко Пыльный да и вверх полез.
Лезет он вверх и снова природой родной любуется. Как же красиво всё кругом! Как же всё сердцу мило! Как же душа-то всему радуется! Да за такую-то родину и жизни не жалко, лишь бы её от ворога защитить или от беды какой. Притомился Пыльный, сел на развилочке, ногами болтает. Летит мимо Ворон.
– Опять вниз плюешь? – спрашивает он сердито.
– Да ты что! – возмущается Пыльный. – Это я природой любуюсь. Рази я кому наврежу. Да ни в жись такого в уме не было. Чай, мы на одной земле живём.
– То-то, – буркнул Ворон и дальше полетел.
А Пыльный снова верх полез.
Добрался Пыльный до голубой тверди и снова давай окошечко себе ножичком расковыривать. Расковырял, вылез на луговину. А та нонче еще краше стала. Цветов – видимо невидимо! Бабочки порхают величиной с тарелку супную, шмели гудят, как будто с моторами, пчелки-хлопотуньи носами в цветочки зарылись – за уши не оттащишь, птицы в вышине щебечут, жизни радуются и другим скучать не дают. Огляделся Пыльный по сторонам – никого не видно. Ну, думает, сам пойду искать – кого-нето да найду. И пошёл, куда глаза глядят. А сам всё назад оглядывается, как бы не потерять место, где дырку проковырял, а то назад не воротишься. Но дубок-то на том месте, где Пыльный ножичком ковырял, просунулся макушкой в окошко да и вверх стал расти. Вон сразу какой вымахал. Ну, теперь не заблудишься – издалёка дуб-от видно. Глядит Пыльный – а перед ним камень могучий, а на нём написано что-то. Стал читать. «Налево пойдёшь – назад воротишься, направо пойдёшь – в трясине утопишься, прямо пойдёшь – родню найдёшь».
– Ну, назад мне ещё рано возвращаться, – говорит сам себе Пыльный. – Трясина мне и даром не нужна. Значит, вперёд пойду: глядишь, родню найду.
Только Пыльный за камень зашёл, а ему навстречу унтер-офицер идёт – в тужурке чёрной, в сапогах начищенных, в фуражке с кокардой. Усики аккуратные, лицом круглый, брови – вразлёт. Что-то знакомое показалось в унтер-офицере Пыльному.
– Здравствуй, мил человек, – молвит Пыльный. – А откуда же я тебя знаю?
– Так я твоей мамки, Анфисы Авдотьевны, пра-прадедушка. Александром Михайловичем меня зовут. А лицо знакомое – так ты на карточке меня видел в доме своей матушки.
И точно – всё, как на карточке фотографической: и фуражка с кокардой, и мундир, и усики, и крест Георгиевский на груди красуется.
– Доброго здоровьица, Александр Михайлович, – кланяется Пыльный пра-пра-прадеду своему. – Расскажи ты мне о себе, а то ведь ни я, ни кто другой из нашей семьи и не знам про тебя ничего.
Сели они возле камушка, и пошла у них беседа.
И узнал Пыльный, что пра-пра-прадед его воевал против германцев и австрияков в Первую мировую войну. Долго сидели у камушка Пыльный и его предок Александр Михайлович. Про всё спрашивал у него Пыльный, чтобы рассказать потом Коленьке и Вареньке.
Расстались они как настоящие родственники, с поцелуями и обниманьями, с добрыми напутствиями и словами благодарности.
Спустился Пыльный на землю на своем скоростном лифте – дубе уменьшающемся – и весь день потом вспоминал про унтер-офицера Александра Михайловича.
А уж вечером о нём рассказал своим деткам.
Те слушали затаив дыхание.
– Перед самой мировой войной, что длилась с 1914 по 1918 год, предка вашего, Александра Михайловича, забрали в армию, а до этого он крестьянином был. Так как он был грамотным и показал себя на службе хорошо, отправили его на курсы унтер-офицеров.
– А кто такие унтер-офицеры? – спрашивает Коленька.
– Так это младшие командиры, по званию ниже офицеров. Они командовали отделениями, а иногда и взводами. Сейчас у нас этим сержанты занимаются. В унтер-офицеры, в отличие от офицерского состава, можно было и крестьян принимать. Так вот и стал наш предок командиром. А тут и война Первая мировая грянула. Тяжёлая, затяжная. Россия, объединившись с несколькими государствами, воевала против австро-германской армии. Сначала битвы-то проходили на австрийской территории да в Польше. А потом, когда австрийцы нас побеждать стали, война-то пришла к нам на Украину, та в то время окраиной Российской империи была. Вот на Украине-то Александр Михайлович и совершил подвиг, за который ему вручили главную солдатскую награду – Георгиевский крест. Несколько раз он водил свой взвод в атаку под городом Луцком и опять вынужден был отходить, теряя своих товарищей. А в одной атаке тяжело ранило офицера, что ротой командовал, так Александр Михайлович его на себе из-под огня и вынес, ползком-ползком и дотащил его да наших окопов, а там уж того отправили в госпиталь. Жив остался и попросил, чтобы унтер-офицера, что его спас, к награде высокой представили.
– А наши победили тогда германцев? – спрашивает Коленька.
– И не то, чтобы да, и не тот чтобы нет, – загадочно отвечает Пыльный.
– А это как? – удивляется Коленька.
– А так вот. Началась в нашем государстве революция. Царя с трона сбросили, буржуев да капиталистов разогнали. В армии разброд пошёл. Перестали солдаты офицеров слушаться, убегать стали с фронта, тут уж какая война – печаль одна. Пришлось потом так замиряться с австрияками да германцами, что всю западную часть государства Российского врагам подарили. Да еще денег приплатили.
– А пра-пра-пра-прадедушка наш куда делся? – спрашивает Варенька.
– Так началась у нас в стране после революции Гражданская война. Не с врагом иноземным воевали, а друг с другом. Брат на брата пошёл, сын на отца, кум на кума. Разделился народ на две армии – на Белую и на Красную. В первой дворяне, буржуи да офицеры были. Ну и солдаты, конечно, некоторые за офицерами своими пошли, с которыми всю войну бок о бок в окопах провели. А вторую армию Красной назвали. Там, в основном, рабочие да крестьяне служили. Они хотели новой жизни, надоело им всё время на буржуев работать, захотели, чтобы заводы и фабрики были у рабочих, а земля у крестьян. А богатые не желали всё это бедным отдавать. Вот и стали воевать друг с дружкой. Крови российской лилось видимо-невидимо. Вся страна в разор да в запустенье впала.
– Так ты про предка нашего ничего не сказал, – напоминает папке Варенька.
– А предок наш, Александр Михайлович, поначалу в Белой армии воевал, вместе со своим взводом, что на мировой войне был. Офицеров своих он уважал, вот и пошёл за ними, когда армии стали создавать. Повоевал маленько, да понял, что не туда он с развилочки свернул. Грабят да убивают бедноту белогвардейцы, никого не щадят – ни правых, ни виноватых. Вот и ушёл Александр Михайлович в Красную армию. Стал бедных защищать. В самой Чапаевской дивизии служил.
– А почему она Чапаевская? – интересуется Коленька.
– Ох, боже ты мой, вы даже и про Чапая ничего не слышали. Ну, так слушайте.
И стал Пыльный рассказывать своим деткам о подвигах красноармейцев, что служили в дивизии великого красного командира Василия Ивановича Чапаева. Да так засиделись ребятишки на крылечке, что очнулись только от сердитого голоса мамы.
– Ну, хватит сказками детишек потчевать! Спать пора, ночь на дворе. А ну, челышня, быстро по кроватям!
ДЕНЬ ТРЕТИЙ
Только утром солнышко из-за речки выглянуло, как Пыльный уж стадо деревенское в луга погнал. И норовит мимо рощицы дубовой коровок провести – а вдруг снова особый желудёк попадётся: уж больно Пыльному понравилось в рай по дубу лазить. Нашёл он опять жёлудь особенный и ждёт не дождётся, когда коровки набродятся по луговине изумрудной, травки сочной наедятся да возле речки отдыхать лягут. А это уж только после полудня получилось.
Наказал Пыльный псу Полкану, помощнику пастушьему, за коровками приглядывать, а сам опять жёлудь в ямку положил, землицей присыпал, водичкой полил да и заговор прошептал:
– Расти, расти, росток, вырастай, дубок, из дубка – дубище, наплоди листочков тыщу, а потом – миллион, напугай ворон, удиви людей, приходи, ротозей, и на чудо глазей.
А как вырос дуб, так Пыльный и вверх полез.
На развилочке между небом и землёй сел, посидел, чтобы передохнуть. А тут и Ворон уже знакомый подлетел.
– Что ты, пастух, туда-сюда лазишь? Чего тебе внизу-то не сидится?
– Так любопытный я и любознательный – отвечает Пыльный. – Хочется мне узнать, кто моей роднёй в древности был.
– Сумасшедший какой-то, – говорит ворон. – Чай, от этого сытее не будешь.
И вдаль улетел.
А Пыльный снова вверх стал подыматься.
Добрался до тверди, окошечко в ней проделал и выбрался на луговину райскую.
Ох, уж и пригожа. Ох, уж и привольна. Душа радуется.
И пошёл Пыльный в ту строну, где вчера камень нашёл с надписью. А камня-то и нет. Вот беда-то. Далёко от дуба уходить нельзя, а то заблудишься и домой не воротишься. А и стоять столбом посередине лугов райских тоже толку нет. Хотел уж назад поворачивать, но глянь – впереди вроде рощица березовая кудрявится. Уж такая красивая, глаз не отвесть. По краю рощицы речка голубая течёт, струями перламутровыми переливается. А из рощицы ручеёк выбегает да к речке торопится. Лепота! Напился Пыльный ледяной водички из ручейка, умылся, прилёг на травку шёлковую да и задремал.
И снится ему, будто гром гремит и земля дрожит. Неужели ураган где бушует или гроза от злости бесится? Ан, нет – то гремят пушки старинные да солдаты из ружей палят. Вокруг горы да скалы, камни да редуты. Солдаты одеты в тужурки темные, на ногах сапоги, на головах фуражки с красным околышем. В руках ружья длинные со штыками. Стреляют воины из-за укрытия по наступающим вражеским солдатам, одетым в синие куртки и синие шаровары, а на головах у них шляпы красные, похожие на перевёрнутое ведёрко. И понимает Пыльный, что это турки на наших солдат нападают. Лезут они по камням вверх, кричат что-то по-турецки, хотят выбить русских из крепости. Пальба, крики, взрывы снарядов, дым, осколки летают, камни. Не сдаются русские солдаты. Отбивают атаку за атакой. Прямо под пулями ребятишки какие-то бегают, воду солдатам подносят.
А особо обратил внимание Пыльный на трёх солдат, что забрались в сторонке от крепости повыше на камень горбатый да оттуда и постреливают по туркам. Стрельнут – и турок валится, еще стрельнут – опять враг носом в камни тычется. Так и постреливали они, не давая проходу врагам. Все бравые, крепкие, усатые – настоящие русские богатыри. Мимо таких враг не пройдёт.
Обратили внимание на вражеской стороне, что с камня горбатого им большой урон богатыри наносят. Послал ихний турецкий командир целый отряд, чтобы камень тот окружить да уничтожить русских солдат.
Лезут турки наверх, за камнями прячутся, просто так их не возьмёшь. Отскакивают пули от камней, вверх с визгом да воем улетают, а урона нападающим не делают. Вот уж обступили турки камень и к вершине лезут. До самой макушки добрались и скопом на богатырей наших набросились. Да разве таких молодцев рукопашной дракой напугаешь. Поднялись три богатыря русских да и в гущу врагов кинулись. Кого штыком колют, кого прикладом бьют, кого ногами с камня толкают – посшибали врагов с укрепления своего. Как горох, посыпались солдаты вражеские вниз со скалы. А богатырям хоть бы хны. Опять залегли да по цепи наступающих постреливают – головы не дают поднять. Поняли турки, что не пройти им тут, назад поползли, за камнями прячась. А к солдатам нашим сразу же ребятишки с кувшинами уже лезут – попейте, милые, передохните после битвы жаркой…
Очнулся ото сна Пыльный – будто разговаривает кто-то. Глянь – и правда: сидят у ручья неподалёку три русских солдата в старинной одежде и беседуют мирно.
Поднялся Пыльный с травки шёлковой, подошел к солдатам да и спрашивает:
– Чьи вы будете, солдатушки, бравы ребятушки?
– Так ведь родня твоя, Пыльный, – отвечает ему самый крепкий да самый усатый солдат, что поближе сидел.
– Это кака же така родня? – удивляется Пыльный.
– Так пра-пра-прадед я твой, Никонор Матвеевич, – а это братья мои родные – Матвей да Павел.
– Так это вы в моём сне с турками, что ли, воевали?
– Мы, – соглашается Никонор. – Приснилась тебе битва русских солдат на горном перевале у крепости Шипка, что в Болгарии находится.
– Да как же вас в Болгарию-то занесло? – удивляется Пыльный.
– Так ведь, царь-батюшка велел помочь братьям-славянам освободиться от многовекового рабства турецкого. Командиры нам приказали, и мы пошли. Не посрамили русского воинства, победили турков. Много полегло наших солдат в Болгарии, и не столько от пуль да сабель турецких, сколько от болезней да ранений. Ну, а нам вот Бог судил уберечься от смертушки. Пришли все трое домой – с наградами, да с большим денежным довольствием. На эти деньги дом каменный двухэтажный поставили в Песочном и все трое с семьями жить в нём стали. Да он и сейчас дом-от наш в Песочном стоит, там наши потомки до сих пор живут.
– А я и не знал, что у меня в Песочном родня имеется, – удивляется Пыльный.
– Да вы там тепери что знаете? Уткнулись в землю, ковыряетесь в ней и не видите ничего вокруг себя, и не слышите. День прошёл и – слава Богу. Чай, полюбопытнее надо быть.
– Ну, теперь знать буду, спасибо вам за науку, – говорит Пыльный.
Долго он просидел с пра-пра-прадедами, расспрашивая их про битвы старинные да про храбрость русскую.
Но хоть время в раю и медленней идёт, а на землю всё равно надо – не ровён час коровы разбредутся или в болоте увязнут – беды не миновать. Как только слез Пыльный с дуба, так тот опять и исчез, будто дым, растаял.
Подивился Пыльный чудесам, а вечером про всё увиденное да услышанное Вареньке да Коленье рассказал.
– А что же это за ребятишки прямо под пулями воду-то нашим солдатам подносили? – спрашивает Коленька.
– Так это болгарские дети были. Они знали – русские солдаты пришли к ним, чтобы свободу от рабства турецкого дать им. Братья русские жизни не жалели, чтобы Болгарию от ига турецкого освободить. И бок о бок с русскими солдатами бились и родители этих детей – болгарские ополченцы…. Накрепко заперли они Шипкинский перевал. Тяжело приходилось всем, но никто не трусил, все храбро защищались. Не пустили турков через перевал. А потом и вовсе разбили турецкую армию. С тех пор Болгария свободной страной стала. И полегло там в боях боле пятнадцати тысяч наших солдат. А от болезней да ранений – боле восьмидесяти тысяч померло. А их ведь всех дома родные ждали. И было это в 1877-1878 годах.
– А откуда, пап, ты всё знаешь это? Прадеды рассказали?
– Так я ещё и книжки читаю. При школе у нас в деревне библиотека хорошая. Зимой-то коровушки по лугам не ходят, я дома сижу. А к книжкам-то я еще в техникуме земельном пристрастился. Работы по моей специальности в деревне нету, так я вот летом стадо пасу, а зимой самообразованием занимаюсь. Люди думают, что если пастух, так и безграмотный вовсе. А ведь дело-то не в том, кем ты работаешь, а как к самому себе относишься. Вот вы скоро в школу пойдёте, так учитесь получше и боле меня будете всё знать.
– А в Болгарии тоже не помнят, что наши солдаты их от турков освобождали? – спрашивает Варенька.
– Помнят, Варенька. Там много памятников поставлено русским освободителям. Но иногда, конечно, бывает, что молодежь беспамятная оскверняет эти святыни. Время быстро летит, благодарность забывается.
– Так им надо сказать, что так нельзя, – возмущается Варенька.
– Этим руководители да политики нашего государства занимаются. Хотя и люди простые свой вклад вносят – ездят туда с культурными программами, про дружбу и уважение говорят.
– А завтра ты снова на небо полезешь? – спрашивает Коленька.
– Ну, если жёлудь особенный найду, то и полезу. А тебе-то это зачем?
– Так хочу всё про свою древнюю родню знать.
– Что ж, тогда поищу жёлудь-то необыкновенный ещё разок.
ДЕНЬ ЧЕТВЁРТЫЙ
И впрямь – нашёл Пыльный опять необычный жёлудь и на стойле посадил его в землю и заговор прочитал:
– Расти, расти, росток, вырастай, дубок, из дубка – дубище, наплоди листочков тыщу, а потом – миллион, напугай ворон, удиви людей, приходи, ротозей, и на чудо глазей.
Проклюнулся росток и стал расти к небу. Помахал рукой Пыльный коровушкам своим и опять ввысь полез – охота, говорят, пуще неволи. А Полкан даже ухом не повёл – ну коли надо хозяину, пусть лазит, куда хочет. А он и один со стадом справится.
На развилочке снова Пыльный с Вороном парой слов перекинулись.
– Всё лазишь? – спрашивает Ворон с усмешкой.
– А что же? Чай, я свободный человек, хочу – лазию, хочу – нет.
– Ну-ну, – каркнул Ворон и улетел.
Выбрался Пыльный через дырку, что в тверди проковырял. Огляделся – всё та же красота, всё та же равнина зелёная.
– Куда же сегодня идти-то? – сам у себя спрашивает Пыльный. – В какой стороне родню-то найти? Камень с надписью пропал куда-то, рощица берёзовая тоже растаяла вчера, как только я к ней спиной повернулся. Сейчас уйдёшь куда-нибудь да вдруг заблудишься, назад к дырке-то дорогу не найдёшь.
Глянь – Заяц мимо скачет.
– Эй, Заяц, – кричит Пыльный. – Не подскажешь, где мне тут родню свою искать?
Заяц остановился, на Пыльного посмотрел да и отвечает:
– А каких же ты будешь? Как звать-то тебя?
– Пыльный, – отвечает Пыльный.
– И-их! – смеётся Заяц. – Да тут этих Пыльных, как пчёл в улье. Плюнь – и сразу в Пыльного попадёшь. Да ладно, научу я тебя, как родню искать. Встань столбом, голову вверх задери, топни ногой да и крикни громовым голосом: «Эй, родня, хочешь лётом, хочешь ногами, явись перед глазами!»
И дальше Заяц поскакал, только его и видели.
Подивился Пыльный прыти заячьей, голову вверх задрал, топнул ногой да как гаркнет во всю глотку лужёную:
– Эй, родня, хочешь лётом, хочешь ногами, явись перед глазами!
И явился перед его глазами солдат в тёмно-зелёном мундире, в белых панталонах, на голове у него высокий головной убор – кивер. В руках длинное ружьё со штыком, а на боку короткая сабля – тесак.
– Здравия желаю! – громко кричит Пыльный и отдаёт честь, как ему думается, по-старинному – в два пальца к козырьку кепки.
– Ну, здравствуй, коль не шутишь, потомок мой далёкий, – ухмыляется в чёрный ус солдат.
– Имею я любопытство, кем ты мне будешь и в каких боях и когда отличился?
– А буду я дальним очень родственником по линии твоей матушки. Зовут меня Пётр Андреевич. А воевал я против француза в Отечественную войну 1812 года.
– Это когда Наполеон на Русь-матушку напал? – поддерживает разговор Пыльный.
– Точно, он самый. Много бед русскому народу этот супостат причинил. Силу несметную собрал да как навалился – удержу нет. Отступали мы от границы до самой Москвы. Обидно было, да что поделаешь, силы не хватало, чтобы с французом справиться: раза в два нас было меньше, да и то в разных армиях, что далеко друг от дружки находились. Чтобы соединиться вместе да ударить по врагу, пришлось долго отступать. А когда соединились – дали сражение французу на полях неподалёку от села Бородино. С самого раннего утра до позднего вечера бились с французами наши войска, которыми командовал великий полководец Кутузов. За один день и с той, и с другой стороны почти по пятьдесят тысяч человек погибло. Не сумел Наполеон разгромить русской армии. Но потери наши были такими большими, что Кутузов велел отойти. А потом и Москву пришлось оставить, и Наполеон в неё победителем вошёл. Ну, думает, теперь вся Россия у его ног. Ан, дудки! Москва вдруг занялась пожарами, жители из неё загодя ушли, так что радоваться Наполеону было рано. Посидел-посидел на пепелище, ждал, что придут послы царские с поклоном да с просьбой о пощаде. Больше месяца ждал. Да так и не дождался. Пришлось из Москвы не солоно хлебавши уходить. Повёл супостат свою армию на юг, где богатые волости располагались. Да не тут-то было. Не пустили его туда. Все нападения русские солдаты отбивали успешно. Да еще партизаны наши покою французам не давали – все обозы отбивали, все отставшие отряды уничтожали. А уж зима наступила, а в России она о ту пору студёная было. И погнали французских завоевателей по разорённым ими же местам, где ни еды, ни фуража для коней и ни приюта тёплого. Так и выгнали французов с земли русской. Боле полумиллиона человек они оставили в полях да лесах Российской империи.
Когда Пыльный домой вернулся и рассказал обо всём деткам своим, они разинув рты слушали его. А как про Москву поведал, даже всплакнули немножко. Варенька вслух, а Коленька исподтишка рукавом глаза тёр. Но дошло дело до позорного отступления французов по голой выжженной дороге, даже смеяться начали.
– Так им и надо, французам этим! – звонко говорит Коленька и рукой, как саблей, машет. – Нечего к нам соваться было.
– А зачем все к нам в Россию лезут-то? – спрашивает Варенька. Чего им дома-то не сидится?
– Богатая у нас страна, – отвечает Пыльный. – Вот всем и завидно, хотят нашего богатства кусок себе урвать. А людей русских рабами сделать, потому как они трудолюбивые, а ворогам этим самим работать лень.
– А предок-то наш Пётр Андреевич тоже Наполеона изгонял? – спрашивает Варенька.
– Конечно, – отвечает Пыльный. – Он защищал один из редутов под Бородином, это такие земляные укрепления, где стояли наши пушки. Целый день не утихала пальба из этих пушек, нанося урон французам. Потому и рвались французы к редутам, чтобы захватить эти пушки да обернуть против русских. Но не удалось им такое. Некоторые редуты были полностью разрушены, но пушки наши солдаты успели вывезти на другие укрепления. А чтобы пушки смогли переехать через земляной ров, который вокруг редута был вырыт, пришлось даже живой мост устраивать.
– А почему он живой? – интересуется Варенька.
– А потому что из людей, – отвечает Пыльный. – Вот наш предок Пётр Андреевич, спустился в ров да и подставил спину, чтобы по нему колеса пушечные проехали. И с ним ещё солдат сорок так же сделали. Вот и вывезли по спинам прямо пушки в безопасное место.
– А они тяжелые, эти пушки? – интересуется Коленька.
– Ух, тяжелющие. Их лошади еле-еле могли возить. А люди всё выдержали и руками откатили эти пушки на новые позиции, чтобы врагу не достались.
– А Петра Андреевича наградили за геройство? – спрашивает Варенька.
– Наградили. За геройскую отвагу наградили. Он, будучи раненым, до самого конца битвы с поля боя не уходил. Несколько раз ходил в штыковую атаку и показал себя храбрым и отважным солдатом. И получил за это Знак отличия Военного ордена Святого Георгия Победоносца.
– А где теперь этот Знак? – интересуется Варенька.
– Не знаю, доченька, потерялся где-то в веках. Сколько времени с тех пор прошло, сколько бед в России многострадальной случилось. Не мудрено, что многое теряется и забывается. Главное, чтобы память о наших героях всегда жива была.
ДЕНЬ ПЯТЫЙ
Гонит утром Пыльный коровок и думает, зайти-не зайти в дубняк, поискать или не стоит жёлудь особенный. Тяжело каждый день в небеса по веткам-то лазить. А куда денешься, ежели детки так предками интересуются? Нет, надо еще на небушко слазить, может, опять чего Коленьке да Вареньке удастся рассказать. Нашёл он жёлудь необычный, спрятал его и дальше пошёл. А на отдыхе снова его из кармана вынул, в ямку положил, землицей присыпал, водичкой полил и заговор прочитал:
– Расти, расти, росток, вырастай, дубок, из дубка – дубище, наплоди листочков тыщу, а потом – миллион, напугай ворон, удиви людей, приходи, ротозей, и на чудо глазей.
А как вырос дуб до небес, Пыльный снова вверх полез. Лез, лез, устал. Сел на развилочке, ногами покачивает да природой любуется. Глядь – а рядом с ним Ворон снова присоседился.
– Что, Пыльный, опять к родне в гости полез?
– Опять, – отвечает Пыльный. – Слушай, Ворон, а это правда, что вороны триста лет живут?
– Правда, – отвечает Ворон. – И батюшка мой триста лет жил, и дедушка, и прадедушка.
– Ух, ты! – позавидовал Пыльный. – Мне бы так. А ты ведь, наверно, много всего за свою жизнь повидал.
– Ну, я-то ещё молодой, мне всего-то сто пятьдесят лет. Поэтому не сказать, чтобы уж много. Вот батюшка мне всякого порассказывал. Чего он только не повидал на своем веку.
– А скажи-ка, Ворон, вон на том озере, что возле деревни Сосновки блестит, почему два островочка образовались? Один большой, а другой маленький.
– Мне батюшка сказывал, что это здесь войско царя Ивана Грозного проходило. Его воины эти острова и насыпали. Когда на Казань шли, чтобы Казанское ханство завоёвывать, войска-то царские и останавливались тут на берегу озера. Каждый воин взял по горсточке земли да и кинул в озеро, вот и вырос большой остров. А на обратном пути после битв тяжёлых тоже отдыхали тут. И когда каждый воин взял по горсточке и кинул в озеро – малый остров образовался. Много людей, видать, в битвах полегло.
– А зачем они землю-то в озеро кидали?
– Да кто ж знат. Про то мне батюшка не рассказывал. Да и зачем мне это? Я не очень любопытный. Ты ведь, поди, тоже не знашь, что на земле делалось, когда тебя не было.
– Ну, это ты зря… Мне всё интересно про родную сторону знать, а особо про свою родню.
– Вот и узнавай сам, а меня не трогай.
Взмахнул ворон крылами и дальше полетел.
Добрался Пыльный до голубой тверди, окошко проделал, вылез наружу и опять, как Заяц его учил, гаркнул:
– Эй, родня, хочешь лётом, хочешь ногами, явись перед глазами!
И явился перед ним воин свирепый в наряде ярком. Кафтан красный и шапка алая, в одной руке секира, а в другой ружье длиннющее. А на боку сабля висит. К такому и подступиться-то страшно – махнёт секирой и голова с плеч!
Поначалу даже испугался Пыльный – а ну как не понравилось воину, что он его к себе призвал.
Но ничего – глядит на него воин да улыбается.
– Что, Пыльный, ай струсил маленько?
– Есть чуть-чуть, – соглашается Пыльный.
– Не бойся, я своих не трогаю.
– А кто же ты будешь и как прозываешься?
– Так предок я твой. А зовут меня Никитой Кожемякой.
– Ой, батюшки! Так это от тебя мне фамилия Кожемякин досталась?
– От меня. Только вот не больно ты моим прозвищем дорожишь. На какого-то Пыльного откликаешься.
– Так ведь повелось так от моих прадедов, что на мельнице работали да вечно пыльными ходили. Так что не обессудь. Но в паспорте-то у меня Кожемякин значится.
– Ну, ладно, коли бережёшь фамилию, так и быть побеседую я с тобой. Спрашивай, зачем звал.
– Да вот детки мои Варенька с Коленькой хотят знать всё про своих предков. Не расскажешь ли ты про свои подвиги боевые?
– А что ж, и расскажу, – отвечает свирепый воин Никита Кожемяка. – Служил я когда-то молодому царю Ивану Грозному. Хоть и молод был царь да умён и дальновиден. На восточных границах давно уже, еще при прадеде его, после распада татаро-монгольской Золотой Орды образовалось Казанское ханство. Уж больно много беспокойства было от него. Не прекращались набеги татар на русские поселения. Жгли, разоряли, убивали, в полон уводили русских людей. А тут еще сговорился казанский хан с астраханским да крымским, чтобы единой силой против Руси Московской выступать. Вот и повёл свои войска царь Иван Грозный на Казань, чтобы союз этот разорвать, не дожидаясь большой беды, границы свои укрепить да русских пленных из рабства освободить. Несколько раз водил он войска, а победить удалось только на третий раз. И было это в 1552 году. А потом и черёд Астраханского ханства пришёл. Народы, что жили под игом татар: марийцы, чуваши, мордва, башкиры, признали себя подданными московского царя. И стали называть наше государство уже не Московская Русь, а Великая Русь! А затем и сибирские земли были присоединены. Огромным да сильным стало наше государство. Уважать стали царя Ивана Грозного по всему свету. Стали ему поклоняться другие правители да слать лестные письма. Лучше же всех написал ему похвальные слова турецкий султан: «Поистине ты, самодержец, – мудрый и правоверный царь, истинный Божий слуга! Ведь удивляет нас и ужасает великая твоя слава: огненные твои хоругви отгоняют и сжигают поднимающихся на тебя, и отныне боятся тебя все орды наши и к твоим границам подступать не смеют».
Рассказал Пыльный, когда домой вернулся, про взятие Казани Вареньке да Коленьке, а им этого мало.
– А что же ты про подвиги предка нашего Никиты Кожемяки ничего не скажешь? Он ведь воевал с татарами-то.
– Воевал. Да он больно про себя-то и не рассказывал. Постеснялся, наверно. Всё больше про командиров своих да товарищей говорил. О том, как подкопы под каменные стены Казанской крепости делали да бочки с порохом закладывали. А потом взрывали да в проходы в стенах в атаки кидались. Но к чести сказать, татары не сразу сдались, сопротивлялись сильно. Много наших воинов у стен Казани полегло. А Никита Кожемяка в составе стрелецкого войска сражался. Сначала в пробоины в стенах бросались казаки, потом боярские люди, а затем уж и стрельцы со своими секирами в рукопашную шли. Предок наш Никита был могуч и силён, потому сражался он отважно, враги его боялись, в прямой стычке никто против него устоять не мог. Норовили издалека стрелами поразить, да, к счастью, не удалось им. Жив Никита Кожемяка остался после страшной это битвы в Казани. Слава ему и его товарищам, что отстояли честь воинства русского.
Долго не могли уснуть Коленька и Варенька представляя себе, как их предок Никита Кожемяка в гуще татар бился.
ДЕНЬ ШЕСТОЙ
И на другой день Пыльный решил снова на небеса слазить.
Нашёл он опять необычный жёлудь в дубняке и, будучи на стойле, посадил его в землю и заговор прочитал:
– Расти, расти, росток, вырастай, дубок, из дубка – дубище, наплоди листочков тыщу, а потом – миллион, напугай ворон, удиви людей, приходи, ротозей, и на чудо глазей.
А когда выросло дерево, Пыльный снова вверх полез. На привычной своей развилочке сел передохнуть, а тут и Ворон прилетел. Уже как со старым другом здоровается.
– Привет, Пыльный. Как настроение?
– Здравствуй, Ворон. Так настроение вроде нормальное. Вот посижу маленько, отдохну да и опять в рай полезу, чтобы с предками повстречаться.
– А зачем они тебе, эти предки, нужны-то?
– Так стыдно жить, про них ничего не знаючи. Ведь во всех прошлых событиях, что в книжках написаны, и мои родичи, поди, побывали. А я и не знаю вовсе. И самое страшное, что дети мои ничего этого не знают. Того и гляди, без правды-то их с пути истинного вруны всякие собьют. Нет уж, я лучше сейчас потружусь маленько, зато потом радоваться на деток своих буду. Они и сами всё правильно понимать про нашу историю начнут и своих детей к этому приучат. Так и не прервётся ниточка, что связывает прошлое и будущее. Мы здесь, в настоящем, за это в ответе. Вот ты долго живёшь, а не знаешь ничего.
– Это что это я ничего не знаю? – обижается Ворон. – Знаю всё.
– Ну, коли знаешь, скажи, а что это вон там, неподалеку от речки, за холмы такие высокие?
– Это курганы. Мне дед рассказывал, что там воины русские лежат, – отвечает Ворон.
– А почему два холма?
– Так под одним курганом рядовые ратники в братской могиле покоятся. А под вторым – князь лежит, что русским войском командовал.
– И что же тут за битва была?
– Этого дед не говорил, да я больно-то и не расспрашивал.
– Эх, ты – не расспрашивал, – передразнивает Ворона Пыльный. – Что же ты какой нелюбопытный? И зачем триста лет жить, коли не интересуешься ничем?
– Отстань от меня! – рассердился Ворон и вдаль улетел.
А Пыльный снова вверх по веточкам, как по лесенке, полез. Опять проковырял окошечко в тверди и на луга райские вылез.
И снова поразился красоте неземной. Уж такое обилие цветов различных, что в глазах пестрит. Подобного чуда Пыльный нигде не встречал, даже на клумбе в райцентре.
И ни души вокруг.
Но Пыльный вспомнил про Зайца, что недавно повстречал, стал столбом, голову вверх задрал да как крикнет:
– Эй, родня, хочешь лётом, хочешь ногами, явись перед глазами!
– Чего глотку дерёшь? – спросил кто-то сзади.
Обернулся Пыльный, а рядом воин стоит древний – в кольчуге, в шеломе остроконечном, в одной руке меч агромадный, в другой – щит с узорами.
– Здравствуй, мил человек, – кланяется воину Пыльный. – Ищу родню я свою, потому и шуметь изволил.
– Ну, я родня, – отвечает воин. – А что надо-то?
– Да мне детки мои, Коленька да Варенька, наказывали про родню древнюю поболе узнать, вот я и забрался сюда.
– Ну, коли, хочешь узнать, садись тогда на травку, разговор долгим будет.
Сели два родственника на травку шёлковую и начали беседу.
– Я пра-пра-пра-пра-прадед твой по линии бабушки, – говорит воин. – Зовут меня Василием по прозвищу Солёный.
– Ого! – поражается Пыльный. – Так Васька Солёный с пилорамы не твой ли тоже потомок?
– Правильно догадался, – соглашается Василий. – Он твой дальний родственник. А ты, поди, и не подозревал про то?
– Нет, – честно отвечает Пыльный.
– Охо-хо, разве так можно жить, коли даже родню свою не знать? – серчает воин.
– А почему тебя Солёным-то прозывают? – вопрошает Пыльный.
– А я одно время на солеварнях в Городце, что на Волге стоит, работал. А потом уж в ратники записался. Это когда татаро-монголы в наших краях разор учинили. Князь наш клич бросил, чтобы войско большое собрать да орду татарскую с русской земли прогнать. Много людей откликнулось. Вот и я тоже пошёл землю русскую от нехристей очищать.
– Уважаемый Василий Солёный, а не ваш ли князь неподалечу от нашей деревни Жалейки под курганом лежит?
– Наш это князь. А вместе с ним и много воинов русских под другим курганом покоится.
– А что же за битва на речке Болтанке случилась?
– Ну, слушай, коли интерес имеется. Так вот… В одиннадцатый раз главный город нашего края Вышгород войска татарского хана Тохтамыша разорили да сожгли. Осерчал князь вышгородский. Крикнул клич по округе, и пошли к нему пахари да ремесленники, купцы да люд работный. Много войска князь на этот раз собрал, несдобровать хану, погибель его идёт. Узнал хан Тохтамыш через лазутчиков о силе агромадной, что на него движется, струсил маленько и стал отступать на юг, к степям ближе. Отступал да отступал и дошел он до речки Болтанки. Вроде и невелика речка, а всё – преграда. Вот хан и отвёл за речку свои войска и разбил там лагерь военный. Подошли русские воины к Болтанке, а враг то – вон он, за речкой лагерем стоит. Стал князь со своими приближенными военачальниками совещаться, как лучше поступить, чтобы наверняка татарскую орду разбить. Совещались, совещались, а утром глянь – а нет татар-то: ушли, испугались силы русской. Только костры прогоревшие тлеют. Как уж радовались наши воины, как радовались. И как им не радоваться – без единой потери такого врага одолели. Князь-то конечно, воин опытный, сразу-то не поверил, послал вдогонку небольшой отряд дозорных на конях, чтобы убедиться, что далёко татары-то ушли. Те вернулись после полудня и сказали – и след простыл ворога. Не догнать теперь. Да и зачем догонять-то? Земля теперь вышгородская очищена от врага. Живи да радуйся. Расседлали коней воины, сняли с себя доспехи тяжёлые, оружие в шалаши да палатки попрятали и стали веселиться, как дети малые. Кто в речке балахтается, кто силушкой друг с дружкой меряется, кто рыбу ловит, кто обед готовит, кто дремлет в тенёчке. Редко такие дни для военного человека выпадают. Когда ночь пришла, князь на всякий случай посты всё-таки выставил, мало ли что… И ведь прав оказался. Вернулись ночью татары. Переправились они через речку Болтанку кто выше по течению, кто ниже и с двух сторон потихоньку подобрались к русскому войску, постовых, воспользовавшись их невнимательностью, убили и навалились ордой. Шумят, орут, панику наводят, саблями машут, стрелами во все стороны сыплют. Повыскакивали наши воины из палаток, кто с оружием, кто без, доспехи на земле валяются, кони в роще пасутся. Какая уж тут битва? Разве супротив орды в таком виде устоишь. Много наших воинов полегло в ту ночь. И князя нашего тоже убили. Когда несколько уцелевших воинов, среди которых и я был, успели доскакать до резервов, что вдалеке стояли, пока резервы-то подоспели, татар-то уж и след простыл. А на берегу речки видимо-невидимо убитых русских воинов лежит.
Похоронили их в братской могиле и насыпали над ними холм из земли. А князя отдельно похоронили, в полном боевом облачении, при копье и мече, и над ним тоже холм возвели – спите спокойно защитники земли русской.
Когда Пыльный рассказал деткам своим про поражение русских воинов, Варенька, спрятавшись под мышку к папеньке, заплакала.
– Ты чего ревёшь-то? – серчает Коленька. – Хватит!
А у самого глаза на мокром месте и голосок срывается.
– Папенька, а почему ты всё время про свою родню рассказываешь, а про мамкину нет? – спрашивает Варенька, всё ещё хлюпая носом.
– Ну, что ж, – отвечает Пыльный, – завтра попробую и мамкину родню поискать.
ДЕНЬ СЕДЬМОЙ
На другой день снова Пыльный особый жёлудь в ямку посадил, заговор прочитал:
– Расти, расти, росток, вырастай, дубок, из дубка – дубище, наплоди листочков тыщу, а потом – миллион, напугай ворон, удиви людей, приходи, ротозей, и на чудо глазей.
А как выросло дерево, опять в небеса полез.
Выбрался на райский луг, а дальше не знает, что делать-то. Ежели по зайцевому наущению про родню гаркнешь, так ведь его родня-то явится. А как же предков у жены-то найти? Стоит Пыльный возле дуба, что вверх продолжает расти, и в затылочке чешет.
-О чём задумался, мил человек? – говорит кто-то сзади.
Обернулся Пыльный и видит, что стоит перед ним старичок белобородый. Крепенький такой, ладный. В лапоточках, в рубашке ниже колен, подпоясанной ремешком, да в штанах суконных.
– Да вот ищу родню старинную жены своей, Кожемякиной, а в девичестве Лисицыной Марии Тимофеевны.
– Ну, я Лисицын буду. А зачем я тебе понадобился?
– Так ведь доченька моя Варенька наказала всё разузнать про предков маменьки своей. Вот я и пришёл сюда, чтобы выполнить её наказ.
– Ну что ж, так и быть – расскажу я тебе про жизнь старины нашей. Давай-ка присядем у дубочка, а то ноги уж что-то не держат.
Сели на травку, ножки протянули. Пыльный уши навострил, чтобы всё запомнить и Вареньке пересказать потом.
– Зовут меня Пантелеем Никодимовичем, – начал старичок.
Долго слушал Пыльный рассказы Пантелея Никодимовича про старину древнюю. А вечером всё и поведал своим деткам.
– Были предки мамки вашей староверами.
– Это кто такие? – удивляется Варенька.
– Это тоже православные христиане, только отколовшиеся от церкви. И произошло это давным-давно: еще при царе Алексее Михайловиче Романове. Их прозвали тогда раскольниками. Они своими действиями как бы раскололи православие на две части.
– А зачем они это сделали?
– Так в том не их вина была. Патриарх Никон, который в то время церковью управлял, решил поправить старые книги и ввести новые обряды. Например, раньше все крестились двумя перстами, а Никон велел креститься тремя. И крест вместо восьмиконечного велели делать четырёхконечным. Ну, и еще что-то, я уж и не помню. Вот староверы и восстали против нововведений. А за это их стали преследовать – в тюрьмы бросать, убивать. Чтобы сохранить свою веру, старообрядцы, их ещё так называли, ушли в леса густые. Кто-то вообще за уральские горы ушёл. Кто-то в другие страны уехал. И теперь по всему миру можно найти поселения, где живут и хранят веру старую русские люди.
– А Пантелей Никодимович тоже в другую страну уехал? – спрашивает Коленька.
– Нет, он вместе со своей общиной осел в непроходимых керженских лесах. Этих староверов так и стали называть – кержаками. Есть на левобережье Волги речка Керженец, вот она и дала название тем местам. Поставили староверы там скиты, то есть поселения, огородили их частоколом из брёвен и стали жить по своим правилам и законам. И пронесли они эти правила через века до наших дней. Хотя, конечно, сейчас староверы мало чем отличаются от современных людей. Только если двумя перстами молятся да в церковь не ходят. Вот ваша маменька как раз родом из тех керженских деревень. Так что и в ваших жилах кровь староверов течёт. Про них вам тоже нужно знать.
– А чего же эти староверы в дремучих лесах ели? Магазинов-то ведь там нету, – удивляется Варенька.
– У-у, русский человек везде еду найдёт. В лесах тогда полно было всякого зверя. Грибы, ягоды тоже в пищу шли. Самое тяжелое, конечно, земледелием заниматься. Чтобы поле засадить, надо было сначала деревья повалить, корни выкорчевать, мусор убрать да сжечь. А потом уж и пахать деревянной сохой. Выращивали свёклу, репу, рожь, капусту.
– И картошку, – подсказывает Коленька.
– Нет, картошки тогда на Руси не знали. Её только Пётр Первый позже в Россию привёз.
– А одежду и обувь где брали? – не унимается Варенька.
– Да всё сами мастерили. Выращивали лён. Из стеблей раздробленных паклю делали, из которой уж нитки получались. Ткацкие станки сами изготавливали, и на таких станках полотно ткали. А там уж и одежду шили. А на ногах большей частью лапти носили. Хотя их тоже не просто было сделать. По весне липу в лесу срубали, снимали с неё кору, замачивали её в речке, а потом с этой коры сдирали мочало. Вот из этого мочала и плели лапти особым приспособлением, которое кочедыком называлось. Хотя, конечно, из шкур животных и кожи мяли, из которых потом сапоги шили. Вот предок-то мой Никита Кожемяка, тоже, видать, был из породы тех мастеров, которые кожу мяли.
– А у них там электричество было? – спрашивает Коленька.
– Да откуда там электричество? К нам в деревню-то провода провели только после войны Отечественной. А в то время никто и не слыхал про такое. Еду в печках готовили. Печками и обогревались в зиму студёную. Благо дров-то вокруг полно было.
– А избу-то как освещали? – удивляется Варенька.
– Лучиной, доченька, лучиной. Настрогают от полена щепочек, воткнут их в расщелину да зажгут, а под низ шайку с водой поставят, чтобы, значит, избу не спалить.
– А кому в старину легко приходилось? Это сейчас привыкли только на кнопки нажимать: чик – газ загорелся и супчик готов, чик – в микроволновке картошечки с мяском себе разогрел, чик – свет зажёгся, чик – по сотовому телефону в другой город позвонил, чик – телевизор включил.
– А что – раньше телевизоров разве не было? – удивляется Варенька.
– Не только телевизора – и радио не было, и газет. А книжки имелись только церковные, в них жития святых да молитвы описаны были.
Надолго затянулась беседа Пыльного с детишками. Звёзды серебристые, будто ребята малые, на небо высыпали и Пыльного вместе с Варенькой и Коленькой затаив дыхание слушали.
ДЕНЬ ВОСЬМОЙ
Опять Пыльный по лугам райским гулял да с роднёй старинной встречался. Опять его вечером детки с раскрытыми ртами слушали.
– А возьми меня завтра с собой коров пасти, – просит Коленька. – Я рано-рано утром встану, меня даже будить не нужно. Уж больно хочется посмотреть, как дуб за несколько минут до небес вырастает. Да и слазить вместе с тобой на небушко хочу.
– Боюсь, что не получится, – сожалеет Пыльный. – Во-первых, я только после обеда жёлудь-то сажаю, когда коровушки бродить устанут и отдыхать у речки лягут, а до этого времени надо по лугам стадо гонять, тебе утомительно будет. Да и до неба долезть у тебя пока силёнок не хватит. А к тому же, кто знает, как себя жёлудь поведёт, коли лишний человек рядом наблюдать станет. Он ведь может обидеться и не вырасти. Так что придётся тебе, сынок, сначала самому повзрослеть, а потом уж и жёлудь особый искать.
– А там красиво – в раю-то? – спрашивает Варенька.
– А мне тоже хочется хоть одним глазком на райские луга посмотреть, – грустно говорит Варенька.
Пыльный почесал в затылке, подумал да и отвечает:
– Да чего там смотреть-то? Чем наши-то луга хуже? Ты вот пойдешь когда на речку с большими ребятишками, по сторонам внимательно гляди. И поймёшь, что лучше наших лугов ничего и на этом, и на том свете нет.
– А чего это там интересного-то? Луга – как луга. Трава – она и есть трава, – удивляется Варенька.
– Значит, невнимательно смотришь. Я вот, когда иду за коровками, всё вижу, всё примечаю. Вон одуванчик пуховую шапочку надел и боится головкой тряхнуть – уж такой франт, аж смех берет. Видать, на свиданье к девушке собрался. А у дороги целая полянка земляники цветущей – будто в трёхпалых ладошках снежинки затаились и не тают. А вон метёлки конского щавеля – как дозорные из травы густой выглядывают, смотрят, нет ли чужаков, что обитателей луговых обидеть хотят. А по дороге травяной трясогузки бегают, словно кони по стадиону, – кто быстрее, кто шустрее. А кузнечик игру в прятки затеял. Прыг – и нет его. Куда делся, шельмец? А тот затаился, к стебельку прижался – от листочка не отличишь. Но ведь – непоседа, покрасоваться хочется. Пошевелился, ножками затеребил, головкой по сторонам вертит – все ли заметили, какой он ловкач. Вот я тебя! Хлоп фуражкой! Ну, думаешь, пымал. Ан дудки – вон куда ускакнул. И ещё смеётся над тобой. А друзья его тоже потешаются. Да и не только они. Стрижи над головой швырк туда, швырк сюда – тоже смеются над твоей неуклюжестью. А клеверок-то какой красивый! Красные шарики надул – как на праздник собрался, того и гляди – в воздух улетят. А колокольчики голубые кланяются под ветерком – добро, мол, пожаловать, господин хороший. А ромашки ресничками беленькими хлоп-хлоп – всему удивляются. Вот и ты тоже всему удивляйся. И жизнь у тебя будет яркая да счастливая.
– Ой, папка, когда ты так рассказываешь, и правда, очень всё интересно получается. Я теперь тоже буду за всем внимательно наблюдать, – радуется Варенька.
– Ну, вот и молодцом. По земле надо с широко раскрытыми глазами идти. Тогда белый свет будет милее рая.
ДЕНЬ ДЕСЯТЫЙ
И снова Пыльный по дубу на небо лазил…
ДЕНЬ ПЯТНАДЦАТЫЙ
И опять Пыльный с роднёй древней встречался…
ДЕНЬ ТРИДЦАТЫЙ
И снова Пыльный деткам своим сказки сказывал про Русь святую и людей великих…
Кому из вас завидно стало, попросите у взрослых – пусть и они жёлудь особенный поищут, на небушко слазиют, а потом всё про ваших предков вам и поведают.
ЭПИЛОГ
Только для взрослых.
Детям читать категорически запрещено!
– Вот ведь хитрый какой, – с обидой говорит Мария Тимофеевна своему мужу Пыльному, – про своих-то Пыльных, Кожемяк, да Солёных целую книжку детям сочинил, а про моих предков только всего-то и сказал, что они старообрядцами были. Они что – или в войнах не участвовали? Или Родину не защищали? Да мой-то дед Николай Иванович всю Великую Отечественную войну пехотинцем прошёл, а потом ещё и с японцами воевал. А его родной брат Сергей Иванович без вести пропал под северным городом Мурманском, где в морской пехоте служил. Да и в других войнах предки, наверно, принимали участие. Чай, в одной стране жили, одними бедами бедовали, одними дорогами ходили.
– Так я разве против? – отвечает Пыльный. – Давай и про твоих предков сказку придумаю. Только ты поначалу узнай всё про них, и мне поведай. А я уж соображу, как это деткам в сердце поместить.
– Да кто ж мне теперь расскажет-то про них? – серчает Мария Тимофеевна. – Дед мой после войны недолго прожил – здоровье-то в сырых да мёрзлых окопах подорвал. Бабушка, царствие ей небесное, тоже ненамного мужа своего пережила – ей ведь пришлось троих детей в войну-то тянуть, да в колхозе вкалывать до упаду, да еще дома хозяйство вести. Какое тут здоровье нужно?
– А ты к бабке Марье сходи, она ведь родной сестрой твой бабушке приходится. Ей хоть и девяносто шесть лет, а помнит про старые времена, как будто они вчера были.
– И то правда. Сходить к ней надо, давно уж я ей пирожков не пекла, – соглашается Мария Тимофеевна. – Посижу, почаёвничаю, да про наших предков и узнаю у неё. Только ты мне тогда такой же дуб нарисуй, как и себе, – чтобы, значит, от самых корней до макушки все родственники на своих местах размещались.
– Ну, вот и договорились, – соглашается Пыльный. – Только тебе еще задание будет.
– Какое же?
– Пора деток грамоте обучать.
– Ну, чего удумал. Рано ещё. Пусть побегают на воле. Зачем раньше времени науками мучить ребятишек? Вот пойдут в школу – и там научатся.
– Неправильно ты рассуждаешь, Мария Тимофеевна. У них сейчас интерес к познанию проснулся, самое время научить их читать. Они тогда все нужные знания сами усвоят. А потом, коли интерес кончится, и палкой за стол их не усадишь. Ты ведь учительница начальных классов, уж тебе ли этого не знать. Понимаю, что некогда – и работа, и огород, и хозяйство, но детки – всего важнее.
Через неделю Варенька и Коленька сидели вечером за столом и, тыча в азбуку пальчиками, повторяли за мамкой:
– Эм-а, эм-а, ма-ма… Пэ-а, пэ-а, папа…
2020
Павел Тужилкин
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
