Раннее утро. Солнце уже полностью осветило суровый, неземной ландшафт горных отрогов Синая. Воздух прозрачен, чист и кажется наполнен тем едва уловимым, но очень чувствительным восторгом, который не может не почувствовать человек, особенно христианин, только что встретивший рассвет на святой для миллионов людей горе Хорив. Мы, группа писателей – паломников из России, пропев на святом месте «Царю Небесный», решили спускаться вниз к монастырю Святой Екатерины не проторенной туристической дорогой, а тропой, проложенной монахами монастыря тысячу с лишним лет назад. Спуск по этой тропе более напоминающей ступени из огромных каменных глыб оказался не прост, и мы постепенно растянулись в длинную цепочку. Так и спускались небольшими группами с остановками на отдых. Я шел с Сережей Лыкошиным.
Вот сидим мы с ним на одном из валунов. Сережа тяжело дышит. Трудно ему с его весом, больными ногами спускаться по этим вековым глыбам. Где-то приходится и ползком. Но даже и тени досады нет на его лице. Все оно светится внутренним восторгом, радостью за милость, которую явил Господь к нему, ко всем нам, допустив это паломничество. Я смотрю на Сережу и вижу его как будто в первый раз, хотя знаю дорогого мне человека много лет, был с ним рядом в различных ситуациях, в горе и радости не один раз. А он, лукаво пряча свою добрейшую улыбку в густой бороде, привычно поглаживая лысину, рассказывает о том, как в молодости бегал по горам Памира быстрее лани. «Ну вот, как он», – указывает Сережа на арабченка – гида, пролетевшего мимо нас стрелой, словно кузнечик соскакивая с камня на камень. Я тоже улыбаюсь. Уж очень трудно представить могучего, богатырски сложенного Лыкошина этаким кузнечиком. Поступь его всегда была тверда, основательна, как у всякого великана. Вот и сейчас он спускается с горы, уверенно ступая по древним камням. Правда, видно, что ноги его побаливают.
Мог ли я тогда представить, что совсем скоро эти больные ноги сведут в могилу столь казалось бы несокрушимого человека. Несокрушимого физически, морально, духовно. Но призвал его Господь Своим промыслом, и не нам судить о том, во время ли это произошло. Сейчас ясно лишь одно – Сережа там, в горних вершинах у Спасителя, и я, молясь о памяти дорогого мне Сергея Артамоновича Лыкошина, почти физически ощущаю его молитву о нас грешных, и на память сразу приходят строки стихотворения еще одного недавно ушедшего друга Юры Кузнецова: « За окном потусторонний свет. Говорит о том, что смерти нет. Все живут, никто не умирает». Собственно, для православного христианина это очевидно.
Но вернемся на склоны горы Хорив. Сережа, закончив рассказ о том, как давным-давно испугал, чуть ли не до смерти коллег своим сидением на краю пропасти, теперь рассказывает о своей кратковременной, но очень увлекательной работе рабочим сцены в одном из московских театров. Я слышал эту историю неоднократно, но помалкиваю. Сережа рассказывает так увлеченно, артистично, что я могу слушать его всегда и подолгу. А он уже перешел от театральных дел к геологии и поясняет структуру тут же найденного необыкновенной красоты камня. Камни – давняя юношеская страсть Лыкошина, его первая настоящая профессия. Он знает о них все, все их характерные признаки и свойства, да еще и привязывает их к историческому контексту. «Господи! Сколько же он знает», – думаю я, любуясь разговорившимся другом. Сережу по праву можно было называть ходячей энциклопедией по различным вопросам. И это не считая литературы, которой была насыщена вся его жизнь, не считая политики, буквально пленившей его в последнее время. Сколько же таланта дал Господь этому могучему русскому человеку, сколько жизненных физических и духовных сил. Но и сколько испытаний, особенно в конце жизни. Нет, не случайно в народе о таких людях, как Сережа, говорят, что они Богом отмечены. «Так что и мы когда-то прыгали по горам», - закончил разговор Сережа, поднимаясь с уже нагретого солнцем гранита.
Прыгали! Сережа был на пять лет моложе меня. Познакомились мы еще сравнительно молодыми людьми в начале семидесятых годов. Но и тогда он ничем не напоминал кузнечика. Правда, не было еще знаменитой, замечательной, фирменной бороды, но не менее знаменитую лысина он уже поглаживал привычным жестом. Господи, как же это было давно и как недавно.
В то время я пытался пробить в ЖЗЛ рукопись о герое обороны Порт-Артура генерале Кондратенко. Опытные люди, и прежде всего один из заведующих редакцией ЖЗЛ талантливейший человек, умница Юрий Селезнев посоветовал для начала опубликовать отрывки из рукописи в библиотечке приложения к журналу «Молодая Гвардия». Володя Дробышев, вечная ему память, привел меня в большое стеклянное здание редакции, где-то на задворках московских железнодорожных путей, и сдал с рук на руки моему первому в жизни редактору. Это и был дорогой мой человек Сергей Артамонович Лыкошин. С первого взгляда, с первого разговора я почувствовал всю доброжелательность, всю теплоту души и обаяние по-настоящему, подчеркиваю это, русского человека. Бывает русский по паспорту, но чужой по крови и всему своему виду, характеру. Бывает русский по крови, внешне, этакий, лубочный русак, а в душе, в поведении, делах – ни капли русского. Сережа с первой встречи показался мне, не побоюсь этого слова, эталоном русского православного человека двадцатого века, и вся его последующая жизнь, протекавшая на моих глазах, даже его смертельная болезнь, то с каким смирением и терпением он принимал страдания, и, конечно, истинно христианский по-настоящему православный уход из мира сего, только подтверждает мой, возможно пристрастный, вывод. Вывод, сделанный более тридцати лет назад.
Начавшееся в те годы сотрудничество скоро переросло в настоящую, близкую мужскую дружбу. Мы не только импонировали друг другу, но стали соратниками во многих делах зарождавшегося тогда русского православно-патриотического движения. Совместная общественная деятельность еще сильнее скрепила чисто человеческие отношения между нами. Мы подружились семьями, на наших глазах росли наши дети, у Сережи скоро появились и внуки. Тогда же для меня и моей семьи начались знаменитые лыкошинские застолья в гостеприимной квартире на Сходне, продолжавшиеся долгие и долгие годы. Застолья, ставшие знаменитыми, всегда ожидаемые с особой радостью, не только для моей семьи, но и, думается, для многих и многих близких друзей Лыкошина – писателей, художников, священников, дипломатов, людей различных профессий и общественного положения. В этой квартире я впервые увидел настоящую дворянскую грамоту рода Лыкошиных, то трепетное уважение, которое питали все члены семьи к предкам, русской истории, русскому народу, России, как единственно родной, Богом данной земле. Этот кровный не показной патриотизм, эта аристократичность духа, поведения, образа жизни без сомнения пронизывали весь род Лыкошиных, а Сережа был настоящим его представителем. Отсюда, постоянно поражавшая меня, многих друзей, да и не только друзей, но и недругов совершенно естественная, врожденная, внимательная доброжелательная манера поведения Сергея. Его удивительный такт, деликатность, я бы сказал утонченность, как-то органично накладывались на простую, абсолютно мужицкую, посконно русскую непосредственность и откровенность. Он был одновременно аристократ в мужике и мужик в аристократе. Это, конечно, мое мнение. Я его никому не навязываю. Просто не желаю быть беспристрастным в оценке своего близкого друга.
Как всякий талантливый, неординарный человек, Сережа был талантлив во многих сферах деятельности. Я уже говорил о его страсти к геологии, археологии, истории, но, коль скоро разговор зашел о лыкошинских посиделках, не могу не отметить его удивительные кулинарные способности. Сережа на кухне не готовил, а творил, священнодействовал. Видели бы вы, как Лыкошин выбирает продукты, буквально обнюхивая их, пробуя на вкус, мгновенно определяя то необходимое именно Лыкошину и больше никому качество. Я видел это на подмосковных рынках, в магазинах Москвы, в шикарных зарубежных супермаркетах и на крикливых, безалаберных на первый взгляд, но изобильных по определению, рынках Ближнего Востока, Африки, Азии. Кстати, он всегда четко знал, где, на каком рынке, в каком магазине и когда можно и нужно покупать именно ему необходимый продукт. Видели бы вы, как готовит Сережа в русской печке своего деревенского дома бараний бок с гречневой кашей, и какое при этом получается блюдо. Тут и Рабле, и Гоголь, и Гашек бессильны были бы описать сие кулинарное чудо. Я видел и не один раз едал. Никогда не забуду нашего деревенского застолья у дома Лыкошина, когда после набега на грибные угодья, мы с Эдуардом Федоровичем Володиным оценивали Сережины кулинарные таланты. Какие мы пели песни, и как пели, на глазах у собравшихся на необычный концерт селян. Никогда не забуду, как на Святой земле Иерусалима в дни Страстной недели Сергей Артамонович кормил нас фантастическими фруктовыми салатами. Никогда не забуду, как в далекой Иордании он убедил нас отказаться от ресторанного меню, сам закупил продукты и сам готовил потрясающие борщи и прочее, прочее. Благо обстановка позволяла. Наш большой друг, соратник, чрезвычайный и полномочный посол России в Иордании Александр Петрович Шеин предоставил нам для проживания квартиру в жилом секторе посольства. Сейчас трудно вспомнить и перечислить все места, где Сережа священнодействовал, создавая кулинарные шедевры даже из самых простых продуктов. Да и хватит об этом, ибо сие было не главным достоинством дорого мне человека. Впрочем, Достоинство даже в мелочах – главная отличительная черта Сергея Артамоновича Лыкошина.
Если говорить о деловых качествах, то, несомненно, он был литератор от Бога. Сергей писал сам, блестяще редактировал и еще более талантливо издавал книги. Писатель, редактор и издатель в одном лице явление нередкое в литературе. Как правило, такие люди оставляют в ней глубокий след. Сергей Лыкошин смело может быть поставлен в их ряд. Он пришел в литературу в плеяде тогда молодых, а ныне известных, уважаемых писателей, литературоведов, таких как Л. Баранова-Гонченко, П. Горелов, В.Еременко, А.Фоменко, А. Сегень и многие другие. Всего по двум литературоведческим книгам был принят в Союз Писателей СССР. А это дорого стоило в то время. Тот, кто проходил горнило приемных комиссий того времени знает, о чем я говорю. Конечно, просачивались в Союз не только таланты, но все-таки для получения заветной красной книжицы надо было действительно написать и издать стоящее произведение, да не одно. Тем более, если дело касалось литературоведческих работ. Книги Сережи отличались талантом, новизной мысли, стилем, а, главное, поразительной точностью формулировок. Уже в них он сразу же заявил о своих морально-политических и этических позициях. Ученик М.П.Лобанова он может быть, как никто, понимал учителя и до конца жизни оставался убежденным патриотом, глубоко православным, высоко нравственным человеком. В делах и помыслах! Бесспорно, после столь блестящего начала, он стал писать меньше. Точнее, пытаться издать написанное. Но на то были особые причины, и как же обидно, больно слушать обвинения в адрес Сергея в его творческом бессилии некоторых записных борзописцев, тех, кто пишет и пишет при любых властях, при любой погоде, по поводу и без повода, при любом состоянии души, а точнее – без души. И все в каком-то рьяном стремлении непременно заявить, напомнить о себе, ловко подстраиваясь под конъюнктуру. Между тем, общеизвестно, что количество написанного, изданного еще не определяет литературную состоятельность писателя, его влияние не только на литературный процесс, но и на умы читателей. Грибоедов по сути дела написал одну комедию, Гашек один роман. До некоторых пор первым литературным критиком планеты считался Белинский, написавший не больше Сергея Лыкошина. Так что дело не в количестве. Сережа мог писать только по зову сердца, души. Известная, затертая фраза «писал, как дышал» по праву характеризует его. Я сам, особенно в последние годы, постоянно, порой чрезмерно настойчиво уговаривал его закончить книгу о Глинке, книгу воспоминаний об удивительных эпизодах, событиях в жизни Сергея. Это и о первых литературных схватках, о войне в Афганистане, откуда он вышел с последней колонной войск, о политической борьбе, «Товариществе русских художников», трагедии Белого дома, откуда он вышел тоже одним из последних. О наших командировках по Святым местам Ближнего Востока и Африки, о весьма не простых рабочих буднях Союза Писателей России. И он писал. Но только тогда, когда душа настраивалась на тот единственный, творческий лад. Тогда из-под пера выходит настоящая литература. Что поделаешь, если его жизнь, до предела насыщенная политической борьбой, организационной работой в Союзе Писателей, бесчисленных общественных, культурных организациях, все меньше оставляли ему времени на творчество. Но зато, какие блестящие статьи, заметки, короткие рассказы и очерки выдавал он «на гора». Достаточно упомянуть последнюю написанную им работу «Меридиан консерватизма или поле традиционализма», вышедшую в свет сразу после его безвременной кончины.
Я имею право так уверенно говорить об этом, потому что Сережа был не только моим близким другом, но и редактором, издателем моих книг, и его профессиональные качества могу оценивать не понаслышке. Редактором он был строгим, но доброжелательным. Свои претензии, замечания всегда обставлял огромным количеством примеров, аналогий, и невольно приходилось соглашаться с ним, вносить уточнения и изменения в рукопись. Несомненно, убедительность Сережиных требований основывалась на его необыкновенной эрудиции, начитанности. Он знал очень много, знал многое наизусть, свободно оперировал сложнейшими философскими и филологическими понятиями.
А сколь же он читал и прочитал за свою жизнь? Как он читал? Что там греха таить, многие писатели, литературные люди, достигнув определенного уровня, считают ниже своего достоинства читать произведения своих коллег современников, особенно молодых, провинциальных. Это же не классика. Сережа до последних дней читал и классику и провинциальных, мало известных авторов, обязательно находил в любой рукописи искру таланта или решительно отметал не литературу. Редчайшее по нашим временам качество. Но особенно, по-моему, силен был Лыкошин в издательском деле. И здесь имею право на такой вывод, ибо уже много лет занимаю должность главного редактора крупного издательства и знаю, что это за работа, особенно сейчас, в условиях просто губительного снижения интереса людей к чтению книг, как таковых, не говоря уж о серьезной литературе. На моих глазах Сережа возглавлял важнейшую редакцию издательства «Молодая Гвардия» – редакцию «ЖЗЛ». Книги этой удивительной, уникальной серии, являющие собой гремучий сплав идеологический обработки и художественного вкуса, во все времена, при всех властях были в центре политико-литературного процесса. И, слава Богу, что в годы так называемого застоя и заката советской власти в редакции «ЖЗЛ» трудились настоящие государственники, охранители, патриоты земли русской Юрий Селезнев, Юрий Лощиц, Сергей Семанов, Владимир Левченко, многие другие. И, конечно, Сергей Лыкошин. Я видел, как Сережа боролся за заведомо непроходные рукописи и добивался положительного решения. Он и меня водил за руку к руководству издательства. По его советам я обивал пороги Министерства обороны, КГБ, ЦК ВЛКСМ, пробивая нужные визы. А таких авторов в «ЖЗЛ» в то время было большинство. Да, собственно говоря, все. А как же он развернулся, когда появилась возможность издавать все и всех. Ему не хватало собственной рабочей площадки в издательстве «Товарищества русских художников». Он одаривал редчайшими рукописями, приводил удивительных авторов во все патриотические издательства. Посчастливилось и нашему «Воениздату». По Сережиному заказу мы издали несколько действительно редких и важных книг в одноименной серии. Не удивительно, что Сергей Артамонович многие годы отвечал в Союзе Писателей России за издательскую деятельность. Более всего его интересовало положение дел в различных регионах России. Он знал досконально положение дел во всех писательских организациях от Калининграда до Приморья, все их беды, заботы и успехи. Знал лично и читал, в отличие от многих ответственных за это людей, практически всех провинциальных авторов. Получал тысячи писем, бандеролей, посылок со всех концов страны. Его рабочий стол, да и весь кабинет, всегда был буквально завален печатной продукцией всевозможных образцов. И Сережа все это читал, отвечал на письма, несмотря на свою колоссальную занятость. И его знали во всех уголках России и ближнего зарубежья. Не просто знали, но любили, видели его настоящее, не показное внимание, боль за неустроенность, невозможность печататься и множество других бед, разом обрушившихся на писательское сообщество. Видели в нем одного из редких московских защитников, пусть не очень мощного по современным понятиям, но искренне болеющего за дело сердцем. Он же неустанно говорил о провинциальных бедах, взывал к власть имущим, искал спонсоров, писал просьбы от Союза Писателей, себя лично во все возможные инстанции. Где уж тут было выкроить время для личного творчества? А ныне, и после его смерти, некоторые поганцы, другого слова не нахожу, продолжают упрекать его и злорадствовать по поводу творческой несостоятельности. Как же это больно и стыдно! Я был с ним в Якутии, Приморье, Приднестровье, на севере и юге, и везде одна и та же картина. Большой, добродушный, улыбчивый, но наполненный какой-то внутренней силой Сергей Лыкошин советует, ищет выход из сложнейших ситуаций. Он, как никто, умел говорить с местными властями, убеждать их не только бесспорными аргументами, но всем своим видом.
Так незаметно мы подошли еще к одной черте характера Сергея Артамоновича, выделявшей его из общего ряда. Я имею в виду его умение говорить с людьми, убеждать и переубеждать, но главное, вести их за собой. Сейчас это любят называть не русским словом «харизма». Между тем, именно острое восприятие всех бед и страданий страны, народа, окунули его в центр политической борьбы и очень скоро вывели в настоящие лидеры патриотического движения. Мы, все его близкие и хорошие друзья, стали соратниками, пошли за своим лидером. Я помню Сережу на сцене кинотеатра «Россия» в момент создания патриотической общественно политической организации «Товарищество русских художников». На сцене Дома Союзов, Дворца Съездов, бесчисленных сценах Москвы и многих городов России, близкого и дальнего зарубежья. Его голос звучал одинаково убедительно и на почти домашних «Иринарховых чтениях» в маленьком районном городке Борисоглебск, и с кафедры актового зала МГУ, и с трибун различных по размеру, числу слушателей аудиторий Багдада, Бизерты, Дамаска, Аммана, Каира, Иерусалима. Он удивительно смело, вместе с тем тактично умел говорить с послами и министрами зарубежных государств, святейшими патриархами, настоятелями монастырей и простыми монахами, студентами и рабочими, молодежью и стариками на политические темы. Не просто говорить, но убеждать в правоте своих политический взглядов. На моих глазах он убеждал святейшего патриарха Антиохийского, студентов московского и каирского университетов, солдат нашей группировки в Чечне. Это трудно передать на бумаге. Это надо было видеть и слышать. А огромная, кропотливая работа, до последнего вздоха, в руководстве нашего «Вольного ихтиологического общества» и Русской консервативной партии. Я не буду развивать эту тему, ибо в политической работе участвовал и участвую весьма скромно. Более того, считал и считаю, что Сережа отдавал ей слишком много сил, душевных и физических. Все-таки участие в столь масштабных политических, общественных, культурных проектах и программах, которые предлагал и начал осуществлять Сергей Артамонович Лыкошин, я бы сказал, не подъемны даже для такого богатыря, каким был Сережа. Может быть я не прав. Скорее всего, так оно и есть. Но пусть об этом расскажут другие, более тесно работавшие с Сергеем в политике. Да ведь и то правда – с помощью Господа нашего живут и действуют многие и многие его общественно-политические начинания.
Упованием на милость Господа нашего, Его промыслом, под покровом Пресвятой Богородицы, молитвами всех святых, прошла жизнь, особенно последние годы Сергея Артамоновича Лыкошина. Православие – его единственная духовная опора вошло в его сердце и разум просто и органично. Не знаю точного времени его воцерковления, ибо познакомился уже с глубоко верующим человеком, да и так ли уж это важно. Вера, ведь, очень личное, интимное состояние души и сердца. Позднее узнал от его близких родных, что Сережа верил в Бога всегда и только в какой-то момент открыл свою веру миру. Конечно, не последнее значение имели здесь патриархальный дух старой дворянской фамилии, вольное или невольное общение со священнослужителями, чтение свято отеческой литературы. Думаю, как и на меня, на Сергея существенно повлияла дружба с такими истинно православными христианами, подвижниками, как Юрий Михайлович Лощиц и Эдуард Федорович Володин. Да он и не скрывал этого. Конечно, молитва дело очень интимное, трепетное, не терпящее суеты, но мы православные, по-моему, с особым чувством молимся и вместе. На том и стоит наша церковь. И мне не раз приходилось наблюдать молитвенный порыв лыкошинского сердца в обычной комнате, купе поезда, простом сельском храме и в кафедральных соборах многих уголков России и зарубежья. Сколько души, сердца, практических советов вложил он в дело восстановления Ростовского Борисо-Глебского монастыря. Сколько сил с Эдуардом Федоровичем Володиным они приложили для того, чтобы на земле где они поселились, начали работать «Иринарховы чтения». Мы не раз на них выступали, молились в древних храмах, монастырях, на ярославской земле, и Сережа считал эту землю такой же родной, как смоленскую и московскую.
Мне посчастливилось побывать с Сергеем Артамоновичем практически во всех святых местах Ближнего Востока. Ирак, Сирия, Ливан, Иордания, Египет и, конечно, Святая Земля Господа нашего, где Он родился, принял крещение, проповедовал, творил чудеса, принял мученическую смерть за нас с вами, воскрес во славе своей и вознесся на Небеса. Паломник Сергей Лыкошин – это особая тема. Думаю, об этом подробно расскажут более близкие, чем я, к церкви друзья Сережи из нашей писательской и не писательской среды. Я же не могу забыть, как мы окунулись в воды священного Иордана, и Сережа в крестильной рубахе напоминал собой одновременно и былинного русского богатыря и, может быть, кого-нибудь из первых апостолов. Я никогда не забуду, как мы ожидали схождение Благодатного огня у Гроба Господня, как нас после бессонной ночи давила толпа верующих, как на лысину Сергея капали и не обжигали капли от свечей, зажженных этим огнем. Я никогда не забуду, как мы встретили Светлое Воскресение сначала в храме у гроба Господня, а потом в Троицком храме русского подворья, как разговелись там же в русской православной миссии по воле Божией и с благословения отца Елисея (теперь владыки – С.К.), нашего давнего знакомого еще по Дамаску. А наш по сути дела марш-бросок через всю Иорданию и Красное море в Египет, в Синайскую пустыню, в монастырь Святой Екатерины – эту жемчужину православного мира и ночной подъем на святую гору Хорив. Для Сережи, с его больными ногами, этот подъем, как позже еще более мучительный подъем к пещере святого Антония значили слишком многое. Я, к сожалению, понял это в полной мере, уже тогда, когда Сергея не стало.
С одинаковым смирением и почтением подходил он для благословения к патриарху всея Руси, патриархам Антиохийскому, Александрийскому и простому иеремонаху глубинной российской пустыни. Он любил священничество, монашество, и они любили его, как мне кажется, также искренне и беззаветно. Я же, особенно в последние годы его жизни, постоянно, прямо-таки кожей ощущал то благолепие, которое исходило от Сергея, ту истинную, не показную воцерковленность, которой порой так не хватает многим нынешним неофитам. Что там греха таить, много их ныне появилось радетелей о том, как правильно поставить свечу, когда спеть акафист, как одеваться, молиться и прочее. Это они гонят из храма какую-нибудь девчушку за несоответствующий вид, даже не задумываясь о том, что может быть этот первый приход в храм для нее сродни подвигу. Подвигу возрождения. Это они превращают дни Великого Поста, да и всех постов, из светлого очищения души в пытку. Это они не зовут людей в храм, а гонят из него уже одним своим ханжеским видом, смирением, поведением. Одним словом – фарисеи, которых сам Христос до последних дней разоблачал перед миром. Сережа же всем видом своим и поведением внушал доверие, звал в храм и искренне радовался малейшим росткам православного самосознания в человеке. Для него человек, пришедший к Богу, сразу становился более родным, близким, вызывающим искреннее уважение. С каким уважением, теплотой он до конца жизни окружал имена Эдуарда Володина и Юрия Лощица, своих друзей и несомненных духовных наставников. Какое уважение вызвала у него незаметная для многих подвижническая работа Саши Сегеня по восстановлению сельского храма и его дружба с замечательным священником отцом Сергием Вишневским. С каким уважением, я бы даже сказал почтением, относился он к неутомимому православному и общественному подвижничеству Сережи Котькало И Сережи Исакова. Это видели все, и не у кого даже не возникло мысли, что Лыкошин в своих оценках кривит душой. Я, наверно, пристрастен в своих оценках, но не хочу быть другим. Ведь он был очень близким другом, родным если не крови, то по сердцу человеком. Это он вместе с Юрой Лощицем были шаферами на нашем с Таней венчании. Это он подарил мне намоленную икону, которую храню, на которую молюсь, и буду молиться до конца дней моих. Это он своим уходом в горний мир дал пример истинно христианского, православного подхода к встрече с вечностью.
Болезнь свою он переносил смиренно, по христиански, искренне считая, что дана она по грехам его. Хотя мне, все еще очень мирскому человеку, трудно представить, какие такие грехи повергли Сережу в столь тяжкие физические страдания. Ну, да у Бога все учтено. Сережа, конечно, боролся за жизнь, пользовался всеми видами медицинской помощи, но более всего уповал на Божию волю, был твердо убежден, что только Господь может дать или не дать ему выздоровление. И, конечно, готовился предстать пред судом Божиим безропотно и покорно. И тени уныния не было у него ни на лице, ни в душе. По крайней мере, во время, когда мы его навещали. За несколько дней, перед кончиной он устроил знаменитое лыкошинское застолье уже не в полюбившейся друзьям Сходне, а в Москве, на новой квартире, в двух шагах от родного ему Союза Писателей. Как все было здорово. Юра Лощиц строгал на кухне привезенную из Сибири рыбину, стол, как всегда ломился от явств, говорили о предстоящих Володинских днях, вручении литературных премий имени Эдуарда Володина. Сережа, наконец, согласился сесть в инвалидную коляску и выступить в Союзе Писателей. Господи, как же он рвался на работу! Мы и предположить не могли, что эта общая встреча близких друзей – последняя. А он, мне кажется, догадывался. Но и какого же высочайшего православного духа должен быть человек, чтобы так незаметно для нас, своих близких, родных попрощаться с земной жизнью!
Все. Буду заканчивать. И не потому, что нечего больше сказать. Как раз наоборот. Но еще слишком мало времени прошло со дня смерти Сергея, еще память слишком эмоционально, хаотично рвет на куски его жизнь. А она достойна более серьезного анализа, осмысления и более серьезных воспоминаний. Бог даст, напишем всем миром.
Сергей Куличкин
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
Раннее утро. Солнце уже полностью осветило суровый, неземной ландшафт горных отрогов Синая. Воздух прозрачен, чист и кажется наполнен тем едва уловимым, но очень чувствительным восторгом, который не может не почувствовать человек, особенно христианин, только что встретивший рассвет на святой для миллионов людей горе Хорив. Мы, группа писателей – паломников из России, пропев на святом месте «Царю Небесный», решили спускаться вниз к монастырю Святой Екатерины не проторенной туристической дорогой, а тропой, проложенной монахами монастыря тысячу с лишним лет назад. Спуск по этой тропе более напоминающей ступени из огромных каменных глыб оказался не прост, и мы постепенно растянулись в длинную цепочку. Так и спускались небольшими группами с остановками на отдых. Я шел с Сережей Лыкошиным.