Все дороги, говорят в народе с древних времен, ведут в Рим, кроме той, что поворачивает на остров в Густыню, особенно людную в День Святой Троицы
За четыреста лет своего существования Свято-Троицкая
обитель многое видела и многое знает, многих помнит и многим подвижникам поет.
И я, многогрешный и недостойный, был свидетель той памяти, когда в дни
празднования Юбилея прошлым летом, в сослужении сонма священнослужителей, Блаженнейший
митрополит Киевский и всея Украины Владимир освящал вновь написанный список чудотворного
образа Густынской иконы Пресвятой Богородицы. - То был праздник праздников.
Многие тысячи людей, приехавшие с разных краев и весей Великой Руси: от Крыма
до Камчатки - рыдали, видя, что на землю, где родился, крестился и укрепился в
вере святитель Иоасаф Белгородский чудотворец, день за днем в полноте возвращалась
на круги своя Христианская жизнь, без которой славянину и свет не мил.
За годы поругания Православной Церкви и
отступления нашего народа от веры, обитель доходила до края черты, когда уже,
казалось бы, нет никакого возврата, но у Бога все возможно. И нам, кто был
участником Торжественной Божественной Литургии, многое из виденного и
пережитого было не чем иным, как чудо Господне. Когда одну паломницу спросили об
ощущениях от поездки, то она, не задумываясь, ответила:
- На воздусях, милый, на воздусях: - и только
крестится, крестится, и плачет, плачет:.
Прошло Вознесение Господне: Близилась Троица: И те,
кто были в Густыне прежде, теперь снова собирались на станции третьего класса
"Перегоновка",
чтобы ехать трудовым поездом на праздник в Густынский Свято-Троицкий женский
монастырь. В правом углу зала ожидания, за долго до прихода состава, уже сидела
не старая и не молодая, не согбенная, но тихая и кроткая богомолка, как таких
называют в наших краях, без движения, только разве что с очень вдумчивым внутрь
взглядом.
К ней и мы присоседились. Покоя во мне
маловерного не было. Я напрасно тревожился, разражался. Так как у нас все друг
друга знают, то лишнего промеж себя не говорят. Посидели, помолчали. Еще
прибавилась пара, но эти, из Константиновских певчих, более открыты для
разговору.
- Вы, извиняюсь, - говорит он, - вижу в Густыню,
- что, конечно, звучит несуразно для постороннего слуха, потому как на нас не
написано: куда и зачем? - однако своим, то бишь, паломникам понятно, хотя им в
ответ лишь согласно кивают. - Вот и мы с Ганусей думаем, дай, себе, тоже
справимся. У них там красно. Прошлой Троицей освятили Густынскую икону
Пресвятой Богородицы, а уже: - и как-то стих.
- Ты, Вань, - засмеялась легкая на слова Гануся,
напрасно смущаеся Маруси, - имея ввиду нашу богомолку, - она ничего, не
строгая, правда, людочки,... - и все людочки засмеялись.
- Так вот, - как-то совсем тихо, чтобы только
"свои"
слышали, продолжил Ваня, - от новой иконы Матери Богородицы Густынской много
исцелений: может вы не слышали?..
- Ты, Вань, не стыдись напрасно, - вроде не
строго, только и не мягко сказала богомолка, - коли взялся держаться Бога, то
славь!
- Я и говорю, - уже увереннее рассказывал Ваня, -
были у нас тут гости из Прилук. Живет в том городе одна семья. У них девочка заболела
минингитом. Крепко заболела, а родители, понятное дело - родом из комсомола, то
есть неверующие. Оне, значить, по врачам туды-сюды. Все твердят одно и тоже:
смертельный летальный исход. Твердят-то твердят, а дитя угасает: Пошли оне по
знахарям: по цыганам: Девочка гаснет день за днем... Доктора уже и дни последние
объявили: Добежала в своем горе до Густынского монастыря - дело Великим Постом
было - совсем безумная: Кричит, бьется, что рыба об лед: Игумения прибежала на
крик с монашками, утешают, а она еще шибче, того и гляди сама опрокинется: Ей
воды, капель: Занимается, твердит одно: "Дочечка-то моя, дочечка.: Помогите: не
может Бог ее оставить: она не винна..." - и все такое прочее, что еще может кричать
мать над умирающим дитям. Уж ей и то, и так говорят, а она, знай, заливается,
хрипит из последних сил: "Девочка моя, Господи..." - Тут-то мать игумения Вера
вдруг так просто ей и говорит: "Не кричи. Выздоровеет твоя девочка", - и к
груди своей прижала, и медленно проводила ее в Троицкий собор, подвела к иконе
Пресвятой Богородицы. Что-то оне постояли - этого уже никто не слыхал, а скоро
и вышли на двор. Женщина покойная и тихая поклонилась с провожатыми. Благословились
оне у игумении и отбыли в асвояси... А тут, - говорит Ваня, - случилось нам
быть на Пасху в Густыне. После Литургии, народ мало-помалу вышел из храма.
Осталось совсем несколько человек, и мы, значить. Игумения благословляет сестер
на уборку. Ну, и мы, понятно, трёмся, известное дело. И вот какая-то весьма еще
добрая молодычка с девочкой-подростком тоже трутся и все радехонько лыбятся, и
повторяет она: "А это мы..." - Игумения кивнет, явно не совсем понимая, кто и что
"это мы", да и продолжит распоряжаться псаломщице: Но женка с девочкой опять
тоже самое: И так до трех разов: И уже, видимо, опасаясь быть неузнанными, женщина
та вопиет: "Это же мы, матушка: Она, - кивает на девочку, - Света, помните,
минингит у ней был.. Я приезжала с последнею надеждою:. Вы тогда у этой иконы
Божией Матери, -и щекой к образу льнет, крестится, слезами заливается,- сказали:
"Не реви. Будет жить твоя девочка. Вон за нее сейчас весь монастырь начал молится
ко Пресвятой Богородице..." - Я Вам, мамочка: - говорит, а сама плачет, но
радостно, - и вот мы уже со Светочкой приехали: Доктора у ней никаких признаков
болезни не находят боле.. спасибо вам...
- Не меня, Бога благодарите. Побудьте в
монастыре, - ласково погладила матушка игуменья девочку по головке, - закажите
благодарственный молебен... - сказала им все, что обычно в таких случаях нам
говорят. - Вот милость какая: У них там много уже случаев исцелений: Милость..-
зачаровано сказал последнее слово Ваня и больше до самой Густыни ничего не
говорил, а душа моя в его повести перестала тревожиться...
И все мы молчали...
Хорошо молчать и ехать ко Святой Троице, той
одной дорогой в Густыню...