Вот сегодня во всех храмах возгорится свеча у лика любимого Николая Чудотворца. С детства помню, как в красном углу каждого дома глядели внимательные умные глаза святого, оберегали и наставляли.
Землю нашу трудолюбивую оберегали и людей, работающих без устали на ней.
Вот именно это знали с детства и Сергей Есенин, написавший "Миколу", и народная артистка России Людмила Николаева, положившая стихи окского умницы на свой голос и свое сердце.
Чуть-чуть, капелюжечку, прислоню свою голову к ним и размещу свой маленький рассказ, тем и поздравлю вас с праздником. Вместе и порадуемся надеже нашей - святителю Николаю Чудотворцу. Заступнику и вразумителю нашему.
ДОРОГА ДОМОЙ
Поздний майский вечер застал меня в Дивееве. Раньше бы и не думал: остался бы на ночь, а поутру, как только забрезжит рассвет, отправился в свою родную деревню.
Сегодня не тот случай – я только что сошёл с автобуса, что привёз меня из Горького. Не просто из Горького, а со службы в армии. Два года не был в родной стороне, потому не ставил выбора: только домой. Весточки не посылал, и меня сегодня никто не ждёт. Думают, что вот-вот приеду, но служить мне оставалось несколько дней ещё.
Даже сам не знал, зачем вызывает командир роты. А тот сходу возьми и прикажи:
– Два часа на сборы, – и протягивает мне военный билет, а в нём не отпускная записка, а приказ на увольнение.
Не дослужил, получается, ровно три дня не дослужил. Как мне было радостно от этого, что быстро собрал свои походные вещички, попрощался с друзьями и на вокзал. И вот я в Дивееве. До дома ещё целых десять километров. Через Аниковую рощу идти, а там полем, потом опять рощицей, затем мимо рузановских ключей, и считай я там, где меня ждут.
Так думал я, оставляя позади Дивеево. Обернулся. На горизонте мелькали реденькие огоньки районного центра, а над ними возвышались глазницы соборов, высоко в небо стремилась обескровленная колокольня.
Под колокольней – районное радио, оно, скорее всего, сейчас передает сельские новости, а затем кто-то другой, но не я до армии, будет читать стихи Симонова. Майские же победные праздники. В другой части под колокольней вечерняя школа – ребята из ближайших сёл готовятся к экзаменам.
Соборы на самом деле представляли фантастическое зрелище. Высокие, они занимали половину горизонта, через выбитые в одном и недостроенные в другом глазницы просматривалось почти ночное небо, но охваченное майским синеватым свечением. Сколько над ними издевались, а поди ж ты, выстояли. Тогда никто и предположить не мог, что пройдёт двадцать лет, и потекут сюда люди со всех концов земли. В Дивеево, к батюшке Серафиму.
Возле соборов, а их превратили в склады для удобрения, разбили парк. Поставили памятники Сталину и Ленину. Первый потом снесли, и он долго зарастал крапивой, пока районные власти не убрали гипсового вождя. А Ленин остался.
Дивеево за спиной, а справа по всему горизонту горит Саров. Ночные фонари там настолько часты, что создаётся картина нескончаемого дня. Над ними, фонарями, а ещё над кромкой сплошного леса виднеется макушка саровской колокольни. Сейчас она молчалива, беззвучна, и там, где некогда высился крест, теперь установлены телевизионные антенны, они передают две программы из Москвы.
Дорога от склона к склону бежит под ногами веселее. Тишина, напоенная майским воздухом. Надо сказать, что в наших местах каждая майская ночь – это загадка. Что происходит, не сразу поймёшь, но каждое утро прибавляет себе по новому травянистому запаху: то ли цветок незаметный распустится, то ли на молчаливом дереве лопнут почки.
Но вот спутать черёмуху ни с чем невозможно. Именно она, украшенная белоснежными сережками размером с ладонь, на сони метров даёт о себе знать. А ещё напоминает, что совсем рядом дом.
Я не останавливаюсь около черёмухи, а быстро взбегаю на пригорок. Передо мной широкое поле. Оно только-только щетинится всходами ржи, а за ним – крутая гора, а там… А там уже проглядывает маяк – колокольня нашей церкви. Со всех сторон её видно, ни за что не заблудишься.
Сажусь на кромку дерновой дороги и смотрю на колокольню закрытой теперь наглухо церкви. А ведь хорошо помню, как мы буквально пропадали в ней по праздникам. Хорошо помню, как закрывали её. Люди всё равно говорили: не навсегда, силы такой нет, чтобы Бога из сердца вырвать.
Приехала тогда казённая машина, не наша, не колхозная, направилась прямо к церкви. У ограды остановилась, и из машины вышли люди – в городских костюмах мужики и ярких платьях женщины. С папками, портфелями, в очках.
– Это ваш церковный совет? – обратилась одна к нашим, деревенским. Те закивали.
– Ну, что ж, пойдёмте в церковь.
– Как же мы без батюшки, подождать бы его надобно, негоже так.
– Гоже негоже, – усмехнулась нарядная дамочка, – староста здесь, а попа нам и не надо, – и направились все к высоким ступенькам.
Широкая каменная лестница, ведущая в храм, была выкрашена в белый цвет. Дождь ли, снег ли, а ступеньки всегда чистые, будто по ним никто сроду и не хаживал, хотя в нашу церковь шёл народ со всех сторон. Только у нас она оставалась действующей, а по округе все храмы разбиты, изуродованы.
Открыли двери и шагнули через порог.
– С чего же начнём? – сказал в очках.
– Я, как музейная работница, – проговорила строгая дама, – предложила бы начать с описи икон. Вон хотя бы с той.
Она как-то нервно указала на икону Серафима Саровского.
– А детей надо отсюда убрать, – и ткнула меня своим длинным пальцем.
– Ну, ну, не хозяйничай, – вскрикнула бабушка. – Наши деды на свои гроши церковь ставили. Мастера из Владимира приглашали, видишь, как он наш храм изукрасил. Дети наши тут повырастали, а она тыкать взялась. Приехали поганить, так поганьте, последнее у человека отобрать хотите.
– Ты, старуха, тут не шуми, – это тот, что в очках. – И так вы со своим пристанищем задержались. Ни в одной самой большой деревне ничего не осталось, а у вас всё попы служат.
– Служат в конторах, а тут молитву вершат, и за вас тоже, – подал голос староста.
– Шуметь нечего, – это уже та, что пальцем мне в бок ткнула. – Опись произведём, всё ценное погрузим и в область отправим. Остальное сжечь придётся.
Мы с бабушкой вышли из храма. Первый раз в жизни увидел я на её лице злую морщинку. Складка залегла на переносице и целый день потом там так и держалась.
У рузановских ключей напился воды, умылся, и усталость пропала.
Часы перевалили за полночь. Шаг ускорялся и всё быстрее и быстрее мчался к дому. Что это? Кто-то шёл мне навстречу. Один. В темноте. Лихих людей здесь отродясь не хаживало. Может, кто в райцентр по делам спешит. Может, кто в гостях задержался и теперь направляется домой в соседнее Рузаново.
И только на коротком расстоянии узнаю: мать.
– Ты откуда? – спрашиваю её и обнимаю.– Как узнала, что иду я домой?
Она прижалась к груди:
– Ждала каждый день, молилась, чтобы всё хорошо было, а час назад Микола подтолкнул: чего сидишь? Сын у тебя к дому подходит.
Иван Чуркин
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
