Замечательная русская писательница Софья Владимировна Энгельгардт, урождённая Новосильцева (1828 – 1894), публиковала свои произведения под псевдонимом Ольга Н. Много повестей и рассказов написаны ею для семейного чтения, для детей и юношества, и среди них – особенно любимые народом Святочные и Пасхальные рассказы, немножко похожие на сказку, где благодаря обыкновенному земному чуду – любви и состраданию к ближнему – обязательно торжествуют добро и справедливость. Пасхальный рассказ Софьи Энгельгардт «Красное яичко» впервые был напечатан отдельной книжкой в 1873 году «Обществом распространения полезных книг», в серии «Книжки для школ», и с тех пор не переиздавался.
Новая публикация подготовлена М.А. Бирюковой.
I.
Русский народ твердо верит, что каждый город держится молитвами семи праведников, живущих в нем. Если так, то к этим праведникам можно было причислить одну бедную вдову, из мещан, которая жила несколько лет тому назад за Москвой-рекой. Звали ее Ариной Алексеевной Лебедевой. У ней было два сына и дочь.
И как бы не причислить к праведницам Арину Алексеевну?
Слушайте: Ее старший сын, по вступлении в военную службу, отправился в Севастополь. Обливаясь слезами, провожала его мать, и как она постилась и молилась, Боже мой! Ночью, бывало, проснется дочь ее Даша, посмотрит: кровать Арины Алексеевны пуста, и Даша знает, где мать. Она встала до заутрени и молится на коленях у церковных дверей. Метель и вьюга ее не остановили.
Что же сталось, между тем, с ее сыном? Он возвратился невредим из самого ужасного огня. Невидимая рука отводила от него пули, а он шел на них неустрашимо, и получил даже Георгиевский крест.
В редкой ночной вылазке не участвовал Лебедев; товарищи звали его удалым молодцем, а удальством трудно было удивить наших Севастопольцев.
При взятии Малахова, груды мертвых тел лежали около Лебедева, а он стоит невредим, словно смерть его боится. Вдруг раздался за ним голос начальника.
– Служивый! Есть у тебя мать?
– Есть, ваше благородие, – отвечал он смущенным голосом.
– Помолилась же она за тебя! – заметил начальник.
Но не одной только молитвой высказывались христианские чувства Арины Алексеевны. Она умела их приложить к делу.
Спросите, обидела ли она кого недобрым словом? Она жила своим трудом, а между тем, прошел ли когда нищий мимо ее окон, чтобы она его не остановила и не подала ему куска хлеба со стаканом кваса, да трудовой копеечки? У ней всегда водились ученицы, самые бедные девочки ее прихода. Она их учила читать и писать и набирала им кое-что для приданого. У кого лоскутик попросит, а то сама от своих скудных средств что-нибудь отложит в сторону, и таким образом Арина Алексеевна снабдила очень порядочным приданым нескольких из своих учениц.
Она зарабатывала деньги на кружеве, которое плела с дочерью. Обе были мастерицы своего дела. Меньшого сына, Мишу, Арине Алексеевне посчастливилось отдать в ученье к машинисту, который согласился, из уважения к доброй вдове, приняв его без платы, в годы, и Арина Алексеевна благословляла свою судьбу, и часто повторяла, что не по грехам Бог посылает ей милости.
II.
В ночь на Страстную Субботу Арина Алексеевна и Даша окончили заказанное кружево. Заказ был в пятнадцать целковых. Мать и дочь работали над ним без устали последние дни, чтоб успеть все вымыть, вычистить и заготовить к празднику.
– Кружево-то к княгине пошлю я с Мишей, Даша, – говорила утром Арина Алексеевна. – Он его отдаст куме из рук в руки.
Кума Арины Алексеевны была экономкой у княгини Бланковой, которой следовало доставить заказ.
– И то, маменька, – отвечала Даша. – Если б дома работы не было – я бы как раз слетала к Анисье Федоровне. Уж как люблю в гостях побывать, на людей посмотреть, да себя показать!
Она улыбнулась. Улыбка пристала к свежему, молодому лицу. Даша была трудолюбива, но зато любила и песенку спеть, и поболтать, и на гулянье сходить.
– Так-так! Мишу пошлю, – решила Арина Алексеевна, укладывая кружево в картон. – Ступай, голубчик. Зайди сперва в людскую; спроси Анисью Федоровну, что я, мол, тебя с посылочкой прислала; и отдай ей картончик из рук в руки, да поклонись от меня, и с наступающим праздником поздравь.
Миша, которого хозяин отпускал обыкновенно домой на праздник, собрался весело в путь. Он был добрый, честный малый, и учился хорошо, хотя и не отличался, как сестра, живостью и сметливостью. Его широковатое, румяное, полное, шестнадцатилетнее лицо носило выражение кротости и добродушия. Ходил он, переваливаясь с ноги на ногу, говорил медленно, смотрел серьезно. Его наружность не была привлекательна, но внушала невольное сочувствие.
Арина Алексеевна жила на Донской улице; от Донской улицы до Каменного моста не рукой подать, а Миша, как мы знаем, был не легок на ногу, да к тому же заглядывался на безоблачное небо, на голые ветви деревьев. Погода стояла красная. Весенние ручьи бежали по улицам, а тротуары уже высушило солнце.
Миша не замечал, что за ним шел какой-то незнакомец в изношенном, не по нем сшитом пальто. Из-под шапки выбивались черные волосы; лицо было бледное и рябое, узкие глаза смотрели плутовато. Немного наблюдательный человек нашел бы в нем, с первого взгляда, что-то подозрительное.
– Молодец! А молодец! – начал он, вдруг поравнявшись с Мишей. – Сделайте ваше одолжение, научите, как пройти на Никитскую.
Миша, по обыкновению, медлил ответом и смотрел на незнакомца.
– Вы не здешний? – спросил тот.
– Здешний, – отвечал Миша. – Никитская-то далеко. Пойдемте вместе до Каменного моста, а там укажут.
– Ну, спасибо. А я вот чужой здесь, как в лесу. Пришел я в Москву тому назад два месяца, из деревни, на работу, да в тот же день и занемог, и только сегодня выписался из больницы. Оспа была. Вишь, как лицо исковыряла. Свои не узнают, ей Богу!
– Эка жалость какая! – промолвил Миша, взглянув на своего спутника.
– Что делать! Такая уж, видно, моя участь горькая. Для праздника копеечки не зашиб своим в деревню послать. Как вас звать-то, добрый человек?
– Михаил Лебедев.
– А меня зовут Федор Кортомышев, а вернее, брат Миша, звать меня Федор горемычный. Дай Бог тебе здоровья за то, что я от тебя жалостливое слово услыхал. Для меня, брат, жалостливое слово – вот как тебе скажу – дороже рубля! А ты сам куда же?
– Матушкину работу, кружево, несу к барыне. Заказывала.
– Вот как! А много денег на кружеве-то выручишь?
– Довольно. Его здесь на пятнадцать рублей.
– Вишь! Хоть бы меня твоя матушка в ученицы взяла, – пошутил Федор.
Миша улыбнулся.
– Она, пожалуй, и от этого не прочь, лишь бы доброе дело сделать, – отозвался он.
– Ммм! Значит, она добрая!
– Добрая! – с чувством повторил Миша. Федор глубоко вздохнул.
– Моя не такова. Ничего, кроме побоев да ругательства, не видал я от нее с малых лет!
– Ох! Так вы подлинно горемычный. Нет того хуже, когда мать сына не любит.
Миша, в простоте душевной, не подозревал, что случай столкнул его с отчаянным негодяем, и что ни одного слова правды не сказал ему Федор. И как бы удивился бедный Миша, если б узнал, что мать Федора умерла давным-давно; что отца своего он и знать не хотел и сокрушал его своим поведением и дурной славой. Ах! Если б кто-нибудь шепнул Мише, что Федор был постоянный житель Москвы и не лежал в больнице, а оспа испортила его лицо, когда он был ребенком.
Но честному и доброму Мише в голову не приходило, что возможно оклеветать мать и морочить добрых людей. Правда, что наружность Федора произвела на него неприятное впечатление, но он старался помириться с нею, слушая его жалкие рассказы.
– Кто же матери твоей кружево заказывает? – спросил Федор.
– Княгиня Александра Ивановна Бланкова. Живет она в своем доме, за Каменным мостом. Палаты!
– А барыня, небось, гордая?
– Нет! Куда тебе гордая! Сколько раз сама к матери выходила, или в свой кабинет прикажет ее позвать, и разговорится с нею. А то раз тоже мать меня к ней посылала; Анисья Федоровна доложила обо мне, она и вышла – веселая такая, нарядная! Улыбнется – словно чем подарит… «Миша, – говорит, – вы, пожалуйста, возвратитесь домой на извозчике»… И ввернула мне в руку лишний целковый… Это на извозчика-то…
Миша говорил охотно об Александре Ивановне, а Федор слушал с напряженным вниманием. Его маленькие, плутовские глаза проникали Мишу насквозь. Путники наши уже дошли до конца Полянки.
III.
«Миша! А Миша!» – крикнул чей-то голос.
Миша остановился. На противоположной стороне улицы сидел, у церкви Кузьмы и Дамиана, человек в белой рубашке. Щеки его ввалились, как у больного, но карие глаза смотрели светло и ясно, что глаза ребенка. На его всклокоченных, ничем не покрытых с проседью волосах, на его плечах и около него сидели воробьи, которым он бросал крошки хлеба. Воробьи разлетелись, как скоро Миша подошел со своим новым знакомым.
– Афоня, а завтра ты с нами разговеешься? – спросил Миша.
Но человек, которого звали Афоня, пристально посмотрел на Федора и, вместо ответа, сказал:
– Чорт с младенцем связался, не к добру!
– За что же бранишься, Афоня? – заступился Миша.
– Эх, ты! Простота, простота! – промолвил Афоня, покачивая головой. – Иди-ка своей дорогой, да не зевай! А что завтра будет – Богу известно.
– Ну, прощай! – сказал Миша, и пошел дальше сконфуженный и не смея взглянуть на Фёдора. За ними раздался грудной голос Афони. Он запел псалом: Блажен муж, иже не идее на совет нечестивых…
– Это что за человек? – спросил Фёдор.
– Юродивый, – отвечал Миша, – Божий человек. Сам ничем почти не питается, зато птичек питает…
– Да добрых людей обижает, – заключил Фёдор.
– Вы на это не смотрите. Он сегодня, видно, не в духе. Какой он обидчик? Дашь ему кусок хлеба, а он другим отдаст. Шубенку дали, он ее поносил день, другой, и тоже отдал, а сам в одной рубахе и зиму и лето ходит.
– Ну! Бог с ним, с твоим юродивым. А я, брат, Миша, признаться, как собака, голоден. Хоть бы чайку хлебнуть, право! Приду я теперь к мастеру на Никитскую, у которого я было работать-то нанялся, а он, пожалуй, другого уж нанял, пока я в больнице лежал, и меня на улицу высунет. Вот лучше бы твой юродивый, вместо того, чтоб меня обругать да птиц кормить, мне бы дал ломтик хлеба.
– Погодите, – отвечал Миша, помолчав. – Дайте мне кружево отнести, а там уж мы зайдем в трактир, и я вас чаем угощу.
– Ах! Милый человек! Душа человек! – воскликнул Фёдор. – Воздай тебе Бог за твое неоставление!
– Вот и дом Бланковых, – сказал Миша. – Дождитесь меня здесь, я скоро вернусь.
IV.
Миша зашел в людскую, как приказала мать, и его провели к Анисье Федоровне, которая понесла кружево к своей госпоже.
Княгиня была одна в своей спальне и лежала на кушетке с книгой в руках. Выражение грусти не портило ее красивого, молодого лица, видимо, похудевшего за последнее время. Александра Ивановна схоронила недавно двухлетнего, прелестного ребенка, и не могла еще опомниться от его потери.
– Что такое, Анисья? – спросила она, подымая свою черноволосую, изящную головку.
– Кружева изволили заказывать, ваше сиятельство; так Арина Алексеевна их прислала, – отвечала экономка, открывая картон с кружевами.
Молодая женщина закрыла лицо руками и зарыдала.
Эти кружева, заказанные два месяца тому назад, чтоб убрать кроватку дочери, вызвали из ее сердца новый взрыв горя. Анисья Федоровна угадала причину слез.
– Голубушка, барыня, – начала она, – не убивайте себя. Сегодня, кажется, еще пуще грустите перед праздником Божиим.
– Оно так и есть, Анисья. Перед праздником еще грустнее. Все радуются, а мне все в тягость. Князь не знает, чем меня потешить; вот посмотри: сегодня привез мне сережки, а я как на них взгляну – так меня слезы и душат!
На столе лежал открытый футляр с изумрудными сережками.
Но княгиня продолжала судорожно рыдать. Анисья Федоровна подала ей стакан воды. Молодая женщина выпила несколько глотков.
– Расплатись, Анисья, и пожалуйста, унеси эти кружева, чтоб я их не видала.
Анисья Федоровна отдала пятнадцать рублей Мише, расспросила у него об матери и хотела угостить чаем, но Миша отказался.
– Покорно благодарю, Анись Федоровна, – сказал он. – Я бы и рад, да меня ждет знакомый у ворот, я обещался его чаем в трактире угостить.
– Какой это у тебя знакомый завелся, что ты его чаем в страстную Субботу угощаешь в трактире?
– А бедный человек, Анисья Федоровна. Я его встретил на улице. Говорит – голоден, так уж очень мне его жаль.
– Ну, Бог с тобой!
Он поклонился и вышел. Фёдор ждал его у ворот.
– Пойдемте в трактир, – сказал Миша.
– Ну, добрая душа, – начал Фёдор, – когда они удалились от дома Бланковых, – я вот что рассудил – слушай! Чайку я бы, конечно, и не прочь напиться, да ведь чашкой чая на целый день сыт не будешь. Уж лучше, брат, одолжи меня двугривенничком; я пообедаю на славу – а ты ступай своей дорогой. Я, чай, домой спешишь.
Но не успел Миша его открыть, как бумажник очутился в руке Фёдора; не успел Миша опомниться, как Фёдор схватил его за ворот и закричал:
– Городовой! Бери его! Вор! Он хотел у меня деньги украсть. Чуть из рук не выхватил, мошенник. Бери!
Миша, бледный от испуга и негодованья, оттолкнул полупьяного городового и крикнул: «Обманщик! Злодей! Не пойду! Прочь!»
Около них собралось несколько любопытных, которым Фёдор указывал на Мишу, называя его вором и рассказывая, как он хотел вырвать у него бумажник. Миша был ненаходчив: он до такой степени растерялся, что не догадался даже сослаться на Анисью Федоровну, которая вручила ему деньги за несколько минут перед тем, и повторял упрямо: «Не я, а он деньги мои… Видит Бог, не я…»
Его повели в часть, взяли тоже и Фёдора. Квартальный приступил к допросу:
– Имя и звание?
– Лебедев, из мещан.
– Лебедев! – воскликнул квартальный. – Э! Э! Э! Молодец, наконец-то попался! Мы давно до тебя добираемся. Уж ты не в первый раз в чужие карманы заглядываешь. И по приметам видно, что тот самый.
– Что вы! Что вы! – воскликнул с отчаянием Миша.
– А мне помнится, – заметил помощник квартального, – что тот Лебедев худощав, опять и рыжий.
– Ну вот! Худощав! – возразил квартальный. – Нешто потолстеть-то долго? А что рыжий или русый – оно дело плевое. К этому и придираться нечего.
Тут он оборотился к Фёдору и потребовал его показаний.
V.
Арина Алексеевна после ухода Миши пошла кое-что закупать к празднику, меду тем как Даша и работница живо принялись чистить кухню и единственную комнату, в которых помещалось все семейство. Комната была перегорожена надвое: в одной половине стояли кровати Даши и ее матери, а Миша, когда ночевал дома, спал в чулане на сундуке. Нетрудно было привести в порядок эту незатейливую квартиру. Когда Арина Алексеевна возвратилась домой, полы, окна, стены уже успели принять праздничный вид. На постелях было постлано чистое белье; платья, приготовленные к заутрене, висели на перегородке, а перед образами теплилась лампада.
– Неужели Миша-то еще не пришел? – спросила Арина Алексеевна, поставив на стол пасху и кулич.
– Не пришел, мамочка. Не знаю, что это он не идет, – отвечала Даша.
Но вот уже пробил второй час, а Миши нет как нет! Даша и ее мать поглядывали в окно, но Миша не показался на улице. Между тем, работница накрыла стол.
– Мамочка, – сказала Даша, – я мигом сбегаю к Анисье Федоровне, узнаю, видела ли она брата.
– Сбегай! – отвечала мать, уже очень озабоченная.
Даша, не пообедавши, набросила большой платок на плечи, надела шляпку и полетела. Она была легка на ногу и жива, как птичка, и не прошло получаса, она уже взбиралась на лестницу, ведущую в комнату экономки. Но узнав от нее, что Миша принес кружево и получил деньги, Даша сильнее стала беспокоиться. Анисья Федоровна ее любила, встречала и провожала всегда ласковым словом и попыталась ее утешить.
– Что ты встревожилась, голубушка? – говорила она. – Домой вернешься, гляди, Миша уж там. Он хотел зайти в трактир кого-то чаем угостить.
Миша редко ходил в трактир, а свободные дни проводил дома; однако, эти последние слова несколько успокоили Дашу, и она пустилась обратно в путь, с надеждой, что Миша успел вернуться в ее отсутствие.
– Что, пришел? – крикнула она работнице.
– Нет, не пришел. Маменька уж больно огорчается, – отвечала работница.
Арина Алексеевна любила своих детей со всей заботливостью нежных матерей; Миша внушал ей чувство еще нежнее, нежели другие. Ребенком он был часто болен, часто она опасалась за его жизнь, и несмотря на то, что он вырос и окреп, он остался в ее глазах все тем же болезненным и беззащитным Мишей, который страдал то золотухой, то от воспаления в глазах, то от простуды. Зная его исправность, Арина Алексеевна не сомневалась, что с ним случилось что-нибудь недоброе, и не могла скрыть своего беспокойства. Когда она узнала, что он заходил в трактир с каким-то неизвестным лицом, сердце у ней оборвалось.
Постный обед еще стоял непочатый на столе и совсем простыл. Однако Даша, как ни была огорчена, принялась за него с аппетитом; что касается до Арины Алексеевны, она не могла проглотить ни одного куска, вышла на крыльцо и стала озираться во все стороны.
Пробило четыре часа. В это время город начинает стихать в ожидании великого праздника. Улицы пустеют. По тротуарам не видать уже прохожего, несущего торопливо в узелке кулич или пасху. Каждый житель Москвы успел вернуться домой, и не покинет своего крова до той минуты, когда раздастся первый удар кремлевского колокола. В этом спокойствии есть что-то торжественное, и вместе с тем оно веселит душу, радостное чувство сообщается всем и сближает всех. Оно провожает в церковь нищего, который станет рядом с вельможей и поцелует его как брата во имя воскресения Христова.
В первый раз, с тех пор как она помнила себя, Арина Алексеевна встречала великий праздник под таким горестным впечатлением. Все ее чувства были смущены отсутствием Миши. Долго стояла она на крыльце; мимо проехал шагом извозчик в пустых санях, птички пели, подпрыгивая на соседних заборах… Тоска овладела ею, она вернулась в комнату и села, сложив руки на коленях. Эта женщина, которая так неутомимо и бодро молилась, когда ее старший сын был под Севастополем, вдруг упала духом. Расстроенное воображение ей представляло Мишу в страшной опасности. Молитва замирала на ее губах.
VI.
Юродивый Афоня долго следил глазами за Мишей и за его спутником. Когда он их потерял из виду, его внимание обратилось на птичек. Они уже успели слететься около него и чирикали в ожидании крошек хлеба. Юродивый вынул из своего мешочка остаток черствого калача и расщипал его до последней крохи, в несколько минут все было поглощено.
– Христос воскрес, птички! Завтра он вам еще хлебца пришлет, – сказал Афоня, вставая, и побрел к Москве-реке.
У самого Каменного моста стоит часовня: Афоня сел у ее входа. Он кого-то ждал и долго посматривал вдаль; наконец, показался на Каменном мосту хромой нищий. Афоня кивнул ему головой, вынул из мешочка кусок сайки и ломоть черного хлеба и подал хромому, который перекрестился и принялся есть.
– Грехи они взяли на душу в такой великий день, Афоня, – сказал он. – Невинного в часть потащили.
– Какого невинного? – спросил Афоня.
– А Мишу-то твоего. Я сам видел; у забора сидел. Шли они оба. Вот-то (лицо у него шельмовское) как выхватит у того сумку с деньгами, да крикнет: «Городовой! Он меня обокрал!». Так сейчас да бедного-то малого схватили и потащили.
Безногий, как видите, говорил неясно, да вдобавок шамшил, но Афоня все понял, сделал два-три вопроса о наружности вора, и узнал по описанию того человека, который ему так сильно не полюбился.
В то время мы еще были при старом судопроизводстве. Всякое дело могло принять оборот опасный для невинного, который попадал в руки квартального. Мишу могли продержать до бесконечности в тюрьме. Свидетели, которые желали бы сказать слово в его оправдание, боялись полиции, потому что полиция могла захватить и их свои сети. Безногий нищий это знал, и не решился объявить, что в его глазах Миша был жертвой дерзкого плутовства.
Юродивый встал вдруг и ушел скорыми шагами за Каменный мост. Он остановился у ворот дома князя Бланкова и сказал попавшейся ему навстречу кухарке:
– Голубушка! А голубушка! Мне Анисью Федоровну нужно повидать. Где Анисья?
– Пойдем, пойдем, сейчас тебя проведу к ней, – отозвалась кухарка.
Анисья Федоровна только что прилегла, чтоб отдохнуть до заутрени, но как скоро ей доложили об юродивом, она встала и позвала его к себе.
– Анисьюшка, – сказал он, кланяясь ей в ноги, – не откажи! Спаси невинного. Беги к своей княгине, и вот так же, если нужно, поклонись ей в ноги.
– Что такое, Афоня? Что ты, Божий человек? – спрашивала Анисья Федоровна.
– Не греши и не вводи во искушение, Анисьюшка. Не я один Божий человек; все мы Божии; а вот есть и злодеи… те не Божии – те позабыли Бога. Слушай!
И Афоня рассказал о Мишином приключении. Рассказ подтверждался намерением бедного малого угостить чаем незнакомого человека; и Анисья Федоровна, которая была добрая женщина и любила Арину Алексеевну и ее детей, приняла к сердцу их горе. Кроме того, в ее характере была черта, общая всякому неиспорченному русскому человеку, а именно: готовность заступиться за притесненного брата.
– Экое горе! Экое горе-то какое! – повторяла она. – Надо будет княгине доложить; не бойся, мы уладим это дело. Князь за квартальным пошлет.
– Так, так, Анисьюшка. Иной человек Божьего слова не боится, а княжеского боится.
– Доложу, как только княгиня проснется. Она сегодня моя голубушка уж так расстроена! Мы и рады, что започивала. А князь занят; его теперь беспокоить нельзя. Подожди, батюшка, подожди… Княгиня скоро проснется.
Афоня присел на сундук и стал читать вполголоса молитву; Анисья глядела на него изредка, крестилась и принимала как особенную милость Божию присутствие у ней юродивого в такой день. Наконец, раздался тонкий звонок, и Анисья Федоровна, вслед за горничной, вошла в спальню княгини.
– Ваше сиятельство… – начала она тихо.
Княгиня смотрела еще грустнее, нежели утром. Она пыталась напрасно заснуть, и голова у ней разболелась от слез.
– Что такое? – спросила она с оттенком нетерпения.
Но Анисья Федоровна знала ее и рассказала, не робея, о приключении Миши и об участии, которое принимал в нем Божий человек. Она прибавила, что если только князь прикажет квартальному явиться к себе и замолвит слово за Мишу, то дело, без сомнения, уладится. Словом, в руках княгини была судьба целого семейства, по убеждению Анисьи Федоровны, которая не преминула сказать несколько слов о благочестивой жизни Арины Алексеевны. Княгиня слушала ее со вниманием, повторяя:
– Какое беззаконие! Бедная мать! Бедный мальчик!
Она спустила ноги с кушетки и, забыв о головной боли, пошла в кабинет мужа.
Князь докуривал сигару. Ему было лет сорок, и, несмотря на благородную красоту лица, его можно было принять за отца скорей, нежели за мужа хорошенькой княгини. Пряди русых волос были беспорядочно разбросаны по лбу; сухие и правильные черты лица носили отпечаток строгой жизни. Ловко сидел на нем черный военный мундир; вся его наружность внушала невольное уважение.
– Серж! Друг мой! – начала княгиня, бросаясь к нему. – Надо устроить доброе дело, надо это устроить во чтобы то ни стало!
Князь глядел на нее, обрадованный ее внезапным оживлением.
Что случилось? Давно ли она вышла из его кабинета больная, убитая горем?
– Деньги, что ль, нужны? Бери, сколько хочешь, – сказал князь, готовый заранее согласиться на все.
– Нет, не деньги!.. Вот в чем дело.
Князь выслушал, позвонил и послал в часть.
Долго не являлся квартальный. Пока его отыскивали, княгиня все более и более оживлялась. Ее воображению представлялось беспокойство, отчаяние Арины Алексеевны и радость ее при свидании с сыном, и этой радости они будут обязаны ей. Княгиня дорого бы дала, чтоб быть свидетельницей их свидания, слышать, как будут благословлять ее имя.
– Ну что же не идет квартальный? – спрашивала она, то и дело поглядывая в окно и думая, что каждая минута тянется бесконечно для бедной матери.
Пробило десять часов, и княгиня собиралась уже послать к Арине Алексеевне, чтоб ее успокоить и убедить, что сын ее жив и невредим, когда неуклюжая фигура квартального показалась в дверях. Он знал, зачем князь его потребовал, и, желая заявить перед ним свое усердие, привел с собой Мишу.
Дело, как и следовало ожидать, устроилось с первых слов. Квартальный извинился за свою опрометчивость и попробовал оправдать себя перед его сиятельством, говоря, что полиция отыскивает уже давно мошенника по имени Лебедева. Он конфузился и запинался, сказал, что Фёдора спровадит в тюрьму, а бумажник с деньгами возвратит Мише.
– Довольно, – строго перебил князь. – Советую вам не задерживать в другой раз честного человека на основании его имени.
Миша кланялся, благодарил, заплакал от радости. Александра Ивановна смотрела на него… и улыбалась к Анисье Федоровне.
– Где же юродивый? – спросила она. – Мне бы хотелось его видеть. Пойдем в твою комнату.
Юродивый стоял, прислонясь спиной к стене и потупя взор. Он был утомлен, изнурен усталостью и постом. Заслышав шелест шелкового платья княгини, он поднял на нее свои светлые глаза.
– Помолись за меня, Афоня, – промолвила смущенным голосом молодая женщина. – Мне Бог послал большое горе.
– Зато и радость пошлет, – промолвил юродивый. – Одна птичка к нему от тебя улетела, а другая от него к тебе прилетит…
Сердце ее забилось от радости, и на ресницах блеснула слеза.
– И младенцу-то твоему теперь праздник, – заговорил опять юродивый. – А ты его чаще такими праздниками радуй… Не надо! Мне не надо! Другим подай, – продолжал он, удаляя руку княгини, которая хотела дать ему денег.
– Он денег не берет, – сказала Анисья Федоровна. – А вот мы ему сумку набили хлебом.
Сумка уже висела на плечах Афони. Он низко поклонился и вышел.
VII.
Заглянем теперь на Донскую улицу. Сальная свеча тускло освещала комнату, где Арина Алексеевна, с распухшими от слез глазами, сидела неподвижно, и еще не одетая к заутрене. Даша уже нарядилась в белое платье, но сердце ее обрывалось: она страдала за брата и за мать. Работница заглядывала в комнату, останавливалась, скрестив руки, в дверях, или снимала нагар со свечи, и со вздохом, тихими шагами, уходила в кухню.
Арина Алексеевна встала как будто бессознательно. Даша сняла с нее поспешно будничное платье и заменила его праздничным, пригладила ее волосы и надела на них чепец.
Улицы уже освещались плошками, и все жители города были на ногах. По тротуарам мелькали тени сгорбленных стариков. Они поплелись заранее в церковь, чтобы занять уютное местечко.
– Пора и нам! – промолвила Арина Алексеевна.
Вслед за этим словом громкий крик вырвался из ее груди. Дверь шумно распахнулась, и на пороге показался Миша. Он бросился на шею матери, обезумевшей от счастья. Первые его слова были заглушены восклицаниями Даши и работницы, но они – замолкли вдруг…
Раздался первый удар колокола. Все перекрестились.
– Маменька, – сказал Миша, – княгиня приказала с вами похристосоваться. Христос воскрес, родная!
Он подал матери деревянное, выкрашенное в красную краску яйцо, и открыл его. В нем лежала сторублевая бумажка.
Ольга Н. (С.В. Энгельгардт)
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
