Оставаться в Москве я уже не мог, мне снились мама и сестра, меня звала родная земля. И я сорвался, наплевав на карантин и войну, помчался на перекладных, лишь бы повидаться с ними.
...Зима в Дебальцево нынче выдалась кислая. Вместо снежной вьюги буйствовали дожди. Речки наполнились, того и гляди, выйдут из берегов. Серо, мокро и зябко, разве что птицы под стрехами шумят в тон быстро бегущей по дорогам воде, но и в их песнях нет привычной с детства радости.
– Живем ожиданием Рождества,– замечает отец Георгий, – а взамен нескончаемая осень.
Сколько-то идем молча, хлюпаем по лужам ботинками. Перемахнули по мостку балку и дальше, напрямик, обходя кордоны, с горы в сторону дымовых труб Мироновской электростанции.
– И то правда, – снова заговорил он, – хорошая была осень… Яблок и груш большой урожай,орехов и рябины... Тепло держалось длительно. Грибов было много, собирали еще и в декабре. Старухи говорили, что к лютой зиме, а оно вона как вышло – лиет и лиет...
За городским кладбищем свернули к Скилевой, и далее шли через поле, проселками, по овражкам, вглядываясь в туманную призрачность, с надеждой не пропустить Первую Звезду.
– Забредал я по осени, – гомонил отец Георгий, – на вашу усадьбу, вспоминал тебя в её заброшенности… Костерок запалил, картошки испёк. Долго смотрел на одинокую коровку с подтелком на берегу речки, где прежде ходили стада.Климат, как и мы, крепко изменился, накопилась усталость и у него, и у нас. Только грязь неизменна да шум дождя…
Дождь действительно не унимался, лил и лил. Влажность пробирала до костей, но мы твердо держались избранного пути. За Скилевой свернули прямиком под гору, в сторону церкви великомученика Димитрия Солунского. Отец Георгий периодически вспыхивал, начинал что-то рассказывать:
– Прежней весной дождей не было, земля иссохла, поля чертополохом поросли, а никто уже не тревожился, некому беспокоится, сошел с земли наш народ, слился без воды… Вот разве что тебя нелегкая принесла, нервозно знаешь... – говорил и опять затихал.
За последние годы отец Георгий крепко сдал. Война его затюкала, обломила крылья, спутала ноги, а был орел, парил высоко, настырный труженик, поднимал из ничего церковь великомученика Димитрия среди, на тот момент, безбожного люда, и казалось ему, что строится новый мир на века, ан нет…
– Веришь, – говорил отец Георгий, – стал бояться. Сначала не боялся, потом как-то само собой стало получаться. Одни сказали – на Пасху расстреляют, а потом и свои – на Рождество поволтузили, да и архиерей уже трижды крест снимал… Я тут, а матушка с детями там, за Скилевой…
Но мы шли. Дождь делал свое дело, смывал с нас тревогу.
***
До Первой Звезды оставалось меньше часа. В церкви ударили в колокол – призывая прихожан на праздничное Всенощное бдение. Обходя задами церковную ограду, мы по-мальчишески перемахнули через кладбищенский забор. Никто, понятное дело, в Сочельник по старому заброшенному погосту не болтался. Опасности мы никакой не чувствовали. Отец Георгий вынул из-за пазухи Требник:
– Вот дожили, – говорил он, раздувая кадило, – даже литию на могиле втайне служим… Ты ж только никому, – вдруг вздрогнул батюшка, замахав кадилом, и дальше, будто ничего не сказал прежде, во весь голос, своим обычным басом повел: – Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас...
Я слушал его, неотрывно цепляясь щенячьим взором за каменный крест над могилой мамы и сестры, нашептывая за батюшкой молитвы, слова из 90-го Псалма:
«…Яко ангелом Своим заповесть о тебе, сохранититя во всех путех твоих. На руках возмуття, да не когда преткнеши о камень ногу твою. На аспида и василиска наступиши, и попереши льва и змия. Яко на Мя упова, и избавлю и; покрыю и, яко позна имя Мое. Воззовет ко Мне, и услышу его; с ним есмь в скорби, изму его, и прославлю его; долготою дний исполню его, и явлю ему спасение Мое»…
Отец Георгий служил вдохновенно. И только на: «Во блаженном успении вечный покой подаждь, Господи, усопшим рабам Твоим, и сотвори им вечную память…» – я обратил внимание, что свеча моя догорает, а с ней уходит и терзавшая меня печаль. Дождь на время притих, и в черном небе загорелась Первая Звезда...
По окончанию молебна, батюшка, пакуя в карман кадило, сказал:
– Вот и слава Богу, свиделись, преодолели недоступность. С Рождеством Христовым, – не обозначая адресата своего обращения.– Хорошее дело сделано. Так легко и радостно.Может и меня кто-то помянет добром.
Потом отец Георгий продолжительно посмотрел на мамин каменный крест, перекрестился:
– Вы уж простите, – сказал. – Зря я так расчувствовался... – вздохнул глубоко, – Оставайтесь с Богом, а нам поспешать надо к Рождественской литургии, в город, поспеть… Слаб человек на земле, – сказал и смолк.
***
Мы быстро-быстро минули кладбищенскую ограду, перекрестились на церковь великомученика Димитрия Солунского, промчали вдоль нашей усадьбы, даже не заглянув внутрь двора, а дальше огородами, балками, берегами, разбитым войною шляхом, как на воздусях, летели навстречь Рождеству Христову.
Над полями сияла Звезда Младенца.
Сергей Котькало
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
