Случается иной раз, что особые дни православного церковного календаря совпадают с особо значимыми днями – вехами нашей истории, и совпадения эти побуждают ум, хотя бы в той малой мере, на какую он способен, к духовному их осмыслению.
Известно, что день начала Великой Отечественной войны пришелся на праздник Всех святых, в земле Российской просиявших. И внимательной христианской душе, для которой пустых совпадений не бывает, открыто, что в тот день сонм Русских святых призвал народ очнуться от атеистического дурмана и дал обетование не оставить земное воинство без поддержки Небесных сил.
И разве не промыслительно, что светлое пасхальное радование всегда углубляет и высветляет праздничную печаль Дня Победы. А помнится, не так давно Троицкая родительская суббота выпала на двадцать второе июня и нежной зеленью березовых веток и сугубыми заупокойными молитвами освятила скорбную дату начала Великой Отечественной войны…
Совпадения эти неложно удостоверяют нас в том, что у Христа Безсмертного Царя сочтены поименно и находят покой все, кто честно сложил душу за святое дело – защиту православного Отечества, неважно, какая была – богоборческая или нет – в нем тогда власть. Ведь не инициаторов разрушения Храма Христа Спасителя защищали. И не тех христопродавцев, кто «разъяснял темным массам» идеологическую необходимость глумления над святыми мощами угодников Божиих. И не тех иуд, по чьим богопротивным проектам городились архитектурные монстры, истуканы-памятники убийцам и палачам да места «культурных» увеселений и гуляний с танцплощадками – на основании уничтоженных храмов, в оскверненных и разоренных монастырях, на сметенных вековых погостах…
Защищали не их. Защищали – испытав тот духовный подъем, какой бывает лишь перед лицом страшных потрясений, излечивающих от исторического и национального беспамятства и не оставляющих в душе места безверию, – благословленную Богом святую русскую землю, которая досталась от предков и которая временно именовалась тогда аббревиатурными литерами.
Но ведь несколько поколений в несчастном для России двадцатом веке полностью утратили православное мироощущение и православное самосознание, что в былые века всегда поддерживало человеческую душу в крестном движении к горнему, побуждая ее не увязать в страстях и похотях и преодолевать свое ветхое и падшее естество.
С годами все чаще вспоминаются рассказы самых близких об их далеком детстве, о совсем другой жизни, что была у них тогда, о храмах с высокими папертями, с колокольнями, возносящимися ввысь с крутых волжских берегов, с богатейщим внутренним убранством, благодаря щедрым купеческим вкладам, – с иконами, одетыми в золотые и серебряные басменные, с драгоценными камнями ризы, которые переливались и сияли чудным светом даже от одной-единственной зажженной лампадки. А уж когда зажигали паникадила, то вся церковь представала взору горящей и несгорающей – неопалимой купиной…
Но те храмы поразрушили, повзрывали, поразграбили, чтобы не отвлекали они народ от классовой борьбы и построения земного казарменного рая. Да и очень, известное дело, корежило и корчило христопродавцев от колокольного звона да от золотых куполов с крестами, не говоря уж о ладане. И в каких сейфах заокеанских банков осели все эти украденные у нас православные русские сокровища?..
Но об этом ли печалиться нам сегодня более, чем о душе своей? Ведь всякое земное богатство, даже смиренно приносимое вековым благочестием как жертва Богу, постигнет участь всего тленного и временного в страшный, известный лишь Отцу Небесному час.
Печалиться надо о состоянии душ.
Выросли воспитанные в оптимистической бездуховности, в жизнерадостно-физкультурном и ликующе-мажорном безбожии миллионы людей, ни разу не испытавших благодатного действия родительской молитвы о чадах. Да что там родительской. Давным-давно стало взрослым то поколение, у которого бабки прожили жизнь, лба сплошь и рядом ни разу не перекрестив. И детей зачинали они в неурочные сроки постов, и смертно согрешали, не задумываясь об этом, и отходили в сень смертную без покаяния и священника, наученные не верить поповским сказкам о загробной жизни, воздушных мытарствах и геенне огненной…
В духовной сфере их обобрали пострашнее, чем в материальной, отняв у этих бабок православные русские святыни и навязав им антиправославные нерусские фетиши. А те все это приняли, с легкостью купившись на посулы земного рая. Их приучали, а они приучились равнодушно попирать то, что для их предков было свято.
Атмосфера полного безмыслия о Боге, бездумья о душе, о вере, что была характерна для недавних, оставшихся в памяти многих как благополучные – без войны и голода – лет, предопределила и приуготовила разгул посткоммунистической либеральной бесовщины с ее поощрением всего запретного.
Кто-то из оптинских старцев говорил, что история раскрывает нам нравственные уроки, которые Бог преподает всей вселенной.
Теперь ахают, что, вот, был, скажем, детский парк, а вчера неведомо кто его приобрел и сегодня уже строит там особняк. Но почему-то не задают себе вопрос, не тот ли это парк, который был разбит на месте снесенного небольшого кладбища с церковкой. Там, и только там, христопродавцам надо было устроить гульбище с аттракционами, где много лет подряд резвилось не одно подраставшее без Бога поколение, сидели на скамейках парочки, распивали на троих объединенные жаждой случайные прохожие, – и все это на православных русских костях. И кто подсчитает, сколько было поругано и разорено по России погостов и кладбищ с единственной целью: вытравить, как и веру, любовь к отеческим гробам.
Теперь стонут: внук гибнет от наркотиков, дочь пятидесяти с лишним лет вдруг стала помрачившейся умом сектанткой, малолетняя правнучка требует покупать ей детский порнографический журнал. А какой же силой могут их защитить от назойливо рекламируемого срама, от агрессивно насаждаемого порока те старые люди, которые свыклись с идеологическими шорами, которые полагают, что зло, превосходящее всякие человеческие возможности, можно одолеть политическими методами… Те старики, испытывающие сейчас тоску не по утраченному ими духовному богатству предков, а по привычным для них фетишам, да еще по колбасе «за два сорок», которую, кстати сказать, ели, не разбирая, Страстная идет или Сочельник наступил…
В каком православном благочестии могут наставить они внуков и правнуков, когда их, комсомолок и комсомольцев, в свободное от работы на стройках пятилеток время развлекало и учило – слащавому «жизнелюбию» без Бога и низкопробной «задушевности» без Церкви – пошлое племя одесских паяцев от агитпропа: юмористов-остряков, безголосых певцов, разбитных джазистов, которые расползлись по всей Руси, насаждая в массах одобренную большевистским сатанизмом «культуру». Задолго до злосмрадной нынешней, по духу – той же самой, только технически более оснащенной.
Сами понятия благочестия, праведности, подвижничества, святости, которые все же сохранялись в русском обществе вопреки его зараженности либеральной чумой, изгнаны были вовсе из лексикона последующих, советских поколений. А Церковь, которую не удалось окончательно уничтожить до войны и духовное и материальное участие которой в Победе переоценить невозможно, была безбожной властью поставлена, особенно, начиная с 60-х годов, на службу, так сказать, гуманизму.
И кто скажет, при каком режиме мы не знали «деспотизма либералов», по меткому выражению Лескова?..
Церковь была обязана – и это при поруганных храмах и монастырях, пребывавших в мерзости запустения, – отдавать миллионные суммы, которые складывались большей частью из вдовьих и старушечьих денег, в Комитет защиты мира. А если полистать «Журнал Московской Патриархии» за тот период, может сложиться впечатление, что у Церкви Христовой нет и быть не может задачи важнее, чем неутомимая борьба на разных симпозиумах и конференциях «за мир, демократию и социальный прогресс».
Один только этот, навязший в ушах лозунг-заклинание, да еще «звучащий гордо» демагогический девиз-рефрен брежневских лет: «Все во имя человека, для блага человека» (это со всей-то его душевной требухой!), – подтверждают простую мысль, для сознания многих, однако, непосильную.
В недавнюю эпоху официозного идолопоклонства и диаматного и истматного человекобожия, а также, заметим, сроков за «религиозную пропаганду», мы находились в нравственном отношении куда ближе к западной демократии с ее гуманизированным идолобесием, основанным на пестовании ветхого, падшего человека, чем сейчас, когда вселяет надежду, пусть и малую, поляризация сил, духовное размежевание в обществе, осмысленное противостояние антиправославным силам, в какие бы личины те ни рядились.
Мир не может вместить максимализма христианства, ибо чрево всегда хочет командовать душой, и даже если Бога не отвергает, то полагает, что Он существует для устроения его, чрева, сытого благополучия. И нет поэтому никакой принципиальной разницы между двумя разновидностями хилиастической ереси, двумя способами устроения земного рая с их душепагубными миражами, с их главным фетишем – человеком не преображенным, грехолюбивым, душа которого сроднилась с утробой и которому нет дела до Евангельского благовестия, до того нетленного богатства, какое дарует личности жизнь во Христе.
Когда-то Василий Белов написал в романе «Все впереди», что видит дьявола повсюду. Правду сказал писатель. Но над этим долго насмехалась тогдашняя либеральная критика, призванная отцом лжи и гуманизма доказывать, что его не существует вовсе.
А существует лишь человек, что звучит гордо. Так утверждал один большой человеколюбец и инженер человеческих душ, и так внушалось тем, кто за скудный паек мостил широкую дорогу в «светлое будущее», презрев в большинстве своем узкий путь к духовным родникам веры. В то же время с другого берега неслось, нарастая, откровение другого небезызвестного человеколюбца-сатаниста, который развил эту мысль до логического конца, возвестив миру, что нет бога, кроме человека, что, конечно, щекотало нервы пресыщенному буржуа, которому хотелось чего-то остренького, сатанического, способного взбодрить дряхлеющую в довольстве душу.
Но хилиастическая ересь в любой своей разновидности не столько фетишизирует, сколько стремится унифицировать, свести к общему знаменателю человека не преображенного, ветхого, падшего, но который не лишен, однако, искры Божией и национальных корней. Иначе как построить мир «без Россий, без Латвий». Да сам Маяковский, нагоняющий унылыми сценами иллюзорно-фальшивого, бутафорского «светлого будущего» беспробудную тоску на всякую живую душу, не сказал бы внятно, в каком именно обезбоженном и обезличенном «человечьем общежитьи» так уж хотелось ему, бедному, жить, – в казарменно-троцкистском с его рабством «трудармий», в коммуно-интернациональном, в либерально-космополитическом, в тотально-кочевом, по бредням Жака Аттали, или в глобалистском, который, как угрожающая всякой живой жизни глыба, уже навис над всем миром.
Да чем, скажите, отличается потрясавший как-то на Пасху, словно булыжником, огромным красным яйцом с изображенными на нем серпом и молотом известный своей несгибаемостью интернационалист-борец «за народное счастье», что-то там говоривший про «нашу гуманистическую церковь», которая «любит человека труда», – от какого-нибудь либерала-космополита, убежденного экумениста-модерниста, озабоченного гуманизацией христианства и демократизацией Церкви, но не способного расслышать разрывы начиненных ураном натовских бомб и разглядеть руины, в которые превращены древние косовские монастыри и храмы.
И тому, и другому революционному типу нужно гуманистическое братство «общечеловеков», не знающих Бога истинного и не помнящих родства. И тому, и другому нудно и скучно, непонятно и тягостно в лоне исторической православной Церкви, которая верна Священному Писанию, учению Святых Отцов и Преданию.
Однако каждый из них, ведомый своим хилиастическим миражом, готов паразитировать на Церкви, предъявляя ей требования политического прагматизма, отводя ей чисто утилитарную роль духовного обслуживания режима. И в ней хотели бы они – не очищать грешную свою душу, не смиренно постигать азы православной аскетики, но подстраивать все под понятия своего падшего разума – идеологически зашоренного умишка, не вмещающего ни крупицы таинственной полноты церковной жизни. Да для таких и пост-то всегда будет не ко времени, и уставы церковные – как кандалы. Что для них завет игумена Синайской горы, указавшего нам на лествицу, ведущую в обители небесные: «Восходите, братия, восходите усердно, полагая восхождения в сердце»…
И сколь бы ни было условным и обманчивым противостояние этих интернационало-космополитов, не прекращаются никогда попытки разодрать Церковь как нешвенный Христов хитон.
А посередине между этими мнимыми полюсами простирается необозримое болото тусклого интеллигентского пустословия о «духовности» и умствований о вере, которыми подменяется каждодневная жизнь по Евангелию.
Впрочем, уже полтора века минуло с тех пор, как наш выдающийся духовный писатель – святитель Игнатий (Брянчанинов) заметил, что христианский дух удаляется «из среды человеков». Но и в наши времена все более и более ожесточенной апостасии сила Господня пребывает с теми, кто впереди любой экономической выгоды и практической житейской пользы ставит возделывание ума и души словом Божиим, церковными таинствами, творениями Святых Отцов, то есть ищет, прежде всего, Царства Божия и правды его, как и заповедано в Евангелии миру до скончания века.
Как это ни парадоксально, но сложилось впечатление, что более всего об утраченном давильном прессе прежней партсистемы жалеют иные из постаревших «шестидесятников», провозгласивших в свое время «оттепель» (хотя, к слову сказать, для русского человека морозец всегда лучше слякоти) и ни разу коллективно не возвысивших свой голос против хрущевских гонений на Церковь.
Зато среди них было немало таких, кто десятилетиями писал наветы в жанре статей и доносы в форме рецензий на русских писателей-патриотов, заходясь в ненависти к «патриархальщине», к «идеализации старины». Это среди них находились те, кто, не уставая стенать об ужасах сталинских репрессий, считал благом для России кровавый революционный террор, чудовищное убийство Государя Николая II со всей его семьей, ныне – святых страстотерпцев, антицерковное беснование, расказачивание, раскулачивание и сожалел с цинизмом, не знающим границ, что, мол, плохо поддался революционной обработке человеческий материал, достойный лишь сатирического осмеяния.
Особенно в холуйском обслуживании идеологического маразма преуспевали разного рода критики-фарисеи и литературоведы-саддукеи, которые на закате развитого социализма неутомимо сочиняли никем не читаемые опусы про советскую многонациональную литературу с ее «жизнеутверждающим пафосом». Весьма ловкие в достижении житейского успеха и мирского прибытка, они рядились тогда в глухой казенный мундир правоверных марксистов, требуя от высокого партийного начальства беспощадно карать отступников единственно верного учения и, уж тем более, тех, кто обнаруживал тягу к православной вере.
А когда место идеологического маразма заняла всеохватная либеральная пошлость, то погрязшие в «общечеловеческих ценностях» правозащитники, они же – вчерашние поборники партийности и идейности, они же – литературные гешефтмахеры, доходно прославлявшие в поэмах и драмах мумифицированного вождя, – с резвостью изменили пролетарскому интернационализму с буржуазным космополитизмом. И вот уже сытно подкармливаемые «букерами», в пестрой личине защитников либерального разгула, хотели бы они, прикрываясь гвалтом о правах человека, окончательно задушить и затоптать все оставшееся живое русское, православное, столь ненавистное им.
Есть, действительно, в любой культуре – две культуры, но только не те, про которые нам без конца втолковывали во всех без исключения учебных заведениях. Есть, действительно, в каждой культуре – две: национальная и антинациональная, христианская и антихристова. Других же культур просто не бывает, как бы это ни было прискорбно для изворотливых умов адептов интернационально-космополитического человекобожия.
Да, хотелось бы таким, конечно, теперь, когда прежние железобетонные истины превратились в труху и стало ясно, что невозможно вернуться к официозному идолобесию, – вовлечь невоцерковленных, не воспитанных в православной традиции людей в идолобесие новое, заразить повальной заразой поклонения «мужественным славянским богам» и прочим восточным идолам, затянуть всех нас в оккультно-магическую псевдодуховность, чтобы любопытство заняло место верования, исполнения заповедей, очищения сердца, от чего еще в середине ХIХ века предостерегал святитель Филарет (Дроздов).
А еще весь остальной мир зовет нас теперь к «толерантности», терпимости, религиозному индифферентизму, как к наипервейшей добродетели «цивилизованного человека». Есть, знаете ли, просто разные мнения, а цепляться за какую-то истину – удел маргиналов.
Мир не просто вернулся к пилатовскому непониманию, что есть истина, он всеми силами стремится отторгнуть ее от себя, уже отторгнул, ибо, как писал Борис Зайцев в своем повествовании о преподобном Сергии Радонежском, «поверхность века нашего есть ненависть ко Христу, мешающему быть преступником и торгашом».
Что же остается делать нормальному русскому человеку перед лицом господствующего в мире зла? Что делать ему «на этом торжище, где гам и теснота, где здравый русский смысл примолк, как сирота» (Афанасий Фет)?..
Только просвещать душу Христовым светом. Только обретать знание, что в духовной брани – и один в поле воин. Только спешить под крепкую руку Божию. Только опытно познавать, что за Богом молитва – никогда не пропадет.
Всякий раз, когда в храме на литургии совсем маленькие детишки из воскресной школы стоят, как ангелочки, на левом клиросе и серьезно и старательно выводят: «Господи, помилуй!», – сердце наполняется верой, что Россия будет еще богатой духом православной державой, как и предсказано.
И тогда-то ясно сознаешь: лучшее, что можешь делать в любых обстоятельствах и на любом месте, – это просить у Господа ума распознавать и сил творить Его святую волю, которая совершается поверх всех бесконечно сталкивающихся знергий враждебных друг другу, разнонаправленных и разнообразно греховных человеческих воль.
Лидия Мешкова
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
