В четырёх часах ходьбы от Дамаска, по дороге на север, к морю, в Бейрут, если свернуть немного влево, по горной тропинке вверх, то на самом берегу говорливой, бегущих с Ливанских гор реки Авапы, притаившись от холодных ветров за уступами нависших скал, лицом к лежащему далеко внизу городу, раскинулся за высокою каменною стеною большой тенистый сад.
По краям самой ограды, словно зоркие часовые, всматривающиеся в даль, длинными рядами вытянулись стройные тополи. За ними стоят широковетвистые красавцы, крепыши-платаны, а дальше идут абрикосы, персики, груши, пальмы, под ногами которых кругом цветы, цветы и цветы. Канавы, отведенные от пробегающей вблизи Авапы, досыта поят сад водою и в зной освежают сухой жар воздуха.
Хорошо здесь жаркими днями бродить в тени, тихими вечерами, задумавшись, глядеть на брошенный под ногами гор Дамаск. Одно только удивительно: как это вдали от жилья, от людей, среди угрюмых и голых скал явился такой чудный и большой сад? Кругом голые серые раскалённые камни, и вдруг – свежая зелень, яркие цветы, прохлада тени, манящее в зной журчание воды. Над входом у всегда открытых дверей в ограду гостеприимная надпись:
– Усталый путник, кто бы ты ни был, войди свободно в сад: вкуси плодов, утоли жажду, отдохни в тени и укрась себя цветами на дальнейший путь.
В ограде, пред входом, прислонившись к скале, на высоком камне стояла статуя – высеченный из мрамора образ «Мудрости». Из уст её непрерывною струёю, и день, и ночь, лилась холодная родниковая хрустальная горная вода. Усталый путник невольно припадал к живительной струе и долго, жадно пил, не отрываясь. Под ногами «Мудрости» на камне крупными буками было высечено:
– Кто мудр? Тот, кто у каждого умеет научиться чему-нибудь доброму и разумному.
– Кто силён? Тот, кто способен обуздать себя и в гневе, и в страсти.
– Кто богат? Тот, кто доволен своей участью.
– Кто славен? Не тот, кто наполнил шумом своего имени хотя бы весь мир, а кто хотя бы одною искоркою увеличил и свет, и тепло жизни.
Хозяином или, как он себя называл, сторожем сада был Адраазар. Мудрый Адраазар, маг Адраазар, как говорили о нём. Давно уже, чуть ли не третий десяток лет, пришёл он сюда и поселился здесь. Сначала, правда, побыл недолго в самом Дамаске. И скоро весь город заговорил об его знаниях, мудрости, об его доброте. Приходили к нему больные, – он лечил. Приходили с горем, – он утешал. Приходили с раздорами, с обидами друг на друга, – он мирил. Молодёжь учил жить, старым советовал меньше брюзжать, больше верить в молодость, не ломать её на свой лад.
Прослышал про Адраазара правитель Дамаска и пригласил его к себе. Долго беседовал с ним о людях, о жизни, о разных странах, где был Адраазар, о порядках и законах, которые он видел, и в конце разговора сказал ему:
– Дивлюсь, Адраазар, как это в стольких странах видели тебя, столько правителей беседовали с тобою, и никто не пригласил тебя в помощники себе, не подумали использовать твою мудрость? Жалею их и рад за себя. Прошу тебя, будь моим помощником, советником и другом.
– Благодарю тебя, правитель, – ответил Адраазар, – но дивлюсь и я на тебя, дивлюсь твоему предложению. Почему ты не предложил мне также быть погонщиком твоих волов на пашне, мясником на твоих бойнях, помощником твоих пастухов при стрижке овец и баранов?
– Что общего между участием со мною в правлении, которое я предлагаю тебе, и теми низкими должностями, о которых говоришь ты? – удивился правитель.
– А какая разница? – посмотрел Адраазар в упор в глаза собеседника.
Правитель Дамаска понял смысл вопроса, опустил голову, долго молча тёр лоб, а потом снова вскинул глаза на Адраазара и спросил:
– А как же ты понимаешь власть и правление?
– Ты, господин, принимал когда-нибудь купанье в холодной, ледяной воде? – ответил на вопрос вопросом Адраазар.
– Случилось раз, когда гнался в горах за оленем.
– А в погоне за истиною ты можешь выдержать купанье в ледяной воде?
Правитель опять потёр лоб рукою и уверенно сказал:
– Могу.
– Тогда слушай, как я понимаю и власть, и правление, – медленно, слово за словом, отчеканивая, стал говорить Адраазар.
И когда он кончил свою речь, – правитель долго молчал, опять тёр лоб рукою и, поднявшись, наконец, сказал:
– По-твоему править я не согласен. Ты, Адраазар, не знаешь народа, не понимаешь жизни.
– А я по-твоему править не согласен, почему и отказался быть твоим пособником, как много раз отказывался и ранее, – с мягкою улыбкою ответил мудрец. – Наши дороги разные: твоё правление не подходит к моему пониманию мудрости, или, наоборот, моя мудрость не подходит к твоему правлению. Прощай, господин, только позволь на прощанье задать тебе ещё один вопрос. Ты и подобные тебе охотно обращаются за советами к мудрости и славят её, когда она соглашается быть служанкою их, хвалить и украшать их, но когда мудрость требует, чтобы слушались её, тогда ей говорят: «Ты не знаешь жизни, не понимаешь народа». Почему это? Почему одно и то же: то – мудрость, то – глупость! Подумай, господин.
Приходили в Дамаск к Адраазару также и вельможи, богатые купцы, матери и отцы, просили:
– Позволь нам присылать к тебе наших детей. Портится молодёжь, смеётся над богами…
– А вы сами верите в этих богов? – перебивал Адраазар.
Родители заминались:
– Да, но надо же чем-нибудь удерживать юных.
– Не ложью, не выдумками, не паутиною суеверий, – сурово внушал Адраазар. – Не страхом пред вами, не страхом пред пустым небом, не страхом пред ржавыми цепями ваших обычаев удерживайте молодёжь от дурного, а внушением им уважения к ним самим. Сознайтесь пред вашими детьми, что и вы сами, и жизнь ваша, и ваша вера, и ваши боги, и ваша правда – гнилые, и скажите им:
– Дети, будьте лучше нас, найдите правду более совершенную, устройте жизнь чище и разумнее.
Этим поискам новой правды и новой жизни вашею молодёжью, если хотите, я помогу.
Отцы оставались очень недовольны речами Адраазара и стали даже жаловаться правителю:
– Видимо, безбожник, вольнодум. Своими речами может отравить чистые умы и души молодёжи.
Правитель снова призвал к себе Адраазара:
– Я уважаю тебя, чту твою мудрость, но ты лишний у нас. Лучше уйди сам отсюда.
Адраазара уже много раз так выгоняли, приходилось ему обойти много стран, и он уже устал без цели бродить по белу свету. Сказал правителю:
– Позволь мне поселиться над Дамаском в горах.
Правитель подумал, потёр лоб и дал согласие. С тех пор Адраазар более 20-ти лет и прожил среди угрюмых скал. Сложил сам дом из камней, развёл сад и обнёс его оградою от зверей и скота, что пасся в горах. Один юноша, приходивший долго из Дамаска слушать Адраазара, поставил статую в саду.
Питался Адраазар овощами и плодами. Сад его кормил круглый год. Друзья и почитатели, приходя к «Источнику мудрости», как они прозвали родник, бьющий из статуи, приносили с собою дары, но Адраазар как вход в сад, так и дверь в дом держал всегда открытыми: кому нужно было, приходили и брали.
– Мой дом – общий стол, – говорил Адраазар. – Одни приносят на стол, подают, другие садятся за стол и едят.
Только нужно заметить, что за едою приходило людей гораздо более к Адраазару, чем за его мудростью.
В городе Адраазара считали человеком опасным, и редкие смельчаки решались ходить к нему для бесед.
***
В последние месяцы, однако, у Адраазара поселился постоянный гость, такой же, как и он сам, пришлец издалека, вечный странник, как он назвал себя, и вместе вечный изгнанник, пытливый искатель истины, Таблит.
Таблит был родом перс, сын богатого и знатного вельможи. Одарённый от природы не только редкою красотою лица и стройной, рослой фигуры, но и острым, сильным умом, быстро и глубоко схватывающим сущность и людей, и жизненных явлений, Таблит рано подметил резкую рознь между тем, что ему говорили, внушали, как высшую истину, и тем, как всё было в действительности.
Уже не говоря о том, что дома, от своих семейных и гостей, затем во дворце, где была общая школа для детей высших сановников, от наставников Таблит слышал речи о благочестии, добродетели и патриотизме, а на деле видел, что все безбожно грабили и теснили народ, без жалости губили страну и сами задыхались от смрада распущенной роскоши, он рано стал подмечать несостоятельность и самых этих «высших истин», которые сообщались ему в числе немногих других, как избранному.
Религия родины учила Таблита, что весь мир, вся жизнь людей и душа каждого человека есть творение и вместе с тем поле борьбы двух божеских сил, светлой Ормузда и тёмной Аримана. Великий и сильный бог истины, бог благости, общей любви Ормузд стремится проявить себя и свои светлые силы в счастье и справедливости людей, в радости и благополучии животных, в красоте каждой былинки, листика, в лесу, а тёмная сила Аримана стремится испортить, затемнить всё это, загадить. И вот между ними, Ариманом и Ормуздом, идёт упорная борьба, в которой, становясь то на сторону одного, то на сторону другого, участвуют и люди. Таблиту внушали:
– Противься внушениям Аримана и будь слугою Ормузда, пособником его делу.
В науке Таблита готовили к высшей премудрости, к познанию небесных светил и влияния их на жизнь людей. В чистой, безоблачной синеве небес светила дня и ночи с особою силою поражали умы людей того времени и казались живыми, таинственными, могучими существами. Все замечали, что…
…
– Узнай звезду, под которой ты родился, и ты будешь знать свою судьбу.
Таблит, жадный до знания, накинулся на изучение наук магов, но, быстро одолев основы их, острым и пытливым своим умом скоро развенчал преподаваемую ему мудрость.
– Что я за игрушка такая каких-то неведомых мне звёзд! – стал он возмущаться про себя. – Движения их, правда, премудры, но они ходят все как колёса машины: по заведённому порядку. Я же свободен: куда хочу, туда иду, – делаю, что пожелаю. Худо ли, хорошо ли я поступаю, я – хозяин моих дел и ответчик за них. Тем более жизнь народов. Какая глупость и ложь ставить судьбу миллионов людей в зависимость от отношения к ним той или другой звезды!
Свои сомнения Таблит поведал наставникам; те пришли в ужас:
– Молись Ормузду, проси очистить твой ум. Ты на краю опасности: твой юный, дерзкий ум погубит тебя.
Но молодой Таблит не остановился на магии, он дошёл и до Ормузда с Ариманом:
– А что им я за игрушка? Как два пастуха в драке тянут барана каждый к себе: один за голову, другой за хвост, так и Ормузд и Ариман тянут человека, народы, весь мир в разные стороны, по учению наших жрецов. Умно ли это учение?
Таблит стал размышлять:
– Зажгу огонь – станет тепло и светло. Потушу пламя – делается темно и холодно. Ноги когда сильные, здоровые – иду твёрдо и прямо. Ноги ослабели – и я шатаюсь, падаю на землю. Какая тут борьба Ормузда с Ариманом? Есть я и есть сила или слабость во мне. Сидит мой здравый ум твёрдо на козлах и держит крепко вожжи в руках – жизнь моя идёт прямо. Распустил я вожжи или не умел их никогда подобрать – ну, и поехало, и едет всё врозь.
Продумав так однажды на крыше отцовского двора всю ночь до рассвета, Таблит при первых лучах солнца встал и, смотря на восток, уверенно крикнул:
– Нет, Ормузд и Ариман, не вы создали меня, и не вы строите жизнь. Вы сами – создание слабого и робкого человеческого ума. Вас выдумало, сочинило суеверие людское. Вы – только лишние путы на человеческих мыслях, новый, лишний, ненужный деспот над рабами-людьми.
– Довольно, отец, – заявил Таблит, – не хочу больше ни магии, ни учении наших жрецов. Позволь мне идти самому искать истину, хочу путешествовать.
– Но как же ты пойдёшь, как ты станешь, наконец, жить, не веря ни во что: ни в науку, ни в религию? – ужасался отец.
– Ты ошибаешься, отец, – спокойно возражал Таблит. – У меня есть самая высшая и самая ценная вера – вера в себя, вера в человечество, вера в человеческий ум, в человеческое стремление к истине. Не я, отец, неверующий. Неверующие вы все. И неверующие самые страшные. Вы не верите в человека. Вы опутываете его, целые народы, всё человечество пелёнками своих выдумок и выдаёте эти выдумки за высшие и, главное, вечные истины. Вечных истин, отец, нет и быть не может. И было бы страшно, если бы истина была дана сразу полностью, потому что много ли истины сразу может постичь ум людей? Растёт человечество, растут их силы, и вместе с ними растёт понимание истины. Вечно должно быть стремление к высшей истине, а истины у каждого времени свои, временные. Ваши деды доросли до Ормузда и Аримана, до магии, мы переросли всё это, перешагнули и идём дальше. Чего же хочешь ты? Чтобы я стоял, не двигаясь, там, где вы давно уже застряли и загнили? Нет, отец, я не истину потерял и кидаю, – я отбросил в сторону проводника, который брался вести к истине, сам не зная, где эта истина. И, по-моему, лучше самому пытливо искать истину, зорко высматривая её в жизни, чем слепо идти за лживым, не знающим пути проводником.
***
Таблит оставил и дом отца, и родину; направился в сторону далёкой Индии. Прошёл много городов, изучал жизнь и язык многих народов, вникал в сущность самых различных религий и вероучений и везде видел одну ошибку: все религии, вместо того, чтобы звать к Богу, давали Бога, не говорили людям:
– Растите духовно выше и выше, становитесь прекраснее, – истина всегда впереди.
Жрецы вместо этого заявляли:
– Нам уже всё открыто, мы всё знаем, слушайте только нас, и довольно.
И стремление людей к Богу, жажда истины подменялась подчинением жрецам. Люди не выпрямлялись, а гнулись всё более, сгибались до земли, приучались только пресмыкаться, ползать, раболепно лизать чьи бы то ни было ступни ног, следы пят.
– Темнота, темнота и темнота, – стонал часто Таблит, переходя от одного народа к другому. – Люди не понимают жизни без ошейника раба, чувствуют себя потерянными и беспомощными без цепей.
Чрез несколько лет по выходе из Персии дошёл так Таблит до подошвы Гимлаев. Здесь ему хотелось побеседовать с учениками мудреца-царевича, нищего Сидхарты, прозванного потом Буддой. Много слыхал о кротости и чистоте учения этого царевича, который юным бросил царский дворец и красавицу-жену, и который впоследствии учил:
– Не делай никому никогда зла. Зла и так, без тебя и до тебя, было и есть много в людях, а добра, напротив, так мало в жизни. Не трать же твою краткую жизнь на зло, на пустяки, на суеверие службы богам словами молитв. Нет богов, есть божеская сила в каждом из нас, во всём кругом нас.
Пришёл Таблит на родину Будды и увидел, что его, учившего о безумии веры в каких-то выдуманных богов, самого объявили богом, понаделали его золотых статуй, изображений, понастроили руками голодного населения роскошных храмов и всё своё благочестие полагают в службах здесь, в жертвах жрецам Будды.
Пробовал было Таблит вразумлять тёмные массы народов, говорил им о цепях и путах не только на руках, но и на уме, и на душе, – население волновалось. Тащило мудреца к властям, винило в безбожии, в богохулении, в развращении умов. Таблита, случалось, били, сажали в тюрьмы, чаще высылали из страны.
Таблит прошёл так Индию, Китай, вернулся назад в Персию, прошёл чрез неё в Сирию и собирался идти к морю, чтобы плыть в Грецию и Рим.
– Глина, сырая глина, – говорил Таблит, став из юноши уже измождённым стариком. – Много её мяли и мнут, но мало ещё, видимо, обожгли: не держит человечество мудрости в себе. Что ж, пусть его сильнее ещё обожгут, а мы, искатели истины, пока будем готовить на будущее терпкое вино мудрости.
Проходя через Дамаск, Таблит услышал здесь про Адраазара, зашёл к нему, и когда в беседе поведал, что думает плыть в Грецию и потом далее в Рим, то Адраазар стал оставлять Таблита у себя:
– Наше знакомство не должно быть мимолётною встречею. Такие встречи бывают раз в жизни, а к тому же я жду дорогого гостя как раз из Греции и Рима. Мудрый юноша, Тиглак, эфиоп, уроженец далёкого Египта, усвоив мудрость Александрии, несколько лет прожил в Риме, Коринфе и Афинах. Теперь прислал мне весть, что хочет навестить меня. Оставайся, сплетём мудрость всех концов мира в одно.
Таблит остался.
***
Тиглак был родом негр, дальний потомок когда-то царствовавшей в Египте эфиопской династии. С веками род Тиглака удалился снова в Эфиопию, но члены былой династии, молодёжь, время от времени приезжали в Египет и здесь воспитывались среди александрийской знати. Провёл в Александрии свои юношеские годы и Тиглак. Своими дарованиями он затмевал всех ровесников, был гордостью своих учёных наставников и сделался даже любимцем главного жреца. Ему прочили блестящую судьбу, ожидая только одного: чтобы пылкий характером Тиглак скорее успокоился, приобрёл должную зрелость. Пока же Тиглак временами немало тревожил учителей.
Посвящённый в тайны жреческой мудрости, Тиглак не мог не заметить, что жрецы и высшие правители Египта вели какую-то двойную игру. Народу проповедывали самое грубое идолопоклонство, внушали поклонение крокодилам, кошкам, змеям, обезьянам, а сами презирали чернь за это. В своих кругах подымались до вершин научных знаний, а рабочее население страны намеренно держали в невежестве.
– Зачем это? Почему? – спрашивал Тиглак своих учителей. – У народа даже своё письмо особое, чтобы они не могли читать научных трудов жреческой мудрости. Что за тайна? Мудрость прячут от народа.
– Но они не способны понять того, что знаем и изучаем мы, – отвечали ему жрецы. – Ты не знаешь черни, это – двуногий скот. Ему достаточно скотской религии и скотской учёбы.
Тиглак не соглашался с такими отзывами о миллионах трудового, рабочего населения. Он чаще и чаще заговаривал, беседовал с рабочими, матросами, земледельцами, рыбаками и видел, что все они большею частью забиты, обезличены, но что во многих из них есть и жажда знания, и потребность высшей правды, и неудовлетворённость своею горькою долею. Он снова и снова говорил жрецам о народе, но жрецы только пугали Тиглака:
– Пробудить если сознание в народе – он сметёт всех нас с лица земли, разрушит всю нашу культуру, что создавали гении веками.
И понял тогда Тиглак, что отсюда народу не дождаться света, что нужен учитель, который родился бы среди низов народных, внушил бы им веру в себя, уважение к себе и дал бы апостолов правды из пахарей и рыбаков.
– Это – не мудрость, а обкрадывание народа, – решил про себя Тиглак. – Мы берём от народа его труды, его свободу, прячем от него ещё и самую истину. От него всё, и ему ничего! Не хочу такой мудрости.
Тиглак заинтересовался еврейством. Евреев в Александрии было более ста тысяч. Они ворочали большими капиталами, гордились своим образованием и даже перевели Библию на греческий язык для ознакомления с нею чужеземцев.
Тиглак стал ходить к раввинам, прочёл внимательно на греческом языке Библию и многим был увлечён. Но когда стал изучать еврейство ближе, то был даже раздражён сложностью и мелочностью обрядов, обилием всякого рода предписаний.
– Странное дело, – возмущался Тиглак, – люди говорят, что им нужна истина, а сами городят её таким частоколом своих выдумок, так накрутят на неё разной паутины, что до истины и не доберёшься. Люди хотят видеть Бога, а раввины топорщатся вперёд, лезут всем в глаза и кричат:
– Смотрите на нас, смотрите на нас!
Везде жрецы заслоняют собою Бога.
Решил Тиглак ехать в Рим и в Грецию, послушать тамошних поэтов, философов, устроителей жизни народов. Пробыл, переезжая из города в город, несколько лет, и, ещё более неудовлетворённый, собрался ехать в Персию, Индию и далее, в древний Китай. Ему в Греции часто и много говорили о мудрости Адраазара в Дамаске. Тиглак и упредил его, что хочет быть у него.
Вместе с письмом Тиглака к Адраазару прибыл Таблит. Адраазар и подумал про себя:
– Один – из Персии, Индии и Китая за мудростью в Грецию и Рим; другой – из Греции и Рима – в Индию и Китай. Пусть встретятся у меня.
Все трое, наконец, и встретились.
– Ну, что в великом Риме и в прекрасной Элладе? – спрашивали Тиглака Адраазар и Таблит.
– Что? – покачал головою Тиглак и с горькой улыбкой добавил:
– Люди белые, а жизнь чёрная, во дворцах утончённые поэты, глубокомысленные философы и опьяняющие красноречием ораторы, а миллионы народа гниют в рабстве, в скотском огрубении. Люди смакуют изящество стиха, красоту отдельного выражения и наслаждаются картинами взаимных гладиаторских убийств в цирке. Обращены в навоз сотни миллионов людей, чтобы наверху вырастить сад отравленных, больных цветов. Не знаю, то страшнее, кто более жалки: рабы или поработители. Оставленные в невежестве или утончённо просвещённые.
– Что же делать? Куда идти? Где искать выхода? – вырвалось у слушавших.
– Надо дать правду всему миру, всем народам, каждому последнему рабу, – сказал Тиглак.
– Какую правду и как её дать? – спросили снова старики молодого Тиглака и рассказали ему, как пробовали было они говорить народам, и что из того вышло.
– Нет, должно быть, так было и так останется.
– А слышали вы о верованиях евреев, что придёт Мессия – учитель и спаситель всех обремененных и бесправных?
– Слышали и читали в священных книгах евреев.
– Так, знаете, говорят, будто Мессия этот уже родился. Когда я в Бейруте сошёл с корабля, в городе я слышал какие-то глухие и путаные рассказы, что где-то в Иудее, в маленьком городке, недавно уже родился жданный избавитель труждающихся и обремененных, и что к нему приходили какие-то мудрецы издалека на поклонение. Что, если бы нам также повидать рожденного, узнать подробнее!
– Для чего?
– Можно было бы хотя ждать. Светлые чаяния облегчат нашу тяжесть горьких дум.
Адраазар и Таблит посмотрели друг другу в глаза, расспросили подробнее Тиглака о слышанных им рассказах и согласились идти.
Чрез два дня они уже выступили в путь. Пересекли реку Фарфар, оставили вправо снежные вершины Ермона и пришли в пределы Галилеи, в кесарию Филиппову. Отсюда пустились в Капернаум, где их почти с уверенностью направили в Назарет:
– Говорят, рожденный – сын Марии из Назарета.
Из Назарета направили пришедших в Вифлеем:
– Туда пошли Мария с обручником Иосифом, а что было там – не знаем. Говорят много и всё чудесное. Пойдите сами, увидите лично.
Ещё несколько дней дороги, и наши путники дошли до Вифлеема. По дороге они наслышались уже чудесных вестей и не знали, чему верить, что приписать растущей молве. Говорили о видении пастухов, о дарах дальних волхвов, хотелось скорее видеть самим Младенца и родителей. Но когда путники дошли до Вифлеема, город весь был в слезах и стонах. Улицы были обагрены кровью, и редкие на улицах жители были в траурных одеждах.
– Что такое? – спросили пришельцы.
– Воины Ирода избили всех младенцев.
– Почему?
– Искали убить какого-то будущего царя правды.
– Ну, и что же, убили? – замерли в страхе пришедшие.
– Должно быть, нет. Надо полагать, то был сын Марии из Назарета, а Мария с младенцем и стариком Иосифом ушли накануне.
– Куда?
– Не знаем. Были тут ещё такие же, как вы, пришельцы, приносили дары рожденному. Может быть, с ними и ушли. В какую сторону – неведомо, а если кто и знает, не говорит: боятся палачей Ирода.
– Опоздали, – с тяжёлым вздохом сказал Тиглак.
– Лишь бы он родился, Тот, Кто миру нужен, – сказал Адраазар.
– И лишь бы Он, Избавитель удручённых, уцелел от рук удручающих, – добавил Таблит, – а дары наши мы пошлём Тебе и вслед, в неведомую даль. Я приношу к ногам твоим все скорби, горести, обиды угнетённых, всю тьму ума и сердца миллионов втоптанных в грязь братьев наших. Воззри на это море напрасных, незаконных слёз и осуши его. Развяжи путы, открой запертые двери и отпусти измученных на свободу.
– А я приношу тебе ложь угнетателей, подделки истины, горы мякины вместо зерна и клубы пыли, засоряющей глаза ищущих истину, – развей всё это дуновением твоей правды!
– От меня же, – заключил Тиглак, – прими чаяние народов, надежды человечества, что когда-нибудь да настанет же на земле светлая братская жизнь, и на смену царствам злобы, насилия и рабства придёт Божие царство свободной и общей правды.
– Аминь, да будет так! – молвили Адраазар и Таблит.
* «Русское Слово». 1911. № 298 (25 декабря/ 6 января 1912). С. 3-4.
Текст к новой публикации подготовила М.А. Бирюкова
Григорий Петров
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
