Их было трое: отец, мать и сын. Теперь в семье, к сожалению, все чаще бывает один ребенок. Редко больше.
А вот нас было бы восемь детей, если бы двое не умерли в голодные послевоенные годы. Осталось шестеро. Но и потеря двух легла грузом большой скорби на родителей. А до этого еще и тяжелейшая война… До последних дней, пока находилась в сознании, винила себя мать за смерть своего сына-младенца, поскольку не было грудного молока, а без него никак не выжить, тем более в то время, когда никаких заменителей и не было. И все думала, что жив он, и мерещилось ей, что вот мимо окна прошел он, ее сын, и готова была идти и бежать за ним, и трудно было остановить и убедить ее в ошибочности этой навязчивой мысли, и объяснить, что люди часто похожи друг на друга.
Эта рана – потеря ребенка, а потом еще одного, заживала очень долго, несмотря на то, что остались старшенькие. Потом уже, когда стало чуть легче с продовольствием, родилась двойня, из которой первым был я, а затем еще один, и еще один. Таким образом, осталось нас шесть детей. Но память об этой утрате младенца оставалась у матери всегда. Рассказывая о ней своим уже взрослым детям, мать облегчала душевные страдания и, вместе с тем, искала оправдания своей безвинной вины.
Но это была история одной семьи. История другой семьи о том же, но иная.
…По полю шли двое – отец и мать, шли молча, оцепеневшие от холода и телефонного звонка, то и дело проваливаясь в снег. С километр надо было пройти к деревне, где находилась машина. Снежный ветер летел прямо в лицо. Пешеходная дорожка еле-еле проглядывалась на заснеженном поле. Утренний мороз пощипывал уши и нос, но все это ощущалось каким-то третьим или даже четвертым планом, а они все шли и шли, и, казалось, готовы были идти целую вечность, только бы отодвинулась эта, раздирающая душу, правда. И вместе с тем не оставляли сомнения, насколько правдива та информация, которая была получена по телефону…
Звонок прозвучал в восемь часов утра. К ранним телефонным звонкам не привыкать, служба в МВД приучила ничему не удивляться, в том числе и к внезапным звонкам. Но этот прозвучал как-то особенно, в нем был некий оттенок тревоги. Тревога возникла еще и потому, что накануне жена сына звонила в двенадцать часов ночи с беспокойным вопросом: «Где Сережа?» Отец, как мог, успокаивал, объясняя, что видимо задержался на службе или в преддверии выходных с товарищами отмечает какое-нибудь событие. На самом деле поздний звонок невестки заставил поволноваться и отца Сергея. Он тоже переживал, продолжая еще в течение часа тупо смотреть в экран телевизора. Действительно на душе было как-то неспокойно. В эти несколько последних дней чувствовалась напряженность у Сергея и на работе, и в отношениях его с Ольгой. С этими мыслями и уснул.
А теперь – длинная дорога по снежному полю. Вот уже появились деревенские дома, крыши которых были покрыты белыми шапками. Зимой, тем более в выходные дни, деревня просыпается поздно. На улице никого не встретили. Отцу думалось, зачем идем, может быть, надо было сразу нанять машину и ехать по указанному адресу… И одновременно промелькнула нестерпимая мысль, что, может быть, придется самому везти останки сына в своей машине…
Еще немного и дом тетки. Зашли в дом. Не раздеваясь, со стоном опустилась на колени мать и зарыдала. Заплакали все, кто был в доме, еще не зная причины слез и неотступного горя. Отец, чтобы не слышать этих рыданий, ушел заводить машину.
Ехали по заснеженной дороге не быстро. Водительский стаж всего полгода. Колеса новые, но не зимние. И все же сама ситуация требовала одного: как можно скорее все узнать, насколько информация о гибели сына окончательна и бесповоротна.
Изначально надо было ехать в морг, расположенный в Селятино, для опознания тела. На полу в морге были разложены останки и обрубки человеческих тел, изуродованные и обгоревшие. Ничего похожего на Сергея найти не удалось. Там же в морге сообщили родителям, что тело Сергея еще не привезли и оно находится в Рассудово, в отделе милиции.
Еще минут тридцать напряженной езды. Наконец, отдел милиции… Когда из сарая вынесли тело на носилках, покрытое какой-то дерюгой, и положили все это на землю, стало ясно – одежда Сергея. Капюшон зимней светлой куртки наполовину закрывал лицо. Сержант милиции открыл лицо Сергея… Чуть приоткрытые глаза…
Отец присел и положил руку на грудь Сергея и почувствовал под рукой будто камень – замерзшее тело своего сына. Объявили, да, это он… Как же это… Что случилось?.. Промелькнула мысль, хорошо, что цел, не размазан, не разбросан…
Кто видел когда-нибудь лица родителей в первые часы после гибели или смерти от болезни их ребенка, независимо от того, сын это или дочь, младенец, отрок или уже вполне взрослый, тот знает, что лица их всегда какие-то беспомощные, потерянные.
Оформили нужные бумаги и подполковник милиции сообщил, что машины нет, надо искать или нанимать машину, чтобы перевезти тело в морг в Селятино. Отец погибшего, недолго думая, сказал: «Я повезу сына на своей машине».
Переднее кресло продвинули до конца вперед, разложили задние сиденья и самое ценное, что было у отца и матери, положили в машину – Москвич 41. Проехать надо было с километров десять. Одна мысль у отца-водителя была главной – не расслабиться, довезти самое дорогое без происшествий.
Ехали не торопясь, торопиться больше некуда, настало время осознания случившегося. Снежинки как бы нехотя падали на лобовое стекло и таяли, удивляясь пассажирам белого «Москвича»: Галина – сестра мамы Сергея – сидела на корточках, рядом с застывшим навсегда телом.
Отец вел машину, как никогда аккуратно, но его мысли сменяли одна другую: почему, за что, как жить дальше… Наступал длительный процесс оценки и переосмысления прожитого. Жили ожиданием человеческого счастья. Определяющими этого счастья были материальное благополучие, семейные традиции, продолжение рода, мир и любовь между родителями и детьми. Жили словно в летаргическом сне. Все плохое случалось с другими. Господь проносил чашу испытаний мимо. И вот пришло горе, понести которое нету сил…
Как-то незаметно и быстро приехали в морг. Сотрудники морга отнесли тело и сказали: «На вскрытие приезжайте завтра, заодно и за телом».
На следующий день патологоанатом дал почитать объяснение машиниста, которое было вместе с другими бумагами. Из объяснения следовало, что по путям шел некий человек и шатался из стороны в сторону. Сигнал машиниста не изменил ситуации. Машинист принял меры к резкому торможению состава и остановке, но инерция многотонной махины была высока…
Часа через три выдали тело, приведенное в порядок и положенное во гроб. А еще через час гроб с телом уже заносили в дом. Запричитала-зарыдала бабушка Сергея и еще кто-то. Вчера отсюда начинался этот путь в никуда, в никуда. Именно такая мысль преследовала отца – начинался путь в дальнейшую жизнь без смысла, радости и оправданий. Поминутно он спрашивал себя: как же так случилось, и отвечал самому себе: не может этого быть, не может быть…
На следующий день были похороны. Сначала сына отвезли в храм Архангела Михаила, где шли приготовления к отпеванию. Положили венчик на лоб. Кто-то из певчих подошел к отцу и сказал, что надо заплатить дополнительно за пение и еще за что-то.
– Сколько надо, столько и будет заплачено… – последовал механический ответ.
Началось отпевание. Какими-то неуютными показались своды старинного, поднимающегося после советской разрухи храма. Белые стены его напоминали большую деревенскую избу, на них кое-где висели иконы. И пение, и молитвы батюшки вселяли в скорбящие души пока еще слабую надежду на что-то светлое, вечное.
…Отпевание подходило к концу. Священник говорил какие-то слова утешения, стараясь пробудить всех стоящих у гроба от нестерпимых душевных мук и страданий, но главное – пробудить от безверия. Оказывается, как важно сказать напутственное слово в новую жизнь не только для усопшего, но прежде всего для живых, чью жизнь горе разделило на «до» и «после» совершившейся трагедии.
«До» – их было трое: отец, мать и сын. И «после» – их осталось трое: отец, мать и сын, ушедший в мир вечности. Их единство было и осталось связанным нерасторжимой нитью любви друг ко другу, благословленным Господом в венчании по окончании поста.
Царство Любви – Царство Божие, которое только и может быть местом ожидаемой встречи родных и любимых душ. Пусть и эти рифмы, родившиеся в страдающем сердце, останутся для памяти на бумаге.
Материнское сердце
Сердце ранено зимней стужей
На исходе январских дней.
Она ехала вместе с мужем
За сыночком, кто всех родней.
Сын лежал под открытым небом,
Чуть прикрытые глаза.
И лицо присыпано снегом,
И застывшая слеза.
Дальше все, как в тумане белом:
Свечи в храме и образа,
Стены, крашенные мелом.
Ничего не вернуть назад.
Сердце, раненое, застыло,
Остается еще чуть-чуть,
Лишь проститься с любимым сыном,
Прикоснуться к его лицу.
Проводила последним взглядом
Все крепилась, и нет уж сил.
Горсть земли, говорят, так надо.
«Погребаю тебя, мой сын».
Вот и все. Возведен уж холмик,
Крест поставили и цветы.
Это твой теперь вечный домик
И несбывшиеся мечты.
Ноги стынут, домой шли молча,
Не оглядываясь назад,
Словно там разговор был кончен.
Можно дать свободу слезам.
Все случившееся – от Бога,
Крайним средством Он просто спас.
Разных средств было очень много,
Но они не дошли до нас…
Сокрушенное сердце лечит
Сам Господь по любви о Нем
И надежду дает на встречу
С сыном в Царствии Своем.
Протоиерей Александр Шестак
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
