Ангелина Васильевна Дмитриевская положила много труда, чтобы оформить опекунство над старцем, чтобы иметь возможность помогать ему, предпринимать законные действия для защиты Афанасия Андреевича, чтобы ему можно было жить не в изоляции. Но было ясно, что органы безопасности не позволят Афанасию Андреевичу жить в Орле, общаться со своими почитателями. Но и бросить тех, кого Господь дал ему для того, чтобы вести к спасению, старец не мог. Раз Орёл дан ему в удел, значит, воля Божия, чтобы он жил рядом с городом, чтобы приезжать к нему и чтобы к нему ездили орловчане. Не по собственному хотению, но по внушению свыше было определено новое место жительства для Афанасия Андреевича — станция Снежеть Брянской области. Там Ангелина Васильевна приобрела вначале землянку, а потом маленькую хатку из шпал.
... Снежеть, Снежка. О чистоте и покое вещает само название станции. Афанасий Андреевич ехал с Ангелиной Васильевной в Снежеть, как корабль после долгого плавания отправляется в тихую гавань. Знал он, что там, в Снежети, оставят, наконец, его в покое власти, будет у него свой очаг и встречи с дорогими орловцами. Будет возможность уединённой молитвы. И будут навещать орловцы, которых поручил ему Сам Господь.
Полной мерой определены праведнику испытания, и он перенёс их с радостью и упованием. И Господь одарил избранника в последние годы его жизни миром и покоем.
Станция Снежеть... Путь к новому пристанищу лежал мимо древних обителей – Николо-Одринской пустыни, Белобережской обители, Площанской пустыни. Здесь в разное время подвизались духоносные старцы и святые мужи, передавая от сердца к сердцу, из полы в полу своим духовным чадам эстафету подвижничества и засевая зёрна святости. Много веков обители хранили великие святыни Православной веры. В Николо-Одринском монастыре прославилась чудотворная икона «Споручница грешных», пять веков хранилась чудотворная икона святителя Николая. И вот икона Божьей Ма тери «Споручница грешных», которая прославилась чудесами по всей России и особенно в Москве, исчезла; в поругании и святой колодец в честь святителя Николая.
В древней Богородичной обители Площанская пустынь, возведенной с разрешения первого царя из рода Романовых Михаила Фёдоровича, хранились вкладные иконы царя и Казанской Божьей Матери и явленное деревянное изображение святителя Николая. Здесь жили замечательные старцы, выходцы из Орла — Лев и Макарий Оптинские, а также Василий Кишкин, Игнатий Брянчанинов. И вот обитель разорена. Исчез великолепный Казанский собор, а чудотворную Казанскую икону спрятал монах.
Святость должна быть сохранена и прежде всего в душах. Но сколько плевел уже взрастило новое время в сердцах людей!
...Новое жильё освящалось непрестанной молитвой Афанасия Андреевича. Каждое утро он выходил с восходом солнца на улицу. Становился у электрического столба лицом на восход, сложенные руки прижимал к груди и молился горячо от всего своего чистого любвеобильного сердца. Столб для него был символом предстояния перед Богом.
Даже в большие морозы Афанасий Андреевич выходил на улицу без головного убора, в белых шерстяных носках и галошах. Сам – в исподнем, порты, рубашка, на шее банное полотенце. Станет перед столбом и под светом месяца читает молитвенник. А потом в хатку. Так было и рано утром, и по ночам. В Орле подвижник скрывал свои молитвы, здесь он приоткрывал духовную жизнь. Так нужно было для пробуждения душ людей, которые и здесь были для праведника дорогими ближними его сердцу.
Но Снежетьские жители дивились пришельцу. Их души дремали, поглощённые мирской суетой. Чудак-то, чудак-то что творит! Шпион что ли какой? Точно шпион! Сеанс связи, видно, у него. Америке что-то передаёт.
Поселилась в душах людей бацилла недоверия, шпиономании. Но благо, что никто из посёлка не додумался на странных пришельцев кляузу накатать. Как и во многих других случаях, хранил Господь своего избранника, окормлявшего духовно дичавших людей.
Видели люди: Афанасий Андреевич часто ходил в лес. Дремучие Брянские леса обступали Снежеть.
А что приезжий делал в лесу? Грибы собирал? Сумку домой нёс или мешочек. А, оказывается, чудак собирал шишки. В лесу полно маслят, кто же таскает шишки из лесу?
Только обустроились, а Ангелина Васильевна пошла по посёлку искать у кого можно покупать молоко. Встретила соседку Анну Никитичну Захарову. Ангелина Васильевна спросила:
— А у кого молочка купить?
Анна уже знала – новые соседи, из Орла прибыли. Но что за люди? Как узнать? Эта женщина, видно, из образованных, милая, приветливая. Но как поймёшь людей сходу?
— Молочко-то купить? А соседка ваша, бабушка, держит чёрную коровку.
Ангелину Васильевну что-то не устроило в этом ответе. Или просто познакомиться решила:
– А вы где живёте?
– Я тоже ваша соседка. Семья у меня, муж, дети. Анной меня зовут.
– А меня Ангелиной Васильевной. А вы продаёте молоко?
Анна поняла, что вызвала доверие у приезжей, иначе бы она пошла покупать молоко у бабушки, прониклась доверием к приезжей:
— Я молоко продаю, но в город возить некому, я работаю.
— Вот и хорошо, мы будем брать у вас молоко. Я приехала с Афанасием Андреевичем. Я ему в хозяйстве помогаю.
Ангелина Васильевна стала приходить за молоком, всегда приветливо здоровалась, ласково говорила с детьми, в гости их звала и Анне говорила, чтобы та не смущалась, всегда обращалась за любой помощью. И сразу было видно, что в её словах не было ни тени лукавства, неискренности. Очень обходительная, добрая женщина.
Афанасий Андреевич... Анна не могла вначале определить, что за человек? Разве скажешь про него, что убогий, раз от него столько доброты! Ну, говорил он по-чудному, не сразу поймёшь, присказки что ли какие? Но слова его в самую душу проникали.
Особенно Анне нравилось, что он скотину любил. Придёт, погладит коровку, не так, как детки любят выражать ласку животному, а по-особому, с благодарностью.
Картофелину к морде коровы поднесёт, погладит её. Она доверчиво берёт, раз и проглотила. Афанасий Андреевич стоит рядом, а Анна доит. Дивно. Коровка смирненькая, притихшая. Она ведь тоже чувствует доброту людей. У злого человека ничего не возьмёт, будет дёргаться, беспокоиться. А тут, как вкопанная стоит, прямо хоть зови на удой нового соседа.
Сердце подсказывало Анне: свой он человек. И такой, что поверишь ему во всём, как ребёнку, который не умеет врать.
Мамой называл. И так отрадно становилось на сердце. Мужчины — все дети, за ними нужен уход, догляд. А Афанасий Андреевич, он словно душу твою, как ребёнка в своё сердце забирал, и лелеял её, жалел.
Соседки Анну ругали:
— Что ты к этим старикам прилипла? Чудные. Непонятные. С ними сама в полоумную превратишься, всё делают не по-людски.
Анна пожимала раздумчиво плечами:
– Детки мои их любят. Младшенький всё время к приезжим бежит.
– А ты прознала, что там делают?
– Угощают его, особенно он их варенье любит.
– Ну, обкормят когда-нибудь. Люди непонятные, что можно от них ожидать? А ты детей приучаешь подворашничать.
– Да ругаюсь, а ребята так и льнут. Да вы не думайте ничего, это же очень добрые люди.
– Добрые, добрые, а потом такое сотворят. Подозрительные. Этот дед в магазине никогда сдачи не берёт. И зачем тебя обхаживает, за твоё молоко?
– Да нет у них от меня корысти. Мы телёночка молочного зарезали, я им предложила мясца. А они отказались: не кушаем мяса, кроме рыбы.
– Ну, вот видишь, подозрительные.
– Да ничего им не нужно от меня. Мне от них нужно. Легко ли мне бросать детей, когда уезжаешь в дальние поездки. И муж по сменам работает. А они детишек приветят, покормят, и уроки с ними сделают...
– Ну, смотри сама, надоверяешься.
И ещё с одной семьёй сошлись Ангелина Васильевна и Афанасий Андреевич — с Савиными, с Антониной Васильевной, которую в посёлке звали Тосей, с её мамой и братом Владимиром. С первых дней, как появились приезжие, Антонина Васильевна всё присматривалась к ним. Удивлял этот дед, что полураздетый бегал к столбу. Антонина в недоумении говорила брату:
– Вовка, дед-то, дед-то рацию в Америку передаёт, глянь-ка на него, опять у столба стоит.
– А что у него в мозгах приёмник?
– Присмотреться нужно, что за люди, кабы чего плохого от них не было.
«Присмотреться, ещё как присмотреться», – тревожилась Антонина.
А когда зашла Ангелина Васильевна попросить топорик для хозяй ства, Антонина взглянула на неё и тут же улыбнулась. Славная всё-таки женщина эта приезжая, такое доброе открытое у неё лицо.
Антонина сразу почему-то почувствовала к ней доверие, бывает же такое, увидишь человека, голос его услышишь, и вроде бы незнакомец в самое сердце тебе западает. Так случилось и с Ангелиной Васильевной. Антонине захотелось даже ей в ноги поклониться.
— Вы не В ообще-то у нас вся семья скрытная
Ещё бы не скрытная, в лагерях ведь родственники побывали.
Ангелина Васильевна улыбнулась ей, как родному человеку.
– Тосенька, вы живёте с мамой и братом, а мы вот с Афанасием Андреевичем обитаем.
– Он же дедушка уже старый, а бегает быстро.
– Афанасий Андреевич... ну вы его узнаете. Обязательно приходите к нам в гости.
– Да уж приду. Вот топорик.
– Я скоро его верну. От нас в благодарность возьмите угощеньице – печенье сливочное, попейте с мамой чайку.
– Ну что вы, зачем? Спасибо. Ангелина Васильевна, вы хозяйство будете разводить?
– Хозяйство? Нет, вот, разве, огородик думаю. Я сама из Ленинграда, огородничать не умею. Научиться надо.
– Мы вас обучим быстро и пособим.
– Нет, нет, нет, я люблю сама всё делать.
Вот так встреча, сразу подружились! Таких щедрых людей, как эти приезжие, Антонина и не видела. Другие, что дают, будто от себя отрывают. А Ангелина Васильевна с такой радостью всегда угощала, постельное бельё дарила, будто сама подарки получала. Но Тося как-то стеснялась «обирать» этих приезжих.
– Как это вы, Ангелина Васильевна, так умеете людей одаривать? Афанасий Андреевич в гости тебя зовёт.
– Приду, приду, вот управлюсь со скотиной.
В гости шла, будто в церковь. Так ей думалось. У приезжих много икон, лампадка постоянно горит, они молитвы читают, Библию. Антонина доверяла людям, у которых были иконы. Её бабушка икону Спаси теля на груди носила, прятала, чтобы никто не мог увидеть и отнять.
Антонина так полюбила Ангелину Васильевну и Афанасия Андреевича! Если не виделась с ними хотя бы несколько дней, ей чего-то не хватало. Но боялась, нельзя надоедать людям! А Ангелина Васильевна приходила и звала:
— Тося, Тося, Афанасий Андреевич зовёт.
И Антонина бежала в гости со всех ног.
Афанасий Андреевич встречал её радостно. И тут же строгий вопрос:
— Ты выучила «Отче наш»? Хорошо. Теперь «Богородицу» учим.
— Учим, — радостно соглашалась она и повторяла слова молитвы за Афанасием Андреевичем.
Молитвы Афанасий Андреевич говорил чётко и ясно, а что остальное произносил, Антонина не всегда понимала. Она переспрашивала, но Афанасий Андреевич опять повторял непонятно. И тут вступала Ангелина Васильевна.
— Тося, давай тебе переведу.
Афанасий Андреевич довольно кивал головой:
— Бегать, бегать надо.
Ангелина Васильевна поясняла:
—Тося, не отставай, учи молитвы. И будешь быстрая на всех путях.
Ей и в самом деле очень хотелось быть быстрой, как и учил Афанасий Андреевич, она чувствовала, что жизнь теперь её становилась иной, более осмысленной.
А Тосины подруги, снежетские, не приняли её новой «дружбы»:
– Что ты с этими закружилась, с приезжими? Они ж ненормальные. Погляди, дед бегает, как полоумный. Бумажки собирает, навоз подгребает.
– Девки, бабы, один Бог знает, а вы не судите.
– Ишь, ишь, святая, заступается.
– Людей нельзя обижать, тем более добрых.
Заступалась твёрдо за приезжих Антонина, а у самой мысль иногда сверкнёт: «А зачем Афанасий Андреевич мусор собирает? Нормальный-то не будет делать».
Тося пугалась даже мысли, как ей сразу же казалось, неправдивой об Афанасии Андреевиче. Он же такой, каких нет. А Ангелина Васильевна ей говорила:
– Тося, не говори ничего про Афанасия Андреевича. Он всё знает.
– Как?
– Так. Ему Бог говорит. Разве ты не видишь, он всё знает.
Да, Афанасий Андреевич всё знал, оттого ей хотелось во всём его слушать, а в главном не послушалась.
Замуж собралась Антонина, а сказать об этом Афанасию Андреевичу почему-то опасалась. Мать послала к соседям:
– Ну, ты скажи Афанасию Андреевичу про мою свадьбу. – Мать согласилась:
– Ну ладно, надо же взять у Божьего человека благословение.
Вернулась мать в полной растерянности:
– Тоська, он не благословляет.
– Почему?
– Да как закричит: «Тосю? Ой-ой-ой! Не отдавайте! Да он жеребец!»
– Ты сказала, что мы потратились?
– А как же! А Ангелина Васильевна достала деньги и сказала: «Нате, сколько хотите. За Тосю мы заплатим, это наш человек».
– Ой, мама, что же делать? Может муж у меня всё ж хороший будет?
Первым ребёнком Антонина не могла разродиться четыре дня, уже была назначена операция кесарево сечение. Мать в шесть утра прибежала к Афанасию Андреевичу.
Он как закричит:
– Старче, выйди вон! Не могла сказать! Выйди вон! Выскочил босиком, кинулся к мужу Антонины:
– Жеребец, беги бегом!
И вместе побежали к больнице. Афанасий Андреевич на бегу молился. Через два часа Антонина родила мальчика, а ведь чувствовала она, что на пороге гибели. Оттого испугалась другой беременности. Решила сделать аборт. Но сердце томилось. Страшновато как-то, никогда не делала, а тут... Но ведь все делают. Пошла сказать соседям.
Афанасий Андреевич забушевал:
— Нет, нет! Нельзя! У вас девочка будет на весь Божий мир. И красавица, и кормилица.
— Ну, тебя, Афанасий Андреевич.
— Ну, иди, убивай, всё равно тебя перестренут, всё равно ты не сделаешь.
Антонина вышла на порог и хмыкнула:
— Да что ты знаешь. Никто меня не перестренет. Мужу не скажу, что поеду аборт делать в Белые берега.
Первым автобусом Антонина бросилась в Белые берега. Но там не взяли её справку:
– У вас есть своя больница.
А дома муж схватил за косу:
– Ты что удумала? Я тебя бегаю, ищу по всем больницам.
– А чё ищешь-то?
– Чё-чё, убью, если сделаешь аборт.
Опять удивилась Антонина, прав оказался Афанасий Андреевич, пере стрели её. Ей мысль пришла: молился он, чтоб ничего не получилось. «Ишь ты, молился», — с благодарностью думала она. Ведь как тяжело было на душе, когда она бегала по больницам и хотела поскорее избавиться от своего ребёнка, будто кто-то её толкал и заставлял это сделать.
* * *
В Брянск – город древний. В Х III веке в иночестве подвизался благоверный, князь Олег. Здесь много святых мест, прекрасных храмов. Афанасий Андреевич ездил в Брянск с Ангелиной Васильевной, чтобы побывать на богослужениях. Иногда старец ездил и один или с соседкой Анной, чтобы купить газеты, которые он потом раздавал, указывая на ту или иную информацию, совпадающую с какими-либо событиями жизни человека — прошлой, настоящей, будущей. Орловчане до сих пор хранят газеты «Брянский рабочий». Пожелтевшие листки доносят реалии того времени разнообразной жизни областного центра. В общий поток событий вливались ручейки дел и поступков множества людей. Афанасий Андреевич находил символизм в жизни каждого, искал родственность между предметами — находил «мусор» и дарил людям, чтобы заставить человека задуматься, в чём смысл его жизни, куда он идёт.
В Брянск Афанасий Андреевич ездил в поезде, на электричке. Но иногда отправлялся на автобусе по маршруту «Брянск – Снежеть». Однажды автобус следовал своим обычным рейсом. Люди обсуждали свои дела, а больше – чужие. Поглядывали на этого деда, на Афанасия Андреевича, который тоже ехал с ними и был очень сосредоточен, молитвенно сосредоточен, умоляя Бога отвести предначертанную беду. А люди прикидывали, бросая взгляды на него, что за человек, не поймёшь, больной, здоровый, на обычных людей не похож, говорит странно и народу к нему зачем-то много едут.
Водитель спешил, чтобы нагнать упущенное на остановках время. И вдруг автобус дёрнуло, тряхнуло, и он перевернулся. От перепуга все в автобусе закричали, завопили. Такая паника началась в перевёрнутом автобусе! Как выбраться из него, чтобы не покалечиться?
И вдруг среди криков раздался такой спокойный голос, что на него нельзя было не обратить внимание:
— Все будут живы и не травмированы.
Говорил Афанасий Андреевич и так твёрдо и без сомнения, что панику затушил, словно воду плеснул на огонь. Из автобуса стали выбираться с кряхтеньем, оханьем, но без воплей. Слава Богу все выбрались.
Как только пришли в себя, спохватились: дед-то, поди, и вправду сказал: ни у кого ни царапинки не оказалась, а кувыркнулись-то ой-ой-ой! Да разве бывает так? Ведь на ровном месте можно споткнуться и руку сломать. А здесь так кувыркнулись — и все целёхоньки. Дед-то, видно, не простой, ведает что-то. Не спроста к нему люди отовсюду едут, а больше из Орла, где его, конечно, хорошо прознали. Видно, он в самом деле не обыкновенный дед, а Богу угодный. Так стали рассуждать те, кому было дано узреть свет.
Однажды в Брянске на вокзале Афанасия Андреевича забрали в сборный пункт милиции. Ангелина Васильевна бросилась к соседке Анне, железнодорожнице, чтобы та вызволила Афанасия Андреевича. Соседка надела железнодорожную форму. В такой форме к ней не могло не быть доверия у транспортной милиции, которая, как ей показалось, задержала подозрительного человека. Чем он занимается? Куда едет? Почему так странно говорит?
Сотрудники не могли даже представить, что выручать этого деда явится представитель железнодорожного ведомства.
Анна, когда мчалась на поезде «Рига – Воронеж» в Брянск, не соседа ехала выручать. Так могли броситься на помощь, оставив все дела, люди родные, любящие. И это Анна осознала особенно остро, когда она, зайдя в пункт милиции, увидела Афанасия Андреевича, сидящего на стуле возле стола, где его допрашивал милиционер. Он встал и протяжно произнёс:
— Ма-ма.
Странно было милиционерам глядеть на эту сцену. Дед ошалел совсем, женщину моложе себя мамой называет. Да в своём ли он уме? Но столько сердечности было в этом обращении, что ещё больше сбило с толку служителей порядка.
— Вы знаете этого человека?
Анна ни на минуту не задумалась, а не будет ли у неё каких-либо осложнений из-за соседа.
— Знаю, сосед мой. С ним живёт служанка, ухаживает за ним.
И опять у милиции подозрения: служанка? Какие могут быть служан ки в наше время? И почему ухаживают за дедом посторонние люди?
— Дети есть?
И здесь проявилось то, чему Анна уже не удивлялась, а приняла, как само собой разумеющееся: Афанасий Андреевич относился к чужим детям лучше, чем иной к родным. Вот её дети для него были как родные. Оттого она на вопрос о его детях ответила за своих:
– У меня дети есть.
– А дед детей в посёлке не обижает?
Милиции важно было найти хоть какую-нибудь зацепку против этого непонятного задержанного. Взрослых он, конечно, по возрасту обидеть не сможет, силы не те, а вот детей... Тогда его и в психбольницу можно сдать. Анна возмутилась:
— Что вы. Афанасий Андреевич, и Ангелина Васильевна – добрые, безобидные люди, мои дети у них делают уроки.
Раз дети у них делают уроки, значит, в самом деле люди безобидные. Соседка нашла правильный по своему пониманию ответ, ни слова не говоря о духовности соседа, о почитании его людьми, о том, что к нему едут за советом, за излечением.
Бытовые вопросы сотрудникам милиции были понятны. Дела соседские. Дружат – и то хорошо, нет бытовых конфликтов. Милиционерам стало понятно: соседка беспокоится о том, чтобы её дети были под присмотром. Раз милиции стало всё понятно, то сотрудники спокойно отреагировали на настойчивую просьбу женщины:
— Повторяю, это мой сосед, дайте заберу его, дома волнуются…Д айте я его отвезу.
Их отпустили, но на улице стали догонять два милиционера. Что-то хотели выяснить, дед-то странный, необычный. Анна их не заметила, а Афанасий Андреевич воскликнул:
— Мама, жеребцы!
И в самом деле, милиционеры мчались, как жеребцы, любого могли смести с дороги. Только жеребцов трудно на скаку развернуть в другую сторону. Соседи свернули резко на другую дорогу. А милиционерам, видно, было не до маневров, их ждали другие дела. Не бросились вдогонку.
Соседка до конца не понимала Афанасия Андреевича, но очень жалела этого безобидного дедушку, которого продержали в милиции, волновали, задавали разные вопросы. Она хотела его утешить. Как с дороги свернули, перевела на другую тему: о детях, о хозяйстве. А он, как всегда, без лишних слов и успокоил её, утихомирил её жалость, дескать, не беспомощный он дедок, есть силы:
— Дай, мама, сумку твою понесу.
К Афанасию Андреевичу в Снежетъ ездило много орловчан. И на дневных и на ночных поездах прибывали те, кто общался со старцем в Орле, и те, кто узнал о нём через знакомых.
К нему ехали, как к родному, дорогому человеку, как к провидцу, подвижнику, гонимому страдальцу. Ехали за утешением, надеждой, за помощью в спасении.
Со станции спешили в эту маленькую хатку, где в красном углу с множеством икон постоянно горела лампадка.
У стены – топчан, где почивал старец, у другой стены – лавочка- диванчик, где спала Ангелина Васильевна. Столик, печка. В этой убогой обстановке согревались многие сердца. И тепло тех встреч они до сих пор хранят в своих душах. Это подтверждают материалы, которые собирает комиссия по канонизации старца, которые публиковались в Орловских епархиальных ведомостях, в газете «Вера отцов». Все случаи, конечно, невозможно перечислить, ведь многие люди уже покинули наш мир, кто-то уехал, кто-то ведёт уединённую сокровенную жизнь. Но все знают, народная тропа к той хатке при жизни Афанасия Андреевича не зарастала.
Одна женщина вспоминает, как она приехала к старцу с вопросом:
— Афанасий Андреевич, дочка хочет идти в медицинский техникум, а я хочу, чтобы она пошла в железнодорожный.
Старец вышел из домика и сказал:
— Мама, я болею... Куда хочет, пусть идёт, всё равно толку мало. Дал женщине бумажку из какой-то книжки, с рисунком – цыплёнком или петушком.
Всю жизнь её дочка проработала на птицефабрике, хотя закончила медучилище.
* * *
Архимандрит Трифон (Новиков), насельник Троицко-Сергеевской Лавры, уроженец г. Орла вспоминает:
— Когда меня призвали в армию, мы поехали к Афанасию Андреевичу за благословением. Я много о нём слышал, никогда его не видел. Но когда мы приехали, то его лицо меня поразило – он весь светился. Когда я заговорил об армии, старец сказал: «Этот вопрос не наш». А когда спросил о будущей жизни, о женитьбе, он сразу сказал: «Храм – твоя невеста». Он спросил моё имя и сказал: «Нет!» Назвал другое имя – Трифон. Так встал и произнёс радостно: «На белом коне». И стал повторять, что имя, которое я буду носить – это мученик, который на белом коне. Но тогда я этому не придал значения. Я служил в армии, а когда вернулся, пошёл учиться в семинарию. Когда надо мной совершился постриг в монашество, тогда уже всё как-то сразу проявилось. И я вспомнил свой разговор со старцем.
* * *
Одной женщине грозил тюремный срок 10 лет за то, что она брала с собой на хлебозаводе, где она работала, кусочки хлеба для одной умирающей матушки. Другие брали буханками. Они повыбросили хлеб, когда охранники стали обыскивать людей. «Не знаем, кто взял этот хлеб».
А женщина, которая говорила всегда правду, созналась:
— Да, я взяла кусочек хлеба, простите, больше не буду.
Но охранники брошенный хлеб собрали в мешок и заставили нести его в милицию. Получалось, что этот мешок украла она.
Женщина перепугалась: некому поручить детей, если её посадят. Она сразу же поехала к Афанасию Андреевичу в Снежеть ночным поездом.
Он уже ждал её, встретил такой радостный: «Мама, мама».
Она с такой печалью ему говорит:
– Афанасий Андреевич, меня посадят... У меня такая горечь. Как же быть, дети останутся!
– Пойдём в лес!
В лес? Зачем в лес? Но женщина пошла безропотно: Афанасий Андреевич просто так ничего не делает. Так нужно.
А леса-то какие в Снежети! Гуляй – не нагуляешься.
— Мама, давай собирать шишки еловые.
Афанасий Андреевич ходил под елями, нагибался, брал шишку, чуть отходил, снова, нагибался и подбирал другую. Женщина поняла: он молится за неё, поклоны Богу кладёт. И каждая шишка – это отдельная молитва. Женщина тоже, собирая шишки, со слезами просила Бога: «Помилуй меня, грешную!»
Часа три ходили без устали по лесу. Женщина думала, как бы не заблудиться. Но, видно, Афанасий Андреевич все тропинки, все просеки здесь обходил с молитвами, собирая шишки.
Два мешка набрали шишек. Каждый нёс по мешку домой. Афанасий Андреевич по дороге что-то радостно, весело говорил, говорил. Женщина, пребывая в печали, не вникала в смысл его речей. Дома Афанасий Андреевич сказал:
– Давай жечь эти шишки. Когда сожгли, он радостно объявил:
– Всё, всё сгорело!
По дороге домой женщина удивлялась, что же старец ничего не сказал о суде? Но он был такой весёлый, значит, можно надеяться, что Господь помиловал её детей.
На суде женщину выслушивали с сочувствием: большая семья, дети, голод. Женщину снисходительно пожурили, чтобы она больше так не делала и отпустили домой, да ещё дали мешок с хлебом, которого хватило на пропитание на полтора месяца.
* * *
Женщинам, которые посещали Афанасия Андреевича в Снежети, он часто предлагал:
— Давайте петь и читать.
И вместе пели и читали молитвы. Как они вспоминают, дивное было состояние от соприсутствия в этой домашней церкви, с множеством икон, с горящей лампадкой.
И пение старца, сильное, трогательное, умилительное, западающее в самую душу. Разве можно это забыть? Блаженство во Христе!
* * *
Иногда Афанасий Андреевич встречал своих гостей на вокзале. Одна женщина рассказывала, что ей дали письмо в незаклеенном конверте для Афанасия Андреевича. Он встретил её на вокзале и сразу же спросил:
— Ты зачем письмо чужое читала?
Женщине, которая впервые прочла чужое письмо, стало очень стыдно.
Больше в своей жизни она старалась чужого не касаться.
* * *
Некоторых своих гостей Афанасий Андреевич провожал и по дороге высказывал им волю Божию о их жизни.
Шёл с одной женщиной по дороге к вокзалу и вдруг повернул к лесу и спросил её:
— Видишь храм?
Она глядит, перед ней лес. Растерялась.
– Нет, не вижу храма.
– Да вот он – храм! Белый храм. Видишь храм? Вот он храм!
Женщина так и не увидела никакого храма перед глазами. А вскорости стала работать в церкви и поняла, что старец предсказывал ей новое служение.
* * *
И ещё одна орловчанка Нина споминает:
«Я иногда, два раза в месяц, ездила в Снежетьское, как что: раз – и поехала. И с мамой мы часто бывали у Афанасия Андреевича. Иногда он и встречал. А однажды они с мамой долго разговаривали, а он потом говорит: «Давай петь и читать». И долго-долго они то пели, то читали. А последняя их молитва была «Ныне отпущаещи раба Твоего, Владыко». А на прощание Афанасий Андреевич дал нам: мне – костылик железный, а маме – колесико с железным прутиком, как детское. Мама говорит: «Нина, я скоро умру». Но умерла она через десять лет. А теперь я сильно хромаю, ноги болят.
***
Приезжал к Афанасию Андреевичу и орловский епископ Палладий, и не один раз, чтобы пообщаться с провидцем. Ангелина Васильевна водила по огороду, показывала, как растут морковка, огурцы, картошка. Старый епископ всё удивлялся тому, как обустроился Афанасий Андреевич. Много расспрашивал его и получал не иносказательные ответы. Владыка интересовало будущее Русской церкви у судьба Орловской Церкви и положение страдальцев за веру, за Христа. Это был разговор духовных людей, понимающих, что Церковь необорима, и её не одолеют врата ада, и укрепляют её мучения невинных страдальцев, какими становились в то время все истинные верующие во Христа…
Р. Божия Зинаида Алексеевна
БОГАТЫРЬ ДУХА
Трудно забыть лицо такого человека, как Афанасий Андреевич, даже если увидишь его мельком. Он выделяется среди всех людей. И не только своим необычным поведением, одеждой. Лицо у него такое удивительное! Дивной доброты, улыбчивое. И к тому же это настоящий богатырь! И во всей осанке – такое благородство. Я как увидела его, глаз не могла отвести. Вначале обратила внимание на одежду – у него такие белёсые брючки, полотенце зачем-то вокруг шеи, один конец выше. А как глянула в глаза, меня их сияние поразило. Сразу видно, очень духовный человек.
И меня удивило его бесстрашие. Тогда, в немецкой оккупации, все всего боялись, а он говорил людям: «Что вы боитесь немцев? Они как пришли, так и убегут ночью». – Он всем показывал, что нужно бояться только Бога. Так запросто подходил к немцам, присаживался рядом на лавочку и даже говорил: «Подвиньтесь-ка!»
О грехах людских говорил со страхом Божиим. Многому можно было научиться, просто наблюдая за ним.
Клавдия Михайловна Костомарова (1937 г. р.)
ШЁЛ ПО ВОДЕ ЯКО ПО СУХУ
Об Афанасии Андреевиче знаю из рассказов моих родственников. Однажды мой отец Михаил Иванович спешил на работу, чуть ли не бежал. Он работал котельщиком. Такое время тяжёлое было, как можно опоздать?! Не то, что с работы выгонят, но и статью могут пришить. А тут отцу навстречу – Афанасий Андреевич идёт не спеша и прямо говорит отцу:
— Раб Божий, не спеши, начальник ругать не будет.
Отец всё одно торопился, но в душе сразу успокоился. И его в самом деле никто не ругал за опоздание, и начальник как будто ничего не заметил.
Отец мой проникся глубоким почитанием блаженного. Однажды он шёл с буханкой хлеба домой, а ему навстречу – Афанасий Андреевич. Отец подошёл к нему и протягивает буханку хлеба. Блаженный говорит:
— Нет, не возьму буханку, у тебя семья большая. Маленький кусочек отломи, а остальное неси домой!
Только кусочек взял Афанасий Андреевич.
Ещё был случай, о котором мне рассказывал зять Николай. Он со своим другом Алексеем гулял по улице Маяковского. И вдруг видят: из дома, где жила просфорница Параскева, выходит Афанасий Андреевич. Николай кое-что о нём слышал то ли чудное, то ли чудесное. Но сам он был далёк от церкви, Бога. Религия же – опиум. Но об Афанасии Андреевиче много говорили в Орле. И им было интересно, а что это за человек-то? И из-за любопытства два друга пошли за ним следом. Афанасий Андреевич направился к Брянскому мосту, приятели – за ним. Что будет делать он у реки? И вдруг видят: он в галошах пошёл к воде. Ну, точно неумный, убогий, река глубокая, а он – в галошах. И всё же друзьям было любопытно, как этот чудак ноги промочит, галоши потеряет. Такой верзила, а ума нет. И в самом деле, Афанасий Андреевич, не разбирая пути, шёл к воде, переступая с камешка на камешек, а потом пошёл по воде. И – о чудо! – он шёл по воде,как по земле. Друзья остолбенели. Они не могли придти в себя, даже когда Афанасий Андреевич оказался на другом берегу реки. В недоумении стояли : когда он вообще исчез.
Вот такое чудо было показано неверующему Николаю. Но он особо не вразумился, всё раздумывал, что за наваждение, трюк показал им чудак. П отом, Николай мне рассказал об этом. Я с великим благоговением вспоминаю этот рассказ, будто для меня было это чудо. Но мне такое не дано было узреть, хотя я видела Афанасия Андреевича близко, на Крестительском кладбище. Он стоял у склепа, неподалёку от будущей своей могилы и смотрел в ту сторону. Одет он был прилично, но на шее у него было грязноватое полотенце. Я глядела на это полотенце, и мне жалко было этого человека, я думала: «Человек, видно, очень добрый, похоже, образованный, но, наверное, не в себе. Что ж он полотенце-то такое грязное на шею намотал? И что в ту сторону смотрит?»
А он мне место своего упокоения показывал, куда я буду приходить к нему, слушать рассказы о нём, раз не удостоилось при жизни поговорить.
Три года назад я видела его во сне: стоит Афанасий Андреевич в открытой могиле в меховой безрукавке. А внизу – трава. Я и во сне растерялась, почувствовала смущение и говорю:
— Афанасий Андреевич, а мне вам нечего дать.
А у меня было только пять копеек. А он вдруг говорит:
— Давай пять, я возьму.
Проснулась я и думаю: «С этим «пять» что-то связано».
А в церкви мне сказали, что день смерти у Афанасия Андреевича пятого мая. Так что он показал мне и место своей могилы, и число, когда к нему приходить.
Вот я и хожу.
Там, на могилке, многое люди рассказывают о нём. Через рассказы-то я и поняла, что Афанасий Андреевич – великий Божий угодник. Ему дано было знать все наши проступки, грехи.
Мне рассказывала Вера Дмитриевна, у которой он проживал, что у неё дома на именины Афанасия Андреевича испекли пирог. А Вера Дмитриевна отломила незаметненько от него малюсенький кусочек. Когда вышли провожать Афанасия Андреевича в сенцы, говорят ему:
— Афанасий Андреевич, что ж вы пирог-то не съели? Для вас же пекли.
А он ответил:
— А пусть его Вера и доедает!
И еще Вера рассказывала, как Афанасий Андреевич обличил её. Она отсыпала из мешочка у монашки, что у них жила, чуточку пшена, чтобы сварить детям кашку. А когда Афанасий Андреевич к ним пришёл, он сразу же ей сказал:
— Верка, ворованным пшеном кормить детей нельзя!
Вот так-то. Мы по немощи своей, по греховности допускаем проступки, а людям чистым всё это видно.
Какое блаженство находиться рядом с такими людьми, которые помогают очиститься от грехов!
Елена Фёдоровна Ефремова (1936 г.р.)
ВЕРА, НАДЕЖДА, ЛЮБОВЬ
Я Афанасия Андреевича узнала из рассказов своей мамы Анны Ивановны. Она ходила к нему со своими подружками. У каждой была своя беда. Афанасий Андреевич очень ласково принял трёх подружек. Он посмотрел на мою маму Анну и показал на неё пальцем, сказал: «Вера». Показал на Марию: «Надежда». А на Любу показал: «Любовь». Потом подружки обсуждали эти слова и примеривали к своей беде. Мама хотела узнать, жив ли отец, а Афанасий Андреевич подарил ей слово «Вера». И она поняла, что муж к ней не вернётся. И ей в своей жизни остаётся надеяться только на Бога.
Марии Афанасий Андреевич возвестил о «Надежде». Значит, ей нужно было надеяться, что её Николай жив и вернётся с фронта. Так и произошло. А Любовь была самая красивая, она к людям по-доброму относилась, и у неё в жизни была красивая любовь.
Сама я видела Афанасия Андреевича лишь однажды. Я стояла на улице Энгельса возле храма Михаила Архангела, у водонапорной колонки. Он проезжал на подводе с кнутом в руках. Смотрела тогда на него с непониманием и некоторой боязнью. А как бы сейчас я бросилась к нему навстречу! Теперь я понимаю, утешителен даже один его взгляд!
Лидия Семёновна Кручинова
КОГДА ОН ПРИХОДИЛ, БУДТО СОЛНЦЕ ВСХОДИЛО
В начале расскажу о бабушке Прасковье Алексеевне Голосковой, 1903 года рождения. Вдовой она стала в 26 лет. Её муж, мой дедушка, трагически погиб. И осталась она вдовой с шестью детьми. А сама она работала на хлебозаводе. И Господь, и Божия Матерь были ей помощниками. А потом Прасковья Алексеевна работала в Богоявленском храме. Во время войны там были мощи Тихона Задонского. Такая милость к орловчанам!
Я училась в школе № 29. И там у меня было, можно сказать, гонение за веру. Нашу семью школьники называли богомолками. Со мной никто не хотел дружить, кроме больной Вали Коськовой, у которой после полиомиелита была сухая рука. Но дружба наша ограничивалась тем, что мы вместе ходили в школу и из школы. Другие сторонились меня, как ненормальной, которая верила поповским придумкам о Боге, сатане, ангелах и ходит в церковь. Учительница спрашивала меня с раздражённым любопытством:
— Ты опять ходила в церковь?
И я отвечала с внутренней боязнью: «Да».
О, если бы не бабушка дорогая моя Прасковья Алексеевна, смогла бы я выдержать этот напор!?
В церковные праздники бабушка будила нас, наряжала и вела в Богоявленский храм. Я чувствовала радость праздничных дней, но знала, что назавтра будет в школе допрос. В школе не разрешали носить крестик на шее, но мне бабушка прикалывала крестик на бельё булавкой.
В школе видели, что насмешки, язвительные расспросы на меня не действуют и тогда решили усилить наступление. Наша классная руководительница и председатель совета отряда со злобным напором стали предъявлять мне претензии:
— Ты одна в классе не пионерка. Ты тянешь на дно весь наш класс!
Дома я жаловалась бабушке: «Я в пионеры не вступаю. Тяну назад весь класс». — Кому же ещё пожаловаться?
Но бабушка строго запрещала: «Нет, нет и нет! Не принимай антихриста! Время короткое. Скоро Господь придёт судить. И не бойся сатанистов, не переживай». – Прислушивалась к словам бабушки и всей душой её считала правой. Она уже спасла меня от того, чтобы не стать октябрёнком... Но ведь я же тяну класс назад. Из-за меня страдают другие. Поэтому они меня и ненавидят. И вот после очередного напора, я сказала классной, что вступлю в пионеры. Мне тут же назначили время приёма. Я ждала этого момента в полном смятении и старалась успокоить себя. Я это делала не для себя, а для других. Класс не будет в отстающих. Бабушка ничего не узнает. В школе ко мне перестанут приставать. И вот наступил этот позорный день. Меня привели в спортивный зал, надели галстук на шею и заставили произнести клятву: «Я – юный пионер». Потом потребовали, чтобы галстук я не снимала. О, какую тяготу я здесь ощутила, будто потеряла почву под ногами!
Но как только я покидала школу, я прятала галстук в штаны, чтобы не увидела бабушка. Бабушка всё же увидела и ужаснулась тому, как я могла надеть «сатанинский язык» на шею. В пионеры вступили и брат, и сестра. Этим своим отступлением я принесла бабушке много горя и страданий. Ведь она читала нам столько житий святых, говорила об их стойкости и твёрдости. Мне было очень стыдно, тем более, что друзей в школе я не приобрела, а наоборот, со мной стали обращаться ещё черствее, как и бывает с отступниками.
Никогда не забуду благодатных появлений Афанасия Андреевича. Когда он появлялся, будто солнце всходило! Образ его навечно запечатлелся у меня в памяти сияющим светлым пятном. Борода была у него до груди, он обвязывал её полотенцем. У него были нежно-голубые глаза. Он был всегда опрятно одет в хлопчатобумажный пиджачок в тёмную полосу, брюки , укороченные до щиколотки. В холодное время на нём были одеты фетровые боты и плащ из плащёвки. Походка у него была летящая, такое ощущение, что он сейчас взлетит. Хотя ноги он ставил ровно, а выправка у него была устойчивая, военная.
Заходил он со словами: «Мир дому сему». И всё наше семейство с радостными возгласами кидались к нему в ноги.
Всех представительниц женского пола – взрослых и девочек – он называл мамами, а мужчин – по имени и отчеству. Моего папу называл Семён Петрович.
Тут же на стол, в ожидании множества гостей, ставили громадный угольный самовар, сахар, сухарики.
Весть о приезде Афанасия Андреевича разносилась по округе, тут же к нам шли гости с гостинцами для Афанасия Андреевича, которые он выкладывал на стол. Бабушка для всех варила огромную кастрюлю борща. На столе были огурцы, помидоры. И это-то в то голодное время!
Все задавали вопросы, он отвечал непонятно для меня. Помню, за столом пели псалмы и «Отче наш». Афанасий Андреевич играл аккордами на гитаре отца или же на своей скрипке, которую доставал из чехла.
Афанасий Андреевич был какой-то необыкновенный, такой опрятненький, чистенький, в его голосе я чувствовала какую-то силу. И мне было так обидно, почему его там, в школе, называли дурачком и сумасшедшим.
Сопровождала Афанасия Андреевича Ангелина Васильевна Дмитриевская. Я знала, что она – музейный работник. Для меня вид её был ангельский, она была миловидная, тихонькая, а голосок её звоном играл. Посидишь с ними, как на великом празднике побываешь. Я видела, с таким же чувством уходили от нас и другие люди. Они уносили радость и облегчение от жизненной тяготы.
Афанасию Андреевичу мы предоставляли дальнюю комнату. А детям бабушка говорила:
— Если придут из милиции, ревите во всю мочь, чтобы им невмоготу было слушать ваши вопли.
И правда, только наступало утро, к нам заявлялся участковый, кто-то уже нашептал ему.
— Ну, где ваш гость?
— Какой гость? Нету никаких гостей. Так, знакомые к нам заходили. – Бабушка незаметно щипала нас, и мы начинали такой рёв, что участковый скорее уходил от нас. А гостевание Афанасия Андреевича продолжалось.
Из всех разговоров я помню, что чаще всего Афанасий Андреевич употреблял слова «коронация, суд». Но они мне как-то в голову не укладывались.
Помню ещё случай. Афанасий Андреевич собрал нас (меня, Таню, Юру, Надю), пятерых детей в кучу, посадил на деревянный диванчик и совсем иначе, не иносказательно, начал учить:
— Детки, вы должны уважать маму, папу, любить родителей.
Зачем он нам это говорил? Ведь мы все любили родителей и уважали их. Нас воспитывали так, чтобы мы не представляли себе, как же можно ослушаться папу и маму, если они что-то говорили нам. Их слова – закон. Но после того, как говорил Афанасий Андреевич, мы ещё сильнее укреплялись в послушании, и сейчас я воспринимаю слова Афанасия Андреевича как молитву за нас, детишек, чтобы мы не сбились с истинного пути.
Конечно, не все дети могли воспринимать слова Афанасия Андреевича. Брат мой Юрий, который на 8 лет был моложе меня, сейчас вспоминает, что очень смутно помнит то время, когда приезжал Афанасий Андреевич. Он помнит многолюдье в доме, что все, в том числе и дети, поздно ложились спать.
Один раз мне пришлось услышать, как Афанасий Андреевич говорил не иносказательно. Это когда к нам в гости приехал о. Иоанн Крестьянкин. Он только что был освобождён из заточения и сразу же приехал к Афанасию Андреевичу, видно, посоветоваться о том, как жить. Бабушка тут же представила мне его, как пример твёрдости в вере:
— Он пострадал за Христа.
Какой красивый был о. Иоанн! Мне даже странно было представить, что он только что был в заточении. У него были великолепные чёрные волосы, и выразительностью своего облика он был схож с Афанасием Андреевичем. Они обнялись при встрече. Я залюбовалась на них. Оба высокие, статные, с одухотворёнными лицами. Меня поразило, как прекрасны могут быть люди. И теперь, когда Афанасий Андреевич как бы на время снял маску юродствующего, его вид был неотразим. Они разговаривали о вере. Но я не вслушивалась в их слова, я любовалась ими.
Сестра моей бабушки была монахиня Евдокия, мы её звали тётя Дуня. Она носила апостольник. Была такой благочестивой. Когда закрывали Введенский монастырь и кто-то из чекистов проявил кощунство, она пыталась защитить иконы от дерзкого отношения к ним. Её сразу же забрали в орловскую тюрьму, и вернулась она оттуда через пять лет, жила у нас. Афанасий Андреевич проявлял к ней особое отношение. Бабушка даже удивлялась и говорила:
— Глянь, как тётю Дуню возвышает Афанасий Андреевич! Она же за веру пострадала.
Мне казалось, что у тёти с Афанасием Андреевичем были какие-то молитвенные отношения. Вместе они как бы постоянно прославляли Бога. Ну, это нам уже как бы недоступно понимать. У духовных лиц свои отношения. Я это заметила, когда Афанасий Андреевич общался с о. Иоанном Крестьянином или с другими монашествующими и священнослужителями. Афанасий Андреевич всегда выделял их, даже если они ещё не были в сане, как это было с о. дьяконом Андреем. Он всегда заходил к нам и Афанасий Андреевич объявлял всем: «А вот о. дьякон». Поэтому, когда он был рукоположен, мы не удивились этому.
В разные этапы жизни Афанасий Андреевич был иной. Рассказывали, что он юродствовал и в одежде, но это ещё до войны. А я видела его всегда чистеньким и аккуратненьким, хотя он всегда и везде выделялся, прежде всего, своим двухметровым ростом, каким-то удивительным выражением лица и, конечно, своим поведением, в котором всё было с глубочайшим смыслом.
Ходил он и босиком, но к нам всегда, в любую погоду, даже в самую жаркую, приходил в фетровых ботах. Заходил, снимал боты и ставил около стеночки ровненько-ровненько, один к одному, носик к носику. А сам оставался в белых шерстяных вязаных носочках. Плащ свой аккуратненько вешал на вешалку. Ну, мы свою обувь до этого как зря кидали. Поэтому мне было странно, что Афанасий Андреевич так уважительно обращается со своими ботами. А я уже знала, как мне объясняла бабушка, что за каждым его действием был огромный духовный смысл. Я спрашивала у бабушки, а она отвечала:
— Это он тебе показывает, как твои ноги должны стоять на молитве, богослужении — рядышком и ровненько. А то у тебя ноги в разные стороны. А ты пред Богом стоишь!
Шею Афанасий Андреевич обвязывал вафельным полотенцем. Оно тоже было чистенькое, белое, без рисунков.
Когда Афанасия Андреевича положили в психбольницу, к нему было настоящее паломничество. К нему никого не пускали, кроме Ангелины Васильевны, которая представлялась родственницей. Бабушка ходила к нему, но и её не пускали. Ей только удалось выведать, что он был в изоляторе, в доме, где жили больные мужчины. За ним был особый присмотр, и его даже гулять не выпускали. Ангелина Васильевна рассказывала, что те таблетки, которые давали Афанасию Андреевичу, он уничтожал. Страждущие почитатели могли увидеть Афанасия Андреевича, когда его вели на врачебный осмотр, но общаться им не позволяли.
Когда Афанасий Андреевич был у нас, то дел у меня прибавлялось, – я была у бабушки как бы на подхвате: она меня посылала то туда, то сюда, я шныряла по всем комнатам:
И я носилась, желая услужить и гостю, и бабушке. Я всё это даже воспринимала как помощь бабушке, когда я пекла вместе с нею просфоры для службы в храме Богоявления. Знала, что это дело очень важно. Тщательно перебирала соль, чтобы не попали чёрные крошки, помогала расплавлять воск, катала шляпки для просфор. Мне передавалось благоговейное настроение бабушки. И здесь, готовя угощение дорогому святому гостю, она всё выполняла с благоговением, сознавала свою служебную миссию, и это передавалось мне.
Наш дом превращался в какое-то особое место, куда приходили люди, чтобы узреть некое чудо. Сразу всё из обыкновенного, простого становилось необычным, особым. Мы знали, что пребывание Афанасия Андреевича небезопасно, но ничего не боялись. И это тоже было для меня как чудо. Некое бесстрашие проявляли и те люди, которые приходили для встречи с Афанасием Андреевичем. Иные хранили вещички, которые получали от него. Другие для памяти желали его сфотографировать, но он позволял это не всем. Так он разрешил сфотографировать себя врачу детской поликлиники. Врач был не профессиональный фотограф, фотографировал людей во внеурочное время. Как-то пришёл к нам с фотоаппаратом старинным, на палке. У нас, как всегда, сидели люди. Он говорит:
— Афанасий Андреевич, давайте все сфотографируемся.
Он отвечает:
— Ну, давайте.
Когда закрыли Богоявленский храм, для меня это было великим горем, я так рыдала. А бабушка успокаивала нас, она учила во всём видеть волю Божию. Я не представляла, как буду жить без богослужений.
Общение с Афанасием Андреевичем восполняло эту зияющую пустоту в душе. Это утешало и приводило к мысли, что мы не оставлены Богом. Афанасий Андреевич и бабушка учили меня жизни. Радостный, он всегда относился ко всем с такой любовью. Эта любовь выражалась в том, что он открывал людям горизонты по жизни, проявлял к ним любовь и милосердие.
Мой отец научился у Афанасия Андреевича играть на струнных инструментах. Они оба играли вместе: отец — на гитаре, Афанасий Андреевич — на скрипке.
Я всегда много думала о нём и однажды высказалась:
— Бабушка, ты говоришь, что Афанасий Андреевич святой. А какой же он святой, если я никогда не видела, чтобы он молился?
— А ты проснись ночью да посмотри. А то спишь, как лошадь! Он же ночью к железной дороге ходит и там наедине молится.
Бабушка решила купить домик для Афанасия Андреевича в Снежети, где жил её брат. Она узнала, согласен ли Афанасий Андреевич и когда получила согласие, стала собирать деньги у прихожан. Потом она поехала в Снежеть и купила дом.
В Снежеть ездила я поездом «Орёл – Брянск». Туда было два рейса: днём и ночью. Но днём я училась и ездить было возможным только ночью, в 3 часа. Меня провожали с продуктами и деньгами. В 5 часов утра я была уже в Снежети. Осторожно шла по пустому проулочку. Только подхожу к его дому, дверь открывается и Афанасий Андреевич встречает: «О, Орёл приехал!»
Ядоставала гостинцы.
— Афанасий Андреевич, это вам Матрона передала, — говорила я.
Он отвечал: «Да, да...»
Однажды был такой случай. В дороге я съела одно яблоко. Афанасий Андреевич взял гостинцы и сказал:
— А яблоки вези назад.
Ангелина Васильевна сказала:
— Лидочка, от Афанасия Андреевича тайком ничего нельзя сделать. Он уличит.
Потом она обратилась к нему:
— Афанасий Андреевич, Лидочка ехала, переутомилась, ей после школы не дали покушать. Она захотела есть.
— Мама, раз она скушала, бери таз, насыпь яблоки, пускай ест.
Я крепко накрепко тогда поняла, что без спроса нельзя ничегошеньки делать. Мне было стыдно, что я нарушила это правило, да ещё расстроила старца.
Афанасий Андреевич не благословил меня идти замуж. Но прямо он ничего не высказывал, а давал понять это символами и знаками. То мешок муки на меня высыпал и приговаривал: «Мука, мука». То в горячую печку меня лицом сунул, чуть ли не в огонь, чтобы я, видно, подумала об адских муках. Мне эти знаки были тогда непонятны. А бабушка мне их растолковывала, она понимала язык Афанасия Андреевича, «переводила» людям, когда её просили. И мне она перевела:
— Афанасий Андреевич не благословляет тебя выходить замуж.
Ещё раньше не благословил меня и Кукша Одесский, ныне прославленный в лике святых, к которому мы ездили с бабушкой.
Я стала просить Афанасия Андреевича благословить меня на брак, но он отказал. Решила нарушить его предостережение. В этом проявилось моё маловерие безрассудность. Не благословлял меня и в Тернополе Кукша: «Замуж не надо». Но я влюбилась. С мужем мы обвенчались. Я тогда работала на заводе «Трансмаш» и даже в заводском «Крокодиле» появилась насмешливая заметка, что я только в 11 классе, а уже вышла замуж. С мужем у нас были любовь и почитание, а вот с золовкой и свекровью отношения не сложились – действительно, была мука. Были издевательства и обиды. А когда я приехала к Афанасию Андреевичу, он высыпал на меня мешок муки со словами: «Мука, мука».
Я вышла замуж, мы расписались в ЗАГСе. Но бабушка заявляла: жить не венчанным нельзя. Бабушка говорила и с моим мужем: «Венечка, дорогой, это не брак, а блудодеяние. В нашей природе такого не было – жить не венчанными. Венчание – это благословение с Небес». Умоляла мужа и я, но он сомневался:
— Зачем это мне? Как я могу венчаться? Ведь я – секретарь комсомольской организации цеха.
И всё же мой муж, я думаю, по молитвам Афанасия Андреевича за меня, согласился обвенчаться. Он почувствовал и красоту этого таинства, и силу. На него всё произвело впечатление: и ковры в храме, и венцы на голове, и молитвы. Мы ощутили ликующую торжественность.
Потом начались гонения на Вениамина, и мы с ним вместе настрадались вволю. И я как-то больше стала сочувствовать страданиям Афанасия Андреевича, много рассказывала о них мужу, а он проникался этими рассказами и, думаю, это дало ему силы перенести гонение. О нашем венчании стало известно, понятно, каким путём, на заводе «Трансмаш», где мы работали. Как это так, секретарь комсомольской организации и венчается?! На проходной появился в «Крокодиле» пасквиль. Естественно, мужа сняли с секретарской должности. Его вызвали в Заводской райком, разговаривал с ним секретарь Геннадий Фёдоров, они с мужем вместе учились.
— Веня, ты, что с ума сошёл?!
Муж всё выслушал, достал комсомольский билет и положил на стол:
— Я никого не убивал, чтобы со мной так разговаривали.
Я была счастлива со своим мужем. Но всё вспоминала слова Афанасия Андреевича: «Мука, мука». А я думаю, какая мука: муж у меня такой хороший, любит меня, а я – его. Специалист он прекрасный, умница. Заработал квартиру, не погнушался пойти работать канатчиком, чтобы семья не чувствовала нужды, поступил в институт. Я забеременела, уже скоро мне рожать (7,5 месяцев), и тут началась мука. Врач на очередном осмотре вдруг заявила мне:
— Кручинова, вы родите урода.
— Как? — испугалась я.
— Готовьтесь к худшему.
Я тут же бросилась к бабушке: что мне делать?
— Ехать сейчас же к Афанасию Андреевичу, он вразумит.
Я ехала и повторяла слова: «Вот мука».
Думаю, распахнёт сейчас передо мною дверь Афанасий Андреевич, я тут же всё ему выложу. У меня сердце леденело, когда я представляла, что рожу ребёнка без головы.
В Снежети Афанасий Андреевич не стал меня ждать на пороге, вышел на улицу, поставил меня на солнцепёке:
— Стой по стойке смирно!
Стою. Май. Жара. Афанасий Андреевич смотрит на небо, что-то говорит, молится. И снова слова о коронации, о войне. К чему? Он что не видит, что я на ногах не держусь, сейчас упаду, мне плохо, нет терпения, уже до крови искусала губы. Видно, правду врач сказала. Афанасий Андреевич строго говорит: «Мама, блы-блы-блы». Мысли мои, что ли, прочёл? Потом достал из кармана вырезанных из букваря грязные рисунки двух бычков. Моё сердце опять заледенело: «У меня уроды родяться».
– Афанасий Андреевич, я что, быков рожу?
– Мама, не болтай!
Стою и думаю: «Он что не видит, что мне плохо? Зачем мы стоим на солнцепёке? Правду говорят, что он сумасшедший!»
— Афанасий Андреевич, вы хоть знаете, кто я?
Отвечает:
— Внучка Пашина.
Потом, когда я уже не могла совсем стоять на солнцепёке, Афанасий Андреевич меня отпустил.
В поезде рассказываю свои мысли подруге Валентине, она ужасается:
— Он же твои мысли читал!
Только потом я поняла всё о своём «солнечном стоянии». Афанасий Андреевич вымаливал меня у Бога, чтобы я родила благополучно. Вероятно, я могла бы умереть, потому что у меня были тяжелейшие роды.
Когда приехала и рассказала всё бабушке, показала бычков, она сразу сказала:
— Афанасий Андреевич тебе неспроста дал эту картинку. У тебя будет два мальчика.
И это действительно было так. Врач не мог определить двойню, потому что они лежали неправильно: один головой вверх, другой – вниз... Муки были неописуемые.
Когда у нас родились двойнята, муж согласился покрестить их. П осле родов в газете «Орловский комсомолец» появился фельетон с описанием подробностей нашей семейной жизни, которую я по простоте душевной рассказала корреспонденту Галине Эмановой, пришедшей к нам в гости. Она сказала, что её интересует жизнь молодой трудовой семьи. Затем появился фельетон о полном разложении бывшего секретаря, которого опоила дурманом и утянула в болото его жена. Вениамин вначале обвенчался с женой, а потом покрестил детей, и вместо кипучей общественной работы – моет посуду и играет с детьми.
Муж возмущался очень сильно на «газетных шавок».
— Опозорили на всю область. Ты всё расписала сама про своего мужа!
Но я ведь не ведала об этом коварстве и говорила мужу:
— Афанасий Андреевич терпит большие издевательства и спокойно переносит их.
Бабушка говорила, что это к нам милость Божия, что мы за него страдаем.
Афанасий Андреевич предсказал моей маме ребёнка, когда она ещё не была беременной. Я помню, что очень удивилась, когда он подошёл к маме, стал водить пальцем по животу и говорит: «Мама, когда рождаются детки, их называют Андреями».
Я помню, что очень этому удивилась, у меня уже у самой были дети.
И правда, мама забеременела и у неё родился сын, которого назвали Андреем.
Жизнь продолжалась. Мне казалось, что те муки, которые уже выпали на нашу жизнь, закончились. Но они только начались. Сыновья мои выросли. И всё моё семейство – муж и дети – трагически погибли. – Тогда я поняла, почему Афанасий Андреевич не давал мне благословение на брак. На то не было воли Божией. За ослушание я получила невыносимую муку.
Мою жизнь светлым пятном всегда озаряла личность Афанасия Андреевича. Он всегда был со мною рядом, в моей душе – и когда жил у нас, и когда проживал далеко.
Эта телеграмма пришла весной неожиданно: умер Афанасий Андреевич, нужно приехать за телом старца. Тут же сообщили мне, я прибежала от свекрови в рыданиях. Дома у бабушки уже все взахлёб рыдали: и мама, и папа, и сама бабушка, и все дети. Казалось, что более родного человека у нас не было. «Афанасий Андреевич, как же мы будем жить-то без тебя? Ты – наша путеводная звезда!» Вспоминалось всё. Бабушка вспоминала, как Афанасий Андреевич спас её от тюрьмы. Мы никак не могли унять слёзы. Но нужно было ехать за Афанасием Андреевичем, что быперевезти в его любимый город, в котором он и хотел быть похороненным. Бабушка сквозь слёзы всем распоряжалась, давала указания моему отцу:
— Семён, найди машину и привезите Афанасия Андреевича прямо в церковь, в Крестительскую, в нашей оградке похороним.
Отец побежал к знакомому, умолил его ехать на Брянщину. И на машине «пирожок» они покатили.
Когда привезли Афанасия Андреевича, я бросилась в церковь, всем знакомым встречным сообщала, что тело Афанасия Андреевича на Крестительском. Многие люди и без того знали, по цепочке передавали один другому. Тело Афанасия Андреевича привезли, и потянулся поток людей к Крестительскому кладбищу.
Я боялась увидеть мёртвого Афанасия Андреевича. Живее его я никого и не видела. В его глазах видела отсвет неземной любви, ни у кого и не замечала такого взгляда. И только теперь поняла, что он для меня значил. С непередаваемым волнением вошла в Крестительскую церковь, полную народа. Издалека увидела длинный-длинный гроб, обитый не плюшем, а какой-то простенькой хлопчатобумажной тканью. Я приблизилась с душевным трепетом к гробу и была просто поражена, увидев радостное лицо Афанасия Андреевича, такое живое! И его руки, такие прекрасные с длинными красивыми пальцами, которыми он столько раз гладил меня по голове с такой нежностью! Его руки казались мне просто пушистыми. Дорогой, родной Афанасий Андреевич, прости меня, что я не всегда тебя понимала!
Автор-составитель Валентина Амиргулова
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
