Наставления духовным чадам Преподобного Феодора Санаксарского

Книга

Боголюбивому читателю, открывшему сию книгу, предоставляется счастливая возможность впервые прочесть сохранившиеся до наших дней наставления преподобного Феодора Санаксарского, мужа удивительной силы духа, исповедника Правды Божией, вся претерпевшего о укрепляющем его Иисусе Христе (ср.: Флп. 4, 13), Старца мудрого и любвеобильного, которого современники называли великим, по жизни его и подвигам

Впервые?.. Но разве не знаем мы, хотя и краткие, но издававшиеся в прошлом да и в нынешнее время его поучения? Это так; и все же, ныне изданные (и, прежде всего, восполненные хранившимися в архивах совершенно неизвестными нам страницами), они предстают перед нами именно впервые в должной достоверности и, следовательно, новизне.

Архивные изыскания последних лет, помимо обширных материалов по истории Санаксарской обители (основной фонд хранится в Центральном Государственном архиве Республики Мордовия), выявили две замечательные рукописи, ставшие основой для составления данной книги. Первая из них была найдена нами в Отделе рукописей Российской Государственной Библиотеки (ОР РГБ. ф. 218, д. 734). Это переплетенная тетрадь, объемом в двести двадцать страниц текста, писаного скорописью и включающего в себя пространное житие преподобного Феодора, его наставления, беседы, письма. Датируется сия тетрадь последними годами XVIII столетия. Вторая — обнаружена в рукописном фонде библиотеки Института гуманитарных наук при Правительстве Республики Мордовия (Инв. № 23628) [Обнаружена Николаем Ивановичем Новотрясовым, секретарем общественного Совета по развитию православной культуры при Главе Республики Мордовия, которому выражаем нашу молитвенную благодарность.] состоит из трехсот тринадцати страниц, включает список того же жития, с чрезвычайно важными дополнениями и уточнениями, и некоторые, не имеющиеся в первой тетради, поучения. До большевистского переворота и последующего разгрома обители рукописная тетрадь эта была собственностью Санаксарского монастыря и хранилась в монастырской библиотеке, о чем свидетельствует запись на титульном листе, датированная 1830 годом. Кроме того, в Государственном архиве г. Арзамаса, в фонде Арзамасской Алексеевской женской общины, хранятся списки писем преподобного Феодора, большая часть из которых нами публикуется впервые (Ф. 11,оп.1, д. д. 5 и 264).

Эти-то находки и позволили провести некоторую подготовительную работу.

Напомним читателю историю сохранения и публикаций духовного наследия преподобного Феодора Санаксарского. Предваряется эта история событием воистину трагическим: «От отца Феодора было поучений две тетради, — вспоминал один из ближайших его учеников, впоследствии знаменитый архимандрит и сам старец высокой духовной жизни, Феофан Новоезерский, — которые писал послушник Иван Евдокимович, в пострижении наименованный Иоанникием… Написав поучения, он приносил к отцу Феодору для проверки и одобрения. Сии поучения помянутый послушник, выходя из монастыря [по блаженной кончине преподобного и вследствие нестроений в обители], хотел взять с собою; но они были у него отняты некоторыми враждующими на него и сожжены: чем лишены многие блага пользоваться ими во спасение души». Невосполнимая утрата! «Две тетради» — по тому времени (80-е годы XVIII века) это могло быть: до шестисот страниц рукописного текста!

В 1847 году монах Оптиной пустыни Порфирий Григоров издал в Москве, в Университетской типографии, жизнеописание и краткое поучение преподобного Феодора. При сличении этой публикации с имеющимися теперь у нас рукописными тетрадями мы уверенно можем сказать, что о. Порфирий пользовался одной из них, либо сходными списками.

Затем игумен Тихон (Ципляковский), замечательный подвижник благочестия, бывший с 1879 по 1884 год настоятелем Санаксарского монастыря, взял на себя труд составить обширное жизнеописание и подготовить к печати поучения, фрагменты бесед и несколько писем преподобного; это чрезвычайно важное собрание было им опубликовано в Тамбовских епархиальных ведомостях за 1886 год (№ № 3, 9, 16, 22 и 24), а затем вышло отдельным изданием. Игумен Тихон имел возможность учесть как составитель не только изданное о. Порфирием, но и воспользовался преданиями, летописными и устными, хранившимися в Санаксарском монастыре и в Арзамасской Алексеевской женской общине, основателем и Старцем которой был преподобный Феодор; кажется, именно игумен Тихон обладал всей полнотой сохранившегося к тому времени наследия преподобного Феодора. увы, по понятным соображениям, он не мог издать всё имевшееся в его распоряжении: преподобный Феодор, как увидит читатель, был Старец прямой и нелицеприятный, врачевство его духовное было «неласкательно», и был он «всяческой неправды немолчный обличитель», как пишет его верный ученик о. Иоанникий.

В начале XX века публикацию игумена Тихона использовал епископ Никодим (Кононов) [Священномученик Никодим (Кононов), еп. Белгородский:tl918; память 28 декабря.]', составивший сборник «Старческие советы некоторых отечественных подвижников благочестия XVIII — XIX веков», изданный в 1913 году Афонским Русским Пантелеимоновым монастырем. В 1994 году Издательский отдел Московского Патриархата этот сборник репринтным способом переиздал.

Здесь мы вынуждены поставить довольно значительное «но». В предисловии к «Жизнеописанию...» игумен Тихон пишет: «составитель позволил себе заменить некоторые устарелые обороты речи и выражения современным языком». Нам это кажется удивительным... Если для игумена Тихона, человека высокой духовности, готовившего к изданию поучения богодохновенного отца спустя всего лишь столетие, язык их некоторым образом устарел, — то что делать нам, спустя еще столетие и учитывая к тому же разрушенную традицию благочестивого чтения, ныне едва ли восстановленную?!

Мы решительно отказались следовать этому пути;

напротив, внимательно вчитываясь в те и без того немногие строки, милостью Божией сохранившиеся для нас, мы старались, насколько позволяет устоявшееся ныне читательское сознание, не нарушить речевой, интонационный и, следовательно, смысловой строй повествования преподобного Старца Феодора — наставника и небесного покровителя нашей святой обители. Ибо если тот или иной текст, произнесенный человеком или записанный его внимательными учениками, есть свидетельство и выражение его внутреннего мира, то интонация фразы, характерность речевого строя — есть как бы душа самого текста; менять здесь что-либо, нарушать лад и строй — следует с великой осторожностью, дабы не исказить образ автора, запечатленный в слове.

Скажем и еше об одной досадной ошибке, проникшей в предыдущие публикации духовного наследия преподобного Феодора.

В «Кратком поучении…» 1847 года, на 19 странице, после пометы «До зде Феодора Санаксарского», напечатаны о. Порфирием, непонятно из каких соображений, вплоть до 37 страницы тексты иных отцов, двое из них указаны: свт. Феодор Едесский и Илия Екдик. Игумен Тихон, должно быть, не увидев сию помету (иначе — как объяснить?), составил из поучений помянутых отцов три главки: «Еще о молитве и добродетелях», «На слова: "Внемлите себе"» и «О тричастности души». Епископ Никодим в своем сборнике на страницах 391 — 394 их переиздал, Издательский отдел Московского Патриархата в 1994 году их продублировал — и они читаются до сего дня как принадлежащие преподобному Феодору.

Итак, завершая вводную часть нашего предисловия, скажем, что принцип подхода при подготовке к печати текста наставлений преподобного Феодора состоял в том, чтобы как можно более бережно донести до читателя живую речь строгого и любвеобильного отца. При том мы надеемся, что читателю воцерковленному, даже если и предоставится некоторое усилие в постижении языковых особенностей той эпохи, то принимая в раз-суждение, чью речь надлежит нам постигнуть, — малый труд сей несомненно окажется в великую духовную пользу. Единственное, в чем мы (впрочем, отнюдь не являясь здесь первооткрывателями) идем наперекор общепринятым нормам изображения текста — это в некоторых немаловажных случаях делаем решительный возврат к неискаженному реформаторами правописанию, чтобы читатель мог вполне различать, например, мiр как вселенную, земное устройство, род людской — от мира как согласия, единодушия, тишины и покоя. Кроме того, мы выверили и, где это было необходимо, привели в соответствие цитаты из Священного Писания и богослужебных текстов, а также вставили в квадратные скобки уместные в иных случаях, недостающие и связующие слова… В какую меру оказалась посильной нам сия ответственная подготовительная работа — судить читателю. Мы же просим лишь снисхождения нашим немощам, а также потребной нам молитвенной поддержки.

***

Преподобный Феодор родился в 1718 году в сельце Бурнаково Романовского уезда Ярославской провинции, в родовом имении дворян Игнатия и Ирины Ушаковых, и при святом крещении был наречен Иоанном [Этот род Ушаковых замечателен тем, что дал России двух святых родной племянник преподобного, родившийся и выросший в том же сельце, всю жизнь проведший под духовным влиянием дяди-монаха и ставший великим флотоводцем феодором феодоро-вичем Ушаковым, ныне почивает святыми мощами рядом с преподобным феодором в соборном храме Санаксарского монастыря.].

В 1725 году Иоанн был приписан, а в 1735 — поступил в лейб-гвардии Преображенский полк, где уже служили к тому времени его старшие братья — Сила и Феодор. Это было время в России, названное историками «засильем немцев». Императрица Анна Иоанновна и ее фаворит Эрнст Иоганн Бирон, с презрением относившиеся ко всему русскому, печально известный своею уродливой трагикомичностью «ледяной дом»... а с другой стороны — Тайная канцелярия розыскных дел, где инквизиторствовал дальний родственник Андрей Иванович Ушаков... Через несколько лет, уже при Императрице Елисавете Петровне, архиепископ Димитрий Сеченов так отозвался о предыдущем десятилетии:

«Догматы христианские в басни и не во что поставили, святых угодников Божиих не почитали, предания апостольские и святых отец отвергали... архиереев, священников, монахов мучили, казнили, разстригали„. Монахов, священников, людей благочестивых в дальние сибирские города отвозят. И тем так устрашили, что уже и самые пастыри, самые проповедники слова Божия молчали и уст не смели о благочестии отверсти» [Цит. по кн. Смолич И. К. Русское монашества М, 1999, с. 266].

А в придворных полках порядки и нравы тоже не располагали к жизни духовной. Мало того, что жизнь Двора проходила отчасти на виду у преображенцев, несших внутридворцовые караулы, — сами нормы и особенности воинского устава, сложившиеся традиции взаимоотношений власти и тех, кто ее охранял, склоняли все более к легкомыслию, нежели к строгости и заботе о внутренней чистоте. Были уставные нормы вполне комичные, как пудрение волос и заплетание их в длинные косы (у кого не росли усы, тем велено было иметь их наклеенными); но были и иные, не без соблазна к духовной порче: «Завтрашнего числа нарядить в дом Ея Императорского Величества лейб-гвардии Преображенского полку для ношения кушанья: обер-офицера — одного, сержанта — одного, капрала — одного, солдат — сорок восемь, — которым велеть собраться пополуночи в восьмом часу во Дворце...» [РГВИА. ф. 2583, on. 1, а 278, а 54]' Это уже при Елисавете Петровне, из сообщения полковой канцелярии от 31 декабря 1742 года; Иоанн Ушаков — капрал бомбар-дирской роты...

Предание оставило нам, по-видимому, со слов самого Старца, ту превысившую меру его терпения картину внезапной смерти товарища в разгар веселой пирушки, когда, как читаем в рукописании жития его, «паде внезапу из товарищей един на землю — и быв мертв; и видевши вси, яко таковое внезапное из веселия сетование открывшееся, — и ужасошася». Мы не вправе игнорировать этот случай его полковой юности, хотя и понимаем, что никакими изысканиями и фактами подтвердить сего будет невозможно. «И весьма тронут был душою своею Иоанн, яко неоспоримым доказательством веками неоплаканной страшной гибели человеческой...» Впрочем, позволим себе процитировать краткий отрывок из описания той обстановки, в которой принужден был находиться Иоанн Ушаков накануне своего чрезвычайного поступка, изменившего всю его жизнь. «Новое правительство [после восшествия на престол Елисаветы Петровны], обязанное усердию и привязанностью к Императрице гвардейских солдат, первоначально дало [им] страшную волю... которая дошла до того, что во время пребывания Императорского Двора в Москве для коронации [летом 1742 года], в Петербурге солдаты, дотоле приученные к палке и кошкам, а теперь за свои услуги освобожденные от этих неприятностей, совершенно вышли из повиновения, особенно гренадерская рота Преображенского полка... [они] толпами врывались в дома именитейших сановников с угрозами, требовали у них денег, без церемоний брали в богатых домах все, что им нравилось. Пьянство, разврат, драки, грабительства гвардейских солдат день ото дня принимали все большие размеры... Жители Петербурга были в большом страхе, многие оставили свои дома и все ворота были заперты...» [Цит. по кн. История лейб-гвардии Преображенского полка. Т. 2. Составил А. Чичерин. СПб., 1883, с. 582]. Прервем цитату; восемь с половиной лет служил в Преображенском полку тот, кого Господь призвал к подвигу монашескому, к исповедничеству Правды Божией.

Отчужденность от этого м1ра прихотей и необузданных страстей превысила, наконец, ответственность перед присягой, долгом, страхом земного наказания. В период после августа 1743 и до февраля 1744 (более точное время установить пока не удалось) Иоанн Ушаков бежит из полка, из царствующего града Санкт-Петербурга, чтобы «ото всех усгранитися и в молчании пожити евангельски в тесноте, яко в м1ре для спасения многая имеются претыкания и соблазны». Этот поступок двадцатипятилетнего гвардейца, которого, казалось бы, ждала немалая карьера, но который всем существом своим отдался иному зову, — по крайней мере в истории Русской Церкви остался, как кажется, безпрецендентным

Он знал, чем грозили ему законы Mipa сего. Согласно воинского устава, за таковой проступок и в случае поимки Иоанна Ушакова, как дворянина, ожидало хотя и не вырывание ноздрей, как это предписывалось совершать над простолюдином, но вечная солдатчина в отдаленные сибирские гарнизоны ему была обезпечена. Конечно, времена были несколько иные, Императрица Елисавета Петровна отличалась непритворным благочестием, но устав оставался тот же, и писан он

был Петром Великим...

Иоанн бежал на окраину Империи, в северное поморье, в дикие двинские леса. Мы видим здесь явление необычайное: молодой человек, не имея, по-видимости, ни правильных духовных навыков, ни опытного старца-руководителя, а лишь исключительное желание всецело послужить Господу, начинает свой подвиг с того, что категорически воспрещается святыми отцами, наставниками монахов: с отшельничества. Правда, мера эта была вынужденной: он обязан был скрываться от властей (что тем более не способствовало внутреннему покою), — но сам факт такого начала его аскезы — чрезвычаен; претерпеть такой путь — и не повредиться, но наипаче духом возрасти... особое, как видно, благоволение Божие было к сему подвижнику, предуготовлявшее ему подвиг исключительный и дарования великие.

Три с лишним года пробыл он в двинской глуши — «в великом злострадании и гладе». Но затем, по причине крайних уязвлений от нападавших на него тамошних обывателей (как повествуется в житии), а, кроме того, наслышанный, должно быть, о знаменитых пустынножителях рославльских и брянских лесов, он переселяется к югу, совершая опаснейший переход в пол-России.

Здесь, недалеко от Площанской пустыни, сыскной командой, каковые прочесывали тогда труднодоступные районы Империи для выявления укрывающихся от закона, взят был Иоанн, «яко человек, виду пись-меннаго о себе не имеющий». Он открыл, что он дворянин, тайно бежавший из Преображенского полка. Его доставили в Санкт-Петербург.

Изумительна сцена допроса Ея Императорским Величеством Елисаветой Петровной пойманного беглеца. Какое смирение и вместе с тем сила духа, преложившие на милость державную Царицу! Все-таки пред Нею был дворянин, изменивший присяге!.. Какое решение примет Она? Каким будет наказание? Ждали этого, между прочим, и в гвардейских полках... Вот ею ввели к Ней, бывшего гвардейца, преображенца, бомбардирской роты капрала, а ныне — «лицем от великаго воздержания бледна, во власянице, ремением подпоясана, с крайним благоговением взошедша...»

— Зачем ты ушел из Моего полка?

— Для удобства спасения души моей, Ваше Императорское Величество.

— Не вменяю тебе побег в проступок, жалую тебя прежним чином — вступай в прежнее звание. Отвечал Иоанн:

— В начатой жизни для Бога и души моей, Ваше Императорское Величество, до конца пребыть желаю, а прежней жизни и чина не желаю...

— Для чего же ты уходом ушел из полка? Когда к такому делу вознамерился, то и от Нас мог бы быть отпущен.

— Если бы тогда просил я об этом Ваше Величество, то не поверили бы Вы мне, молодому, что смогу понести сие иго. Ныне же, по убогом моем искусе, утруждаю Ваше Величество просьбой — дайте мне умереть монахом.

13 августа 1748 года Иоанн Ушаков, по Именному указу и в присутствии Императрицы Елисаветы Петровны, был пострижен в монашество в Александро-Невском монастыре с наречением ему имени Феодор.

«… И пребывал в той обители по усердию своему наиболее неисходно, внимая спасению, любя безмолвие, упражняясь в посте и в молитве».

Но не вжигают светильник, чтоб оставить его под спудом, — но на свещниие, да входящие видят свет (ср.: Лк. 11, 33). Скоро, назидаясь столь дивным житием его и, не по летам, умудренностью, стали приходить к нему многие жители петербургские, семейные и одинокие, и даже гвардейцы, прежние сослуживцы его, хотящие в м1ре богоугодно жить и ищущие совета и наставления. И возникла, по наущению вражию, зависть в братии: что-де, простой монах — а обратил к себе народу множество; «сие есть непристойность и к безпокойству следует обительскому». Подали архиерею, который чрез казначея своего запретил в монастырь вход тем, кто скажет, что идет к монаху Феодору.

Повествует о том житие: «Преподобный Феодор, сидя в безмолвии в келье своей, слыша и видя деющееся неправедное повеление, раздражашеся духом, тепл 6о нравом бе, якоже и о велицем сказуется Златоусте, пойде к казначею и, при обычной скромности, по подобающему рече ему:

— Прошу Вашего Преподобия изъяснить мне: для чего вход запрещен в монастырь желающим ходить ко мне и кто сделал такое запрещение?

Казначей же в ответ.

— Не годится тебе в дело учительства входить и, чрез хождение к тебе толпами, народ соблазнять; что уже видя и Преосвященный — такую непристойность запретить приказал.

— Если из учения моего что Его Преосвященству открывается быть незаконное, то пусть обличить в том изволил бы, а без причины так скорбь наводить желающим мое убожество видеть есть дело не архипастырское. Судит ему за сие Господь Бог.

О таковом ответе не безызвестно учинися и Преосвященному, чрез что и наипаче начал на преподобнаго гневатися..»

В сохранившейся записи иеромонаха Иоанникия читаем: «возненавиден был тамо [преподобный Феодор] от властей и монахов, за приходящих к нему многих пользы ради, с приставлением к нему воинского строгого пикета...» Представим себе: вооруженный солдат пред запертою дверью в келью монаха, преграждающий путь народу, жаждущему услышать слово Божие!.. Воистину глаголет Писание: Вси хотящий благочестно жшпи о Христе Иисусе, гоними будут (2 Тим. 3, 12).

В последних числах декабря 1756 года, по прошению своему на Высочайшее Имя и не без содействия возликовавших врагов своих, преподобный Феодор был отпущен из Санкт-Петербурга для пребывания в отдаленную Саровскую пустынь, в коей подвизаться давно уже имел желание. Пленившиеся же к нему любовию духовною ученики и ученицы, исходатайствовав законные от начальства отпуски, «в след отца своего поидоша». В городе Арзамасе преподобный поместил всех учениц своих, коих было число тогда еще небольшое, сначала при девичьем Никольском монастыре, а затем при приходской церкви упраздненного девичьего монастыря во имя Алексия, человека Божия ^L сам же с учениками прибыл в Саровскую пустынь.

Через два года, видя учеников своих умножившимися, просил он отцов Саровских дать ему в ведение находящуюся в четыредесяти верстах при городе Темникове и реке Мокше обедневшую Санаксарскую пустыню, кое его прошение они и исполнили. «И преселися бо сей блаженнейший и просвященнейший отец Феодор в ту Санаксарскую пустыню со всеми учениками своими, измлада бо уже пустынному житию обучен. Братии же к нему час от часу более умножалося...» Скоро рукоположен был преподобный во иеромонашеский сан, «хотя и много от сего отрицашеся»; а затем дозволено ему было Высочайшим указом постричь в монашество одиннадцать из своих учеников — отставных гвардейских солдат Преображенского и Измайловского полков. Это был 1763 год…

«Новое и дивное явление зрим на месте сем, видяще тя, яко единаго от древних, лучами святости сияющаго, среди дремучих лесов обитель святую воздвизающаго...» [Из Акафиста преподобному Феодору Санаксарскому]'. Дух древней христианской общины насаждал вкруг себя преподобный Феодор. Как вспоминал ученик его Феофан Новоезерский: выбирая в начале иноческого пути, из великой ревности по Богу, «где бы жестокая жизнь была», они нашли ее у отца Феодора. Скудно было, сурово, просто; но рядом был мудрый и любящий отец, которому хотелось подражать, ибо очевидной была его пламенная к Богу любовь. Но послушания требовал Старец безпрекословного. «Если благодушно примите мое послушание, то великую милость от Господа Бога получите и воздаяние вечное, а не временное...»

Иные не вмещали сего. К 1768 году относится серьезнейший конфликт с иеромонахом Венедиктом, бывшим учеником, постриженником из гвардейцев (через десять лет о. Венедикт станет настоятелем Санаксара); мы не будем, по недостатку места, входить в подробности этого дела, вышедшего на уровень очередного столкновения с епархиальной властью и доставившего преподобному немалые скорби, ибо Старец Феодор был тем человеком, кто жил прежде всего пред Богом и единственно с Правдой Божией согласовывал он слова свои и поступки в отношениях к сильным мiра сего.

Именно здесь, в Санаксаре, под присмотром великого Старца, положили начало своим подвигам три его преподобных ученика; архимандрит Игнатий Симоновский, схиархимандрит Макарий Пешношский и архимандрит 22

Феофан Новоезерский, чрез которых (а также в последующем уже и чрез их учеников) возродилось множество знаменитых обителей, в том числе и Оптина пустынь [2].

В 1774 году Господь вновь посетил Своего раба великою скорбью.

Темниковский воевода (градоначальник) Василий Неелов пожелал иметь Старца своим духовником и был, действительно, некоторое время ему во всем покорным. Но, как видно, воеводе тяжек и невыносим сделался крест послушания. Он вышел из повиновения, стал творить безчинства не только в отношении к подвластному работному люду, но и к местным крестьянам, наконец и к самому монастырю, ни во что поставляя при этом все строгие обличения духовного отца. Народ умолял преподобного о заступничестве. Старец поехал в Темников и пришел в дом к воеводе. Тот, услыхав о сем, ушел в свою при ратуше канцелярию, сел за зерцало [3] и велел позвать отца феодора. Когда Старец вошел, воевода начальнически спросил, какую имеет он до него нужду? По праву духовного отца Старец пересказал ему все его дела, — и убеждал оставить грабеж и притеснение бедных. Воевода велел дневальному записать в протокол, что настоятель Санаксарского монастыря называл его при зерцале грабителем и разорителем, и вскоре представил о том доношение губернатору в Воронеж. Губернатор донес Императрице Екатерине II, а от нее в Синод вышло повеление исследовать сие дело. Разбирательство проводилось не только в Синоде, но и в Сенате, преподобного Феодора подвели под строгость не только духовных, но и государственных законов Сенат ходатайствовал перед Синодом о лишении его монашества, дабы предать гражданскому суду. Дело приняло весьма серьезный оборот. Всеподданнейший доклад Синода Императрице начинался с констатации, что «Санаксарского монастыря настоятель иеромонах Феодор оказался во многих непорядочных и противных святым правилам и государственным законам поступках...» [РГИА, ф. 796, on. 55, д. 53, л. 23].

Итогом разбирательства стал указ Императрицы: «онаго Феодора, лиша настоятельскаго и иеромона-шескаго звания, отослать, яко человека безпокойнаго, простым монахом в Соловецкий монастырь, препоручив начальнику онаго монастыря неослабное за ним смотрение...» [Там же: л. 27. Сия многоскорбная страница жития преподобного феодора требует (с учетом обнаруженных архивных материалов) особого исследования, которое мы, с помощью Божией, надеемся вскоре осуществить.]. 18 июля указ сей был объявлен преподобному во Владимирской Духовной консистории Преосвященным Иеронимом, и настоятельского и иеромонашеского звания он был лишен; а 21-го, под охраной двух вооруженных солдат, святой страдалец и ревнитель Правды Божией был отправлен на подводах скорбным путем в Соловецкий монастырь. Горе учеников и учениц преподобного было неутешным…

А между тем, Российская Империя потрясена была свирепым пугачевским бунтом И в связи с этим трагическая история ссылки преподобного Феодора приобретает несколько иной характер и смысл, подтверждающий скорее неисповедимость Промысла Божия о человеке, нежели вопиющую несправедливость случившегося.

Мы не будем касаться ужасов, творимых тогда бунтовщиками; отсылаем читателя к соответствующим трудам историков, прежде всею к пушкинской «Истории Пугачева» [А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений в 10-ти томах. Т. 8. Изд. «Наука», 1978]'. Наша мысль о другом. Внимательно прочтем в воспоминаниях архимандрита Феофана Новоезерского: «Я был свидетелем того, какой конец последовал с воеводою Нееловым. По прошествии только одной недели по взятии отца Феодора в Соловецкий монастырь, в город [Темников] пришла Пугачева команда; воевода ушел из города с великою торопливостью, сколько можно было забрав денежную казну. Однако, заехав в Санаксарскую пустынь, раскаивался, что погрешил пред отцом феодором; и поспешно отправился в Шацк... в скором времени там и умер. Пугачева команда разорила и разграбила город; а в Санаксар присылала [сказать], чтоб т боялись. Я в то время из монастыря не уходил, другие же в немалом числе бежали в лес; и уже услышав, что команда Пугачева в монастырь не будет, возвратились оттуда» [«Жизнеописание…», 1847, с. 63 – 64].

Выделенный нами фрагмент текста говорит слишком о многом. Как! разбойники, опьяненные пролитой человеческой кровью (и не только: в Темникове первым делом кинулись грабить казенный винный завод), с ходу разорили город, на виду у которого — в трех верстах, в открытой пойме реки, как на ладони, — стоял монастырь, с уже отстроенным кирпичным собором, с братией до осьмидесяти человек, с настоятелем из дворян, у коего богатые вкладчики в Москве и Петербурге... и вот пьяные безбожники не только не тронули, но еще и послали успокоить монахов, чтобы те их не боялись!- С чего бы это? Чем так неожиданно дорог стал бунтовщикам Санаксар? А не тем ли, что еще приближаясь к городу узнали (конечно же, от окрестных крестьян, о которых действительно печалился преподобный отец и которые — вообще крестьяне, на всем пространстве, охваченном пугачевщиной, — толпами переходили на сторону самозванца «императора Петра-третьего»), что буквально на днях здесь за «народную правду» пострадал от Императрицы (против которой и выступили, и шли...) настоятель Санаксар-ский отец Феодор, заступник за утесненную бедноту...

Не потому ли Государыня Екатерина Алексеевна и отправила его в Соловки, подальше от бунтующего региона, что опасалась, будто он мог оказать духовную поддержку этому восстанию черни? Не ведаем. Преподобный Феодор, вполне разбираясь в законах Российской Империи, говорил в конце жизни ученикам, которые и записали (вероятно, о. Иоанникий) слова Старца, что «по указам государственным, если кто в присутственном месте ругательныя кому бы то ни было какие слова сказал, то велено с таковых штраф брать по десяти рублей, а не в ссылки посылать...» [Рукописная тетрадь, 1830, л. 312].

Это так; но если бы поступили с ним по указам государственным неукоснительно, — быть бы ему убитым лютою смертью... а обители — разграбленной. Ибо хотя и духовное был лицо, но происхождение вел от родовитых дворян, и гвардейским капралом тоже был, и по келиям на случай нападения на обитель варваров (как читаем в рукописании жития его) колья и рогатины были розданы. Неужели (подобно печально известному архимандриту Александру — в Саранске [А. С. Пушкин. Указ. соч., с. 253]) принял бы бунтовщиков с крестом и Евангелием и молебствие отслужил о здравии самозванца? Сомнительно.

Через девять лет, «яко злато, огнем страданий очищена» [Из Акафиста преподобному феодору Санаксарскому], преподобный был возвращен в родную обитель Высочайшим указом по ходатайству архиепископа (позже митрополита) Гавриила, который в 1774 году первым подписывал Всеподданнейший доклад «о противных государственным законам поступках», а ныне просил об освобождении — будучи тогда и теперь орудием Промысла Божия о преподобном Старце Феодоре.

Нам осталось сказать о последнем периоде многоскорбного сего жития.

Вернувшись в октябре 1783 года в родную обитель, Старец не долго пребывал утешен; скоро он подвергся новым претеснениям, непониманию, клевете.

Еще на пути к Санаксару, в Духовной консистории епархиального города Владимира, ему было объявлено, что в священнослужении он разрешен, но при этом обязали подпискою, «чтоб он, живучи в том Санаксар-ском монастыре, чувствуя высокомонаршее Ея Императорского Величества к нему милосердие, ни в какие не принадлежащие до него, Ушакова, дела отнюдь не входил, а препровождал житие честное и благочинное, сходственно с саном монашеским, и у настоятеля [иером Венедикта; вспомним 1768 год] был во всяком повиновении и послушании...» [ЦГАРМ. Ф. 3, on. 1, д. 15, л. л. 8 – 9].

Что касается его лично, он смиренно принял; но как он мог не вникать в дела монастырские, когда нашел духовную жизнь братства пошатнувшейся, несогласной с теми заветами древних отцов монашества, которым он сам следовал и которым учил? «Сие говорить я понужден от горести моей, понеже слышу, что некоторые и от вас не обещанию своему [монашескому] исполнители бывают, но паче сладострастному житию подражают... Я сие вам говорю, а мню, что некоторым и противен буду; обаче же говорить должен, доколь от вас совершенно отчужден не буду...» Мы приводим эти слова из письма преподобного к братии, как изъясняющие главное: боль Старца за чад своих. В ответ от тех, кому он стал противен, шли доносы, клеветы, повлекшие за собой новые разбирательства... Дошло до того, что настоятель воспретил вход к преподобному — и ученикам из братии, и мирянам. Общаться приходилось лишь письменно через келейника, да и то втайне. Можно представить, насколько тягостной была обстановка в обители. На очередной донос от настоятеля правящий архиерей отвечал: «Касательно до разделения на две части братии: одних, приверженных ко Ушакову, других, приставших к настоятелю, — то, как указом Святейшего Синода велено Ушакову ни в какую не вступать должность, а провождать жизнь во уединении, себя только знать, а не над другими властвовать, — сего ради еще ему подтвердить, чтобы в силу регламента и правил святых отец неотменно поступал. Братию же, нарушавшую тишину и покой монастыря [то есть приверженную к Старцу], оштрафовать вам настоятелю по своему разсуждению; а впредь [ежели] таковые будут оказывать нелепости — [то] наказывать по снятии клобуков употреблением в черную работу...» [Там же: д. 19, л. 53].

Так продолжалось в течение пяти лет.

В конце декабря 1788 года безнадежно занемог настоятель иеромонах Венедикт. Старец Феодор пришел к нему и просил прощения. Но тот, кто тридцать лет назад оставил Mip и «в след отца своего пойде», кто принял от него монашеский постриг, обещаясь, с помощью Божией, о претерпении мужественно и благодушно всякого злострадания, спасения ради души своей, — ныне, на смертном одре, не сказал в ответ Старцу ни слова — и отворотился к стене. Преподобный Феодор так от него и вышел. Оставшиеся при настоятеле запомнили, как он вдруг начал озираться туда и сюда, и сказав: «Что это за народ набился в келию?» — вскоре умер.

Чуть более двух лет земной жизни оставалось и преподобному Феодору.

Новым настоятелем избран был ученик его — иеромонах Вениамин. Монастырь возвратили Тамбовской епархии, где правящим архиереем был тогда епископ Феофил, смиренный, молитвенный, благоволивший к монастырям и особенно к старчеству. Преподобному Феодору разрешены были выезды в Арзамас, к сиротствующим своим ученицам Обстановка в Санаксарской обители несколько наладилась, хотя противники остались, но лишившись поддержки, вынуждены были затаить недоброжелательство. Этот период отчасти остался запечатленным в письмах и беседах Старца к сестрам Алексеевской общины; внимательный читатель найдет в них все, что потребно для понимания. Последняя беседа, за три дня до кончины, была, как читаем в житии, «с особенным умилением и слезами, от очей его текшими»; а затем «весьма начал к возвращению торопиться, так что и во всю дорогу во обитель спешаше...»

19 февраля 1791 года преподобный Феодор отошел от сей страдальческой жизни — в вечность.

Крестный путь завершился, но и по отшествии преподобный многим мешал, обличая житием своим и словом. «.„Слышу, что от некоторых нам есть любовь такая, чтоб и вовсе нас не видеть, да мне не настоит нужда, чтоб кому нас видеть; но токмо долг мой говорить [вам], аще и является в том страстная злоба. Да и не дивно на нас той [злобе] простираться, она и Самою Христа терзала, а мы люди невеликие...»

Тяжело говорить об этом, и все же напомним читателю дикую, отступническую картину: как отбирали у отца Иоанникия, вероятно с побоями, затем рвали, жгли безценное сокровище — тетради с поучениями великого Старца.

Премудрый Господь сохранил для нас то, что мы способны вместить. Прочтем внимательно эти наставления, боголюбивый читатель.

¹ Положив тем самым начало Алексеевской женской общины, которая — ко дню блаженной кончины преподобного Феодора — была уже количеством до ста пятидесяти сестер, имела строгий устав, Старцем данный, и дух, древним обителям подобный, а в последующее столетие наипаче процвела дарованиями и окрепла; перед захватом власти безбожниками — более восьмисот сестер спасалось здесь, исполняя заветы преподобного Старца, и это был один из знаменитейших женских монастырей России.

Здесь уместно будет сказать, что в истории Русской Православной Церкви преподобный Феодор был зачинателем такого заметного явления в духовной жизни старцев-подвижников, как основание и руководство ими женских монастырей; преподобные; Серафим Саровский, Зосима Верховский, Амвросий Оптинский, Варнава Гефсиманский с их знаменитыми женскими монашескими общинами — продолжили традицию, начатую преподобным Феодором

² Исследователи истории русского монашества (см. напр., И. К. Смолич, прот. Сергий Четвериков) не замечают, либо умаляют этот факт, делая акцент на последующем возрастании поименованных отцов подле учеников и сомолитвенников другого великого Старца, преп. Паисия Величковского, где они оказались, во-первых, выйдя по благословению самого преп. феодора из осиротевшей r его отсутствие обители, а во-вторых, именно в силу того, что нашли в паисиевом учении сходный дух, напитавший их в Санаксаре. Впрочем, это тема отдельного разговора.

³ Увенчанная двуглавым орлом трехгранная призма с тремя указами Петра I, помещалась на столе всякого присутственного места; символ государственной законности.

Иеромонах Венедикт (Кулешов)

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"