Не так давно Святейший Патриарх Московский и всея Руси Кирилл высказал мысль, что нам необходимо понимание того духовного смысла, который заключается в подвиге новомучеников и исповедников Церкви Русской.
Это тем более необходимо, так как даже в церковной среде, не говоря уже о светской, мало знают о новомучениках и исповедниках, совсем близких к нам по времени. А ведь именно они отстаивали нашу веру, именно они противостали разрушению Церкви в годы лютых большевистских гонений, именно они, как и православные святые прежних веков, осоляли грешную землю и освещают ныне тьму лежащего во зле мира, в котором соль обуевает (Мф. 5, 13; Лк. 14, 34).
Игумен Дамаскин (Орловский), ответственный секретарь Синодальной комиссии по канонизации святых, совершенно справедливо заметил: «К сожалению, наши священники и прихожане мало знают о подвиге новомучеников и плохо отличают подвиг мученичества и исповедничества от гибели человека в условиях беспощадных репрессий. Изощрёнными действиями богоборцы в ХХ веке постарались смешать всех пострадавших в одно неразличимое целое, чтобы современники и потомки не смогли отличить мученичества за Христа от жертв репрессий, преднамеренно убивая и своих, и чужих, и мужественных, и малодушных. Поэтому следует не только почитать новомучеников, но и изучать эпоху, делая из этого изучения соответствующие выводы. … Мы должны понимать, что в значительной степени именно благодаря их подвигу совершается ныне процесс духовного возрождения нашего Отечества» («Журнал Московской Патриархии», 2013, № 2).
За пределами очерка о преподобномученице великой княгине Елисавете остались многие подробности её жизни. Этот очерк скорее контурные очертания, прорись её дивного образа, запечатлевшего высоту души святой, краткий рассказ о её духовном подвиге, значение которого было огромным для той, прежней, корневой России и остаётся таким и для нас, нынешних, жалких «потомков православных», растерявших невыразимо многое и крайне мало сожалеющих об утратах.
Хочется надеяться, что кого-то из читателей, особенно молодых, эти строки о святой великой княгине Елисавете, с самых ранних лет искавшей прежде всего «Царства Божия и правды Его» (Мф. 6, 33), побудят заняться именно изучением эпохи, то есть её документальных свидетельств – писем, дневников, воспоминаний, которые помогут осмысливать глубину нашей национальной трагедии.
I
Со времён гонений на первых христиан не знавал ещё мир такого дикого вандализма и столь упорной и планомерной антицерковной вакханалии, какая сотрясала наше несчастное Отечество на протяжении многих десятилетий ХХ века.
Прекрасно сказал Борис Зайцев в своём повествовании о преподобном Сергии Радонежском: «Наш век в сознании полнейшей правоты разгромил Лавру, надругался над мощами Сергия – ибо поверхность века нашего есть ненависть ко Христу, мешающему быть преступником и торгашом».
И всё же «нет никакой человеческой силы, нет никакой человеческой власти, какими бы могущественными они нам ни казались, которые были бы способны разрушить Божию истину. А истина только одна, не может быть нескольких истин. Истина одна, и истина в Боге, и истина та, которую Бог открыл нам через Сына Своего Господа Иисуса Христа».
Так в проповеди, произнесённой на Бутовском полигоне, где покоится сонм расстрелянных за православную веру архипастырей, пастырей и мирян, сказал Святейший Патриарх Кирилл в праздник Собора новомучеников, в Бутове пострадавших.
Но тому, кто хочет постигать Божию истину, свободную от любых идеологических тисков, от любых партийных установок и клановых предубеждений и предрассудков, предстоит трудно и долго, с покаянным смирением извлекать уроки из страшных лет поражённой богоборческой проказой России.
Тех лет, когда героизмом объявляли неслыханные злодеяния. Когда русскую историю и весь старый уклад в России представляли в виде фарсового действа. Когда, насаждая идолопоклонство, пытались увековечить имена иуд, кощунников, палачей, да еще и напялить мученические венцы на кровавых революционных убийц, ни в малой мере не терзавшихся вопросом Родиона Раскольникова, героя романа Достоевского «Преступление и наказание», имеют ли право на чужую жизнь и чужую смерть.
Однако и ныне, как и прежде, любителям уводить нас от истины, равно как и от элементарного здравого смысла, несть числа, и они, притязающие на власть над душами нашими, насаждают в умах небрежно подновленную ложь на обломках старой. И как во времена апостолов, несть числа лжеучителям и лжепророкам…
Но для того, кто хочет постигать Божию истину, которая только лишь одна делает человека свободным (Ин. 8, 32), никакие неприглядные реалии, никакие испытания и нестроения не затемнят смысл произошедшего в духовной сфере в последние годы. Ведь дожили мы до времени прославления новомучеников и исповедников Церкви Русской, призванных ею ныне к молитвенному за нас предстательству.
Ибо церковное причисление к лику святых не есть форма посмертного признания заслуг мучеников и праведников, не есть посмертное награждение их, как это нередко представляется секуляризованному обмирщённому сознанию. Никакая бренная и суетная слава, какую можем предложить им мы со всеми своими «круглыми столами», конференциями и симпозиумами, святым не нужна. Церковь призывает их, участвующих в домостроительстве Божием, на помощь и служение нам.
Причисление к лику православных святых всегда есть великое таинство сретения светлых душ, обитающих в горнем мире, с грешными – немощными и унылыми – душами нашими, пребывающими здесь, на земле, в теснотах и обстояниях.
Поэтому избравшему путь постижения Божией истины радостно сознавать, что к сонму святых молитвенников за Русь присоединяются души тех, кто взошёл на свою Голгофу во времена красного террора и, свидетельствуя о Спасителе, оплатил кровью и укрепил мученичеством ослабевшую духовную мощь православного русского народа.
Наряду с бесчисленными безвестными мучениками за веру, о которых ведомо только Господу, пребывали многие годы в запрещении и клеветническом поношении имена великих Христовых трудников и подвижников, в первую очередь имя патриарха Тихона. Но вот уже сколько лет в Донском монастыре правят службу святителю Тихону, патриарху Московскому и всея России, ныне предстательствующему за неё перед Престолом Божиим.
Совершилось наконец и великое деяние: прославлены Церковью в лике святых страстотерпцев последний наш император – царь Николай Александрович, царица Александра Феодоровна, царевич Алексий, великие княжны Ольга, Татиана, Мария и Анастасия.
За несколько лет до канонизации царской семьи, на Архиерейском Соборе 1992 года была причислена к лику святых преподобномучениц родная сестра последней императрицы – великая княгиня Елисавета вместе со своей верной келейницей – инокиней Варварой (Яковлевой).
Тогда, в самом начале девяностых, имя великой княгини Елисаветы Феодоровны широкой публике не говорило практически ничего или говорило очень немного, книг о ней в России не было, если не считать крайне малодоступное в те годы заграничное издание жизнеописания преподобномученицы, составленное нашей соотечественницей из Австралии Любовью Миллер и приуроченное к 1000-летию Крещения Руси.
Однако и сегодня, когда о Елисавете Феодоровне появляются книги, материалы, издаются архивные документы, память о ней и почитание её в русском народе уступают величию её христианского подвига, который надолго был предан забвению.
А ведь жизнь Елисаветы Феодоровны не просто прошла в России. Жизнь этой немецкой принцессы и удивительной женщины была поистине самоотверженным служением нашему многострадальному народу и нашему православному Отечеству, к которому она приросла сердцем куда более, нежели иные русские по происхождению, соблазнившиеся обещаниями земного большевистского рая без Христа.
Лучшим памятником ей стоит на Большой Ордынке созданная ею и возрождённая ныне Марфо-Мариинская обитель с зелёным островком благоуханного сада посреди городской пустыни. Когда бы ни пришлось зайти туда, душе всякий раз чудится, как по саду, с любовью устроенному некогда ею самой, – лёгкими шагами идёт высокая настоятельница великая княгиня Елисавета Феодоровна. Идёт и благословляет каждого паломника, да и просто прохожего, кто, спеша мимо стен обители, вспомянет молитвенно на краткий миг её светлый облик.
Размышляя над духовным подвигом любого святого, в который раз отчётливо сознаёшь, что с ними – праведниками, бессребрениками, блаженными, мучениками, исповедниками – мы существуем в разных, хотя и взаимопроникающих, пространствах. Со святыми, которые до кровавого пота боролись со своей ветхой природой, у нас – незрячих сердцем, суетных умом, любящих вкусно поесть, сладко поспать, понежить себя, жадных до всяческих новостей и слухов и ленивых на молитву, – слишком разное внутреннее устроение, даже отдалённо не сравнимое с их состоянием благодатной тишины и чистоты, что дарует человеку возможность беспрепятственного общения с Богом.
Победив в себе ветхого человека, святые уже оказались победителями над злобными «супротивными силами», ведущими брань за каждую душу с момента её рождения и до смертного часа, а исход извечной, изощрённой в лукавстве демонской охоты за нами – ещё далеко не ясен.
Но в лучшие свои минуты грешная душа наша тянется и устремляется к тому высокому и дальнему, но ясному путеводительному свету, который исходит от насельников небесных обителей в ночи нашего настоящего жития, протекающего, увы, в весьма скудные на христианские добродетели времена.
***
В православном храме, где со всех сторон окружают нас лики святых, взирающих из горнего мира на нас и на все земные скорби, печали и порождающие их наши страсти, часто охватывает ощущение инобытия храмового времени и пространства.
За стенами церкви, откуда доносится привычный шум житейского моря, время и пространство исчислимо и измеримо, ибо там, вовне, «проходит образ мира сего» (1 Кор. 7, 31). Людские страсти вторгаются, конечно, и в храм, привнося мирскую суету во вневременное пространство богослужения. Однако в храме даже ничтожно малый духовный опыт подсказывает, что тут время и пространство – безмерные врата иного, обновлённого жития в вечности, раскрытые Святым Духом, пребывающим до скончания века в Православной Церкви. Это чувство вневременности храмового пространства всегда усиливают тёплые волны благодати торжественного богослужения, которые согревают всякую душу, съёжившуюся от апокалипсического ветра наших дней.
Это же, думается, всегда чувствовали избранные души из инославных.
Помянем, к слову, происходившего из семьи протестантского пастора отца Климента (Зедергольма), который перешёл в Православие и, обнаруживая цельность и последовательность натуры, принял монашество. Став иеромонахом Оптиной пустыни, он нёс послушание письмоводителя у преподобного Амвросия и оставил после себя несколько жизнеописаний Оптинских старцев.
Отдала нашей святой вере и России не только любящее и мужественное сердце, но и – свободным произволением – жизнь святая преподобномученица великая княгиня Елисавета.
В черные дни, когда всеобщее брожение и помрачение умов привело к великой кровавой смуте, написала она в письме близкому ей человеку такие, выстраданные ею слова: «Святой Кремль с заметными следами этих печальных дней был мне дороже, чем когда бы то ни было, и я почувствовала, до какой степени Православная Церковь является настоящей Церковью Господней. Я испытывала такую глубокую жалость к России и к её детям, которые в настоящее время не знают, что творят. Разве это не больной ребёнок, которого мы любим во сто раз больше во время его болезни, чем когда он весел и здоров? Хотелось бы понести его страдания, научить его терпению, помочь ему. Вот что я чувствую каждый день. Святая Россия не может погибнуть. Но Великой России, увы, больше нет».
И в апреле 1918 года, за несколько дней до своего ареста, в письме тому же адресату она повторяет эту мысль: «Полностью разрушена “Великая Россия, бесстрашная и безукоризненная”. Но “Святая Россия” и Православная Церковь, которую “врата ада не одолеют”, существуют, и существуют более, чем когда бы то ни было».
Какой же тяжкий внутренний путь должна была проделать душа этой женщины, чтобы она, рождённая немецкой принцессой, с такой болью сердца и ясностью ума прозрела самую глубинную причину катастрофы исторической России, заключающуюся в том, что она давно перестала отождествлять себя с неуничтожимой внеисторической Святой Русью и понимать охранительный смысл православной государственности…
***
Врождённое душевное благородство принцессы Гессен-Дармштадтской Эллы (как звали её близкие), отличавшейся с самого раннего детства чрезвычайно тонким душевным устроением и впечатлительностью, было, как драгоценный камень, отшлифовано глубоко христианским воспитанием, которое помогло ей рано проникнуться мыслью, что всякое земное благополучие, так прельщающее и уловляющее в свои тенёта нестойкие человеческие сердца, преходяще и может в любой миг рассыпаться прахом.
Первые уроки христианских добродетелей преподала юной Элле её рано умершая мать, принцесса Алиса, дочь английской королевы Виктории, воспитывавшая всех своих детей в лучших традициях протестантской этики.
Трудно поверить, но Елисавета Феодоровна и её сестры росли без всякой роскоши. Принцессы сами убирали свои комнаты, топили камины и каждую неделю посещали с матерью госпитали, приюты, дома для инвалидов, учась служению страждущим ближним. (Много позднее, в России, на недоуменные вопросы окружающих, откуда великая княгиня так хорошо знает домоводство и всякую женскую работу, Елисавета Феодоровна отвечала, что их с императрицей научили в детстве всему).
После ранней смерти принцессы Алисы Элла, будучи ещё подростком, вместе со своей старшей сестрой Викторией заменила мать младшим сёстрам и брату.
Будущая русская великая княгиня была наречена в честь жившей в эпоху Крестовых походов католической святой Елизаветы Тюрингенской, чьё благочестие, милосердие и подвижнические труды ради Господа оказали большое влияние на внутренний мир и душевное устроение Елисаветы Феодоровны.
Позднее, когда она, будучи уже замужем в России, – после душевной длительной неопределённости и колебаний, вызванных, помимо прочего, ещё и нежеланием причинить боль своему глубоко верующему отцу-протестанту, великому герцогу Гессен-Дармштадтскому Людвигу IV, – приняла решение перейти из протестантской в православную веру, она оставила себе прежнее имя, но небесной покровительницей избрала святую праведную Елисавету, мать Предтечи и Крестителя Господня Иоанна.
В середине 1884 года, в девятнадцатилетнем возрасте, принцесса Элла вышла замуж за великого князя Сергея Александровича, пятого сына Александра II и брата Александра III.
В России она поразила всех окружающих каким-то особенным внутренним изяществом и простотой.
Один из офицеров 1-го батальона Преображенского полка, которым в то время командовал великий князь, В.Ф. Джунковский (позднее он состоял адъютантом при великом князе Сергее Александровиче в годы его московского генерал-губернаторства, вскоре после убийства великого князя был назначен вице-губернатором, потом некоторое время был губернатором Москвы; фигура весьма неоднозначная из-за его симпатий и угождения разрушительным силам), бывал в доме великих князей и записал своё первое впечатление от встречи с юной супругой Сергея Александровича: «Великая княгиня Елисавета Феодоровна была очаровательна, она с таким вниманием со всеми разговаривала, так подкупала своей красотой, изяществом при удивительной скромности и простоте, что нельзя было на неё смотреть иначе, чем с восхищением».
О простоте и сердечности атмосферы в доме Сергея Александровича и Елисаветы Феодоровны тот же Джунковский вспоминал: «Меня поразила простота, с какой держали себя Их Высочества, с первого же вечера я не чувствовал никакого не только страха, но и какого-либо стеснения, всё так было просто, семейно, никто не вставал, когда проходила Великая Княгиня или Великий Князь, совсем как в простом семейном доме, даже проще, чем в других аристократических домах. Меня всегда поражала та особенная простота, которая была свойственна Членам Императорского Дома, вне официальных приёмов».
И нисколько не ошибся в своем предположении великий князь – замечательный поэт Константин Романов, подписывавший свои произведения инициалами «К.Р.», когда посвятил ей стихотворение, в котором есть строки: «Я на тебя гляжу, любуясь ежечасно: // Ты так невыразимо хороша! // О, верно, под такой наружностью прекрасной // Такая же прекрасная душа!»
***
Став великой княгиней Дома Романовых, Елисавета Феодоровна получила дарованную свыше прекрасную возможность беспечно пребывать на блистательном празднике жизни, где ничто не ранило бы, не оскорбляло и не возмущало ни зрения, ни слуха, ни обоняния, где ничто не напоминало бы о том, как много вокруг скорбей, лишений, нищеты. Она могла бы с рассеянным интересом очень богатой и очень знатной иностранки вникать в этнографические подробности быта и нравов русского народа, отстранённо наблюдая его жизнь.
Но среди множества званых Елисавета Феодоровна была избранной и, обладая пленительной внешностью, поражала всех без исключения, кому доводилось общаться с ней, красотой внутреннего облика. Собственное счастье не ослепляло её, как всегда ослепляет оно званых, и не мешало её деятельному состраданию. И это неутомимое деятельное сострадание, смолоду жившее в сердце великой княгини, подтолкнуло её к той самой крутой из всех лестниц в мире, которая и повела рабу Божию Елисавету к святости.
Начало служения Елисаветы Феодоровны русскому народу было положено вскоре после свадьбы, по приезде её в доставшееся по наследству великому князю Сергею Александровичу имение Ильинское близ Москвы. По настоянию великой княгини для крестьянок была выписана постоянная акушерка, а позднее открыта и больница. С появлением Елисаветы Феодоровны в имении установился обычай в большие церковные праздники устраивать и праздники народные с беспроигрышной лотереей и подарками для крестьян, которых в такие дни на усадьбе под открытым небом ждали столы с угощением, а крестьянских детишек – игрушки и сладости.
Елисавета Феодоровна зародила и традицию крестных ходов от храма села Ильинское к Спасской церкви села Усово, находившегося неподалёку и тоже доставшегося по наследству Сергею Александровичу от его матери – императрицы Марии Александровны.
По традиции Дома Романовых, с конца XVIII века августейшие особы – супруги императоров и некоторые великие княгини – занимались различными делами милосердия и благотворительности. В частности, до 1917 года в России существовало «Ведомство учреждений императрицы Марии», названное в честь Марии Феодоровны, супруги Павла I. Ведомство представляло собой широкую сеть образцовых приютов, институтов благородных девиц, женских (Мариинских) гимназий и училищ, учебных заведений для слепых и глухих, богаделен и некоторых больниц. (Но, по сути дела, христианское служение своим подданным было заведено на Руси издревле. Ещё равноапостольный великий князь Владимир, когда Господь коснулся его сердца и просветил светом истинной веры, велел на телегах развозить снедь с возгласом: «Где больний и нищ не могий ходити?»)
Однако Елисавета Феодоровна не просто продолжила благородную традицию общественной благотворительности, что была предписана обычаями августейшей семьи. С самого начала своей жизни в России Елисавета Феодоровна много благотворила незаметно ни для кого, о чём знал лишь узкий круг лиц. Её многолетние труды в Российском обществе Красного Креста, создание ею многочисленных благотворительных учреждений, куда она вносила немалые личные средства и привлекала крупные пожертвования других лиц, готовили великую княгиню к тому служению, которое стало её истинным христианским подвигом.
***
Постепенно душа Елисаветы Феодоровны всё более стала тянуться к Православию. Брак с великим князем не обязывал её, в отличие от императрицы, к переходу в православную веру. Но рано или поздно такой душе должно было стать тесно в слишком подчинённом рассудку протестантизме. Её высокая душа должна была рано или поздно потянуться к неповреждённой, свободной от искажений Христовой вере, полноту истины которой хранит лишь Православие, к мистической глубине церковных таинств и богослужений.
Приведём свидетельство лично знавшего святую преподобномученицу архиепископа Анастасия (Грибановского), позднее митрополита, который в течение почти тридцати лет был первоиерархом Русской Православной Церкви Заграницей. В своей книге «Светлой памяти Великой Княгини Елизаветы Феодоровны», впервые вышедшей в Иерусалиме в 1925 году, он чрезвычайно высоко отзывается обо всех качествах её души, которая с младенчества получила истинное христианское устроение, о её незаурядном уме и сильном характере и пишет: «Вскоре Православие покорило её своею красотою и богатством внутреннего содержания, которое она нередко противопоставляла духовной бедности опустошённого протестантства».
С самого начала своего замужества Елисавета Феодоровна много паломничала вместе с Сергеем Александровичем по Святой Руси, посещала древние святыни Киева, Саров, Псков, Оптину и Зосимову пустыни, верхневолжские города, дальние скиты… Сожалея о том, что она, христианка, не может всё же разделять с мужем радость участия в таинстве Святого Причащения, великая княгиня всё более проникалась неземной красотой старинных храмов первопрестольной, восхищалась Троице-Сергиевой Лаврой, благоговейно склонялась пред всеми святынями, вслушивалась в величественный славянский глагол церковных молитв и песнопений, впитывала так много говорящий сердцу и открывающий ему собственные его глубины дух православного богослужения, – и поняла наконец, что дальнейшее внутреннее возрастание и восхождение по духовной лестнице возможно для неё лишь в Православии.
Окончательно она утвердилась в этом, посетив с мужем осенью 1888 года Святую Землю, увидев величие Гефсиманского сада, в котором у подножия Елеонской горы император Александр III со своими братьями построил храм святой равноапостольной Марии Магдалины в память их матери, императрицы Марии Александровны.
В жизни святых праведников и мучеников, стяжавших небесную славу земными трудами и страданиями во имя Господне, всегда есть нечто, что невозможно выразить никакими словами, всегда есть неизреченная тайна, требующая лишь нашего благоговейного молитвенного молчания.
Предание донесло до нас фразу, произнесённую молодой, счастливой, полной сил и надежд великой княгиней Елисаветой Феодоровной в самом святом месте наших земных пространств, определённых человеку Богом после грехопадения: «Как я бы хотела быть похороненной здесь».
И неисповедимыми и страшными путями Господь исполнил её желание.
***
Елисавета Феодоровна присоединилась к нашей Святой Церкви под Вербное воскресение 1891 года, когда у неё не осталось ни тени колебания или сомнения в верности принятого ею решения.
Незадолго до этого знаменательного события она написала своему отцу письмо, в котором просила его понять её и благословить: «Я всё время думала, и читала, и молилась Богу указать мне правильный путь и пришла к заключению, что только в этой религии я могу найти всю настоящую и сильную веру в Бога, которую человек должен иметь, чтобы быть хорошим христианином. Это было бы грехом оставаться так, как я теперь – принадлежать к одной Церкви по форме и для внешнего мира, а внутри себя молиться и верить так, как и мой муж. Вы не можете себе представить, каким он был добрым, что никогда не старался принудить меня никакими средствами, предоставляя всё это совершенно одной моей совести. Он знает, какой это серьёзный шаг и что надо было быть совершенно уверенной, прежде чем решиться на него. Я бы это сделала даже и прежде, только мучило меня то, что этим я доставлю Вам боль и что многие родные не поймут меня».
По поводу этого события в царской семье была большая радость. «Я безмерно счастлив», – написал глубоко верующий великий князь Сергей Александрович цесаревичу Николаю.
Переписка августейших особ на эту тему как нельзя лучше свидетельствует о том, какое место занимала в их жизни вера и Церковь, сколь серьёзным и благоговейным было у них отношение к святыням. Ещё в 1888 году Александр III написал своему брату Сергею Александровичу следующие, поразительные по благородству мыслей и удивительной сердечности, слова: «Да, пора, давно пора было вернуться к хорошему старому времени, когда немыслимо было быть русской вел<икой> княгиней и не православной! Прости, что я это пишу тебе и знаю, как тяготит тебя мысль, что жена твоя не принадлежит нашей церкви, но я вовсе не теряю надежды, что эта заветная моя мечта когда-нибудь сбудется и именно с твоей милой Эллой, так как она не фанатичка и нет причины для неё не сделаться когда-нибудь нашей, действительно русской, благоверной вел<икой> княгиней. Я часто об этом думал, и мне что-то внутри говорит, что Элла будет православной. Боже, как я буду счастлив и как я буду от души и глубоко благодарить Христа за эту благодать нашему семейству».
И всероссийский пастырь – отец Иоанн Кронштадтский так же, как и государь Александр III, провидел, что великая княгиня придёт к нашей вере сама.
Радовался решению Елисаветы Феодоровны и цесаревич Николай Александрович и писал, что не думал, что она так скоро решится «на это святое дело».
А вот ещё строки из письма Сергея Александровича цесаревичу об этом событии: «Я не ожидал, что она именно в эту зиму решится – но, слава Богу, что это так, и я бесконечно счастлив, и не знаю, чем, право, я заслужил такую благодать. Я совсем не достоин».
Эта переписка августейших особ подтверждает многие свидетельства современников о том, что обстановка и отношения внутри царской семьи были идеальными и представляли собой редкое и удивительное исключение на фоне всеобщего разложения нравов.
Эта поразительная по нравственной высоте и преданности вере переписка велась в то время, когда теплохладное отношение аристократии и интеллигенции к Богу и Церкви давно уже стало обычным делом, когда повсеместно раздавались насмешки над «церковными суевериями» и монашествующими, когда дурным тоном считалось защищать Церковь и монархию. В этой атмосфере было «неприлично не быть передовым», как заметил русский мыслитель Лев Тихомиров. «Прогрессивная общественность» была занята «дрессировкой обывателя», как говаривали умные люди на рубеже ХIX- XX веков. Да и далеко не все члены императорской фамилии ставили превыше всего святоотеческую веру. Повальное увлечение антихристианской мистикой и древними гностическими ересями, как, разумеется, и разрушительными социальными учениями, приводило к крайней умственной и душевной прелести, и нудной обязанностью начинало казаться говение Великим постом…
Вспоминал ли кто в те времена апостольское предостережение: «Возлюбленные! не всякому духу верьте, но испытывайте духов, от Бога ли они: потому что много лжепророков появилось в мире» (1 Ин. 4, 1).
А ещё в пушкинские времена преподобный Серафим Саровский говорил, что предвидит величайшие бедствия для России, ибо уже тогда многие переставали соблюдать постные дни…
***
В том же 1891 году Александр III назначил своего брата – великого князя Сергея Александровича генерал-губернатором Москвы.
Великая княгиня полюбила первопрестольную давно, ещё в те годы, когда, совсем юной, вместе с мужем посещала покорившие её душу старинные храмы и монастыри, когда знакомилась с московским патриархальным укладом, с русскими обычаями, которые хранила и берегла древняя столица.
Теперь, став первой дамой Москвы, Елисавета Феодоровна была вынуждена изо дня в день выполнять множество светских суетных обязанностей и участвовать в самых разных комитетах и обществах по делам милосердия и благотворительности. Однако не по обязанности, а по зову высокой души всё чаще и чаще стала появляться она в больницах для бедняков и в домах для престарелых, в приютах для беспризорных детей и в местах заточения, внося в любое скорбное место «чистое благоухание лилии», ободряя словом, утешая вниманием, доставляя отраду сердечным отношением…
В Москве, как ранее в Санкт-Петербурге, она отдаёт много сил работе в обществе Красного Креста. В древней столице её занятия благотворительностью становятся более разносторонними. Её Елисаветинское благотворительное общество получает широкое распространение, она сама вносит туда крупные пожертвования на поддержку вдов, бедных матерей, детей-сирот и тех, чьи матери отбывают наказание. По установившейся традиции великая княгиня сама организовывает в пользу нуждающихся благотворительные базары, на которых всегда присутствует с милыми вещицами, изящными поделками, что мастерит своими руками с присущим ей безупречным вкусом.
***
С годами в жизни Елисаветы Феодоровны начинают меркнуть светлые краски, судьба как бы исподволь закаляет её душу, готовя к страшной трагедии…
Умирает отец Елисаветы Феодоровны, горячо любимый ею. Несколько позднее этого печального для неё события, в октябре 1894 года, безвременно и скоропостижно отходит ко Господу Александр III, император-богатырь, которого в народе любили и прозвали «Миротворцем».
Елисавета Феодоровна была искренне привязана к Александру III, а Сергей Александрович благоговел перед старшим братом и свято чтил его память. Для них обоих это была тяжёлая утрата.
Как некогда истощённый многолетней смутой и уставший от бесконечного хаоса народ возжелал «христианскаго покою и тишины», призвав для этого на царствование юного, не запятнанного участием в политических интригах и предательстве Михаила Романова, так и Александр III стремился к устроению России в христианском покое и тишине, на незыблемой святорусской почве.
Проникновенные слова написал в связи с кончиной государя Александра III Евгений Поселянин, прекрасный духовный писатель и новомученик: «Весь образ его и больше всего склад его души привязывал к нему русское сердце. Он был Русский Царь, Царь Православный. … Его существование было одним дыханием за Русь и одним желанием её благоденствия. Вместо себя, своих желаний, своей гордыни и воли он поставил счастье своей страны и только одно это видел в жизни. … Государя, которым мы дышали, более нет. Будем же благодарить Бога за то, что он был, что он был наш и мы были его. Любя его, мы в нём любили то лучшее, чем жив наш народ».
В этот период в письмах Елисаветы Феодоровны, многие из которых проникнуты возвышенным христианским настроением и нравственным благородством, появляется горечь от осознания слишком несовершенного, неисправимо ветхозаветного, падшего человеческого естества. Елисавета Феодоровна заметно начинает тяготиться светскими обязанностями, которые накладывало на неё высокое положение первой дамы Москвы.
Великая княгиня острее стала замечать светскую пустоту, суетность и ту возню, которая от века ведётся вокруг людей, Божией волею поставленных высоко. Она с горьким чувством обнаружила, что её отношения с младшей сестрой Аликс, ставшей императрицей Российской, вызывают сплетни и клевету тех, кто за искренней любовью и привязанностью всегда усматривают расчёт и корысть.
Это внешнее свидетельство о внутреннем возрастании, об углубляющейся работе духа являет собой и предел, переступить который не под силу самому добросовестному и благоговейному биографу и жизнеописателю, когда речь идёт не о званых, но об избранных. Ибо за этим пределом творится невыразимое преображение человеческой самости Святым Духом, происходит незримое освобождение от всего того, что навеяно в сердце злыми мирскими ветрами, совершается очищение от всего случайного и наносного в призванных к служению душах…
***
Но впереди у Елисаветы Феодоровны было ещё немало светлых дней. Она радовалась семейному счастью любимой сестры Аликс и «дорогого Ники», каким с юности был для неё Николай II, доводившийся ей племянником по мужу. Сергею Александровичу она была верной и преданной помощницей во всём, с блеском выполняя свои обязанности «губернаторши».
Её утончённой натуре была свойственна та бесхитростность и та высокая простота, к которой Господь призвал своих учеников (Мф. 10, 16) и на высоту которой подняться могут лишь очень и очень немногие. В одном из писем царской чете она с почти детской радостью сообщает, что какой-то солдат научил её играть на балалайке и при встрече она обязательно покажет своё умение. Ей, великосветской даме, владевшей несколькими языками, хорошо знавшей историю и литературу, обладавшей незаурядным художественным талантом, игра на народном инструменте совсем не казалась занятием низким и примитивным… Кстати, и император Николай II, по его собственному признанию, «с наслаждением» слушал балалаечников Андреева.
К зрелым годам Елисавета Феодоровна обрела дар несомненной духовной рассудительности, о чём свидетельствует в упомянутой выше книге архиепископ Анастасий (Грибановский): «Женственность соединялась в ней с мужеством характера; доброта не переходила в слабость и слепое безотчётное доверие к людям; дар рассуждения, который так высоко ставят христианские подвижники, присущ был ей во всём, даже в лучших порывах сердца».
Она обладала не только прекрасным чутьём («чисто русским чутьём», по замечанию архиепископа Анастасия) и глубоким пониманием человеческой природы, но и, можно сказать, твёрдым государственным умом. В письмах государю великая княгиня не однажды высказывала поразительно трезвые суждения о необходимости тех или иных действий в сложившейся ситуации.
Вот как писала она Николаю II в связи с очередными студенческими беспорядками, охватившими многие города Российской империи в 1899 году: «Невинны они или нет, – они устроили волнения, а такого рода беспорядки должны расследоваться их начальством, и виновные соответствующим образом наказываться. … Подумай о тех несчастных, кто стоит во главе университетов – им повелевают быть мягкими, и они больше уже не могут сдерживать <студентов>. И что же? – ломаются жизни этих глупых юнцов, и в то же время подрывается авторитет их начальства. … Ректоры двух университетов получают противоречивые приказы, так как никто не знает, что надо делать, теряют свой авторитет, а тысячи молодых людей вырываются на волю и, не имея серьёзных занятий, заканчивают самым плачевным образом. Мой милый брат, дорогой, если бы ты только не слушал общественное мнение. Господь наделил тебя редким умом, доверяй своему собственному разумению, и Он направит тебя. Будь суров, очень суров. И потом – либо прояви немного доверия к твоим министрам, либо дай им отставку, если не считаешь их достойными, но ради себя же самого и для блага страны не подрывай их авторитета перед всем миром – это безмерно опасно; это то, что называется революцией сверху. … Много ли у тебя верных друзей? Разве только люди, стремящиеся пользоваться твоей ангельской добротой, сесть тебе на шею и подавить тебя. Каждый из них желает отпихнуть другого, и им дела нет, если, добиваясь своих выгод, они погубят тебя и твою страну, потому что ты и твоя страна – единое целое».
«Чисто русское чутьё» Елисаветы Феодоровны безошибочно подсказывало ей, сколь велика степень нравственного падения общества и сколь поразительна его беспечность перед нависшей угрозой революционного кровавого хаоса. Она была уверена: «Общество следует учить, чтобы не смело вопить и устраивать беспорядки».
Но жизнь земная потому и называется житейским морем, что она, как и морская стихия, переменчива. И в следующем, 1900 году, на Пасху, студенты вместе с толпами народа восторженно приветствовали государя пасхальным приветствием. Царская чета была тогда в Москве и среди народа молилась на службах в Кремле. На ночной службе в Великий Пяток Николай II зажёг тогда свою погасшую свечу от свечи какого-то простолюдина, что вызвало всеобщий восторг и ликование. Сергей Александрович в одном из писем писал об этом: «Подъём духа громадный и хороший…»
Позднее, в 1903 году, вся Русь – от царской четы и великих князей до последнего нищего – на века, на века сплотилась, как казалось, у мощей преподобного Серафима Саровского, и воистину наступила предреченная им «Пасха среди лета».
Елисавета Феодоровна вместе с царской фамилией была на торжествах в Сарове и свои впечатления оставила в одном из писем: «В этот день тысячи и тысячи людей собрались со всей России, чтобы помолиться. Больные приехали из Сибири, с Кавказа. Какие несчастья и болезни нам удалось увидеть и какую веру! Как если бы мы жили во время Христово… Как они молились, как рыдали, эти бедные матери со своими больными детьми, и, слава Богу, многие исцелялись! Мы сами были свидетелями того, как маленькая немая девочка заговорила, но как её мать молилась за неё!»
Но в это же самое время рядом с христолюбивой богородичной Русью, как в каком-то параллельном мире, ненавистники её разрабатывали стратегию и тактику кровавой сатанинской смуты. Возрастало глухое недовольство, усиливались беспорядки, захлёстывали Российскую империю волны террора, распространялось, как повальная зараза, массовое помрачение умов. В «бомбисты» шли представители всех сословий. Только в эти годы, незадолго до саровских торжеств, один за другим были убиты министр народного просвещения Н.П. Боголепов и министр внутренних дел Д.С. Сипягин, а вскоре после прославления батюшки Серафима террористы убили министра внутренних дел В.К. Плеве. Совершались покушения на обер-прокурора К.П. Победоносцева и на близкого помощника Сергея Александровича обер-полицмейстера Д.Ф. Трепова.
По поводу убийства Сипягина Сергей Александрович написал Николаю II: «Какая чудесная христианская кончина!»
Такую же христианскую мученическую кончину Господь судил принять и самому Сергею Александровичу в священных стенах «алтаря России» – Кремля.
***
Бомба, разорвавшая 5/18 февраля 1905 года тело великого князя Сергея Александровича на клочки (нетронутым осталось только лицо), доставила много радости либеральным силам и революционным бесам. Они настолько ненавидели его за твёрдость национально-консервативных убеждений и за готовность проводить их в жизнь, что и после его убийства продолжали грязно на него клеветать.
Великий князь Сергей Александрович был одним из самых мужественных и волевых деятелей той эпохи, он служил Богу, Царю и Отечеству, а не «общественному мнению», зависимому от всех ветров. «Храни тебя и Россию Бог! Вам принадлежу я!» – такие слова за несколько лет до своей мученической кончины написал он любимому племяннику – Николаю II.
А менее чем за полгода до гибели Сергей Александрович сообщал ему же: «Мы переживаем страшно трудные времена, и враги внутренние в тысячу раз опасней врагов внешних. Брожение умов, например, в Москве нехорошее; я наслышался со всех сторон того, чего никогда прежде не слыхал. Умудри тебя Господь вывести Россию и спасти её!»
Сергей Александрович давно получал письма с угрозами и хорошо знал, что на него ведётся охота, однако не поддался давлению либеральных сил и погиб, как и его отец, император Александр II, от злодейского террористического покушения.
…Когда на носилки сложили то, что осталось от великого князя, и кто-то из солдат прикрыл своей шинелью эти ужасные куски, под нею образовался лишь небольшой бугорок. Вплоть до самых похорон люди приносили ко гробу найденные клочки тела Сергея Александровича, которые взрывом разметало далеко в разные стороны. На одной из крыш близлежащих домов кто-то нашёл сердце великого князя.
Но самообладание великой княгини Елисаветы Феодоровны было исключительным, что отмечали все. В те страшные для неё часы и дни она явила истинную христианскую стойкость и невиданную нравственную высоту.
После того как посреди древних кремлёвских стен своими руками она собирала на снегу куски тела мужа, после того как отстояла в Чудовом монастыре – рядом с мощами святителя Алексия – первую панихиду по убиенному новопреставленному рабу Божию Сергию и разослала скорбные телеграммы, – великая княгиня Елисавета находит в себе силы посетить в больнице умирающего Андрея Рудинкина, кучера мужа, и, чтобы не причинять боль преданному человеку ужасным известием, снимает траур и надевает голубое платье, в котором была в момент трагедии. А спустя два дня посещает в тюрьме бросившего бомбу Каляева, почувствовав, что душа Сергея Александровича хочет, чтобы она принесла от него прощение убийце.
Как Ангел поднимается она над свойственным человеческой природе в такое время окамененным горестным нечувствием ко всему вокруг. Несмотря на глубокую скорбь по убиенному мужу, она пешком идёт за гробом его кучера до вокзала, заботится о большой семье и обо всех детях верного слуги, становится крёстной матерью его младшей дочери, родившейся уже после гибели отца, и ставит на его могиле близ Москвы памятник.
Одно из самых пронзительных свидетельств о безысходном горе Елисаветы Феодоровны, которая несла его с истинным величием духа, оставил в те трагические дни генерал П.Г. Курлов: «Я никогда не забуду той ужасной по своей простоте минуты, когда в 3 часа ночи накануне погребения, во время одного из моих дежурств при гробе, в церковь из соседней комнаты вошла великая княгиня. Она двигалась автоматической походкой, видимо не вполне сознавая свои действия. Медленно подошла она к усопшему и, приподняв покров, стала что-то поправлять в гробу, где лежало изуродованное тело. Мы, дежурные, замерли, боясь шевельнуться. Быстрыми шагами к великой княгине приблизился состоявший при ней гофмейстер Н.А. Жедринский и увёл её во внутренние покои».
Полковой священник отец Митрофан Сребрянский (в монашестве – архимандрит Сергий, исповедник, прославленный Церковью), который нёс пастырское служение на Дальнем Востоке при воевавшем с японцами полку, шефом которого была великая княгиня, пригласившая его впоследствии в Марфо-Мариинскую обитель духовником, – в своём дневнике записал: «Нет слов выразить, как потрясла нас всех ужасная весть о мученической смерти великого князя Сергия Александровича от руки злодея. До слёз жаль бедную страдалицу великую княгиню! Такая сердечная, чудная женщина, и какое тяжёлое горе выпало на её долю! Я два раза служил панихиду по великом князе; всем нам хотелось помолиться об усопшем. Командир полка, сообщая полку о смерти великого князя, расплакался: «До чего мы дожили, о, россияне? Что видим, что делаем?» Действительно, дожили до трудных времён; дай, Боже, силы пережить, перенести это страшное испытание. Я часто, часто смотрю теперь на картину Васнецова «Преддверие рая». Чудная картина! Пред глазами цари, царицы, князья, мученицы Екатерина, Варвара и другие мученицы, знатные, убогие – все труженики, и у всех одно в глазах: исполнен долг, завещанный от Бога. О Господи, помоги же и нам среди заслуженных нашими беззакониями страданий не пасть духом, не ослабеть в вере в Тебя, в Промысл Твой!..»
И ещё его же дневниковая запись тех скорбных дней: «Гнусное убийство великого князя Сергия Александровича страшно поразило меня. Я сейчас же послал великой княгине Елисавете Феодоровне сочувственную телеграмму и вчера получил от неё ответ: «Благодарю за молитвы; в молитвенном единении почерпаю силы переносить незаменимую утрату. Елисавета».
Сергея Александровича оплакивали все честные русские люди. Откликнулся, согрев Елисавету Феодоровну словами утешения и ободрения и, главное, сугубой и благомощной молитвой праведника, отец Иоанн Кронштадтский, который многие годы и особенно перед своей кончиной скорбел «об общем безверии и развращении России».
II
Бомба, брошенная Каляевым, разорвала надвое и жизнь Елисаветы Феодоровны. Трагедия, пережитая ею, подвела черту под всей прежней её жизнью – жизнью счастливой женщины и добродетельной христианки.
Теперь, после схождения в глубокое страдание и безутешную скорбь, постепенно переплавлявшиеся в ней в ту духовную свободу и силу, которая не даётся ни богатством, ни знатным происхождением, ни воспитанием, ни интеллектуальными занятиями, – а лишь единственно внутренним сердечным деланием, – такая душа и не могла искать утешения в земных радостях.
Отныне начинается собственно житие святой мученицы и подвижницы, которая сделала окончательный выбор, отринув лишённую всякого духовного смысла праздничность светской жизни и избрав поистине благую часть, которая не отнимается вовеки.
Её быт стал по-монашески аскетическим, а жизнь её ни в чём больше не походила на жизнь великосветской дамы. После сорокового дня Елисавета Феодоровна провела некоторое время в Царском Селе, а летом, приехав в Ильинское, уже начинает заниматься организацией госпиталя для раненых воинов. Вернувшись осенью 1905 года с детьми – племянниками мужа, которые воспитывались у них, в Николаевский дворец Кремля, она также устраивает близ дворца лазарет для раненых, которых привозили с Дальнего Востока.
Ещё при жизни Сергея Александровича, когда началась Русско-японская война, великая княгиня стала, можно сказать, одной из самых деятельных тружениц и неутомимой руководительницей движения помощи фронту, работая до изнеможения. Она организовала во всех залах Кремлёвского дворца (за исключением Тронного) мастерские, в которых день и ночь трудились для фронта, для Манчжурской армии, для «христолюбивого воинства Дальней России» женщины всех сословий. Из этих мастерских на Дальний Восток отправлялись целые поезда со всем необходимым для быта в военно-полевых условиях и с подарками для солдат…
И вот теперь, ежедневно, великая княгиня посещает открытые ею для раненых лазареты и продолжает, как и до трагедии, свои многочисленные труды.
После смерти Сергея Александровича она также возглавила вместо него Императорское Православное Палестинское Общество и много помогала русским паломникам, отправлявшимся на Святую Землю.
***
Со временем у Елисаветы Феодоровны появилась одна мысль, которая совершила в её состоянии перемену, замеченную окружающими. Однако она не спешила делиться своими планами ни с кем, за исключением двух знакомых ей людей. Знали только, что она обсуждает что-то со священником, окормлявшим воинов на фронтах Русско-японской войны, и с вдовой, у которой муж был убит революционерами. Как оказалось, Елисавету Феодоровну побудила воспрянуть духом мысль об устройстве обители милосердия.
Великая княгиня распустила часть своего великокняжеского двора, рассталась со всеми драгоценностями и предметами искусства, отдала перешить шлейфы своих изысканных туалетов на воздухи для храмов и, наконец, купила в мае 1907 года в Замоскворечье на Большой Ордынке усадьбу с четырьмя домами и большим садом, чтобы устроить там полумонашескую общину.
Уже купив эту усадьбу, она, думается, ещё раз утвердилась в верности принятого ею решения, когда в июле того же года отмечалось 500-летие преставления преподобной Евфросинии (в миру Евдокии, великой княгини Московской). Супруга благоверного великого князя Димитрия Донского отличалась удивительным нищелюбием и своё великокняжеское достоинство видела именно в служении Богу и ближним – недужным, страждущим, сирым и убогим. Елисавета Феодоровна очень любила созданный Евдокией Вознесенский девичий монастырь, часто бывала в нём и к этой дате пожертвовала к мощам преподобной золотую лампаду.
Для замысла великой княгини первостепенное значение имело известное евангельское повествование о двух сёстрах, Марфе и Марии, олицетворяющих собой любовь земную и любовь небесную. Эти стихи из Евангелия от Луки (10, 38-42) всегда читаются на Божественной литургии в Богородичные праздники, ибо из всех когда-либо рождённых на земле созданий только Пречистая Божия Матерь – Заступница рода христианского – вмещает в Своё сердце всю полноту любви.
Великая княгиня стремилась к тому, чтобы насельницы создаваемой ею общины смогли счастливо соединить в себе два стремления, два дара, два умения, бывших раздельными у евангельских сестёр: земное деятельное служение ближнему – и в обители, и далеко за её пределами – с молитвенными трудами, беседой с Господом.
Елисавета Феодоровна с присущей ей чёткостью обосновывала необходимость «в настоящее время темноты и голода духовного в нашем русском народе» такой полумонашеской обители: «Я принципиально против монахинь, выходящих на служение ближнему в мир, в чём со мной согласны некоторые Иерархи. Мне бы также не хотелось обращать мою Обитель в обыкновенную общину сестёр Милосердия, так как, во-первых, там только одно медицинское дело, а другие виды даже не затронуты, и, во-вторых, в них нет церковной организации, и духовная жизнь на втором плане, тогда как должно быть совершенно наоборот».
Сама же она, став неутомимой Христовой трудницей, была свободна от той многопопечительности Марфы, что отдаляет душу от единого на потребу.
И очень скоро купленная Елисаветой Феодоровной усадьба была преобразована – в соответствии с её планами и её безупречным вкусом – в Марфо-Мариинскую обитель милосердия, открытую в феврале 1909 года. А спустя год с небольшим восемнадцать насельниц обители во главе с великой княгиней были посвящены в крестовые сёстры любви и милосердия епископом Трифоном (Туркестановым) по чину, утверждённому Святейшим Синодом.
Однако далеко не все понимали её желание создать обитель, многие предостерегали от непосильного креста, говорили ей, что надо оставаться вдоветь во дворце и оттуда творить добро, как делала она раньше. Встречалась она и с откровенными насмешками высшего общества. Но Елисавета Феодоровна предпочла – теперь уже не на час, не на день, а навсегда – спуститься в мир лишений, болезней и скорбей, откуда много легче подниматься по самой крутой из всех лестниц в мире.
Разъясняя свою решимость идти задуманным путём, она пишет в апреле 1909 года Николаю II: «Мой дорогой Сергей почиет в Бозе со многими, кого он любил, кто ушёл к нему. А мне на этой земле Господь заповедал благодатный труд, который я должна исполнить. Только Ему дано знать, хорошо ли я исполню его, плохо ли, но я буду стараться изо всех сил. Я вложу свою руку в Его и бесстрашно пойду вперёд, сколько бы испытаний и наветов не приготовил для меня этот мир. Именно на этот путь, шаг за шагом, встала я в своей жизни».
И ещё в это же время она опять пишет государю, желая быть понятой до конца, что труды эти принимает «не как крест, а как путь, изобилующий светом, который указал мне Господь после смерти Сергея, но который за долгие годы до этого начал брезжить в моей душе. Когда, даже не могу сказать, – мне кажется, часто, ещё в детстве, у меня было стремление помочь страждущим, и прежде всего тем, кто страдает душой. Желание это постоянно росло и росло во мне… В моей жизни было столько радости, и в скорбях столько безграничного утешения, что я жажду хоть частицу этого отдать другим».
Перед самым открытием обители Елисавета Феодоровна посетила могилу отца Иоанна Кронштадтского, испросив благословения всероссийского пастыря, который всегда принимал большое участие в её жизни.
Великую княгиню духовно поддерживали многие архиереи и старцы, среди которых были и будущие, ныне прославленные, новомученики и исповедники. Большую духовную поддержку ей оказывали викарные (на то время) епископы Анастасий (Грибановский) и Трифон (Туркестанов). В создании обители принимали участие митрополит Московский Владимир, схиархимандрит Гавриил (Зырянов) из Спасо-Елеазаровской пустыни, который в течение ряда лет духовно окормлял великую княгиню, старцы Оптиной, Зосимовой пустынь и другие.
В лице священника Митрофана Сребрянского, ставшего духовником сестёр обители, Елисавета Феодоровна нашла исключительного по своим качествам священнослужителя и прекрасного глубокого проповедника. Она писала государю: «Для нашего дела отец Митрофан – благословение Божие, так как он заложил необходимое основание… Он исповедует меня, окормляет меня в церкви, оказывает мне огромную помощь и подает пример чистой, простой жизнью – такой скромной и простой в его безграничной любви к Богу и Православной Церкви…»
***
Став настоятельницей Марфо-Мариинской обители милосердия, Елисавета Феодоровна, достигшая сорокапятилетнего возраста, не взяла с собой буквально ничего в новую жизнь из прежней, оставив в ней даже своё обручальное кольцо, чтобы уже ничто из тленных ценностей сего временного жития не отягощало бы души, не мешало бы ей восходить по незримым ступеням и стяжать дары Святого Духа.
Теперь её личные расходы на необходимые туалетные принадлежности не превышали, как правило, нескольких тогдашних копеек в месяц. С детства привыкшая сама делать всё необходимое, она не требовала для себя никаких услуг со стороны сестёр обители и с редкой выносливостью и бесконечным терпением ухаживала как сиделка и как хирургическая сестра за тяжёлыми больными. Она умела, будучи по сути духовно опытной монахиней, облегчить страдания сказанным с любовью словом, ободрить беседой, уврачевать молитвой, ибо получила от Господа тот высокий дар «немощных душ врачевания», какой получали лишь великие святые. Больные говорили, что от великой княгини исходит целебная сила.
Больница её обители считалась одной из лучших хирургических лечебниц Москвы, и туда часто привозили из других мест самых тяжёлых пациентов. Бывали случаи, когда безнадёжных больных настоятельница самоотверженно выхаживала, не пугаясь вида и запаха гнойных ран, и, к удивлению врачей, поднимала на ноги.
С начала войны 1914 года образцовый порядок выхаживания и духовного окормления больных, который великая княгиня завела в обительской больнице, стали перенимать в открывающихся лазаретах при монастырях Московской епархии и в светских благотворительных организациях.
Она, принадлежавшая к августейшей фамилии, блиставшая красотой, изысканными туалетами и драгоценностями на великосветских приёмах и балах, служила теперь как купленная раба не только простецам и людям низкого происхождения, но и обитателям «дна». Не страшилась она с кем-либо из крестовых сестёр или совсем одна, «облекшись в броню веры и любви» (1 Фес. 5, 8), месить грязь и посещать зловонное лихое место – Хитровку, обитатели которой знали и уважали великую княгиню, называя её «сестрой Елисаветой», «высокой матушкой» или «великой матушкой».
Один Господь знает, сколько душ сумела она очистить от грубой коросты, которая казалась приросшей к ним намертво, сколько спасла от сумы и тюрьмы, сколько деточек уберегла от растления и воровской разбойничьей доли… За все годы служения в созданной ею обители она призрела, обогрела, утешила несколько тысяч детей бедняков, в том числе и детей обитателей «дна».
Сама она не занималась подсчётами, а говорила: «Наш долг служить и сеять… Нам не нужно считать, сколько душ мы спасли, скольким людям помогли. Мы должны подняться от скорбной земли до Рая и радоваться с Ангелами об одной спасённой душе, об одной чаше холодной воды, поданной во имя Господа».
Елисавета Феодоровна завела, между прочим, и такой порядок, когда дети богатых родителей по воскресеньям работали для детей бедных, и, как сообщает она, таким способом в течение 1910 года была одета тысяча детей. Она считала необходимым, «…чтобы дети состоятельных родителей с раннего детства знали и помнили, что есть ещё дети и очень бедных родителей, которые не имеют не только комфорта в жизни, но даже нуждаются в необходимом, и что долг каждого человека, особенно христианина, трудом своим и излишком имущества своего помочь этим несчастным ни в чем не повинным детям».
В первые годы ХХ века по всей Москве устраивались воскресные духовные чтения и беседы для народа. Стараниями Елисаветы Феодоровны такие духовные беседы, проводимые в её обители архиереями и известными проповедниками, собирали множество не только простецов, но и образованных людей, и по популярности у церковной Москвы могли сравниться только с беседами в Чудовом монастыре.
Елисавета Феодоровна часто бывала теперь, после тяжких изнурительных трудов в обители и после бесконечных благотворительных забот, на ночных богослужениях в Кремле и в разных монастырях первопрестольной. Она жила жизнью христолюбивой, глубинной России, дух которой запечатлён на нестеровских полотнах. Не случайно Покровский храм обители был украшен росписью Михаила Нестерова «Святая Русь». Великая княгиня ездила в Киев, Псков, в Оптину, Зосимову пустыни, не однажды посещала Саров и Дивеево, была в Соловецком и других отдалённых монастырях, знала многих старцев, беседовала с ними, смиренно прибегая к их советам и наставлениям. Она творила милостыню бедным пустыням и монастырям, при её содействии возводились храмы и часовни…
Приезжая молиться во многие монастыри, благоговейно склоняясь перед древними святынями, бывая на церковных торжествах, совершая утаённые от века сего молитвенные бдения, она и там, по ночам, незаметно обходила паломников и ухаживала за больными. И на любовь Елисаветы Феодоровны православная Русь отвечала любовью и почитанием, куда бы она ни приезжала.
Поразительная жертвенность великой княгини была для неё необходимой и, как дыхание, естественной. Эту потребность и красоту высокой души передают фотографии позднего периода. Но теперь на лицо Елисаветы Феодоровны, всегда одухотворённое и освещённое внутренним светом, ложится неуловимая тень от предчувствия страшных испытаний.
Но лучше, пожалуй, любой из фотографий даёт почувствовать зрителю высокое состояние её христианского духа «Портрет великой княгини Елисаветы Феодоровны» кисти Михаила Нестерова, созданный им в начале десятых годов. На этом портрете, передающем, как и фотографии, её глубокую «печаль по Бозе» и полную готовность к самопожертвованию, она предстаёт, как кажется, сотканной из воздуха и света, уже получившей преображённую плоть.
***
В трескучей либеральной печати и бульварной прессе без устали сочинялись гадкие пасквили, заказные фальшивки, основанные на антиромановских сплетнях и грязных измышлениях, что распространяли в народе клеветники всех мастей. Мифы из области «распутиниады», которые зарождались как слухи, а потом преподносились уже как реальные факты, и разного рода провокации сил, стремившихся ввергнуть Россию в хаос, всё более помрачали умы и души. Паутина чудовищной клеветы всё более опутывала Российскую корону.
Из Григория Распутина, которого многие архиереи принимали как человека Божия из народа и который произвёл сильное впечатление на благословившего его пастыря-провидца – отца Иоанна Кронштадтского, – слухи создали исчадие ада и сатира. А из инициатора убийства Распутина – князя Феликса Юсупова (младшего), который в молодые годы любил «шалить», появляясь на публике в дамских туалетах и фамильных драгоценностях, а позднее, во время Первой мировой войны, постыдно «лодырничал» (как сказала о нём одна из великих княжон), – «общественное мнение», всегда направляемое манипуляциями разных сил, сделало героя и чуть ли не спасителя России.
С годами Елисавета Феодоровна всё более страшилась за участь царской семьи. Клевета, как известно, всегда встаёт между людьми, и не могла она, конечно, не омрачить отношения двух августейших сестёр, разных по характерам и по пониманию некоторых событий. Но клевета была бессильна уничтожить родство этих высоких и чистых душ, преданных Богу, до конца готовых к самоотречению и самопожертвованию. «Госпитальное служение» императрицы Александры Феодоровны с дочерьми раненым солдатам и офицерам было по самоотверженности столь же беспрецедентным, что и многолетнее служение Елисаветы Феодоровны простому народу.
В родных местах двух августейших сестёр-мучениц существует предание: когда Элла и Аликс, будучи детьми, гуляли как-то вдвоём в дворцовом парке, к ним подошла старая цыганка и предсказала обеим страшную смерть в далёкой стране от рук беспощадных убийц…
***
Кто может измерить глубину страданий Елисаветы Феодоровны в те дни, когда над Россией сгустилось кровавое марево революционной бесовщины, когда был пущен слушок о двух «сёстрах-немках», через которых якобы действуют немецкие шпионы, когда она, любимая до того московскими жителями и церковным народом, встретилась с первыми проявлениями ненависти к себе толпы, в которой провокаторы и подстекатели сеяли клеветнические слухи и подогревали низменные страсти и инстинкты… Кто может постичь всю её скорбь в те дни, когда она убедилась, что в её многолетнем христианском служении русскому народу ищут выгоду и хитрость…
В это страшное время тьмы, заполнившей многие души, в преддверии невиданных потрясений и кровавого кошмара людей охватывала, как выразился один из современников тех событий, какая-то необъяснимая «идиотическая радость».
Есть также свидетельство Ивана Бунина, который в своих «Окаянных днях» в самом начале 1918 года сделал такую запись: «А кругом нечто поразительное: почти все почему-то необыкновенно веселы, – кого ни встретишь на улице, просто сияние от лица исходит:
– Да полно вам, батенька! Через две-три недели самому же совестно будет…
Бодро, с весёлой нежностью (от сожаления ко мне, глупому) тиснет руку и бежит дальше».
Но в это самое время великая княгиня Елисавета Феодоровна повторяла исполненные кротости и духовной мудрости слова о том, что народ – дитя, он не повинен в происходящем, он введён в заблуждение врагами России. Она продолжала с твёрдым смирением противопоставлять рвущемуся к власти «товариществу в антихристе», по выражению Николая Бердяева, своё служение людям, в том числе и преступникам, напоминая им о единственно спасительном братстве во Христе.
Много раньше, вскоре после убийства мужа, Елисавета Феодоровна, в которой текла кровь английской и немецкой династий, обмолвилась, что Россию никогда не покинет и ничто не заставит её уехать отсюда. Когда свои, отравленные ядом разрушительных антихристианских идей, превращались в ненавистников корневой России, она, сроднившаяся с нею, имела полное право говорить, что каждой частичкой своего существа – русская, возможно, более русская, чем многие из русских, и не может чувствовать себя космополиткой.
Достигнув той высшей внутренней свободы, когда человек обретает освобождение от страха за свою жизнь, сбрасывает груз страстей, отрешается от своеволия и самонадеяния и всецело предаёт себя в руки Божии, – Елисавета Феодоровна нашла в себе силы отвергнуть не только предложение Временного правительства вернуться в целях безопасности в Кремль, но и, позднее, предложение кайзера Вильгельма покинуть Россию, сделанное им через шведского министра, и вообще отказаться от переговоров на эту тему с графом Мирбахом. Она не сошла с крестного пути, какой уготовил ей Господь, отвечая всем, что не может оставить вверенную ей Господом обитель и сестёр, своих «цыпляточек», как она их ласково называла…
***
…Елисавету Феодоровну арестовали и увезли из Москвы на третий день Пасхи 1918 года в праздник Иверской иконы Божией Матери.
В тот день патриарх Тихон посетил Марфо-Мариинскую обитель милосердия, где служил молебен. После службы он беседовал с настоятельницей и сёстрами до четырёх часов дня. По Промыслу Божию, своё первосвятительское благословение и утешение он преподал Елисавете Феодоровне перед самым её арестом.
Спустя полчаса после отъезда патриарха Тихона за ней приехала машина с комиссаром и красноармейцами. Высокой настоятельнице не дали времени на то, чтобы сделать необходимые распоряжения. Она смогла только проститься с сёстрами в церкви святых Марфы и Марии и попросить отца Митрофана Сребрянского не оставлять обители и служить в ней, сколько будет возможно. Все рыдали, понимая, что прощаются с матушкой навсегда. Не плакала только она одна и говорила, ободряя сестёр: «Не плачьте, на том свете увидимся». И перед тем, как сесть в машину, осенила сестёр широким крестом.
Сохранилось письмо Елисаветы Феодоровны, которое она дорогой в ссылку написала своим «цыпляточкам». Письмо её дышит материнской заботой о них и ещё поразительным смирением высокой души. Настоятельница просит своих сестёр: «Только не падайте духом и не ослабевайте в ваших светлых намерениях, и Господь, Который нас временно разлучил, духовно укрепит. Молитесь за меня, грешную, чтобы я была достойна вернуться к моим деткам и усовершенствовалась для вас, чтобы мы все думали, как приготовиться к вечной жизни».
Последними утешениями Елисаветы Феодоровны в ссылке были чтение чудной книги о сообразовании воли человеческой с волей Божественной – «Илиотропион» святителя Иоанна Тобольского, незадолго до того прославленного Церковью, посещение монастырских служб в Перми и церкви в Алапаевске, а также работа с великими князьями в огороде при здании школы, которая была местом их заточения, да занятия рисованием, да ещё, конечно, молитва, неустанно творимая ею во внутренней сердечной клети…
Впереди, совсем уже близко, зияла своей страшной смертельной глубиной заброшенная шахта рудника…
Та шахта, куда вместе с другими великими князьями – Сергеем Михайловичем, Константиновичами – Иоанном, Константином и Игорем, князем Владимиром Палеем, Фёдором Ремезом и верной келейницей Варварой была сброшена Елисавета Феодоровна в самый праздник игумена Русской земли – преподобного аввы Сергия – небесного покровителя её убитого мужа. На следующий день после чудовищного убийства царской семьи.
***
Патриарх Тихон предпринимал попытки к освобождению Елисаветы Феодоровны через организации и людей, которые так или иначе могли помочь, но безуспешно. Представители московской интеллигенции обратились через Луначарского к Ленину, пытаясь убедить его, что Елисавета Феодоровна далека от политики и никакого вреда новой власти причинить не может. От последнего, который, как известно, собственноручно крушил памятник – Крест, созданный по проекту Виктора Васнецова и воздвигнутый вдовой на месте злодейского убиения великого князя Сергея Александровича, они получили циничный ответ, что она-де уже в руках Дзержинского и ничего изменить нельзя. Эта попытка откреститься от прямой причастности к ужасным преступлениям – ещё один выразительный штрих к портрету мумифицированного вождя.
***
Судьбы Божии есть великая тайна.
Эту духовную истину подтверждает любая судьба, стоит лишь в неё вглядеться.
Истину эту вдвойне подтверждает и та удивительная, трагическая и светлая судьба, в которой оказались соединёнными непостижимой мистической связью кайзер Вильгельм, отвергнутый некогда юной Елисаветой и сыгравший столь зловещую для России роль, и последний босяк и вор с Хитровки, которому однажды великая княгиня поручила нести деньги и вещи, перевернув доверием его душу.
В этой судьбе силой всепобеждающей любви оказались соединёнными умершая в больнице обители от тяжкой болезни бедная женщина, за которой самоотверженно ухаживала высокая настоятельница, и великий князь Иоанн Константинович, которому в предсмертные часы, в шахте, Елисавета Феодоровна, изнемогая сама от боли, перевязала, разорвав свой апостольник, раненую голову.
И ту, которая писала заботливые и нежные письма своей бабушке, английской королеве Виктории, и которая согрела своей любовью бесчисленное множество страждущих и бессчётное число недужных, – убийцы с ненавистью преследовали и после ужасного убийства, пытаясь военной силой отбить гробы с телами алапаевских мучеников, когда их везли к границе с Китаем во время наступления большевистских банд.
Но вечная победа распинаемых и вечное поражение распинающих зримо явлены нам в чуде упокоения мощей великой княгини Елисаветы Феодоровны на Святой Земле, вблизи Гроба Господня, там, где она, будучи молодой и счастливой, высказала пожелание лежать.
Как бы ни силились мы постичь тайну прекрасной и страшной её судьбы нашим, ограниченным пределами немощной плоти, умом, этого нам не дано.
Святитель Игнатий (Брянчанинов) предостерегает нас от подобных бесплодных попыток вместить в наш слабый разум невместимое, рассказывая во втором томе своих «Аскетических опытов» о великом пустынножителе Египетском Антонии, который однажды задумался о тайне Божиих судеб. И хотя разум его был, в отличие от нашего, осенён Божественною благодатию, он всё же тщетно искал ответы на свои вопросы: почему один рождается бедным, а другой – богатым, почему один умирает старцем, а другой – юным или даже младенцем, отчего один всегда весел и счастлив, а другого скорби и несчастья как бы передают друг другу с рук на руки. «Когда святой старец утомился размышлением бесплодным, последовал к нему с неба глас: “Антоний! Это – судьбы Божии. Исследование их душевредно. Себе внимай”».
Раскроем и ветхозаветную книгу Иова, чтобы обуздать наш жалкий в своей кичливой пытливости разум, и прочитаем, что говорит и о чём вопрошает Господь праведного мужа «из бури» (Иов. 38-41). Прочитаем и убоимся омрачить «Провидение словами без смысла».
И поспешим последовать совету, что дан был свыше великому старцу Антонию, испрашивая у Господа смиренномудрия. И, завершив это малое приношение дивной женщине – преподобномученице великой княгине Елисавете, оправим и вновь затеплим лампадку пред её образом и обратимся к душе своей с пронзительными словами покаянного Великого канона: «Душе моя, душе моя, востани, что спиши? Конец приближается, и имаши смутитися; воспряни убо, да пощадит тя Христос Бог, везде сый и вся исполняяй».
ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ
В «окаянные дни» апреля 1919 года, в Одессе, будучи свидетелем устроенного большевиками «кровавого балагана», Иван Бунин записал горькие слова: «Наши дети, внуки не будут в состоянии даже представить себе ту Россию, в которой мы когда-то (то есть вчера) жили, которую мы не ценили, не понимали, – всю эту мощь, сложность, богатство, счастье…»
Приближаются скорбные даты начала обессилившей Россию Первой мировой войны и трагедии 1917 года, когда большевистский террор, пришедший на смену предреволюционному, принёс с собой братоубийственную бойню и гибель многих миллионов, среди которых просиял сонм новомучеников и исповедников Церкви Русской, «кровьми истину соблюдших»…
В связи с этими датами Святейший Патриарх Кирилл не раз высказывал в выступлениях и проповедях мысль, что нельзя допустить, чтобы повторилась катастрофа России, сходная с той, что случилась в начале ХХ века, ибо народ сейчас соблазняют тем же, чем и сто лет назад. «Многое из того, что сегодня говорится, многое из того, к чему призываются люди, точь-в-точь повторяет слова, мысли и действия, которые соблазнили наш народ в предреволюционное время и которые привели к крушению нашего государства. И поскольку ничего нового в истории нет, у нас должен быть выработан иммунитет к такого рода соблазнам…» – сказал Патриарх в Санкт-Петербурге в дни празднования 1025-летия Крещения Руси.
Несколько ранее, на заседании Патриаршего Совета по культуре 27 марта 2013 года, он также призвал нас оставить нашу нечувствительность к урокам прошлого, не повторять исторических ошибок, не давать отравлять душу многоразличной клеветой. «Когда читаешь, что происходило со страной в преддверии революции, когда проводишь параллели с нашим временем, то ведь это же будто под копирку написанные тексты, сюжеты, интриги, провокации. Почему же мы так нечувствительны к урокам?»
Задумаемся, в самом деле, почему?
***
Выдержки из писем, воспоминаний, дневников и других документов приведены в очерке по следующим изданиям:
Вдали от мирской суеты: Великая княгиня Елисавета Феодоровна: О служении женщин в Русской Православной Церкви. – Нижний Новгород, 1996.
Любовь Миллер. Святая мученица Российская Великая княгиня Елизавета Феодоровна. – М., 2002;
Великая княгиня Елисавета Феодоровна и император Николай II: Документы и материалы (1884-1909 гг.). – Спб., 2009.
Лидия Мешкова
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
