В декабре 2020 г. исполнилось 180 лет учреждения первой Православной епархии в Америке и возведения Иннокентия (Вениаминова) во епископа Камчатского, Курильского и Алеутского. А также 180 лет со дня первого издания Евангелия, переведенного Иннокентием на алеутский язык. В издательстве "Молодая гвардия" готовится к выходу книга Натальи Петровой "Созидатели Русской Америки" (ЖЗЛ). Это шесть очерков о жизни первопроходцев, в том числе о святителе Иннокентии, митрополите Московском.
Предлагаем фрагмент очерка.
Честные «дикари» и «культурные» мздоимцы
ЖителямАлеутских островов и Аляски Вениаминов посвятил два тома своих «Записок», подробно описав внешность, характер, уклад жизни, привычки и обычаи аборигенов. В то время, когда Вениаминов жил на острове Уналашка, К. Хлебников собирал материал для своих «Записок о колониях в Америке» и нередко просил о. Иоанна расспросить старожилов о том или ином событии. Так, подвигнув Вениаминова к разысканиям и наблюдениям, Кирилл Тимофеевич стал невольным вдохновителем его литературных трудов. Сам Вениаминов, проявляя необычайную скромность, своей писательской работе значения не придавал, называл «маранием»: «… я не думал никогда быть сочинителем, ничего не собирал, но если угодно вам… я постараюсь вам доставить все то, что я могу спросить-узнать-собрать-заметить-сказать и проч., проч. касательно здешних происшествий». Свои заметки он переслал Хлебникову и великодушно предложил, не смущаясь, использовать их и даже напечатать под своим именем. Однако Хлебников высоко оценил труды о. Иоанна, в ссылках не забывал указывать его имя и хлопотал об издании «Записок…» Вениаминова в Петербурге.«Книга эта … замечательна тем, что написана прекрасным, легким и живым языком» – так отзывался о ней И. Гончаров.
Поскольку в записках Хлебникова и Вениаминова перед нами предстает один и тот же народ, сравним их описания. Вот как выглядят алеуты у Хлебникова: «Мужеской и женский пол вид имеют не отвратительный, лицом смугловаты, но есть чистые и природный в лице румянец имеющие; волосы у всех черные, но вообще все ленивы и неопрятны, вшивы, ногтей не обрезают и редко умываются. Образ жизни ведут самый гнусный. Юрты их худые и холодные; огня в них, кроме что в жирниках, не имеют; живут по множеству в одной с семействами и нечистоту редко вычищают, а около юрт помет свой извергают. Мокрота, грязь, вонь, тесные в юрты проходы и стужа в них делают отвращение».
Алеуты Вениаминова выглядят иначе, хотя в его описании нет и намека на прекраснодушие. Но мы не найдем там и естественной, казалось бы, брезгливости к «диким». С доброй и участливой улыбкой смотрит он на алеутов, в то же время взгляд его глубок и внимателен, замечания остры и точны, они выдают в нем тонкого психолога. Не придавая значения своему «маранию», Вениаминов, тем не менее, уловил главное в письме: «Писатель должен не только знать и понимать свой предмет, но и чувствовать, живо чувствовать».
Итак, алеуты в описании Вениаминова невысоки, худощавы, цвет лица их смуглый, волосы черны и жестковаты, усов и бород у мужчин почти ни у кого нет, лишь старики носят небольшую седую бородку, ступни и кисти рук грубы и велики, маленькой женской ножки, по замечанию автора, в тех краях не встретить. Лица скуласты, но не так резко очерчены, как у якутов, зубы удивительно «белы, чисты и всегда здоровы», брови над темно-карими глазами круглы и черны, ресницы густые, но не длинные, щеки полные, особенно у женщин и детей.
Ноги кривы, ступают они пятками не внутрь, а наружу, так что редко какой русский пройдет след в след за алеутом по тропке, проложенной им в снегу. «Но зато алеут, когда сидит в своей однолючной байдарке, и, разумеется, в своем национальном костюме, совсем другой человек, чем на земле; в то время кажется, что он создан для байдарки, или байдарка изобретена для того, чтобы показать его с самой лучшей стороны. Случалось мне видеть несколько раз русских, сидящих в байдарке, но никто из них, даже из самых бойких и статных, не делает такого вида, как самый обыкновенный алеут». Алеуты поражали русских остротой зрения, они раньше замечали в море приближающую байдарку, быстрее начинали различать лица сидящих в ней, благодаря великолепному глазомеру верно рассчитывали скорость волны, а уж превзойти их в охоте на море не мог никто. Прекрасное зрение алеуты сохраняли до глубокой старости и очков не носили.
Но еще более он поражался чрезвычайной выносливости алеутов: «Мне случалось езжать с ними от 14 до даже до 20 часов, не приставая к берегу, и во время таковых переездов они останавливались не более 1 разу и не долее как минут на 15». Он восхищался силой и неутомимостью алеутов, ему случалось проходить с ними за один день от 35 до 50 верст, при этом его спутники несли на себе поклажу весом от полутора до двух пудов, и не одни мужчины – женщины тоже! Если отец Иоанн не уставал удивляться алеутам, мы, читая эти строки – его выносливости и физической силе.
Он писал о храбрости алеутов, когда они охотились на медведей с одним луком, в одиночку въезжали на байдарке в стадо китов и проявляли завидную ловкость и находчивость. Так, один охотник при нападении на него медведя успел схватить зверя за уши и сесть на него верхом, а потом заколол его. «Они не боятся моря и зверей, но боятся только людей (и весьма справедливо)», – заключал о. Иоанн.
Основной пищей алеутов была сушено-вяленая рыба, именуемая юкола, которую, раскрошив, обязательно смешивали с китовым жиром. Есть ее долгое время без жира нельзя, появлялся кровавый понос, отчего человек умирал. С жиром ели и рыбу, и мясо, и ягоды, размяв их, «толкуши» были основными блюдами алеутов, которые готовили женщины. Со временем русские научили их разводить животных и птиц, копать огороды, растить хлеб, они переняли любовь к чаю, напитку необходимому в «местах прохладных и безводочных». Многие так пристрастились к чаепитию, что готовы были променять рюмку водки на чашку крепкого чая.
О вкусах не спорят, и Вениаминов не осмеивал вкусы алеутов, назвав их гастрономические предпочтения одним словом «особенные»: «Чтобы с аппетитом кушать китовину или квашеные рыбьи головки, и кислую икру считать деликатным кушаньем – для этого точно надобно иметь свой вкус».
Прожив с алеутами бок о бок 10 лет, о. Иоанн имел возможность изучать их характер во всех проявлениях и в самых разных обстоятельствах, тем и ценны его заметки, что о своих соседях он знал не понаслышке.
Особенно хорошо человек виден в деле, а первым делом священника и миссионера стало возведение храма. Сначала он служил под открытым небом. Первая литургия прошла на Уналашке 1 августа 1824 г., в память об этом событии потом ежегодно совершали крестный ход. Когда из Ситхи доставили на Уналашку еловый лес, он еще говорил с алеутами через толмача, и все же работа пошла скоро, помощниками алеуты оказались толковыми. 29 июля 1826 г. храм был освящен в честь Вознесения Господня. Деревянный храм, возведенный руками Вениаминова, до наших дней не дожил, но в перестроенном виде церковь Вознесения стоит на Уналашке и поныне, иконы, перед которыми молился святитель, и вся утварь бережно сохраняются алеутами.
Пока строили храм, они перенимали плотницкое, столярное, слесарное, кузнечное ремесло. После храма рубили избу для семейства священника – оно за годы пребывания Вениаминовых в Америке сильно возросло: матушка Екатерина родила еще шестерых.
Со временем алеуты научились у о. Иоанна сапожному делу и портняжному, ремеслу купоров (бондарей). Он заметил: они «смышлены и умеют выгадать время и материал», а это уже признак работы не подмастерьев, но мастеров. Они освоили даже починку и изготовление часов, что особенно любил Вениаминов.
Среди мальчишек он заметил креола Василия Крюкова, тот проявлял внимание к живописи и оказался талантливым мальчиком, под руководством отца Иоанна начал писать иконы для храма. Схватывал быстро, и вскоре стал отличным живописцем, рисовал портреты удивительной похожести – стоило ему взглянуть на человека 2-3 раза – и тот являлся «живым на бумаге, со всеми выражениями лица».
Алеуты перенимали не одни ремесла, им оказались по душе интеллектуальные игры, они так полюбили шахматы, что на островах Прибылова «решительно все мужчины шахматисты». К освоению грамоты в зрелом возрасте проявляли способности и «большую охоту учиться», особенно после того, как появились книги на их языке. Когда отец Иоанн покидал острова, почти все их население было не только крещеным, но и большей частью грамотным.
У каждого народа, при всем различии индивидуальностей, есть общие черты характера, они позволяют обрисовать легко узнаваемый портрет. Конечно, есть особенности, есть исключения, которые могут и не вписаться в коллективный образ, но тем самым они лишь подтвердят его существование. По наблюдениям Вениаминова, в алеутах исключений нет: «они совершенно все как будто отлиты в одну и ту же форму». 1500 человек рассеяны на пространстве почти в 1500 верст, никогда не видели тех, кто живет в отдаленных селениях – и оттого единообразие в характере еще более заметно и удивительно.
Первое их качество, которое отметил Вениаминов, было терпение. Их терпеливость доходила «почти до бесчувствия, кажется, невозможно придумать такой трудности и такого невыносимого обстоятельства, которое поколебало бы алеута и заставило его роптать». Он может голодать 3-4 дня, и никогда не даст знать, догадаться можно лишь по бледности его лица. Когда же удастся найти съестное, он не бросается с жадностью на пищу, но отдает ее прежде детям, которые тоже привыкли не сильно беспокоить родителей, и только вытащив байдарку на берег и прибравинструмент, алеут спокойно, медленно принимается за первый кусок.
Так же терпеливо алеуты переносят боль. Вениаминову не раз приходилось помогать попавшим в клепцу (ловушку для лисиц), из которой ногу нельзя просто вынуть, «но должно расколоть палку, в которой утверждены зубки, и потом продеть их сквозь кость ноги». И всегда алеут «спокойно и с возможным хладнокровием дает сделать операцию». Если рядом никого не оказывалось, он сам проделывал эту мучительную операцию.
И в работе они проявляли терпеливость. Принимались они за работу не быстро, с неохотой, «даже мешковато», но работали целый день, пока не выбьются из сил. Вениаминов описал случай, когда он и его спутник оставив байдарку, были вынуждены идти в соседнее селение пешком. Алеуты нанялись помогать, надеялись дойти быстро, никакой еды с собой в дорогу не взяли. Идти пришлось 25 верст, с поклажей не менее пуда на каждого. «Дороги совсем не было, крутые горы покрыты были полузамерзшим снегом, по которому не было видно ни малейшего следа; при том же вдруг сделался противный ветер со снегом, и со столь сильными шквалами, что почти останавливал человека. Тягость на плечах, тощий желудок и целый день такого трудного пути… Но несмотря на то, они так были спокойны, бодры и даже веселы, что эти трудности для них как будто ничего не значили».
Может быть, их терпеливость происходила от душевной черствости, неспособности к тонким чувствам и переживаниям? – Нет, это не так. Отец Иоанн замечал в алеутах и нежность к своим детям, и внимательность к пожилым родителям, заботу о них, доходившую порой до самоотречения, им было знакомо и чувство собственного достоинства, оскорблявшееся только одним брошенным в их сторону брезгливым взглядом. Ничто, свойственное другим народам, не было им чуждо. «Алеут очень умеет чувствовать печаль и радость, но очень равнодушно встречает и переносит их. Всякою горестию или потерею кого-либо из близких сердцу он будет тронут и даже может быть поражен, но никогда не придет в отчаяние. А чтобы плакать, стонать или рыдать, то это не слыханное дело даже между женщинами и детьми».
Алеуты умели ценить добро и были способны отличать существенное, прочное от поверхностного; не отчаиваясь в горе, они не выказывали и чрезмерного восторга в радости. «Правда, на лице его видно бывает удовольствие, но всегда спокойное и умеренное». И главная причина их сдержанности – все та же, так поражающая Вениаминова терпеливость, которая происходила от привычки с детства переносить сначала физические лишения, а потом и душевные страдания, скрывая свои чувства под маской равнодушия.
Наблюдая за алеутами день за днем, Вениаминов заметил в них упорство. Сибирякам эта черта характера хорошо знакома, они и сами ею обладают в полной мере – как упрутся во что–нибудь , не отстанут, пока не доведут начатое до конца. Имеет эта черта сибирского характера и свою неприглядную изнанку: насколько они упорны в хорошем деле, настолько же и в дурном. Жители островов оказались такими же несгибаемыми упрямцами.
Если алеут задумает сделать что-нибудь, не противное закону, он исполнит начатое до конца, невзирая ни на какие преграды, даже с риском для здоровья и жизни, и при этом не ожидая для себя никакой прибыли или награды. Но уж если заупрямится – никакие ласки и посулы его не тронут, даже страх наказания не заставит изменить намерения.
Замечал Вениаминов и другие неприглядные черты характера алеутов. «Алеуты ленивы. Это надобно сказать прямо и без всяких обиняков… деятельны только на время и на выдержку». Раньше алеуты были неопрятны и нечистоплотны, женщины – поголовно неряхи, но познакомившись с русскими банями, все полюбили мыться и париться и готовы были каждый день топить баню.
Все население обоего пола любило нюхать крепкий табак, он считался ценностью на Аляске, чем-то вроде валюты, на которую можно выменять что угодно. Познакомившись с водкой, некоторые так пристрастились к ней, что в их языке появились слова «пьяница» и «дурацкая вода».
Но «главной склонностью» алеутов Вениаминов называл не пьянство, а сластолюбие, об этом говорил их обычай иметь несколько жен, кому было по карману – еще и наложниц из пленных. Многоженство у них вполне уживалось с многомужеством, когда женщины имели двух мужей – главного и помощника, которого русские называли «половинщиком». Многомужниц никто не осуждал, даже наоборот, хвалили за расторопность и домовитость, ведь им приходилось готовить, шить и чинить в двойном размере. Искоренять этот обычай оказалось нелегко, но Вениаминов и здесь не рубил с плеча, действовал исподволь, без нажима. И со временем стал замечать, как появились «границы этого порока».
Вениаминов обратил внимание на отсутствие у алеутов склонности к воровству, у них не было ни замков, ни затворов – все на виду – и очень заинтересовался таким явлением. Оттого ли не воруют, что некуда девать украденное? или из боязни наказания? – И то, и другое он находил верным. Но почему алеуты не воруют даже из удальства, как колоши? Оказывается, по их вере (до крещения) воровство считалось делом постыдным и греховным. «Нельзя сказать, что они ничего не воруют. Нет! – почти каждый из них сам сознается в этом; но воровство у них так мелочно, так детско, что почти не стоит названия воровства». Кому, как ни о. Иоанну было знать о мелких грешках тех, кого он исповедовал? Если бы он был заезжим миссионером, который приезжал на время, крестил, совершал требы и уезжал, то он не знал бы, что алеут возьмет чужое только в крайнем случае – если острая необходимость или голод заставятего, и ровно столько, сколько нужно для преодоления нужды. Но священник жил среди них, знал условия тамошней суровой жизни, видел, что голод – их ежегодный гость, который приходил к алеутам каждую весну. Когда запасы сушеной рыбы заканчивались, а ветры не позволяли выйти в открытое море, они голодали по три – четыре дня.
Если кому-то все же удавалось выйти в море, он раздавал добытое нуждающимся – «а не нуждающиеся никогда не будут просить» – и себе оставлял ровно столько, чтобы накормить семью. Алеут не ждал от других ни благодарности, ни платы, это было его естественным поведением. «Добродетель это или обычай?» – вопрошал Вениаминов, как будто вспомнив известную поговорку «выдали нужду за добродетель». – «Пусть и обычай, но нельзя не почитать его как в исполняющих, так и в учредивших такое святое обыкновение».
Вениаминов заметил, что алеуты, как и сибиряки, не любили обещать напрасно, но если уж обещали, то исполняли непременно. Он рассказал об алеуте Тараканове с острова Умнак. Когда Вениаминов был на острове, алеут подарил ему пару штук юколы, но спутники священника забыли подарок на берегу. Случилось это в августе, Тараканов убрал рыбу и стал ждать случая передать ее о. Иоанну. Вениаминов был потрясен, когда узнал, что алеут не съел ее даже в голодные месяцы, в ноябре и декабре, а в январе передал подарок в целости и сохранности.
Если среди алеутов не было воровства ради обогащения, то не было и обычая судить за воровство и обман. Как-то Вениаминов стал свидетелем редкого явления, случившегося единожды за 10 лет его жизни на Уналашке – суда над алеутом, взявшим чужие торбасы (сапоги из оленьего меха). «Надобно было видеть эту забавную сцену. Бедный виновный стоял безответно, с поникшею головою, а взбесившиеся судьи, то есть все старики и пожилые, каждый порознь и все вместе, как петухи, подбегали к нему, и с какими-то жестами, похожими на судорожные движения, делали ему жесточайшие выговоры: что он срамит всех алеутов, что им стыдно теперь приехать в гавань и пр…» Пристыдили – и разошлись. Вот и весь суд.
Размышляя о характере алеутов, Вениаминов пришел к убеждению: алеуты «всегда и при всех положениях довольны своим состоянием, а в случае нужды … надеются на свое терпение». Получается, алеуты – идеальные христиане, если они с рождения отличаются непритязательностью и кротостью? Чтобы у нас не сложилось восторженного и далекого от реальности представления об этом народе, отец Иоанн возвращал нас с небес на землю: алеут, оказывается, доволен своей жизнью оттого, что беспечен и ленив, «не заботится о завтрашнем дне, потому и достает только на один день». Отсюда происходят и незамеченные среди нихстяжательство и стремление к богатству.
Нельзя сказать, чтобы алеуты совсем не хотели улучшить свое состояние – «это не свойственно человеку. Но это их желание, в сравнении с другими образованными народами чрезвычайно умеренно, слабо и, можно сказать, ничтожно».Вениаминов не случайно сравнил алеутов с образованными народами. В цивилизации, где все взвешено, измерено и подсчитано, на алеутов, живущих в нищете, могли смотреть лишь с одной точки – сверху вниз, объясняя их непритязательность неразвитостью: дикарю потому-де ничего не нужно, что он пещерный человек и живет на краю света, а там и взять нечего.
Иное дело «культурные» люди, им всегда есть к чему стремиться, чтобы обеспечить всем необходимым себя и свое семейство. С одним таким «культурным» человеком, который, наверное, тоже искал достатка для своей семьи, Вениаминов встретился в Петербурге в 1840 г.
Это был чиновник Духовной консистории, куда Вениаминов явился для прописки паспорта. Поглощенный государственными заботами sub-ego-cuius, как назвал его Вениаминов (т.е. подъячий – sub– под –ego-я– cuius-чей), будто не замечал сидевшего перед ним священника. А между тем отец Иоанн «не без греховного помысла» рассчитывал на внимание – в Петербурге говорили о нем, его называли не иначе как «Вениаминов-американец», к тому же не заметить могучего роста осанистого батюшку с наградами на груди – редко встречающимися у священников его возраста наперстным крестом и орденом св. Анны – было невозможно.
– Что вам надобно? – наконец, устав не замечать посетителя, обратился к нему чиновник.
– Я из Америки, прошу прописать мой паспорт.
Чиновник молча положил паспорт на стол, и начал сверху накладывать бумаги, демонстрируя сверхъестественную загруженность.
– Господин столоначальник! – не выдержал о. Иоанн. – Сделайте одолжение, не задерживайте меня, я еще должен успеть сегодня с визитом к митрополиту и обер-прокурору Синода.
Не поднимая глаз от бумаг, чиновник буркнул безо всякого почтения:
– И без вашего паспорта много дел, – и начал очинивать гусиное перо. Обмакнув его в чернильницу, он вывел на листе бумаги цифру «25» и придвинул листок священнику. К этому времени Вениаминов-американец знал уже все диалекты алеутского и колошского языков, составил словари и написал грамматику, говорил на латыни с католиками-миссионерами в Калифорнии, научился договариваться с приказчиками российско-американской конторы и командирами военных кораблей. И только язык чиновников-мздоимцев остался ему незнаком!
Не дождавшись реакции несведущего посетителя, столоначальник зачеркнул «25» и написал «15». Тот продолжал сидеть молча, пораженный столь бесстыдным вымогательством. Когда появилось «по крайней мере 10», отец Иоанн, уже не сдерживаясь, поднялся и грозно навис над тщедушным чиновником:
– Милостивый государь! Я уже доложил, что приехал из Америки, где прожил 15 лет среди дикарей, и сам – дикарь! Я сейчас войду в присутствие без вашего участия и сам доложу о себе!
– Вас оштрафуют, – попытался унять Вениаминова ошарашенный чиновник.
– Да, и деньги пойдут в казну, а не в ваш карман! – парировал священник.
Паспорт строптивому батюшке прописали бесплатно.
Рассказывая об обычаях и традициях жителей далеких островов и Аляски, о. Иоанн нередко задумывался над тем, насколько полезно этим народам просвещение. Улучшиться ли нравственное состояние «дикаря», когда он узнает, что не солнце вращается вокруг земли, а наоборот? И принесет ли пользу алеутам знакомство с привычками и обычаями цивилизованных народов? «Счастливее ли будет дикарь в быту своем, когда он из звериной шкуры переоденется в сукно и шелк, а в то же время переймет с ними и все злоупотребления производителей и потребителей?».
Не следует думать, что Вениаминов призывал оставить усилия распространения христианства и образования в Америке, нет, он говорил о том, что положительные стороны просвещения всем известны – алеуты больше не убивают своих рабов, прекратились междоусобные войны, они обучились грамоте, ремеслам, огородничеству, их пища стала разнообразнее, а сами они чистоплотнее. Но он выражал опасение, что приучая алеута к чистоплотности, не содрать бы с него «и природной его кожи, и тем не изуродовать его. Надобно выводить дикарей из мрака невежества на свет познаний, но осторожно, чтобы не ослепить их и может быть навсегда. И искоренняя … ложные правила их нравственности, не сделать их совсем без правил».
Каких изменений опасалсяВениаминов? – увидев роскошь, какой прежде не знали, и, не имея возможности улучшить свою жизнь, алеуты познали чувство зависти, научились жаловаться и унижаться, а ведь раньше, замечал Вениаминов, они стыдились подобных проявлений. Прежде они имели обычай делиться последним куском рыбы, не думая о завтрашнем дне, «ныне просвещение им внушает: помни, что ты – отец семейства, ты должен заботиться о них». Они научились новым ремеслам, но стали забывать прежние, национальные – виртуозное управление байдаркой, промысловую ловлю морского зверя и даже свои многовековые приемы врачевания.
Но главную беду он видел в другом: «прежде они свои обычаи исполняли строго, тех, кто нарушал их, ожидало всеобщее презрение и даже смерть». Теперь они узнали новые правила нравственной жизни, но вместе с ними познакомились и с необязательностью их исполнения, снисходительным отношением культурных людей к собственным слабостям, и стали перенимать это снисхождение. «И алеуты привыкают пользоваться всеобщей амнистией». Вот что волновало и тревожило о. Иоанна, заставляло испытывать сомнение в необходимости менять жизнь алеутов с «дикой» на «цивилизованную», если в последней он видел все меньше исполнения нравственных законов и все больше оскудения веры.
Наталья Петрова
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
