Встречи. Они могут определить путь твоей жизни. Это относится и к личной мирской жизни. «…в тот страшный час Вы поступили благородно…» – говорит Татьяна Онегину. Один час может решить дальнейшую судьбу.
Порой и одна минута даёт невидимое направление твоей духовной жизни, такое, что как бы ни сложилась она со стороны людского мнения: удачно, неудачно – главное с Богом.
Встреча, о которой я хочу рассказать, произошла более сорока лет назад, в то самое советское атеистическое время, в которое я прожила бо̀льшую часть жизни. Господь же и в советское время одаривал нас необыкновенными бесценными дарами. Позже я думала, что «захватила» бы больше от этой встречи, если бы понимала в то время больше... Но Господь даёт столько сколько мы можем вместить. Для меня тогда впечатление и от минуты были несметным богатством…
Было так: мама купила на деньги от проданной ещё папой машины, рояль. Младший брат Михаил поступил в училище при Консерватории, а окончив его, в Консерваторию. У нас был старенький рояль (Herman Grossman), который папа подарил маме сразу после свадьбы, купив его у Хачатуряна перед самой девальвацией – так вышло. На нём играла мамочка и мы все – дети, занимались, но мама считала, что для Миши, как профессионала, нужен лучший инструмент.
По совету знакомых обратились к Георгию Константиновичу Богино – пианисту и консерваторскому настройщику. Он настраивал рояль Рихтеру и другим известным пианистам перед концертами. Богино славился еще и как мастер, умевший из отдельных сохранившихся деталей, собрать инструмент. Одним словом про его изобретательность, находчивость, практичность и чудеса мастерства, в музыкальном мире ходили легенды.
И вот однажды Георгий Константинович позвонил нашей мамочке и сказал, что есть очень хороший инструмент. Мама целиком ему доверяла и Богино продал нам старинный инструмент, который он нашел где-то в Подмосковье, кажется у кого-то на даче. Приделал к нему по специальным чертежам новые ножки – он был без ножек. Рояль был одной из лучших известных фирм – “Бехштейн”. «Прекрасное звучание!» – рекомендовал Богино. Долго он с ним возился, приходя к нам почти каждый день. Мастеров-лакировщиков он тоже дал своих. И вскоре красавец рояль поселился в нашей большой комнате.
Богино привел в порядок и наш рояль фирмы “Херман Гроссман”, лучше которого мне казалось нет на свете, так как я с детства привыкла к его голосу. Делал это Георгий Константинович с трудом, уже после болезни, но считал своим долгом закончить работу, входившую в стоимость проданного им инструмента. Потом здоровье его окрепло и мы встречали Богино в наших краях, на Ордынке: он ездил реставрировать рояль великой княгини Елизаветы Фёдоровны в Марфо-Мариинскую обитель. А у нас одно время дома даже два рояля жили. К Мише приходили студенты, играли на двух инструментах. В те времена рояли ещё встречались во многих домах, а уж пианино было почти в каждой интеллигентной семье. В те времена в музыкальную школу не так просто было поступить: все хотели своих детей учить музыке. Были школы и детские и взрослые, даже вечерние. Сейчас же у олигархов рояль часто присутствует как бутафория, так же как и книги: подбирают по длине полки в сантиметрах – чтоб были красивые корешки, украшающие дом, придающие ему солидность. А пианино многие теперь отдают только за то, чтобы вынесли из квартиры. Так я своим внукам нашла пианино в дом зятя, прямо с чеком и нас ещё благодарили, что увезли. И даже выбор у нас был: рады бесплатно отдать. Так изменились времена.
Как раз в то время, когда Богино приходил к нам работать, мы узнали от него, что в консерватории будет праздничный концерт, посвященный интронизации вновь избранного патриарха Пимена. Мы с братом повздыхали вслух, помечтали попасть на такой концерт, понимая, что это нереально. Уже тогда мы начинали понемногу приобщаться к церковной жизни. Но то, что тут отдельная, как казалось нам тогда от всей жизни общества церковь соединялась со светским миром, да еще в таком знакомом концертном зале привлекало особо. Ясно, что событие было не только культурной, но и духовной жизни: редкостное, особенное.
Богино заранее ничего не сказал, а перед самым концертом, 4 июня 1971 года вдруг позвонил. Я только что пришла с работы домой, попав под проливной дождь. Георгий Константинович начал говорить очень кратко, почти иносказательно: «Конная милиция, всё оцеплено, хотите попасть? Буду ждать вас там-то, во столько-то». Мы с Мишей доехали на троллейбусе, но сойти пришлось раньше, движение перекрыто, пришлось к консерватории пешком идти. Богино таинственно протянул нам какую-то книгу, быстро и незаметно раскрыв ее в середине, где лежали наши пропуска.
Говорят там во втором амфитиатре под креслами прятались студенты консерватории чуть ли не за сутки, чтобы попасть на этот концерт-событие. Но в основном зал был заполнен людьми духовного звания. Монахи, монашенки, батюшки с крестами, панагиями, матушки с красивыми старинными, наверно семейными реликвиями, крестами из гранатовых, бриллиантовых камушков на обнаженных шеях. Всё было приподнято, торжественно.
Сцена вся была в проводах, софитах: телевидение, корреспонденты... В первых рядах фотокорреспонденты – фотографировали духовенство. Позировали с удовольствием, как обыкновенные люди, охотно пересаживались по просьбе снимающего в другое кресло, освобождая место следующему. Вдвоем, втроем, по одному – садились так, как просил снимающий.
Зрелище было необыкновенным. В нашей тогда официально атеистической стране, главный концертный зал был заполнен почти исключительно не просто верующими людьми, а представителями духовенства нашей страны и множества других стран. Они входили по широким, поднимающимся к огромным зеркалам лестницам в рясах, в своих строгих облачениях. В фойе на столиках стояли фужеры и бутылки с минеральной и фруктовой водой, наверно с соками – не помню сейчас точно. И так как я не успела дома после работы перекусить, то запомнила вазы с пирожными. Выпив минеральной воды, спросила подошедшую официантку: «Сколько это стоит?»
– Тут всё бесплатно, – ответила она.
– И пирожные?
Официантка приветливо кивнула. Тогда я отважилась и на пирожное, восторженно подумав: “Вот это коммунизм!” И пожалела, что никого из своих близких не могу угостить. Мало кто угощался, столики пустовали. Все были оживлены мирно-степенными беседами между собой. Не до пирожных с соками. Наверно все были знакомы...
– Миш, иди в буфет – там всё бесплатно, – побежала я обрадовать брата. Миша ходил со знакомым студентом консерватории, пианистом Павлом Егоровым. Паша хорошо знал церковные круги и время от времени тихо давал пояснения: “Монашенка из Иерусалима..., Епископ... протоиерей...” Мы, что называется – только начали свой путь воцерковления и поэтому все эти имена были для нас незнакомы, всё было внове. Да и не только поэтому. Церковь, – сказал митрополит Питирим – как гомеопатию и не запрещали, но и не разрешали…
Начало концерта затягивалось и даже когда мы сели в бельэтаже, справа у самого края к сцене, около осветителей, долго ждали. Балкон был перекрыт, там никого не было. Кого ждут? Я только полтора года назад, сразу после окончания института крестилась вместе со своей крошечной дочкой и в церкви бывала ещё не часто. Крестил нас всех отец Александр Куликов, напутствовавший нашего отца перед кончиной, завещавшего свою семью батюшке, который и стал нашим духовным отцом, родным человеком. Крестил дома, чтобы не прогнали бы меня с работы, а брата Михаила из Консерватории… Во многом тогда приходилось вести себя, по словам отца Александра как первым христианам – втайне… В нашем храме очень опасным человеком, как говорили, был староста. А хотелось всех, кого знали окрестить – поделиться таким счастьем. Одно время наша комната и была как домашняя крестильня…Позже он учил, как при посторонних людях незаметно перекрестить еду в тарелке, зашить в школьную форму дочери, в подшивку фартука крестик или вышить его черными нитками на чёрном, чтобы на физкультуре не было неприятностей. Медленно я продвигалась, а тогда не было еще понимания, обязательности служб, горения… Да и замотанность на работе, маленький ребенок – тоже не давали такой возможности. Поэтому кроме ощущения праздника, прервавшего мои будни, любопытства у меня было больше, чем каких бы то ни было других чувств. Но чувство благоговения, необычности, что тут избранные и мне казалось лучшие люди – было. Как они выглядят, что чувствуют в своей среде скрытые от нас своим положением, образом жизни…
Две высокие двери по сторонам сцены были приоткрыты и там в щелках были видны головы одна над другой, рядами. То ли на стулья встали те, кто был за сценой, то ли как... Это выглядывали из-за кулис в зал также любопытные оркестранты. Они и потом выходили на сцену, спотыкаясь и задевая смычками о расставленные пюпитры, так как головы их были повёрнуты в зал, представлявший редкое явление.
Долго ждали. Но вот уже все угомонились, сидят на своих местах. Пустуют только кресла впереди у центрального прохода. Кто-то проходит с жезлом в мантии. Я думаю: “он?” Нет, не он. Митрополиты, епископы... Я и их-то впервые видела, даже и на картинках не видела – тогда церковный календарь, журнал Московской патриархии достать было трудно. А уж Патриарха увидеть и в такой обстановке... Позже, матушка отца Михаила Гундяева, несколько лет присылала нашей мамочке церковные календари. Познакомил их Паша Егоров. Он почему-то всех знал. А для меня весь церковный свет-причт был представлен в образе нашего батюшки, который крестил нас, став моим и брата крёстным – отца Александра.
Всего не помню сейчас, я и тогда не всё понимала, правда брат пояснял кое-что. Вспомнила как на сцене Большого театра в опере “Борис Годунов” из Успенского собора выходила знать, бояре. Вот идет кто-то весь разодетый, важный… Думаю: царь. Нет, прошёл и встал в стороне со свитой. Другой ещё важнее и торжественнее – нет, не царь. Боярин какой-то. И вдруг вот он. Царь вышел в цветной одежде, в которой участвовали золото, парча, жемчуг, драгоценные каменья... И уж после него ни на кого не подумаешь. Царь – один.
И тут – дождались. Ждали Патриарха. Прошел в чёрно-белом по центральной дорожке с посохом, всех благословил и царственно-скромно сел в кресло в первом ряду, в центре. В наших руках были программы с очень красивым орнаментом, как старинные, они и сейчас сохранились. Светло-зеленый фон, растительный орнамент белый с желто-бронзовыми прожилками под золото. В середине окно с наличником и замко̀м посередине. И тоже вьющийся графический орнамент под золото, тонко прорисованный и очерченный черной линией. Сейчас опять возобновили церковный стиль при оформлении книг, он вечен – не устаревает, а тогда казалось это возрождением древнего. Тоже редкость. В этот день здесь всё было редкостью.
В нарисованном окне-наличнике текст:
ПРОГРАММА духовного концерта в честь членов и гостей ПОМЕСТНОГО СОБОРА РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ 4 июня1971 г.
Мне казалось, что в программе надо было указать тех, кто присутствовал в зале – они сегодня были главные.
Раскрыв программу книжечкой, можно прочитать:
I отделение
Государственный симфонический оркестр Союза ССР Дирижер – народный артист СССР Евгений СВЕТЛАНОВ
1. Торжественная увертюра – муз. А. ГЛАЗУНОВА
2. “Рассвет на Москве-реке” (вступление к опере “Хованщина”) – муз. М. МУСОРГСКОГО
3. “Из Апокалипсиса” – муз. А. ЛЯДОВА
4. Увертюра “1812 год” – муз. П. ЧАЙКОВСКОГО
II отделение
Смешанный хор под управлением Н.В. МАТВЕЕВА
1. “От восток солнца до запад” и “Тон деспотин” – Демественное в гармонизации А. КАСТАЛЬСКОГО
2. “С нами Бог” – муз. П. ЧЕСНОКОВА
3. “Восхвалю имя Бога моего” – муз. Д. БОРТНЯНСКОГО
4. “Свете тихий” и №3 – муз.А, КАСТАЛЬСКОГО
5. “Кто Бог велий” – муз. С. СМОЛЕНСКОГО
6. “Достойно есть” – муз. П. ЧАЙКОВСКОГО
7. “Хвалите имя Господне” – муз. С. РАХМАНИНОВА
8. “Величит душа моя Господа” – муз. С. РАХМАНИНОВА
9. “К Богородице прилежно” – муз. А. ГРЕЧАНИНОВА
10.Величание – муз. Н. МАТВЕЕВА
11. “Жив Господь” – муз. А ГРЕЧАНИНОВА
12. “Сей день, егоже сотвори Господь” – муз. М. РЕЧКУНОВА
13. многолетие – муз. А. КАСТАЛЬСКОГО
Господи помилуй! Композиторы-то многие знакомые, наши, любимые по операм, по романсам, по концертам. А тут и они как церковные. Я не знала. Значит – всё едино. Церковь принимает их, а значит примет и нас светско-мирских... Это теперь я бегу, бегу в храм на вечернее богослужение в первый день Пасхи, Рождества Христова, чтобы услышать долгожданное как и на Троицу “Кто Бог велий яко Бог наш? Ты еси Бог, творяй чудеса, творяй, творяй чудеса!” И пока это звучит – я в раю – вот Он сейчас творит эти чудеса вокруг, со мной, с нами. Господи, продли это чудо пребывания с Тобой, присутствия Твоего. В каждодневной суете, беготне мы Тебя забываем, заслоняем Тебя собой... А тут царственно, радостно, без сомнений, без рассуждений, утвердительно – только так. Тогда всё было внове и ”С нами Бог”, и еще не пронизана была душа этими песнопениями-молитвами, теперь такими родными: “Сей день, его же сотвори Господь”... Слава Богу, что есть Церковь, дарующая нам ощущение вечности.
Поразила меня увертюра 1812 год сначала тем, что к оркестрантам, заполнившим всю сцену, стали выходить еще музыканты. Тут были и колокола и какие-то ещё инструменты. Когда уже казалось негде было поместиться – вереница военных с трубами – целый духовой оркестр – прошла к органу и рядами разместилась на тумбах. Паша пояснил, что их целый автобус привезли. И когда всё это заиграло, особенно под конец, я думала стены рухнут от мощи. Кто-то сказал, что это произведение Чайковского очень редко исполняется, потому что там есть гимн “Боже, царя храни” и что исполнять это произведение лучше всего в чистом поле. Так и исполнялась эта увертюра при освящении храма Христа Спасителя в Москве, перед храмом. И дирижировал сам Пётр Ильич Чайковский. Подумать только какими удивительными редкими, торжественно-святыми событиями полна наша история. А мы так мало знаем, помним…
Во втором отделении исполнялась церковная музыка, дирижировал регент из Троице-Сергиевой Лавры. А Николай Васильевич Матвеев, объявленный в программе, в этот день, оказывается, был сбит машиной, так что, кажется, и программа несколько поменялась. Точно не помню. Из-за этого и задержали начало концерта.
Тогда впервые узнала о Николае Васильевиче, прочитала в программке… Сколько служб потом я слушала хор под его управлением у нас на Ордынке в храме “Всех скорбящих радость”. Позже была в нашем храме и на службе Патриарха Пимена… Видела и подготовку к репетициям, когда сверху с хоров приносили старинную фисгармонию в Придел в честь иконы Божией Матери... И через много лет была на его отпевании. Но это всё было потом...
…После концерта все бросились к Патриарху брать автограф. Телевизионщики забыли свои дела и тоже попрыгали со сцены. Музыканты тянули программки, духовные лица просили кто благословения, кто автограф. Патриарх, окруженный толпой, не мог двигаться. Сверху всё хорошо было видно. Сначала он всем уделял внимание, подписывал. Духовные лица ещё в ожидании Патриарха обменивались между собой автографами, когда фотографировались. Сзади к нам неожиданно подсел Богино. Он наклонился, чтобы расспросить о впечатлении.
Я сказала, что не уважаю тех, кто собирает эти автографы, особенно у артистов – подписи. Рассказала как когда-то папа, отдыхая в Ялте с А. Баталовым, прислал мне, школьнице, его фотооткрытку с автографом – популярного киноартиста – тогда такие продавались в киосках Союзпечати. Папа думал, что мне это приятно, может и девочкам захочу показать.
В Ялте они часто гуляли втроём: Паустовский Константин Георгиевич, мой отец – Александр Яшин и Алексей Баталов. Когда они заходили на почту или ещё куда-нибудь – никто не обращал внимания на известных тогда писателей, все бросались к киноартисту – Баталову. И папа, желая мне доставить удовольствие, не ожидал, что я гневно отвечу на такое подношение, упрекая его и благодаря, что хорошо, что еще тарелочку с фотографией не прислал… Мне казалось это верхом мещанства. Не помню какие доводы я приводила в свое неприятие этой моды повального увлечения артистами, но папа прислал мне очень доброе письмо, похвалив: “Молодец, доченька, умница. Открытку порви.”
Поэтому теперь в консерватории на всё, что происходило внизу я смотрела скептически. Высокомерие меня не покидало. Вдруг Константин Георгиевич сухо по-деловому сказал:
– Такая программка с автографом завтра на черном рынке будет рублей сто стоить.
– Да?! – удивилась я, – Тогда пойду, возьму не из-за денег, но раз это такая редкость... Потом это, наверно, не просто автограф – догадалась я.
Пока я спускалась, охрана Патриарха, монахи или послушники, м.б. семинаристы – я не разбиралась – все в черном – стали преграждать доступ к Патриарху, отстраняя людей, расчищая путь со словами: “Дорогу Святейшему!”. Я поняла, что автограф Патриарха не получить уже, что я опоздала, да и не захотелось мне участвовать в этом ажиотаже. Когда немножко все разошлись, пошла вниз вслед за братом, который разговаривал с Пашей и со студентами-счастливчиками, пробравшимися на концерт.
В вестибюле, недалеко от выхода, я задержалась. Несколько человек столпилось вокруг чего-то или кого-то, видимо очень интересного... Подошла – любопытно же… В центре небольшой группы стоял всего один человек в монашеском одеянии, удивительно спокойно и собранно в противовес всей сутолоке и неторопливо разговаривавшем о чем-то с окружавшими его людьми. Я ещё ближе протиснулась, оказавшись в кругу людей, которых я не видела. И тут со мной что– то случилось: меня словно невидимым светом обдало. Я не просто остановилась, а как говорят в таких случаях, увидев что-то необыкновенное, не могла сойти с места. Мне не хотелось уходить от этого человека. Поразило в нем всё: благородная строгость, прямота, приветливость, открытость ярких, ясных, горящих глаз, он был сама любовь и расположенность ко всем, безотказность… Такое я никогда не видела в жизни, не встречалась… Взгляд его светился, пламенел на лице мыслью, доброжелательством, сиял одухотворенностью, духом и вместе с тем ласковостью и сдержанностью. Я боялась потерять из вида, смотря не отрывая глаз от этого человека, боясь, что он исчезнет. Его взгляд выхватил и меня из пространства, он увидел и меня, причём не теряя из виду других людей – я это поняла. Он увидел моё существование в мире, хотя и на секунду, со всеми моими вопросами, горестями и радостями, отчаянием и надеждой, с моими слезами, болью, непониманием, одиночеством. Мне так много надо было бы расспросить его, я так лишена была в жизни этой возможности, но я бы и не смогла ничего сказать. Я онемела. Да и про всё сразу не спросишь… Но и что-то произошло со мной за эти секунды, мне стало легче, вопросы не то что разрешились, но как-то отпали, ослабели. Я видела разных людей, но в таком сиянии – никогда и это наполнило душу радостью. В нём была такая опора для тебя, такая уверенность в ясности понимая мира, людей. Хотелось только быть около него и внимать его взгляду, словам. Это было сияние, он весь светился, несмотря на чёрное одеяние. Теперь я думаю, что мне довелось увидеть преображенного человека в нетленном фаворском свете.
Кто-то подал ему программу для автографа. И чтобы как-то “задержать” его присутствие и я протянула ему свою, но неловко и он быстрым движением, привычно, поставил на ней мягкой ручкой, наверно фломастером, у нас такие были еще редкостью: «М. Антоний». Получилось на обороте с другой стороны. Благословения я, наверное, еще не умела или не посмела попросить. Меня словно что-то или кто-то пригвоздил к полу. Точно не помню теперь – столько лет прошло. Я только-только начинала жить с церковью. Кажется все-таки нет, хотя другие подходили под благословение. Но воцерковленных светских людей тогда еще немного было – редкость. Или это я еще только входила. Я бы запомнила, хочется думать, что благословил. Да, ведь и сам этот автограф есть благословение.
Оторвал меня от моей «вкопанности» – долг: хотелось с братом – близким человеком поделиться своим обретением. Но и отходить не хотелось. Постояв еще немного, я побежала за Мишей, желая и ему такую драгоценность получить. Догнала его уже в дверях на выходе:
– Миш, там какой-то Антоний,– растерянно сказала я, показывая ему подпись.
– Антоний?! Да ты что?! – вскричал Миша и бросился обратно со своей программкой и тоже получил автограф-благословение, но уже не верх ногами.
Позже я удивлялась: как это я тогда только-только входящая в церковь, остановилась именно перед этим человеком, который вниманием своим выхватил меня из этого мира, осветил светом своим. Его горящий взгляд для всех внимателен – не безразличен, для него все люди – отдельные миры̀, планеты, звёзды… Конечно это отсвет души, посвященной Богу, поглощенной Им. Разные были встречи в другие годы. Но и потом никогда на меня не производил никто такого впечатления, такого притяжения. Тогда я не знала ни его трудов, ни проповедей, ни того, кто он, даже степени высоты сана не поняла. “Какой-то Антоний...” Но вот из всех приглашённых, его увидела как на острове. А он меня, безымянную среди других, готового откликнуться на моё одиночество, мою беспомощность, сиротство – своей помощью, всей мощью своей одухотворенности, духовности и любви. Я попала в свет взгляда его, лучей его любви. Жизнь закрутила заботами, переживаниями, работой… Но взгляд митрополита Антония всегда с тех пор присутствовал в ней. Можно сказать, что я живу под его взглядом…
Моя программа осталась у меня. Мишину, когда он уехал в Париж, я долго хранила, а потом передала своему крестнику, отцу Георгию как благословение митрополита Антония Сурожского.
Наша знакомая, узнав о моём восхищении от встречи с митрополитом Антонием в Консерватории, вырезала из церковного календаря из целого сонма иерархов его фотографию наклеила на картонку и портрет этот всегда стоял у меня на книжной полке, рядом с иконами. Уже потом я буквально глотала каждое его слово на проповедях – всё понятно было. Я упрекала нашего отца Александра, что он не говорит проповедей. Тогда я его тихого света не видела. Но перед крещением я, извинившись, неожиданно для себя сказала ему, что он очень красивый человек. Он ответил, что тоже самое ему сказал мой отец перед Причастием. Конечно папа увидел в отце Александре стоящего за ним Христа. Видимо и я это почувствовала, что он не просто человек. Сейчас был бы он жив, кажется, не отходила бы от него. Но тогда «какой-то Антоний…»
В те годы митрополит Антоний довольно часто приезжал в Москву. И один раз был у нас в Николокузнецком храме на Всенощной Святителя Николая. Наверное, не один раз, но я попала на одну такую службу. Народу было – не пошевельнуться. Теперь столько не бывает в храмах – их много открылось. Но и исчезло куда-то то состояние ликования, духовного пира, когда ты весь изнутри сиял от происходящего, от присутствия в вечности… Тогда я стояла впереди, в центральном приделе у самой кафедры, и еле сдерживала натиск людей, всё время опасаясь, что сейчас вот-вот упаду к его ногам…
Такие службы проходили ликующе-торжественно, на одном дыхании. В конце митрополит Антоний произнёс проповедь, доверительно рассказывая как у него долго умирала мать и как он вместе с ней ждал этого события, как каждый день, каждое мгновение были наполнены величайшими смыслом и любовью. И что смерть это самое главное событие в жизни и встречать ее надо как жених невесту.
Потом вызвали такси. Празднично звенели колокола, шёл крупный снег. Снежинки мотыльками летели в освещённое пространство электрических фонарей. Народ уже снаружи храма провожал владыку. На снегу постелили ковровую дорожку. Уставший, но сиявший от службы, от того, что он в России, в русской церкви, что память Николая-чудотворца, что народ так чтит любимого святителя, и его так встречает, с такой взаимной любовью… Его слова – живые, глубокие, простые, высокие… Его живой, летящий, лёгкий облик…
Владыка прошёл, сел в нашу «Волгу» и люди под эти хлопья русского снега, льющийся перезвон, чуть не на руках вынесли машину к воротам, как бы одновременно стараясь и задержать её. А митрополит Антоний улыбаясь, всех нас благословлял, народ. Чудо русских праздников.
Одно время наша знакомая, церковный человек, помогавшая и нам воцерковляться, звонила и говорила мне, где должен служить Владыка, когда он приезжал в Москву. Я приезжала в названный храм, но иногда оказывалось, что в последнюю минуту всё менялось и он служит где-то в другом месте. Соблюдалась конспирация от властей. И я перестала “гоняться” за его службой, словом. Как-то попала в Хамовнический храм Николая Угодника. По слову мы все скучали, голодали в его отсутствие. Проповедники – редкость. Я жаловалась на это отцу Александру, а он объяснял, что им больше десяти минут не разрешают говорить. Но и за десять минут много можно было сказать, рассказать, объяснить… книги тогда не издавали. Старые у кого сохранились и кто давал почитать – такие люди за благодетелей почитались. Много переписывали от руки в тетрадочки – молитвы, акафисты, жития, целые книги. Уже после “перестройки” начали издавать и книги митрополита Антония. Но проповедь – это особый дар, живого слова, убеждения, совместного переживания, переливания в чад своих Духа святого – Живой воды…
Странно самой и интересно как это моя нищая жаждущая душа увидела его, выбрала его, опираясь на сознание, что он где-то живёт, служит, проповедует, общается с кем-то и что если б была такая возможность, он бы принял меня и выслушал мои переживания, сомнения, отчаяние, мою любовь, которую я не знала куда пристроить, чему или кому посвятить. Сознание, что живёт на свете человек, который бы всё понял и объяснил и всегда знание о его присутствии в мире, что мы живём в одно время, давало мне опору.
И ещё: после смерти папы, до концерта в Консерватории мама подарила последнюю его прижизненную книгу стихов «День Творенья» пианистке Марии Вениаминовне Юдиной – старинному другу еще нашей бабушки, мамы и её крёстной – Ксении Половцовой. Мария Вениаминовна была рада подарку, но вскоре позвонила и сказала, что этой книги у неё нет: как самое дорогое, что у неё есть, она подарила её митрополиту Антонию и очень рада, что теперь стихи Александра Яковлевича будут знать в Англии – так она объяснила свой поступок. Тогда мы ещё не знали про митрополита Антония Сурожского.
Царство Небесное митрополиту Антонию Сурожскому, вечная память. Я молюсь о нём и ему. Думаю, дождёмся его канонизации.
Теперь, слава Богу, столько его книг издаётся, его Живого Слова, примеров из его жизни, его Веры, верности Богу, служения людям, горения. Мой зять перед венчанием читал в электричке небольшую книжечку о любви, о браке, написанную монахом митрополитом Антонием Сурожским и так зачитался, что чуть не проехал свою станцию.
Есть рассказ о том, как пришло несколько человек к одному Святому и все задавали вопросы, а один просто сидел и смотрел на него. Когда его спросили: «Что же ты не спрашиваешь?», он ответил: «Мне довольно того, что я вижу старца». И это чувство ненасытности: хотелось бы всегда находится хотя бы недалеко от такого человека, как митрополит Антоний Сурожский. Но во Христе это возможно. И так и есть. А объяснить многое он умел как никто и так просто и понятно.
Наталья Попова-Яшина
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
