Выпуская в свет шестую книгу серии "Образы современного Афона", мы испытываем особое удовлетворение, поскольку выдающейся фигуре иеромонаха Саввы (1821 — 1908) угрожала опасность быть поглощенной океаном забвения. Между тем заслуживало бы всяческого сожаления, если бы эта яркая звезда афонского небосвода пребывала в неизвестности.

Я помню, сколь ощутимой была благодатная атмосфера его присутствия, когда я в возрасте восемнадцати лет прибыл на Святую Гору, хотя он и умер тридцатью годами раньше. Мне постоянно приходилось слышать: "Здесь напротив, на возвышении, в Малом скиту Св. Анны, в каливе¹ Воскресения, жил знаменитый духовник отец Савва", "Так сказал отец Савва", "Так поступил отец Савва", "Такие-то имена поминал, так-то служил, так-то исцелял одержимых бесами отец Савва" и т. д. В моем юношеском сознании Савва представал как удивительный герой, как ширококрылый орел в недосягаемой духовной вышине.

Если бы мы промедлили с составлением его биографии еще немного, оказалось бы поздно, потому что старые монахи, знавшие его лично, уходят один за другим. Слава Богу, что мы успели заключить среди страниц этой книги многоценное сокровище — сокровище, способное обогатить многие души, которые среди современной духовной бедности взыскуют твердой пищи и "принимают то, что от Духа" (2 Кор 2, 14).

Отец Савва заслужил признание как великий подвижник, как служитель, подобный ангелам, как несравненный духовный отец и наставник. Успех его деятельности в качестве духовника был беспрецедентным, поразительным и напоминал богоносных старцев северного Православия. Бесчисленные души, терпевшие бедствие, обрели близ него в тяжкие и беспокойные времена спасительную гавань, путь жизни, воду успокоения.

На первых страницах книги мы воссоздаем и образ его наставника. Речь идет об иеромонахе Иларионе, грузине по национальности, который был удивительной личностью, благословенной ветвью, от которой родился священный цветок, словно изумительный Елисей — от Илии Фесвитянина.

Сведения для биографии мы получили от множества пожилых афонских монахов, многие из которых находились в близких отношениях с отцом Саввой, а также из работ Гавриила, игумена Дионисиата, "Лавсаикон Агиу Орус" ("Лавсаик Святой Горы") и "Неос эвергетинос" ("Новый благодетель"). Особенно помогла нам выдающаяся книга приснопамятного архимандрита Иоакима Специериса, доктора богословия и государственного проповедника, "Апомнимоневмата ("Воспоминания"). Том 1. Святая Гора — Иерусалим", изданная в Афинах в 1931 году.

В конце книги мы по собственной инициативе выражаем желание и предлагаем идею причислить отца Савву к лику святых, почитаемых Церковью. Ответственное церковное начальство должно удостовериться, что среди всех монахов Святой Горы существовала и существует несомненная и неоспоримая вера в святость старца. Мы испытаем великую радость, если будет по достоинству почтен тот, кто почтил Бога, кто украсил Афон, кто утолил жажду многочисленного народа, кто обратил сердца сыновей к Отцу, кто был духоносным духовником, "рекою текущею славною в земли жаждущей" (Ис. 32, 2), благоуханным и неповторимым цветком в священном саду Богородицы.

Архим. ХЕРУВИМ

Аттика, Ороп, 1 июля 1972 г.

"Он (духовник отец Савва) был привлекателен во многих отношениях — воздержан и великодушен, а бесстрастен до такой степени, что никто никогда не видел его в гневе, тревоге или унынии. Всегда благодушен, приятен, общителен. Великое множество монахов и мирян стремилось к нему на исповедь. Он неустанно изучал сочинения святых отцов и Священное Писание...

Хотелось бы, чтобы кто-нибудь взялся описать жизнь отца Саввы.

Архим. ИОАКИМ СПЕЦИЕРИС

(Апомнимоневмата (Воспоминания).
Афины, 1931. Т. 1, с. 18, 22.)

ГЛАВА I. ЧАДА ПУСТЫНИ

Образец

Вечерело. Во дворе Малого скита Св. Анны, на склоне иссушенной солнцем горы, беседовали двое монахов, старец и ученик. Вечернюю тишину нарушал только непрерывный шум моря, омывавшего подножие горы — наилучший аккомпанемент к молитвам монахов, которые, стоя с воздетыми руками на вершинах обрывистых скал, создают опору вселенной. Беседа продолжалась, пока младший не поднялся. Он поклонился старцу и направился к каливе, где ожидал другой монах.

— Ты закончил, отец Онуфрий?

— Закончил, отец Иларион.

— Тогда я пошел.

Легкими шагами молодой монах приблизился к старцу.

— Благослови, старче.

— Здравствуй, Иларион. Здравствуй, мой ангел. Садись.

Прошло не так много времени с момента пострижения Илариона. Любовь к Богу заставила его покинуть свою землю и родственников в селении Вриула близ Смирны и пересадила в страну подвижников. В течение трех лет (1879 — 1882) он был послушником, а когда облачился в ангельский образ, то почувствовал, что для него всё изменилось. Он был уже не Йоргисом Хадзитассу, но отцом Иларионом, монахом скита Св. Анны. Он принадлежал не людям, а Богу, и был исполнен божественной радости. Еще со вчерашнего вечера ему хотелось подольше побеседовать со старцем и вкусить радости от его слов, исполненных Божьей благодати.

В откровении помыслов прошло некоторое время.

— Иларион, дитя мое, понравилось ли тебе данное мною имя?

— Еще как понравилось, отче.

— А знаешь, почему я избрал его?

— Как же не знать? Ты подарил мне имя "дедушки", твоего блаженной памяти старца отца Илариона.

В который раз на глазах отца Саввы показались слезы, лишь только ему пришел на память благообразный облик духовного отца.

— Да сохранят нас его молитвы. Благословение его с нами. И я от всего сердца желаю, чтобы ты, дитя мое, унаследовал его дары. Внуки ведь вообще обычно походят на деда. Если бы ты воспроизвел его добродетели, если бы напоминал мне его не только своим именем, но и жизнью.

— Твоими молитвами, отче. Бог даст.

Старец помолчал немного.

— Подражай ему, дитя мое Иларион, чистотою своей жизни. Всё наполнение его жизни, все мысли, желания, решения были окружены светом. В его светлом, добром лице с ясными глазами, казалось, отражалось сияние Лика Господня. Из его очей истекал райский свет. О, что это были за очи! Много раз я не решался прямо взглянуть в них. Они буквально сверкали. Это был взор пророка.

— Ты говорил нам, отче, что у него был и дар провидца.

— Да, дитя моё. Как же иначе? "Чистые сердцем" приобретают пророческое зрение. Ведь что пишет наш наставник, Василий Великий? "Непорочные и очищенные от всякой скверны души озаряются пророческим даром". Где чистота сердца, там и Дух Святой, "глаголавший пророки", ставит свою кущу.

— Наверное, отче, он должен был иметь необыкновенную любовь пред Лицом Господним.

— Дитя мое, его сердце сгорало от божественной любви. Иначе что заставило бы его покинуть далекий Кавказ и поселиться в афонской пустыне? Без мысли о Христе он не мог существовать. Если бы ты видел, как он служил литургию, как причащался! Разве мог он прожить хотя бы день без Святого Причастия?! Он говорил: "Для меня жизнь — Христос" (Фил. 1, 21). А по пятницам, каждую пятницу он, можно сказать, пребывал у Креста вместе с Богородицей и Иоанном. Вот как глубоко он соучаствовал в страстях Спасителя. В этот день он ничего не ел и не пил из благоговения перед ними.

Старец продолжал и развертывал перед глазами ученика добродетели и дарования покойного, а молодой монах слушал, слушал и не мог насытиться. В его душе бушевали благочестивые устремления, словно морские волны, гонимые могучим ветром.

— Он был подлинным святым, твой "дедушка". Пусть он будет тебе образцом, дитя мое Иларион.

В тот вечер, даже когда монах сомкнул веки своих глаз, его сон сопровождало ангельское видение — "дедушка" отец Иларион.

Пора и нам познакомиться с этим земным ангелом, плодоносным древом, принесшим священный и незабываемый образ духовника отца Саввы.

Иларион Ивир

У южных отрогов Кавказа, к северу от Армении, там, где мифические аргонавты добывали золотое руно, простирается Грузия. Это страна горная, живописная и плодородная, к тому же обладающая богатыми недрами. Веками ее населяли грузины, один из прекраснейших народов мира.

Этот народ, чувствительный к высоким духовным запросам, рано — в конце III века — принял христианство, и до наших дней, несмотря на все невзгоды и угнетение врагов, не предал сокровища Православия².

Грузины всегда с величайшей любовью относились к монашеству. К тому же и первые миссионеры, ставшие их просветителями, принадлежали к числу подвижников. Накал монашеской жизни был здесь столь высок, что его отголоски чувствовались и в дальних землях, вплоть до Палестины, Синая и Афона. Ивирский монастырь, третий среди афонских монастырей по своей древности и значению, основан грузинами, о чем свидетельствует и его название. Кто знает, скольких достойных подвижников могли дать столь многочисленные монастырские учреждения, сколь редкие цветы должны были произрасти здесь, чтобы непрерывно передавать свое благоухание на Небо, "на горы ароматов" (Песн. П. 8, 14). И благодатная личность Илариона Ивира, редкого цветка грузинской земли, не может не поразить нашего обоняния свом чудесным благоуханием.

Прошло свыше ста лет со дня его кончины, но из памяти афонских монахов никак не изгладится величественный образ отца Илариона Йорджиса (это имя, скорее всего, связано с его происхождением и восходит к русскому названию Грузии). Все признают, что он был "почтенным мужем, совершенным хранителем монашеского жития", "прославленным духовником, достигшим вершины добродетели".

О его жизни в Грузии мы знаем мало, очень мало. Так что же побудило его покинуть отеческую землю? Несомненно, это была жажда высокого духовного полета, которому особенно способствует спокойная, аскетическая, неотмирная атмосфера Афона. Быть может, сыграло свою роль и политическое положение у него в стране, поскольку после 1807 года, когда царь Александр I насильственным путем присоединил Грузинское царство к России, там сложилась сложная и беспокойная обстановка. Возможно, повлияло на выбор отца Илариона и желание избавиться от давящего кольца почестей, которые все уделяли его добродетели. По-видимому, его слава распространилась по всему грузинскому небосводу, царь же страны обращался к нему для исповеди, именно его сделал своим духовником.

Прибыв на Святую Гору, Иларион, естественно, направился в Ивирский монастырь. Заботясь о покое, он обратил внимание на расположенные по соседству с ним монашеские приюты, и поселился в грузинской келии Св. Иоанна Богослова. Знаменательное сочетание! Возлюбленный ученик Христа Иларион оказался под сенью возлюбленного Апостола. Вскоре прибавился и третий возлюбленный: молодой ученик отца Илариона Савва.

Отец Савва происходил из восточной Фракии. Он родился в 1821 году в Афире, крупном поселке на берегу Мраморного моря. Это одно из тех мест, которые словно бы наделены даром рождать святых: ведь и в соседней Силимврии родился, двадцатью пятью годами позже, епископ Пентапольский Нектарий, один из святых нашего времени.

Вероятно, богопросвещенный отец Иларион предвидел будущий успех Саввы, и потому без колебаний принял его под свое духовное покровительство. К тому же, ему хотелось иметь ученика-грека, помощника в изучении греческого языка, поскольку Иларион, хотя и "был расположен ко всем, но не скрывал своей симпатии ко всему греческому, почему и предпочитал общаться с греками и жить среди них, любил молитву, чтение и Богослужение на этом языке" (Архим. Гавриил. Лавсаик Св. Горы, с. 35).

Сияние добродетели и слава грузинского иеромонаха не позволили ему спокойно жить на новом месте. Пчелы находят цветы, таящие в себе нектар. Многие стремились познакомиться с ним и изумиться его духовной высоте. Тех, кто слышал его историю, поражало то, до какой степени он решился изменить свою жизнь. Тот, кто в Грузии обладал великим богатством, теперь жил в своей келии, не принимая денег. Тот, кто, будучи духовником грузинских царей, носил — этого требовал придворный этикет — великолепнейшую мантию, сиявшую от рубинов, жемчуга и семисот пятидесяти алмазов, ныне облачался в самую скромную монашескую одежду. Всё это не могло не произвести впечатления на всех афонских отцов.

Особенно беспокоили Илариона русские. Он хорошо владел их языком и мог укреплять их во всех духовных нуждах. Его часто приглашали в монастырь Св. Пантелеимона для исповеди, сделали единственным духовником монастыря, и почитали как святого.

Келия Иоанна Богослова сделалась теперь открытой для всех, и уже не давала желанного покоя. Слова псалма "се, удалихся бегая и водворихся в пустыни" волновали мысли старца и ученика. Отец Савва с чрезвычайным юношеским энтузиазмом то и дело ставил этот вопрос.

— Отче, давай убежим, давай удалимся, найдем священное безмолвие, водворимся в пустыне.

Они бежали от Апостола и к Апостолу же пришли: Иоанн Богослов передал их Брату Господню. Их душа не могла и желать большего, чем можно было найти в пустынной келии Св. Иакова, Брата Господня, принадлежавшей монастырю Дионисия. Согласно запискам самого Саввы, это переселение относится к 1843 году. С тех пор в их жизни начинается замечательное время, когда они "оставиша имя, еже поведати хвалы" (Сирах. 44, 8).

Охота за Богом

"История боголюбцев"³ рассказывает, как один военачальник на коне, со своею свитой, оружием и собаками выехал на охоту в горы. Перед ним появился некий подвижник.

— Что ты делаешь, сидя здесь, авва?

— А ты для чего поднялся сюда?

— Я? Я собрался на охоту.

— Мы оба заняты одним делом.

— Что? И ты охотишься?

— Конечно! "Я преследую моего Бога". День и ночь гонюсь за Богом, чтобы увидеть, удержать его, заключить в мое сердце.

Военачальник был поражен этими словами. "Вот, — сказал он, — настоящий подвижник".

Все согласны, что гоняться за Богом лучше всего в пустыне. Вот почему оба наших подвижника трепетали от радости. Ведь их новое жилище было подлинным Кармилом, а они сами — Илией и Елисеем, поскольку души их сгорали от любви к Богу.

К келии Иакова Брата Господня нужно три четверти часа подниматься от монастыря Св. Дионисия. Это спокойное, пустынное, уединенное место. Справа царствуют кустарники, дальше располагается отвесное русло оврага Аэропотам (Воздушная река), где свищут ветры. Слева густые заросли громадных деревьев, лес, где нет недостатка в воде. Наверху голый, скалистый склон горы. На крыше келии довольно отметин времени, и кто знает, скольким отшельникам она могла в свое время предоставить приют?

Люди здесь не ходили. Подвижники стремились не к людям, но к пустыне, природе, солнцу, ветру, деревьям, кустарнику, птицам, гадам. Они искали общения с бесами, ангелами, со Св. Иаковом, со Пресвятой Богородицей — Владычицей Горы, с Богом — прежде всего с Богом, ведь за ним-то они и охотились. Двадцать один год боролись здесь рабы Божьи, чтобы сделать Его своим. Целый двадцать один год они всё восходили и восходили по лестнице Иакова, не сгибаясь и не малодушествуя. Их сердца окрылял пророческий голос: "Приидите, и взыдем на гору Господню и в дом Бога Иаковля" (Ис. 2, 3).

У них было и охотничье оружие. Это аскеза — воздержание, пост, бдение — которая умерщвляет плоть. Это изучение Слова Божьего — подлинного меча обоюдоострого. Это и святоотеческие тексты, заключающие в себе бесценное богатство духовного опыта, и непрерывное призывание имени Иисусова: "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя". Это, наконец, почти ежедневное приобщение к Чаше Жизни, к столу Манны Небесной. Всё это в изобилии находилось на достигнутой ими высоте, и всего удостоило их святое и священное безмолвие — то безмолвие, что явило самые светлые, самые ангельские образы "из рожденных женами" (Мф. 11, 11; Лк. 7, 28). Именно ему посвятил свои бессмертные слова божественный светильник Василий:

"Безмолвие — начало очищения души. Ни язык не обсуждает дела того или иного человека, ни глаза не обращаются к телесной красоте, ни уши не ослабляют бодрость души, слушая сладостные мелодии или пустословие легкомысленных людей. Ум, не рассеиваясь среди внешних предметов и не истекая через органы чувств в мир, возвращается к себе, а от себя самого восходит к познанию Бога. Приближаясь к Богу, исполняется ум богатством сияния Божественной красоты, так что забывает и о себе самом" (Письмо Григорию).

С научной строгостью святой отец описывает восхождение, которое совершается в безмолвии. Последняя ступень здесь — Бог, то есть наиболее таинственная красота. "И среди сияния этой красоты забывает (ум) и о самом естестве". Он зачаровывается, увлекается, пленяется, оказывается вне времени и пространства, теряет самое себя.

Блаженны, трижды блаженны души, достойные осмелиться на такое небесное восхождение. Блаженны и вы, отец Иларион и его ученик, духовные "альпинисты", чьи души восходят "убеленными" и среди безмолвия ищут Бога. Мы чувствуем, что вы найдете Его, насытитесь Им, принесете Его и нам, убогим.

Из книги пустыни

За двадцать один год аскетических подвигов и духовного парения сложилась целая книга пустыни. Эта книга отличается от привычных для нас, ее стоит внимательно перелистать, стоит побеседовать с ее увлекательными страницами.

Скромность — как же иначе! — царила здесь во всем. Монастырь Дионисия и многие другие прославленные отцы заботились о доставке кое-какой пищи. Что же до удобных кроватей, простынь, тюфяков и тому подобных вещей, то нет нужды говорить, что всё это не вяжется с жизнью подвижников. Воды было сколько угодно, но за ней приходилось ходить в отдаленный лес, и этим постоянно занимался отец Савва.

Хотя основное внимание уделялось созерцательной жизни, не было недостатка и в физическом труде. Нужно было делать уборку в келиях и, прежде всего, в храме, приводить в порядок окружающую территорию, по необходимости заботиться о нескольких оливах и остальных деревьях, препятствовать распространению кустарников и оползням. Много сил требовала заготовка дров, поскольку зима всегда была суровой и несла с собою опасности.

С особенным тщанием монахи предавались чтению, ведь книги всегда бывают лучшими друзьями отшельников. Ученик помогал старцу хорошо изучить греческий язык, не только разговорный, но и язык священных книг. Действительно, священные книги написаны на греческом языке, и не знать его — большое упущение. Конечно, дело требовало большого труда, но, приложив старание, отец Иларион овладел языком.

Отлучаться из келии приходилось редко. Только иногда старец проводил несколько дней в Русике в качестве духовника. Вот когда Савва, оставшись в полном одиночестве, ощущал величие пустыни! Бесов, пустынных жителей, имеющих обыкновение в час молитвы производить смущение, а то и непонятный шум, он не боялся. К этому он привык. К тому же, на его стороне находился могучий покровитель — Св. Иаков.

Изредка, на Рождество, Пасху, Пятидесятницу и в другие великие праздники, они покидали Брата Господня одного. Спустившись к монастырю, они приносили с собою на праздничные всенощные бдения дыхание пустыни. Отец Иларион, величественный, благообразный, как все грузины, и высокий, с внушающим почтение благородством украшал собою так называемые "старческие" стасидии⁴. Целые ночи он проводил на ногах, и никто не видел его сидящим. Не покидал он и храм, хотя бы и ненадолго. Даже в промежутке перед началом литургии он оставался в храме. И, конечно, точно так же поступал и его духовный сын.

В начале уединенной жизни подвижников был момент, когда спокойствие келии оказалось нарушено присутствием строителей, которым пришлось возводить ее заново. Хотя отец Иларион не просил игумена о починке келии, однажды зимою полуразвалившемуся строению пришел жалкий конец. Была проделана значительная работа. С восточной стороны соорудили небольшой храм, к западу — келию старца, и чуть ниже — ученика. В скором времени состоялось и обновление церкви.

В остальное время здесь царило безмолвие. Только иногда им сопутствовал шум лесопилки, работавшей в ближнем лесу — шум ритмический и приятный. Это было хоть какое-то разнообразие среди звуков пустыни.

Под вечер 22 Октября в жилище подвижников каждый год начиналось необычное беспокойство. Едва наступала ночь, повсюду разливалось сладкое пение: это звонкие голоса афонских певчих с глубоким чувством возносили хвалу Св. Иакову: "Кровью мучения священство украсил еси, Священномучениче Апостоле…". Так отмечалась память их святого заступника — не просто Брата Господня, но и подвижника, и святителя, и мученика.

Святой Иаков был великой поддержкой для обоих отшельников, недаром "столпом" называла его первохристианская Церковь. Особенно важна была эта помощь для молодого ученика. Сколь воодушевляла она его среди молитвенной борьбы! И чем сильнее нападал враг, тем крепче поддерживал монаха Брат Господень, и сам великий молитвенник. Ведь, страшно подумать, колени Св. Иакова, по словам древнего церковного историка, "стали мозолистыми, словно у верблюда, потому что он всегда молился на коленях и просил прощения народу" (Егезипп)⁵.

Между небом и землей

Словно некая цветущая ветвь, пройдут перед нами нижеследующие записи. Каждый ее цветок — это достопамятный случай из жизни обоих наших отшельников. Они приблизят нас к божественным красотам, к чудесам блаженнаго послушания, к сиянию пророческих дарований, к живым откровениям сверхъестественного мира. Они убедят нас, что в пустыне исчезают мрачные занавеси и открываются врата небесные.

***

Само дыхание Божества, само содрогание Неба почувствовало их сердце в атмосфере пасхального Таинства, во время Божественной Литургии. С раннего утра отец Савва облачился в священническую одежду, и еще явственнее забился пульс Литургии. Немногие обстоятельства их жизни, известные нам, позволяют понять, что подвижники "парили превыше всех зиждущих" и сослужили со служителями небесного жертвенника. Но об этих обстоятельствах мы расскажем ниже, в отдельной главе.

***

Представьте себе, что вы столкнулись лицом к лицу с бешеной собакой, в глазах которой сверкает яростный огонь, пасть вцепляется во всё, что попадется, а лай заставляет содрогнуться? Это, во всяком случае, страшно. А поскольку такая собака бродит то здесь, то там, почему бы ей не оказаться в совсем уж неожиданном месте, хоть бы даже и в келии отшельника?

Такой вот вовсе уж нежеланный посетитель явился как-то раз к келии Св. Иакова. Какое же решение принял отец Иларион?

— Отец Савва! — Закричал он. — Видишь того пса? Хватай его скорее и давай сюда.

Вот где добродетели ученика, его блаженному послушанию пришлось выдержать самое тяжкое испытание. И что же, спасует ли наш "борец"? Возможно, так и сделал бы кто-нибудь другой, но не отец Савва.

— Благослови, отче. По твоим молитвам.

Без колебаний, вооружившись верою в чудесную силу послушания, он перекрестился, попросил старца о молитвенной помощи и отважился совершить невероятное. Отцы пишут, что "послушание подчиняет и диких зверей". И впрямь, не только сам Савва нимало не пострадал, но и бешеное животное получило исцеление.

***

Как-то раз отец Савва был поражен тяжкой болезнью. Много дней его мучил страшный жар, а улучшения всё не было заметно. Старцу осталось прибегнуть к четкам, оружию преподобных. Он знал, что Господь не презрит его молитвы, но точно так же хотел и того, чтобы лечению содействовала добродетель самого ученика. И что же он задумал?

В их жилище был небольшой запас маслин, луковиц, сушеных бобов и т. д. Отец Иларион взял кое-что из этого и подошел к больному.

— Отец Савва, — позвал он его. — Съешь то, что я тебе дам, и будешь здоров.

Тот только что не рассмеялся при виде "лекарства". Однако вскоре Савва пришел в себя и, как верное чадо послушания, проглотил всё это.

Савве не только не стало хуже (врач, узнавший позднее об этом происшествии, протер глаза от изумления), но его болезнь, напротив, прошла совершенно.

***

Янис Ремундос, молодой студент Политехнического института, происходивший с острова Андрос, вместе со своим братом Йоргисом пришел в монастырь Дионисия, желая стать монахом. Через несколько дней ему разрешили остаться, а брату предложили обратиться в другой монастырь. На следующий день после горького расставания Янис, отправившись за каким-то делом в лес на лесопилку, решил заглянуть к двум отшельникам, чтобы познакомиться с ними и попросить их помолиться о его дальнейшей жизни.

— Заходи, чадо, — услышал он незнакомый голос. Это был отец Иларион, сидевший у дверей. — Добро пожаловать.

А после приветствия он сказал:

— Будь терпелив, дитя мое. Соблюдай терпение и послушание, и не печалься о разлуке с братом. Сейчас он будет жить в монастыре Ксенофонта, а потом станет игуменом.

Молодой ученик исполнился изумления от услышанных им необычайных слов. Ему показалось, что перед ним какой-то библейский пророк.

— А теперь, чадо, поклонись Святому Иакову. Положи три поклона и поцелуй его образ.

По-отечески похлопывая ученика по плечам, Иларион продолжил:

— Люби и почитай единоименного тебе апостола. Он будет тебе лучшим покровителем.

— Но, святый отче, меня зовут не Иаковом.

— Да, чадо Иоанн, но ты будешь и Иаковом. Только смотри, до пострижения никто, кроме тебя, не должен знать, что сказал тебе сегодня какой-то безумный старец.

Ни когда Янис получил имя Иакова, ни когда его брат стал игуменом в монастыре Ксенофонта, отец Иларион не подвергся опасности стать жертвой честолюбия, ибо эта угроза не существует для усопших.

***

1854 год был печальным и беспокойным для России. Незадолго до того она поссорилась с Османской империей, и теперь оплакивала свое несчастье. Нужно было противостоять не только туркам, но и многочисленной враждебной армии англичан и французов. Крымский полуостров сделался полем ожесточенных боев, а Севастополь подвергся тяжелой осаде. Будущее выглядело мрачным.

В таких обстоятельствах русские цари не забывали о преподобных старцах. Они прибегали к их поддержке, как некогда израильские цари — к пророкам. Вот и в это время парусное судно с офицерами Николая I на борту отправилось на поиски человека Божьего. Корабль направился на Афон и бросил якорь в монастыре Дионисия. Офицеры хотели видеть отца Илариона, намереваясь спросить его об исходе войны. Старец, будучи чадом смирения, не желал, чтобы его чтили как пророка. Однако они, зная его духовную силу, не сдавались. Три дня судно стояло у монастырского причала, и в конце концов старец уступил. Он взял в руки свои чудотворные четки и, обратившись к Богу, Господу времен и веков, узнал ответ на заданный вопрос.

— Росия испытает несчастья и под конец будет побеждена, но не понесет территориальных потерь.

Вот что узнал царь об исходе Крымской войны (1854 — 1855). Будущее подтвердило слова старца из афонской пустыни.

Разлука

Старея, отец Иларион становился всё светлее и душою, и телом. "Седовласый, приятный в обращении и разговоре…, любезный ко всем", исполненный ангельской благодати. С посеребренными висками и волосами, своим величественным обликом, светлым-пресветлым душевным миром, он заставлял вспомнить евангельское изречение: "возведите очи ваши и посмотрите на нивы, как они побелели и поспели к жатве" (Ин. 4, 35).

Он подвизался много лет, просветил свой ум, озарил, будучи духовником, множество душ, возвел на вершины добродетели своего ученика, прославил имя Господа своего, укрепил мир своими молитвами, благоухая "якоже корица и яко аспалаф ароматов" (Сирах. 24, 17). И теперь оставалось лишь срезать спелую ветвь и поместить на лоне торжествующей Церкви.

В начале Четыредесятницы отец Иларион пришел в монастырь Св. Пантелеимона исповедовать братию. Здесь 14 Февраля 1864 г. его и нашла смерть, препроводившая душу в светлый край вышнего благоволения.

Но разлука всегда бывает горькой. Великое страдание овладело душою отца Саввы, находившегося тогда в русском монастыре, как и душами всех других монахов. Они потеряли своего отца. Смерть такого вот духоносного отца создает ощущение невосполнимой утраты, а это ведет не только к печали, но очень часто и к отчаянию. В таких-то обстоятельствах и слышатся скорбные голоса: "На кого покинул ты, отче, своих чад, которых миловал, как отец, поистине сострадательный и любящий?"

Свою кончину отец Иларион предчувствовал, как и все богоносные мужи. К тому же он предвидел, что русские монахи будут почитать его как преподобного и причислят тело к святым мощам. Глубокое смирение старца заставило его принять свои меры. Итак, он заповедал отцу Савве воспрепятствовать своему погребению в Русике. Пусть тот похоронит его там, где он начал свои покаянные труды — в келии Иоанна Богослова при Ивирском монастыре.

Старец, как было сказано, почил в русском монастыре, и отец Савва не знал, как исполнить его последнее желание. Отцы Русика были непреклонны. Что же ему оставалось? Ночью, когда все спали, Савва забрал останки своего старца и, оставшись незамеченным, перенес их в спокойную келию Иоанна Богослова. Теперь благодать Ученика — Наперсника Христова — осеняла блаженное тело покойного Илариона. Он мирно покоился среди своего первого аскетического поприща, где некогда лился пот аскетических подвигов, а теперь — неутешные слезы ученика.

В 1867 году, три года спустя, весь монастырь Дионисия бурлил от возбуждения. Со всяческим почтением, но и не без торжественности совершалось перенесение останков приснопамятного отца Илариона в усыпальницу монастыря.

"Возьми мои кости после раскрытия могилы, перенеси их в усыпальницу монастыря Дионисия и перемешай там с костями других отцов", — заповедал Иларион отцу Савве. Заботясь о смирении, подвижник не хотел, чтобы его кости были выставлены для всеобщего почитания. Он желал, чтобы их смешали с другими и не различали больше. Честные мощи стольких преподобных отцов должны были вздрогнуть от радости, принимая в свою среду многоценное сокровище. С тех пор они вместе с останками более молодых подвижников ожидают того часа, когда труба Архангела возродит их. "И кости ваша яко трава прозябнут" (Ис. 66, 14).

***

В завершение того, что относится к удивительной личности отца Илариона, мы должны заметить, что его образ в афонской традиции был наделен многими сияющими венцами. Весьма пожилые отцы рассказывают о нем анекдоты, относительно которых приходится сомневаться, принадлежат ли они к области истории или легенды. В некоторых из них, как и в нижеследующем, повествуется о напряженности его аскетической борьбы.

Как-то раз старец Иларион закрылся в башне — одной из тех, что строились на Святой Горе из страха перед пиратскими набегами. Там он желал полностью закрыться от внешнего мира и всецело погрузиться во внутреннюю жизнь с ее духовным напряжением. Отец Иларион положил себе правилом не поднимать глаз к окну. Нельзя было допустить, чтобы посторонние предметы отвлекли его ум от молитвы и трезвения.

Что же задумали тогда извечные враги подвижников, лукавые бесы? Пока он мысленно путешествовал в тонких духовных сферах, те незаметно собрались к башне, за ее дверью, и внезапно пошли в атаку. Послышались голоса, призывные крики: "Где ты, отче Иларион?", жалобные вопли, удары в дверь, великая суматоха. Тогда подвижник непроизвольно, думая, что происходит нечто очень важное, прервал молитву и, исполненный недоумения, выглянул из окна. Тут-то и послышался радостный клич бесов. Хлопая в ладоши, бесы вопили: "Мы победили тебя, отче Иларион! Мы победили!"

Их величайшим желанием было не просто одержать победу, но извести отца Илариона совершенно, если бы это было возможно. Но это желание так и осталось невыполнимым: бесы знали лишь поражения в своей борьбе. Поражения по-прежнему доставались им и от его достойного ученика.

ГЛАВА II. ВОСХОЖДЕНИЕ

К пресветлым светильникам

Кончина старца многое изменила в жизни отца Саввы. Прежде всего, ему пришлось покинуть дорогое ему место уединения и спуститься в монастырь Дионисия. Неизвестно, сделал ли он это по собственной воле, или же подчиняясь желанию отцов монастыря либо завещанию покойного отца Илариона.

С болью в душе он сложил свои скромные пожитки, с великим благоговением собрал те вещи, которые остались ему от старца. Среди них выделялся большой и тяжелый металлический крест, который тот носил на своей груди, а также удивительной работы деревянное распятие, произведение древнего грузинского мастера, привезенное отцом Иларионом из Грузии.

Со слезами на глазах Савва помолился Св. Иакову, своему покровителю, прося того о прощальном благословении. Он попрощался со всем миром пустыни и, расстроенный, спустился к монастырю.

Св. Иаков, можно сказать, побеседовал с Саввой. В ушах монаха словно бы звучали последние слова его письма: "Обративший грешника от ложного пути его спасет душу от смерти и покроет множество грехов" (Иак. 5, 20). Откуда было знать отцу Савве, что за священное поприще открывалось перед ним! Скольким душам предстояло встать на путь покаяния! Искать спасения подле него будет не один и не двое погибших.

Для общежительного монастыря Дионисия отец Савва был Божьим благословением, очагом духовного благоухания, богодарованным цветком, исполненным небесного нектара. Все жаждали приблизиться к нему и вкусить его духовного богатства. Для самого же Саввы положение выглядело иначе. С юных лет привыкший к безмолвию, он не находил покоя в многолюдном обществе киновии. Он ощущал над собою ее гнетущую атмосферу. Подвижника снедала жажда покоя, душа его жаждала какого-нибудь пустынного приюта.

Когда он открыл это свое желание игумену, то столкнулся с некоторым затруднением, поскольку никто здесь не хотел лишиться его присутствия. Савве противился и игумен, и братья, относившиеся к нему с таким почтением и любовью. В конце концов им, однако, пришлось уступить, чтобы он не истаял из-за любви к покою. К тому же не в их силах было отменить то, что замыслил о Савве Господь.

Небольшая калива высоко в горах, напротив Малого скита Св. Анны, матери Пресвятой Богородицы, посвященная тогда великим святым Онуфрию и Петру Афонскому (потом, как будет сказано ниже, ее освятили в честь Воскресения Господня) была именно тем, чего искал отец Савва. Это место очаровывало его. Каждая калива, каждый утес, каждый грот скрывали в себе какую-нибудь удивительно благодатную историю. Чуть ниже его каливы находилась пещера, где некоторое время подвизался знаменитый монах и великий благовестник порабощенного греческого народа Агапиос Ландос (XVII в.), происходивший с острова Крит. Здесь совершались его великие духовные воспарения, здесь же он написал свою прославленную и общеизвестную книгу "Спасение грешников".

В другой пещере, чуть дальше, в конце XVI века совершали свои аскетические подвиги первые насельники скита Св. Анны: преподобный Димитрий ритор, студийский монах, и его ученик, преподобный Митрофан. "Светильницы всесветлые, просвещающе всю пустыню Афонскую лучами ангельскаго жития своего", —говорит о них гимнограф отец Герасим, монах скита Св. Анны.

Но и в то время в скиту были монахи, выделявшиеся своей добродетелью. Так, в каливе Успения Богородицы жил знаменитый духовник отец Григорий, выходец из Месолонги, которого звали "пустынным Василием Великим". Ему исповедовался такой выдающийся деятель, как патриарх Иоаким III, который в течение двенадцати лет (1889 — 1901) монашествовал на Святой Горе, в живописном Милопотаме⁶.

Само собой разумеется, что столь исключительный духовный климат исполнил радости душу отца Саввы. Новое местопребывание представлялось ему спокойной и пустынной горою Кармил, однако Господь замыслил превратить ее в часто посещаемую Силоамскую купель. Итак, пускай дела вершатся согласно Промыслу Доброго Пастыря нашего подвижника, — ведь Он лучше знает, где и когда есть нужда в лучах всесветлого светильника.

Спутники отца Саввы

Души людей, которых привлекает монашеская жизнь, нуждаются в опытном руководителе, и, встретив такого человека, ревностно следуют за ним. Естественно, что жаждущие души не могли не устремиться к тому, чтобы утолить свою жажду вокруг отца Саввы. Вскоре вместе с ним поселились монахи, составившие его окружение. В общем, этого желал и сам отец Савва, ведь в одиночку он не мог даже служить Литургию. Всего было пятеро человек, которые упоминаются в качестве его учеников: Онуфрий, Иларион, Петр, Анастасий и Савва.

Первым из них был отец Онуфрий, происходивший из окрестностей Константинополя. Он получил имя одного из двух святых покровителей келии, который должен был воодушевлять его во время аскетической брани, и действительно очень походил на святого Онуфрия своим аскетизмом. Единственным внешним отличием был недостаток растительности на его лице. Но, конечно, имело значение не это, а великая добродетель отца Онуфрия, его благочестие, целеустремленность, а также образованность, природная одаренность и многочисленные таланты, проявлявшиеся в склонности не только к различным ремеслам, но даже к приготовлению пищи. Он изучил и искусство иконописца, что позволяло добывать необходимые средства для существования сообщества. Отец Онуфрий был правой рукою старца и главным смотрителем всех дел каливы, а позднее, когда отец Савва всецело посвятил себя духовному деланию, сделался вторым старцем. Этот первый ученик отца Саввы стал для него благословением Божьим.

Приход на Афон второго ученика связан с волнующей историей. В 1789 году двадцать жителей Вриулы близ Смирны, тосковавших по духовным подвигам, приняли отважное решение. Однажды ночью, никем не замеченные, они, погрузившись в лодку, распрощались с тщетой мирской жизни и причалили к Уделу Богородицы, чтобы пополнить ряды земных ангелов. Тогда отцу Илариону было 25 лет. Среди его товарищей находился и ставший позднее знаменитым отец Кодрат, игумен монастыря Каракалла.

Дальнейшая жизнь отца Илариона столь же достойна восхищения, как и его порыв. В его лице ожило не только имя "дедушки", покойного отца Илариона, но и его достоинства. Он был высоким, стройным, светловолосым, а его лицо излучало свет, доброту и мир. Его необыкновенная простота, доброта, выражение лица, взгляд напоминали ангельский мир. Почтение Илариона к старцу не имело пределов. Ради него он готов был пожертвовать собой. Часто можно было видеть, как он с мешком на спине доставлял в каливу принадлежности для Божественной Литургии, съестные припасы и всё, в чем была нужда.

Отец Анастасий, брат отца Саввы по плоти, по-видимому, поздно явился на Афон, и — это мы знаем достоверно — умер раньше своего брата.

Двое других — Петр и Савва — не продвинулись далеко в монашеской жизни. О первом из них известно, что он умер преждевременно (14 февраля 1907 г.) от тяжелой болезни. Второй, к которому отец Савва проявил особую любовь и даже дал ему свое имя, уехал со Святой Горы и закончил жизнь в одном из монастырей Пангея⁷. Иногда монашеская жизнь не удается ученикам святых старцев: такое явление встречается в истории монашества.

Членом их сообщества был и приснопамятный отец Иларион. Его имя всегда было на устах у отца Саввы. Он упоминал его столь часто, и описывал столь яркими красками, что тот как живой представал перед глазами учеников. Подобно тому, как в памяти пророка Елисея не мог поблекнуть образ Илии Фесвитянина, из сознания отца Саввы не мог изгладиться и его старец. Своими вещами, заповедями, письмами, написанными его рукою, всей своей яркой историей он наполнял атмосферу каливы. Его присутствие стало особенно ощутимым после следующего события.

Когда была завершена церемония положения останков отца Илариона в усыпальнице Дионисиата, отец Савва горячо попросил игумена об одной милости: разрешить ему взять честную главу. Возражений не было, и отец Савва с неизмеримой радостью перенес ее к себе в каливу. Что за волнение, какие молитвы, какие слезы окружали ее там ежедневно! Теперь калива разбогатела, украсилась, исполнилась благоухания. Небо над ней посветлело и исполнилось большей святости.

Духовное кормление

Для того, чтобы обогатиться Богом, недостаточно чтения или диплома по богословию. Необходимо неустанно сражаться, грудь в грудь, с ветхим человеком, скрытым внутри нас. Требуется героическая брань "против властей тьмы". Только так воспитываются и проявляются божественные учителя и духовные наставники.

Недавно один знакомый иеромонах написал мне о неопытных людях, занимающихся глубокими духовными проблемами: "Осмелюсь утверждать, что их труд совершенно бесполезен, поскольку они не обладают трезвенным образом жизни и не знают аскетической традиции. Видите ли, дорогой друг, одно дело ученость, и совсем другое — традиционная аскеза. Одно дело изучение, и другое — личный опыт. Одно — школьная парта, и другое — послушание. Осмелюсь утверждать, что традиция — это присутствие Святого Духа, преемство Духа".

Нетрудно разглядеть важность этих рассуждений. "Изучивший божественные предметы" находится на низкой ступени. "Изучивший и испытавший божественные предметы" стоит на вершине пирамиды. И если отцу Савве предстояло проявить себя в качестве великого духовного питателя, то обязан он был этим своему богатому опыту духовной жизни, приобретенному собственной борьбой и трудами. Двадцать один год в келии Иакова Брата Господня, да еще немало лет в скиту Ивирского монастыря, он подвизался как ученик под наблюдением опытного духовного отца, живого носителя и продолжателя традиции. Поэтому и мог он выступить теперь как "законоучитель, уважаемый всем народом" (Деян. 5, 34), неизмеримо богатый духовным опытом.

Можно себе представить, какие сокровища аскетической премудрости исходили из его уст в беседах с учениками, какие необыкновенные описания благодатного жизненного опыта браней, опасностей, восхождений, озарений!

"Дети мои, — говорил он, — будьте внимательны к искушениям "справа". Они влекут нас к чрезмерным подвигам, ужесточению поста, созерцательной жизни, удалению в глухую пустыню. Они прикрываются справедливыми основаниями, "а внутри суть волки хищные" (Мф. 7, 15). В них скрывается наша гибель. Не попадемся же в их ловушку. Таких скороспелых плодов не приносит Божья благодать. Я многое прошел, и обладаю горьким опытом знакомства с бесом "справа".

— Отче, — попросил я однажды покойного отца Илариона, когда мы монашествовали в келии Дионисиата, — я желаю полного одиночества, совершенной пустыни. Я хочу остаться с Богом "один на Один". Дай мне благословение подняться выше, чтобы найти какую-нибудь пещеру и подвизаться там.

Вот какими помыслами и желаниями осаждал я его. Мою жажду он находил вполне богоугодной. Однако, будучи опытным и богопросвещенным наставником, он разглядел "заблудившееся намерение", опасное увлечение юношеского энтузиазма, преждевременную и неуместную аскетическую ревность. Но он не хотел противодействовать моей столь пламенной жажде.

— Иди, дитя мое, иди, — говорит он мне. — Раз ты этого хочешь, то иди, и Христос примет твое желание.

Вечером, поселившись в какой-то пустынной пещере на оголенном склоне горы, я направил к Небу благодарственные молитвы. "В эту ночь, — говорил я, — можно будет насладиться молитвой!" А ниже, в келии Св. Иакова, старец со своими четками молился Богу, чтобы Тот дал мне хороший урок, соответствующий моему высокомерию и поспешности.

Сгустилась ночная тьма. Я, погруженный в молитву, вкушал безмолвия, но не смог особенно насладиться им, потому что с неба неожиданно обрушился ливень. Шум, грохот деревьев и камней, свист… Они заслонили мир. Кругом всё бесновалось⁸. Мне грозило умопомешательство. Мною завладел великий страх, и я сам не заметил, как спустился к Св. Иакову, под отеческий кров. Упаси меня Боже от такого безмолвия!

И хорошо, что Бог, благодаря молитвам старца, попустил демонам устрашать меня, ведь, оставшись там, я испытал бы еще худшие беды. Это было поистине незабываемое испытание и незабываемый урок!"

Со временем многие стали находить себе пропитание в богатых духовных житницах отца Саввы. И, конечно, вкушавших плодов его премудрости стало еще больше, когда он получил достоинство и благодать духовника. Теперь пустота, оставленная смертью отца Илариона, была заполнена с лихвой.

И хотя спокойствия в каливе становилось всё меньше и меньше, хотя приходилось обслуживать посетителей, хотя отец Онуфрий с его художественными дарованиями вынужден был всё больше времени отдавать иконописи, чтобы покрывать затраты на хозяйственные нужды, хотя требовались труды и хлопоты, всё это не имело значения. Надо всем "да будет воля Твоя". Разве ученики Господни не уставали, когда предстояло накормить пять тысяч человек?

Но о деятельности отца Саввы в качестве духовника, о том, как он "отверзе", словно новый Иосиф, "вся житницы и продаяше всем египтяном" (Быт. 41, 56), мы расскажем чуть ниже.

"Одушевленный столп добродетелей"

Если бы отец Савва даже и не упоминал о духовных высотах, если бы непрерывно соблюдал молчание, его повседневная жизнь звучала бы как самая красноречивая проповедь. На нем, словно на некоем одушевленном столпе, были начертаны все добродетели преподобных отцов.

Он много заботился о воздержании и сдержанности. Много раз отец Савва, как говорится в аскетическом языке, полагал пределы воздержания, которые соблюдал строго и неуклонно. Достойно восхищения и то, что он не отказался от этих подвигов, даже достигнув глубокой старости.

Вот что рассказал нам три года назад ныне покойный, а тогда достигший глубокой старости монах Нового Скита старец Симеон:

"Некогда духовнику запало в голову, что он должен оставлять небольшую часть той пищи, что ему приносили, "ради Господа", ради любви Господней, ради воздержания. Что же сделал по Божьему попущению враг? Старец Онуфрий, его ученик, видя, как старец оставляет кушанье и хлеб, решил, что тот не может съесть всё, и потому уменьшил его долю. Духовник, раз уж он решил оставлять что-то недоеденным, продолжал делать это. Ученик опять уменьшил долю, так что старец подвергся опасности голодной смерти. При этом он не говорил другим ничего. В то время мне довелось прийти на исповедь к духовнику, и, поскольку он задерживал меня дольше других и очень меня любил, то и сказал мне во время исповеди: "Сейчас, чадо Симеон, я близок к смерти". Он поведал мне, как некую тайну, то, что произошло, причем велел никому не говорить об этом. Я, однако, предпочел сказать, и, бросившись бегом к старцу Онуфрию, доложил ему. Тогда тот исправил свою ошибку, чтобы духовник мог дожить до естественной смерти".

Благодаря этим героическим подвигам отец Савва приобрел над собою неограниченную власть. В его душе всегда царила тишина, среди которой не могло появиться никакой волны гнева, беспокойства, печали или расстройства. Те, кто были знакомы с отцом Саввой, утверждают, что никогда не видели его разгневанным или расстроенным, в беспокойстве или волнении. Он достиг вершины бесстрастия.

Если случалось, что кто-нибудь задевал или огорчал отца Савву, это не могло расстроить его или умалить его любовь.

Как-то в его каливу явились мелочные торговцы.

— Мы прибыли из Сикии на Халкидике, — сказали они. — Мы доставили к пристани внизу отличный мед. А вот и образец. Хотите купить?

Мед с сухарями входил в состав постной пищи, которая употреблялась в каливе. Поэтому отец Иларион вскоре принес кувшин "отличного" меда. Однако стоило лишь его открыть, чтобы убедиться, что их обманули. В кувшине был грубый безвкусный сироп, вовсе не походивший на мед.

— Пойдем в церковь, — сказал отец Савва, исполненный мира. — Прочтем за них сотницу, чтобы Бог простил их.

По прошествии некоторого времени кувшин был заменен. Дело в том, что мошенники, чья лодка подверглась в море большим опасностям, рассудили, что виною здесь их обман, совершенный по отношению к духовнику, и решили исправить свой грех.

Отец Савва был очень осторожен в своих суждениях о других людях. Он, как правило, избегал осуждать и, напротив, заботился о том, чтобы превознести и похвалить человека.

— Что за человек такой-то? — Спрашивали его.

— Хороший, очень хороший, святой человек, — отвечал он им.

Он был недостижим и в делах милостыни. Как мы увидим ниже, ему исповедовалось множество монахов и мирян, и, как бы кто ни нуждался, всегда старался принести старцу побольше подарков. Тот раздавал почти всё. Поэтому, когда нужно было сделать какой-либо ремонт в храме, в его распоряжении не было необходимых денег. Те, кто видел это, восхищались великим нестяжательством старца.

Пророческий дар

В четырнадцатилетнем возрасте на меня произвела большое впечатление такая история.

Одна благочестивая девушка из соседнего дома в Пирее сменила мирскую суету на "монашеское и безбрачное житие". Ее родственники и особенно братья во главе с Дионисиосом, старшим из них, искали ее повсюду. Возмущенные, в весьма злобном расположении духа, они пылали гневом против нее и против монастыря, который ее принял. Они, однако, не могли ее найти, пока не обратили свое внимание на район Парнета⁹. Их сестра находилась там, в монастыре Святой Параскевы. Там и шли теперь поиски.

Братья вошли в ворота. Прямо перед собой, на балконе, они заметили какого-то пожилого монаха. Естественно, он был им незнаком. Они не знали ни того, что его зовут Иероним, ни того, что он духовник, ни того, что он слеп и, следовательно, также не знает их. Иеромонах, однако, застал их врасплох. Он поднялся со своего сиденья и обратился к ним с приветствием:

— Здравствуй, Дионисиос. Проходите, пожалуйста. С приездом. Ваша сестра у нас.

Единственно, чего не хватало им для того, чтобы почувствовать себя еще более пораженными — это уверенности в том, что старец совершенно слеп. Все они стояли, как громом пораженные, и испытывали священный трепет перед некою тайной. Слепой человек видит! И не только видит, но и знает, кто ты и зачем пришел, называет тебя по имени! Безграничное благоговение и одновременно некий страх охватили их души. Перед ними стоял пророк.

И что же? Они не только не побеспокоили свою сестру и не стали устраивать бесчинства в монастыре, но и сделались из непримиримых врагов почитателями монашества. Они не находили слов, чтобы прославить этого удивительного человека Божия.

Я помню, что все соседи обсуждали их неожиданное обращение. Все протирали свои глаза, видя такое чудо. Помню, что и меня захватило это происшествие. Это оно раздуло в моей душе высокие помыслы. Мое восхищение слепым отцом Иеронимом не имело границ. Тогда я впервые узнал, что существуют люди, наделенные пророческим даром.

Высокой степенью этого дарования располагал и отец Савва. Те, кто беседовал с ним, спрашивал его совета, или приходил к нему на исповедь, бывали исполнены изумления. Они замечали, что его взор проникал в глубины их сердца и читал их сокровенные мысли. Он делал явными их скрытые грехи, напоминал о забытых и неисповеданных прегрешениях, раскрывал ловушки дьявола, предвидел даже, что готовит им будущее.

— Ты уедешь со Святой Горы, — сказал он однажды отцу Григорию из монастыря Григориата, — но вернешься. Это повторится еще раз, но в конце концов ты уедешь.

И действительно, отец Григорий убедился, что слова отца Саввы исполнились буквально. Когда он в последний раз покинул Афон, то остановил свой выбор на монастыре Вулкана в Мессении.

Отец Савва никогда не ошибался в своих предвидениях. Никогда он не бросал слов впустую. Словно с великим Самуилом, "Господь бе с ним, и не паде от всех словес его на земли" (I Цар. 3, 19).

Однако что же происходит в уме провидца? Может быть, ему сокровенным путем представляются определенные истины, и он открывает их? Может быть, он своею святой жизнью очистил и расширил зрачки своих плотских глаз? Насколько здесь действует естественная чистота, и насколько — сверхъестественное озарение? И еще, может ли предвидение провидца иметь свои пределы?

Мне представляется, что в самых общих чертах носитель пророческого дара уподобляется человеку, который, поднявшись на вершину горы, естественно, видит оттуда больше, видит дальше, видит то, чего не могут видеть другие. И, когда он беседует о том, что заметил, то выражается с большой естественностью и уверенностью без малейшего сомнения.

Прекрасно формулирует эту истину великий светильник Православной Церкви Григорий Палама: "Насколько человек подготовил себя к приятию силы Божественного Духа, настолько он и видит" (В защиту священнобезмолвствующих 1, 3). Это значит, что мы находимся в области даров Святого Духа. И обладателями этих даров становятся те, кто боролся ради того, чтобы придать чистоту и благолепие сосудам своей души.

Поскольку отец Савва поднимался к высочайшим духовным вершинам, его не просто озаряли "изобильные и многосветлые лучи богоначального солнечного сияния". Он вкушал невыразимых состояний духовного благоволения, воспламенялся от неугасаемого боговидного жара, освежался сладчайшими дуновениями Святого Духа, бывал увлекаем надмирными мелодиями и славословиями. Его опьяняли неописуемые красоты "боговидного благоукрашения", ангельского благочиния, небесного и богоначального благоухания, неприступных таинственных образов "по ту сторону завесы", сверхъестественных бликов и излияний Фаворского света. Так, поднявшись к свету и исполнившись божественных озарений, он был способен сиять сам и просвещать заблуждающихся, препровождать их от тьмы к свету и от света — к еще более яркому свету, "просвещаемому и просвещающему, подобно Солнцу, всех к нему приходящих свету познания" (Симеон Новый Богослов).

ГЛАВА III. ДУХОВНАЯ ВРАЧЕБНИЦА

Выдающийся духовник

Когда у дерева есть плодородная почва, влага и свет, оно растет, приносит плоды и становится "древом тенистым, под которым укрываются многие".

Нечто подобное происходит с опытным духовником. Бедствующие души устремятся к нему от засухи зла, чтобы найти живительную прохладу. Они очистят, омоют, убелят свои одежды. И если сам духовник стоит на вершине добродетели, если он исполнен просвещающих даров и несет в своей душе Бога, то ни дней, ни ночей не будет достаточно для того, чтобы принять всех людей, стекающихся в его исповедальню. И сами они устанут часами и днями ожидать своей очереди. А если у старца есть спутники, то его ученикам придется вычеркнуть из своей жизни слова "безмолвие" и "покой". Даже почтальонам придется помучиться из-за переписки, которая неизбежно возникнет.

Со всем этим мы столкнемся в случае с отцом Саввой, который день ото дня выделялся и выдвигался как видный врачеватель душ. Знакомые старца, исполненные энтузиазма, не переставали рекомендовать его всему свету. Слава о нем, как о замечательном духовнике, не замедлила достичь пределов православного мира.

Его снисходительность, великодушие, способность располагать к себе, прозорливость, способность утешить, вдохнуть силу и наставить на путь истинный, соединенные со святостью жизни, делали отца Савву несравненным духовником. "…Многие из исповедовавшихся ему монахов и мирян, — пишет игумен Дионисиата Гавриил, — еще живы. Все они с благоговением вспоминают его приветливость, отеческую любовь, сочувствие и, прежде всего, снисходительное обращение с кающимися, пусть даже и в тяжких грехах. Из крошечной, устроенной в виде крипты исповедальни кроткого духовника никто не выходил без утешения" (Лавсаик Святой Горы, с. 36).

Если сравнить выдающихся афонских духовников с великими святителями, то отца Савву следовало бы назвать Златоустом. С другой стороны, и сами отцы Святой Горы, столь скупые на похвалы, не стеснялись звать его "Златоустом среди духовников".

Собираясь рассказать о труде знаменитого духовника, мы ощущаем свое бессилие изложить всё надлежащим образом, и опасаемся умалить его. Однако нельзя допустить и того, чтобы оставались в безвестности удивительные дела, которые через него совершил Бог. Мы сможем лишь безыскусно поведать о немногом, читатель же пусть представит себе многое и удивительное. Сначала речь пойдет о том, как исповедовал отец Савва, а затем мы приведем некоторые рассказы, которые до сих пор передаются из уст в уста на Афоне и свидетельствуют о том, сколь исключительным целителем душ он был.

"Для всех я сделался всем"

Богоносная душа отца Саввы трепетала от безграничной любви к каждому христианину. Каждый, кто приходил на исповедь, был для него личностью, ради которой Христос, движимый бескрайней любовью, излил свою кровь. Эта и только эта любовь прилаживала и настраивала все струны в душе нежного отца.

Ценою любой жертвы следовало спасти от разбойников, волков и смерти потерянных, рассеянных, уязвленных, обессилевших и "немощных" овец Христовых. Слова Писания "погибшее взыщу и заблудившее обращу, и сокрушенное обяжу и немощное укреплю" (Иез. 34, 16) воздействовали на весь процесс его исповеднического труда.

Если только в этом мире существуют нелегкие дела, то, возможно, тяжелейшее из них состоит в том, чтобы покинуть широкий и удобный проспект греха и возвратиться со смирением и покаянием на путь Божий. Необходимо выдержать борьбу с самим собой, с миром, с теми темными силами, которые препятствуют душам приблизиться к свету. И все они занимаются именно тем, что затрудняют, а во многих случаях сводят к уровню полной бесполезности усилия духовника.

Отец Савва знал очень хорошо, какие трудности скрывает в себе исповедь ошибок, обнажение внутренних язв, откровение зловония, нарывы, провинности. А еще он знал, что без этого обнажения грехов нельзя испытать ни исцеления, ни покаяния, ни отпущения. Вот почему любовь и милосердие к уязвленным братьям привели его к удивительным выдумкам.

Едва лишь он встречал своего посетителя — не важно, в какой день или час тот приходил, — как разоружал его с помощью доброты, сердечности и радости. Не нужно много думать, чтобы сообразить, что мрачное и нахмуренное лицо несовместимо с целителем душ.

На исповеди он никого не принуждал и не считался с затратой собственных сил. Для него было важно лишь то, чтобы совершился необходимый труд: откровение, распознание болезни, исцеление, раскаяние, принятие решения об исправлении. Евангельское "больше не греши" всегда занимало первое место.

Много раз можно было видеть, как он выходил из исповедальни. Кто-нибудь ходил вокруг да около каливы и медлил принять спасительное решение. Следовало помочь ему в этот решительный час, внушить ему уверенность, утешить и воодушевить его, направить к спасительной гавани.

Каждый раз, когда обнаруживалось затруднение в открытии грехов, старец использовал мудрые средства и даже ухищрения, чтобы придать кающемуся смелости. Мы расскажем о них чуть ниже. Как ни наглухо запертыми казались иные сердца, в конце концов ему удавалось подобрать к ним ключ.

И, прежде всего, он не затруднялся поставить себя на один уровень с кающимся, отягощенным тяжелыми грехами. Он давал тому почувствовать, что и сам впадал в подобные прегрешения, так что кающийся решался открыть свои глубинные язвы. В этой связи старец мог по праву повторить достопамятные слова Апостола: "…был… для чуждых закона — как чуждый закона… чтобы приобрести чуждых закона; для немощных был как немощный, чтобы приобрести немощных. Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых" (I Кор. 9, 20 — 22).

Отец Савва умел смиряться перед лицом кающихся, однако умел он, если того требовала ситуация, и явиться в своем необычайном духовном величии. Выступая как духоносный отец, он обращался к своей прозорливости и пророческому дару. И тогда кающийся сталкивался с сиянием и шумом Пятидесятницы. Перед силою этого могучего дуновения уже не могли устоять сооружения врага, люди же после исповеди восклицали, пораженные до глубины души:

— Боже мой! Да человек ли этот духовник, или ангел?

Ухищрения любви

Несколько лет назад мне довелось посетить старца Симеона в каливе Сретения, которая находится в живописном Новом Скиту, близ монастыря Св. Павла. Имея примерно девяносто пять лет за своей спиной, он, прикованный к постели, с часу на час ожидал, когда смерть препроводит его к Богу. Рядом с ним находился его ученик Пантелеимон, любящий сын и ангел хранитель.

— Застал ли ты, отче, духовника отца Савву?

— О, духовника! Преподобнейшего и святого духовника отца Савву! Да благословит он нас. Как же не застал? Я исповедовался ему. Я не отлучался из его каливы, и очень часто помогал ему на Литургии в качестве чтеца.

— Так расскажи же мне что-нибудь о нем. Я слышал уже много и собираюсь написать его житие. Говорят, это был замечательный духовник.

— С ним была великая благодать. Он умел всем внушить дерзновение, и особенно воодушевлял молодых монахов. Только они появлялись в его исповедальне, как он негромко приветствовал их: "Здравствуйте, ангелы! Привет, привет вам, мои ангелочки! Я ведь потому считаю молодых монахов за ангелов, что они ради любви к нашему Христу покинули мирскую тщету и пришли сюда, в пустыню". Всем разочарованным он тоже внушал смелость. "Не отчаивайся", — говорил он и повторял это многократно.

— Говорят, отче, что он исповедовал с великим искусством.

— С великим искусством и с великой любовью. Он не хотел, чтобы люди скрывали грехи. Что он замышлял, когда видел какого-нибудь молодого монаха или послушника, которые стеснялись сказать всё? Ухищрения. Ухищрения любви. "Рассказывай, дитя мое, свои грехи. Не смущайся. Я ведь старенький, могу и уснуть. А ты продолжай. Христос здесь и слышит всё. Исповедай всё без страха, очисти свою душу, сделай ее белой, как снег". Тот начинал говорить, а духовник как будто дремал. Он начинал клевать носом и храпеть. Тут кающийся открывал самые тяжкие грехи. Духовник делал вид, что проснулся. Тот переходил к более легким. "Дитя мое, постой немного. Ты перед этим назвал какой-то грех. Как ты сказал? Я не расслышал. Скажи яснее, очисти свою душу". Тот становился смелее и разъяснял, в чем дело. Этим облегчалась его душа, радовался Бог и бывал уязвлен диавол.

— Спасибо, отче. Ты сообщил мне ценные черточки. И я поражен искусством этого великого духовника. Ну и ухищрение он выдумал! Ни о чем подобном я и не слыхивал.

— Я же сказал вам. Он обладал великим искусством и великой любовью. Таких духовников нет в наше время.

***

В скиту Св. Анны, довольно высоко, находилась калива одного духовника. Он тоже был духовником, но не обладал опытом и деликатностью отца Саввы. Как-то раз в его исповедальню попал тяжкий, очень тяжкий грешник. Духовнику больше не попадался человек с такими тяжелыми преступлениями на совести.

Тот, поистине "тростник колеблемый", начал свою исповедь. Духовник же, едва услышал ее, был охвачен ужасом. Всё внутри него возмутилось. "Боже мой! Что за зверства! Что я слышу! Что за сатана этот человек!"

Несчастный не успел завершить речь, как духовник в смятении вскричал:

— Остановись! Я в ужасе, я готов потерять рассудок. Это не человеческие грехи. Они сатанинские. Нет тебе прощения! Уходи. Я больше не могу тебя слушать. Уходи.

Единственным, что оставалось тому человеку в мире, была милость Божья, но когда и эти врата закрылись, ему не осталось ничего. Увидев под собой море, он решился броситься туда и тем положить конец своей трагедии.

Но Бог велик. В этом состоянии грешника застал какой-то монах Св. Анны, который к тому же оказался его знакомым.

— Эй! Что случилось? Что с тобой?

Тот не отвечал.

— Эй! Что с тобой? Почему молчишь?

С большим трудом ему удалось выяснить подробности дела. Монах расстроился, его душа опечалилась. Как помочь несчастному? Ему пришло в голову, что остался лишь один выход: любой ценою препроводить того к отцу Савве. Монах очень устал, но наконец добился своего.

Как только отец Савва увидел этого человека, он сразу понял его несчастье. "Мой брат, — подумалось ему, — находится в бездне. Чтобы поднять его, нужно и мне самому сойти туда".

— Отец духовник, есть ли для меня спасение?

— Для тебя, брат мой? Спасение есть для всех. Милосердие Божье шире неба и глубже бездны.

— А-а! Для такого грешника, как я, нет спасения. Это невозможно. Для меня невозможно.

— Для тебя? Смешно! Ведь, представь себе, нашлось же спасение для меня.

— А что за грехи ты совершил?

— Большие, очень большие грехи.

— Какие там большие! Разве можно провиниться перед Богом так, как я, несчастный?

— И всё же! Вот, когда-то я был невнимателен и впал в такой грех.

Отец Савва рассказал об одном тяжком прегрешении. Его собеседник словно бы ожил. Он ободрился.

— Отец духовник, и я точно так же совершил этот грех.

— И ты? Не беспокойся. Бог простит тебя. Надо только исповедовать его.

Отец Савва продвигался по этому пути. Ухищрение имело полный успех. Несчастный осмелел и с полной искренностью поведал весь список своих преступлений. Ему придала храбрости мысль, что духовник подобен ему.

— Я, — сказал наконец отец Савва, — покаялся и горько оплакал свои грехи. Прошло два года, как я изменил жизнь. Мне назначили послушание быть духовником, и я исполнил его. Я давал милостыню, постился и сделался другим человеком.

— И я, отец духовник, каюсь от всей души. Я претерплю и посты, и всё, что ты мне скажешь.

— Если ты решил изменить жизнь, то наклонись, чтобы я прочел разрешительную молитву и Бог изгладит все грехи.

Итак, этот человек теперь летел, словно на крыльях, от радости, что с его спины упала невыносимая тяжесть. Встретив в скиту Св. Анны своего знакомого, он сказал ему:

— Ты меня спас. Я стал другим человеком.

— Прославь же за это Бога.

— Это хороший духовник. Хороший, отзывчивый. Только вот он, бедняга, совершил в своей жизни еще худшие дела, чем я сам.

Едва монах пришел в себя, как возразил:

— Худшие, чем ты? Дай мне отсмеяться. Он, дорогой мой христианин, с малых лет живет на Святой Горе и во всем настоящий ангел. Потому-то его и удостоили священнического звания.

Тот онемел. В чем же дело? Однако, объяснив, что с ним случилось, этот человек понял ухищрение духовника. Ведь сам он был сильно подавлен. И действительно, после раны, которую нанес ему предыдущий духовник, для него не оставалось другого способа спастись из пасти преисподней. С этого мига им овладело безграничное восхищение и всепоглощающая любовь к выдающемуся врачу и исцелителю душ.

Иные из афонских монахов (стоит упомянуть и об этом) не одобряли таких приемов. Но они были не правы, ведь отец Савва, обладавший великой, исключительной прозорливостью, всегда знал, как, когда, в каком размере и в каких случаях надлежало пользоваться ими, так, чтобы не причинить ни малейшего вреда, ни малейшего смущения.

Целительные рецепты

Отец Савва прекрасно знал, когда ему следовало казаться снисходительным, когда — умеренным, когда — строгим и точным. С "сокрушенными и смиренными" душами он обращался чрезвычайно снисходительно. Но когда он видел душевную неподатливость, то избегал делать уступки. Тогда он поступал согласно церковным канонам, но делал это всегда по-доброму, так чтобы человек подчинился канону без малейшего возмущения. Словно многоопытный погонщик верблюдов, он точно определял своим наметанным глазом, какую тяжесть выдержит животное.

Он бывал строгим к тем людям, которые причинили ущерб своему ближнему.

— Отец духовник, — сказал ему один паломник. — Есть у меня еще один грех. Я, проходя мимо каливы одного знакомого старца, когда сам он был в отлучке, решился сорвать в его саду несколько апельсинов.

— Вот оно что, дитя мое! Учти: все другие прегрешения Бог прощает тебе через меня. Но апельсины нужно вернуть, потому что иначе ты не будешь прощен, а тогда останутся без отпущения и другие грехи.

Очень строгим, непреклонным он представлялся в тех делах, которые касались священства. Если кандидат в священнослужители имел препятствие в виде какого-то греха, то отец Савва ни в коем случае не проявлял к нему сострадания и снисхождения. И наоборот, если какой-нибудь клирик впадал в серьезное прегрешение, старец знал это заранее.

— Отче, — говорил он ему, — сними свою епитрахиль, чтобы не отягчать душу еще сильнее.

В начале своей деятельности в качестве духовника старец имел обыкновение каждую Великую Четыредесятницу, начиная с первой седмицы, обходить монастыри и принимать исповедь. Однако как-то раз в Ивирском монастыре ему пришлось наложить строгое наказание на двух священников, впавших во грех. Этот эпизод имел довольно-таки неприятные последствия: духовник был очень огорчен возмущением этих священников, и с тех пор прекратил обходы. Он ограничился своей исповедальней, но не спустил знамени: благоговение и охрана высшего достоинства священства должны стоять превыше всего.

***

Отец Савва прекрасно знал, сколь великой педагогической и целительной ценностью обладает всесторонне обдуманная и подходящая епитимья. Как будет видно из дальнейшего, в выборе епитимий с ним не мог сравниться никто.

Много лет назад, когда стоял октябрь, месяц спокойный и соответствующий нашей цели, я отправился на Святую Гору и через несколько дней очутился в незабываемом скиту Св. Анны, который можно назвать моей духовной родительницей. В здешней святой атмосфере мне предстояло встретить множество дорогих лиц, в руках которых не угасают, под покровом матери Пресвятой Богородицы, факелы православного аскетизма.

— Видите старца Антония? — Спросил меня как-то один мой друг, иеромонах. — Он собирает маслины внизу. Ему девяносто лет, и он, должно быть, хранит в своей памяти много сведений о прежних отцах. Не упустите шанс.

Только этого мне и хотелось. Немедленно я подошел к нему. Высокий, худой, в бедной одежде, подслеповатый от старости, он был радостным, как малое дитя.

— Не помнишь ли ты, отец Антоний, что-нибудь об отце Савве?

— Ну и ну! Как же не помнить ничего об отце Савве, святом духовнике! Я исповедовался ему.

— Тогда ты можешь многое рассказать мне.

— Разумеется. И, конечно, кое-что такое, что произведет на вас впечатление. Это произвело впечатление и на меня, на тот язык, что говорит сейчас с вами.

Что бы это могло быть? — Задался я вопросом. И как можно произвести впечатление на язык? Но он сам ответил на свою загадку.

— Я был молодым монахом, и еще не забыл дурную жизнь в миру, отличался немного вспыльчивым характером. Как-то в саду каливы мы поспорили с соседом. Искушение тут как тут. Тот сказал мне что-то резкое. Тут и я вспыхнул, открываю рот, и, не думая, что говорю...

Смиренный и простой, как малое дитя, старец Антоний повторил действительно грубое выражение, которое сорвалось с его уст.

— Несколько часов спустя я поднялся к Малому скиту Св. Анны. Мой старец послал меня к отцу Савве исповедовать свой грех. С первого взгляда духовник понял мое внутреннее возбуждение. "Отец духовник, я пришел, чтобы исповедать тяжкий грех". "Исповедай его. Хорошенько исповедай. Но только не торопись. Присядь, отведай рахат-лукума. Иларион, — позвал он своего ученика, — принеси угощение". Он спросил меня о разных посторонних вещах: о моем старце, о наших занятиях, о каливе. Старец хотел, чтобы я прогнал от себя смущение прежде, чем он примет меня в исповедальне. Таинство следовало совершить в мирной атмосфере. Я успокоился. Мы прошли в исповедальню, — исповедальня была маленькая, словно крипта. Я открыл свой великий грех. Помню, он сказал мне мудрые, отеческие слова, очистил затемненный небосвод моей души.

А под конец говорит, улыбаясь: "Давай-ка, дитя мое, наложим небольшое правило и на язык". "Давайте наложим, отец духовник". "Так, не то что бы очень много. Скажем, по дороге в Св. Анну ты зайдешь в Кириакон¹⁰, высунешь язык и пройдешься им по полу от порога до иконы Христа. У Него попросишь прощения. Ладно?" "Ладно". В тот момент епитимья показалась мне не очень-то серьезной.

Несколько часов спустя я снова оказался в каливе отца Саввы. "Отец духовник, — говорю, — посмотри-ка, что стало с моим языком из-за твоего правила. Ободран, опух, покраснел, весь стал как грубый башмак". Я показал ему язык, а он слегка улыбнулся. "А что делать, дитя мое? Каков язык, таково ему и наказание". С тех пор не помню, чтобы срамное слово в другой раз слетело с моих уст.

Изумление за изумлением

Чтобы добраться до Малого скита Св. Анны, нужно высадиться в гавани Св. Анны и подняться по узкой тропинке. Во времена отца Саввы эта тропинка была исхожена человеческими ногами, а уж во время Четыредесятницы она превращалась в нескончаемую людскую цепь, где каждое звено означало одного христианина, направлявшегося в духовную купель.

— Нескончаемый поток народа, — говорят об этом старые монахи. — Народ тек рекой: монахи, священнослужители, миряне, служащие из Кареи и Дафни, из каждого закоулка Святой Горы, из самых удаленных монастырей, из соседней Халкидики, отовсюду. И каждый посетитель Святой Горы считал упущением не побывать в исповедальне отца Саввы. Как он только с ними справлялся?! Дикей (монах, управляющий скитом) Св. Анны каждый вечер размещал в Кириаконе тех, кому приходилось ждать своей очереди на следующий день.

Другим поразительным явлением было выражение лица тех, кто выходил из его исповедальни. Он заставлял вас испытывать изумление за изумлением. "Ничего себе! — Сказали бы вы. — Что, преображение совершается прямо там, внутри?"

Нечто в этом роде нам рассказали двое монахов из скита Св. Анны, братья по фамилии Карцонеос. Из селения Арфара в Мессении к ним прибыл их старый отец. Как только речь зашла об исповеди, они посоветовали ему посетить отца Савву для генеральной исповеди всей своей жизни, чтобы душа освежилась Божьей благодатью.

Так и произошло. Как же можно было пренебречь столь редкостной духовной купелью, когда она была перед ним? Он добрался туда и пробыл достаточно долгое время в исповедальне. А когда наконец вышел оттуда, то весь сиял от радости. На лице этого человека остался отблеск мира, а внутри него чувствовалось какое-то скрытое изменение, "странное изменение благолепнейшее", говоря словами гимнографа. Он глубоко вздохнул и закричал во весь голос:

— Дети мои! Я чувствую облегчение. Я не ступаю по земле, я весь парю в воздухе. По-моему, весь мир изменился. Слава тебе, Христе Боже.

Господу ведомо, сколько подобных вздохов облегчения, сколько возгласов, прославляющих Бога, прозвучало, сколько слез радости было пролито во дворе этой афонской купели Силоама.

***

— Дорогой Феофанис, я намерен отправиться на Афон, чтобы слегка вздохнуть среди благоухания Удела Богоматери.

— Я был бы очень рад, отец Иоаким, если бы мог вас сопровождать.

— Почему же нет? "Блази два паче единаго" (Еккл. 4, 9), — это и в Писании сказано.

Так беседовали в 1896 году в Афинах архимандрит Иоаким Специерис, священник в подворье Св. Гроба, со своим другом Феофанисом Тругасом, фабрикантом.

Вскоре двое смиренных паломников достигли Св. Горы. Их программа предусматривала и обязательное посещение святого духовника. Отец Иоаким познакомился с ним семь лет назад в Святой Земле и не находил слов восхищения, чтобы превознести его перед своим другом. В душе отца Иоакима жила надежда убедить господина Феофаниса прийти к духовной купели.

Когда они очутились в Малом скиту Св. Анны, в часовне воскресения, то были поражены — особенно фабрикант — толпой народа, которую увидели.

— Все они ждут исповеди, — заметил отец Иоаким. Отец Савва — великий руководитель душ, богопросвещенный пастырь. К нему прибегают овцы Христовы, словно к влажному и травянистому лугу. Я не знаю, когда придет моя очередь, но хочу очистить свой душевный организм от всяких вредных и ядовитых веществ. Афинский воздух очень утомил мой дух.

Всё, что увидел и услышал господин Феофанис, подтолкнуло его к великому решению: подвести все свои счеты с Богом, попросить прощения, успокоиться. Он годами не исповедовался и не причащался, и вот его совесть восстала против такого образа жизни.

Конечно, искушение навело его на противоположные мысли и отвращало от спасительного решения. В конце концов он, однако, склонился перед благодатью Божией, победил свои сомнения и бесстрашно вошел в исповедальню. Перед ним у духовника побывал его друг, отец Иоаким.

Господин Феофанис провел немало времени в духовной врачебнице. Он нуждался в исцелении многих язв. И что же случилось? Возможно, в своей жизни он и испытывал изумление, но на этот раз подвергся опасности утратить разум. Он был ослеплен, стоял, как громом пораженный. "Боже мой, где я? — Повторял он. — Что я слышу? Может быть, уши обманывают меня? Что это за таинства?!"

"Я исповедовался первым, — писал позднее отец Иоаким, — затем мой друг Феофан… Он долго оставался у духовника Саввы, а когда вышел и направился к Катунакии, то сказал мне:

— Что за человек духовник Савва? Он не ангел?

— А что случилось? — Спросил я его.

— Да вот, во время исповеди он рассказал мне всё, что я делал, начиная с двадцати лет, без единого слова с моей стороны. Он назвал старые дела, о которых я и сам не помнил; так откуда же ему знать об этом?

— Не удивляйся, дорогой Феофанис, — сказал я ему. — У духовника Саввы есть способность провидения.

— Что ты понимаешь под способностью провидения?.." (Арх. Иоаким Специерис. Воспоминания. Т. I, с. 21 — 22).

Отец Иоаким разрешил его сомнения.

В душе господина Феофаниса в тот день заново возник целый мир.

Вот каким духовником был отец Савва!

ГЛАВА IV. ПАЛОМНИК

Радости и печали Сиона

Страсти и Воскресение Господне были каждодневной радостью отца Саввы. Для него не существовало более дорогих мест, чем Голгофа и Святой Гроб. О, если бы Господь удостоил его счастья побывать там в качестве смиренного паломника! Ведь это было бы и существенным отдыхом для души после тяжелого труда духовника.

Обстоятельства сложились благоприятно для паломнической поездки в Святые Места. Так исполнилось горячее желание отца Саввы, но и тамошним православным принесло радость присутствие знаменитого афонского духовника. В те тяжелые дни они нуждались в подобных посещениях.

Прибытие старца в Иерусалим относится к 1889 году. Первые же контакты с православными христианами ввели его в курс здешних дел и доставили немалое огорчение. Иерусалим! Город, с которым была связана великая святость и благоволение, но в то же время — великие грехи и горе.

Шестью годами ранее патриархом здесь стал Никодим из Кизика, чьей личности были свойственны многие добродетели. Честный, прямой, справедливый, щедрый, он к тому же обладал внушительной внешностью, был деятельным и способным администратором. Времена, однако, настали тяжелые. Несколько лет назад церковный корабль был взбудоражен болгарской схизмой. Теперь души православных арабов возмущал так называемый "арабский вопрос", а "Палестинское общество" развернуло среди них бурную деятельность. Угольки возмущения раздувались агентами панславизма.

Патриарха, который некогда занимал должность экзарха Святого Гроба в Москве, обвиняли в пророссийских настроениях. Хозяйство патриархата тоже переживало кризис. Богословский факультет Честнаго Креста закрылся уже вторично. В качестве характерного признака наэлектризованности атмосферы и общей сумятицы можно сослаться на то обстоятельство, что за год до описываемых событий (в марте 1888 года) патриарх мог бы пасть жертвой покушения, если бы четыре пули некоего Галактионаса попали в цель¹¹.

В то время, когда православные греки находились в столь печальном положении, прибытие духоносного духовника было настоящим оазисом. Рядом с ним многие смогли облегченно вздохнуть. Усталые и смущенные души увидели в нем посланного Богом, "как роса ермонская" (Пс. 132, 3) ангела-утешителя. Но лучше предоставить слово очевидцу, отцу Иоакиму Специерису, присутствовавшему тогда в монастыре Св. Саввы.

"К нему на исповедь стремились архиереи, священники, монахи, монахини и люди всякого чина. Следуя изречению "приходящего ко мне не изгоню вон" (Ин 6, 37), он принимал всех, а мне говорил:

— Я приехал в Иерусалим, чтобы поклониться святыням и ненадолго найти спокойствие, но вот, все стремятся ко мне, смиренному.

— Они нуждаются в духовнике, — сказал я ему.

— Да, — отвечал он, — и я вижу эту нужду, но ведь мне скоро уезжать.

— Сейчас они нашли врача и хотят исцелить свои язвы, а когда ты уедешь, Бог пошлет другого, кто мог бы продолжить врачевание.

В этот миг его лицо просветлело от радости, и он сказал:

— Поистине, чадо, Господь не оставляет свое создание, жертву разочарования и бедствий" (Воспоминания. Т. I, с. 19).

Афонский духовник еще явственнее чувствовал таинство Исповеди теперь, когда он удостоился поклониться местам, откуда произошло избавление.

И правда, что за невыразимое потрясение он испытал, приблизившись к орошенной кровью Голгофе, где человеческий грех поднес возлюбленному им Господу столь горькую чашу. Его уста едва сумели произнести: "…на Кресте пригвоздився и копием прободься бессмертие источил еси человеком, Спасе наш, слава Тебе".

Опять-таки, что за небесные чувства захлестнули его сердце при поклонении Живоначальному Гробу! Здесь было положено начало победе над тремя видами зла: дьяволом, грехом и смертью. Отсюда воссиял новый мир, исполненный божественного света, славословий великого триумфа… Частицу этого мира, частицу атмосферы Святого Гроба отец Савва сумел перенести и на свое афонское поприще аскетических подвигов, посвятив придел в своей каливе Воскресению Господнему.

"Савва богомудре..."

Среди святых и прославленных образов преподобных в жизни отца Саввы выделялся, словно Полярная звезда, преподобный Савва. Герой и наставник пустыни, украшение монахов и вселенский светильник, он был признан святым, наиболее близким старцу. Он был для него тем же, чем для Давида — "брат Ионафан". Он дал старцу не только свое имя, но окружил его особенной заботой и расположением, которые не переставали проявляться до самого конца.

— Святый Савва, — воззвал к нему старец теперь, — прими меня, тоскующего по тебе паломника, в своем священном приюте, в пустыне, которую освятили твои молитвы и пролитый тобою пот.

Чтобы добраться из Иерусалима до знаменитой Лавры Св. Саввы, требуется три часа. Нужно идти в юго-восточном направлении, следуя за долиной Иосафата, которая начинается от Гефсимании и приводит к Мертвому морю. Путь лежит через унылую пустыню, лежащую под медным небосводом и продуваемую обжигающим ветром. Это настоящая "огненная река", которая постепенно превращается в глубочайшее ущелье с высокими и обрывистыми берегами.

Монастырь находится в вышине на правом берегу ущелья и сразу приводит путника в восхищение. Дикая и великолепная природа, громадные, старые-престарые здания, стены и башни, бесчисленные пещеры и келии, запах асфальта и серы, благоухание фимиама, пение птиц и колокольный звон. В этом неотмирном царстве господствует Савва Освященный.

Приблизившись к этой священной земле, вы ощущаете потребность воскликнуть вслед за гимнографом: "Савва богомудре, ангелов равностоятелю..., житель пустынный..., Духа Святаго чистое приятелище..."

Отцы монастыря, сами герои воинствующей Церкви, с радостью приняли отца Савву.

— Благословите, отец духовник. Добро пожаловать в обитель Святого Саввы. Вы несете нам благословение Афона.

Два дня он прожил в монастыре. Что успел он узнать и отведать, чему изумиться? И можно ли было пренебречь приношением любви?

— Отец духовник, — сказал ему игумен, — отцы хотели бы исповедоваться. Не лишите нас этой благодати.

Шестьдесят отцов монастыря исповедовались и вздохнули легче под епитрахилью богоносного духовника.

Оставшееся время Савва посвятил знакомству с Лаврой. Увиденное и услышанное во время этой экскурсии исполнило его глубокого волнения: здесь гроб святого, тут келия златоструйного Иоанна Дамаскина, там мощи отцов, перебитых сарацинами. Это место было исполнено неизъяснимого благоухания святых мощей. Что за благоуханные цветы взрастил Бог на этих скалах!

В прекрасном храме Благовещения находилась достойная восхищения древнейшая икона преподобного. Сверху надменным владыкой глядела Юстинианова башня. Внизу, в глубине ущелья, — благословение святого: источник, который тот извел из камня. К северу — келья его матери, а также финиковая пальма, взращенная им самим. К югу — пещера великого Иоанна Безмолвника (VI век).

Величайшей потерей было отсутствие тела святого, которое, нетленное и неповрежденное, находилось в далекой Венеции. Если бы оно вернулось в свою хижину! Благодарение Богу, что в наши дни (30 октября 1965 года) это желание было исполнено.

Птицы пустыни

Бог, великий утешитель своих верных рабов, приносит это утешение многими и разнообразными способами. Даже в этом сухом и засушливом месте Его промысел не позабыл предоставить людям своеобразное наслаждение: различных и удивительных крылатых друзей.

По всей вероятности, отец Савва совершал свое паломничество в конце великой Четыредесятницы, когда ни в ком из посланных Богом утешителей не было недостатка. Каждый год с сентября по апрель каждый может пережить незнакомое и непредвиденное изумление. И оно не единственное, потому что много необычного встречается на священном клочке земли, о котором сейчас идет речь. Так что же это за птицы, чья служба заключается в том, чтобы разнообразить пустынную жизнь монахов?

Больше двухсот диких птиц, черных, с желтоватым клювом, напоминающих черных дроздов, живут в эти месяцы вместе с монахами, так сказать, числятся в списке насельников монастыря. Едва завидев открытое окно, они бросаются в келии отцов и приносят с собою радость. Утром, когда те пьют кофе, они роются в их рясах и обуви в поисках бабочек. Они готовы сидеть на голове и на плечах монаха, пока тот не спугнет их, и с необыкновенной храбростью клюют с ладоней хлеб или изюминки.

Однако они никогда не приближаются ни к светскому человеку, ни к чужому клирику или монаху, но только к отцам Лавры. Но, кажется, они способны видеть разницу между людьми, и, если встретят какого-нибудь очень благоговейного монаха, хотя бы и чужого, то окружают его своим расположением. Тем более, если это такой человек, как отец Савва!

Отец Филофей Зервакос, который 28 апреля 1924 года побывал в Лавре, сообщает следующее:

"...Однако в тот момент, когда я собирался выпить принесенный мне кофе, внезапно появляются семь или восемь птиц и, усевшись, кто на плечи, кто на руки, а кто — вокруг меня, начинают петь и щебетать. На какой-то миг эта неожиданность обеспокоила меня, но я тотчас пришел в себя; отцы же, и сами удивленные, что птицы все устремились ко мне, и улыбающиеся, сказали: "Вот птицы, которых тебе хотелось видеть". Я, изумленный и радостный, поднес им на ладони кусочек хлеба, поданный к кофе. Немного спустя отцы принесли мне фиги, которые я порезал на мелкие кусочки и тоже скормил птицам. А эти благословенные создания брали их из моих ладоней и, склевав всё, поднялись в воздух, огласив его радостным щебетанием и сладчайшими трелями"¹².

Но и монахи — разве они сами не певцы пустыни? Чем больше их святость, тем слаще их трели. Среди этих разумных птиц тогда выделялись трое преподобных отцов, возле которых отец Савва чувствовал великий духовный покой.

Одним из них был почтенный семидесятипятилетний старец Варнава из Мадита. Теперь, после аскетических подвигов на Афоне и в Иорданской пустыне, он предавался безмолвию здесь. В его лице ожили священные образы древних отшельников¹³.

Другим был отец Каллистрат с Пелопоннеса, истинный работник добродетели, преподобный и проницательный. В прошлом он три года — больше не позволил патриарх — посвятил аскетической борьбе в пещерах ужасающей пропасти под горой Нево, где был похоронен Моисей. Арабоязычные православные поселка Коракион спускали ему на веревке хлеб и воду, а он за это шил им различную одежду, поскольку был знаком с портняжным ремеслом. Его уст и его ума никогда не покидало божественное звучание молитвы: "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя".

Наконец, назовем пятидесятилетнего иеромонаха отца Германа, родом с Керкиры. "Простой, беззлобный, бесхитростный, кроткий, смиренный — образец истинного монаха". Когда он совершал службу, то бывал восхищен Божественной благодатью, и лицо его становилось ангелолепным. Вот что он имел обыкновение повторять: "Если бы мы знали, какую славу и благоволение доставляет нам приобщение Святых Таин, мы бы пожертвовали всем, даже самой жизнью, чтобы причащаться достойно".

Поклонение Иордану

Программа предусматривала и посещение священной реки, где "Тройческое явися поклонение".

Чтобы достичь места, где совершилось Крещение Господне, требуется пройти нелегкий путь, тем более при отсутствии современных средств передвижения. Если выйти из Иерусалима и двигаться на восток, слегка забирая к северу, в сторону Иерихонской возвышенности, то дорога потребует пять-шесть часов. Это тяжкая дорога среди обрывистых ущелий и оврагов. Но с этим не стали считаться благочестивые паломники.

Монастырь Св. Герасима, великого подвижника, который укрощал зверей пустыни, оказался хорошим местом отдыха для усталых путников. А когда они, наконец, приблизились к священному месту, игумен Лавры Св. Саввы Анфим, который вместе с некоторыми другими отцами сопровождал афонского духовника, объяснил, что представляют собой разрушенные здания, видневшиеся рядом.

— Это, отец духовник, очень древний монастырь Честнаго Предтечи, построенный Св. Еленой и одаренный Юстинианом. Помолитесь, чтобы нам удалось его восстановить.

— Да поможет Честный Предтеча.

Благодарение Богу, в последние годы монастырь был возобновлен патриархатом. Сегодня он действует и приносит паломникам скромную радость и облегчение.

В пяти минутах пути от разрушенного монастыря уже слышался шум Иордана.

Радостная дрожь охватила душу отца Саввы. Он удостоился возможности пожить, хотя бы и недолго, в монастыре своего покровителя, Св. Саввы, а теперь находился там, где обитал великий, единственный в своем роде подвижник и покровитель всех монахов, Честный Предтеча. Старцу показалось, что здесь можно встретить его бесплотный образ с огненным пророческим взглядом. Непроизвольно его губы, дрожащие от волнения, прошептали:

— Честный Предтеча, не престани молиться за нас.

В его уме промелькнул, словно живая картина, евангельский рассказ: "Тогда Иерусалим и вся Иудея и вся окрестность Иорданская выходили к нему и крестились от него в Иордане, исповедуя грехи свои" (Мф. 3, 3 — 6).

Это было священнейшее место. Здесь звучали пророчества Предтечи, здесь приуготовлялся путь Господа, здесь стояла священная исповедальня, совершалось отпущение грехов, действовала "купель возрождения". Сюда направил некогда свои стопы Сын Человеческий, безвестный среди безвестных, "и крестился от Иоанна во Иордане".

А когда через некоторое время отец Савва, ухватившись за ветку вербы, чтобы не быть унесенным быстрым течением, совершил задуманное погружение в реку, то словно бы почувствовал сияние, исходящее от голубя, и громовой голос. Он как будто сам услышал: "Сей есть Сын Мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение…". Неудержимое биение пульса молитвы вознеслось в этот миг из его груди к Божественной Троице, Чье поклонение явилось здесь.

Этот район вокруг Иордана, можно сказать, создан для молитвы. Здесь никогда не было недостатка в молящихся преемниках Предтечи, избранных и святых образах пустынников. А что за радость испытал бы отец Савва, если бы узнал, что на противоположном берегу, среди зарослей ежевики и тростника, в то самое время уже пять лет как, услаждая воздух своими непрестанными молитвами, подвизалась, никем не замеченная, пустынница Фотина — поистине героический образ¹⁴.

За духовными благословениями вскоре последовали и материальные. Духовнику хотелось отведать рыбы из Иордана, реки, которая вообще очень богата рыбой. Ловля оказалась удачной. Монахи поймали достаточно рыбы, съели ее и почувствовали "благословение Иордана".

Итак, "духовник Савва остался очень доволен. Поклонившись, преклонив колени перед небесным Отцом и благословив Его пречистое имя, мы вернулись в монастырь, а оттуда он тотчас отправился в Иерусалим" (Специерис).

Наконец, по молитвам блаженнейшего Никодима старец возвратился в Удел Пресвятой Богородицы. Но в его сердце не было печали плененного израильтянина, возвращающегося из Иерусалима к месту своего жительства. В приделе его каливы, на святом Престоле, старца ожидали свет и слава нового Иерусалима, принесенные святыми молитвами и благословением Богородицы, Госпожи Святой Горы.

ГЛАВА V. БОРЬБА С БЕСАМИ

Дар побеждать бесов

Всем своим домостроительством Воплощения Господь попрал грех и смерть и упразднил державу диавола. Он дал своим последователям власть "наступать на змей и скорпионов и на всю силу вражью" (Лк. 10, 19). Этой властью обладали все подлинно богоносные последователи Христа.

Много примеров тому можно увидеть в жизни преподобных. Те, кто, сражаясь оружием света, побеждали ветхого человека, кто овладевал духовными вершинами, кто сораспинался и совоскресал со Христом, исполнились духовных даров. Одним из них и является способность устрашать незримых врагов. Вмешательство таких людей уничтожало всякое сатанинское воздействие, оно приносило исцеление пленникам диавола.

В "Луге духовном" так говорится об одном монахе: "Поистине он, христиане, велик и страшен для бесов; и, кто бы ни пришел к нему, мучимый нечистым духом, получает от него исцеление". Эти самые слова можно повторить и применительно к отцу Савве. Аскетическими трудами, постами, бдениями и молитвами, глубиною таинственной жизни, тщанием, трезвением, созерцанием, силою молитвы своего блаженного старца он совершенно одолел силу дьявола, и всегда выходил победителем из своих сражений с миром лукавых духов.

Неплохой повод поразмыслить над схватками старца с силами тьмы дают нам сведения, доверенные им отцу Иоакиму Специерису: "Он часто говорил мне, что телесными очами видал лукавых духов, которые приходили искушать его; он же, почувствовав, как те досаждают ему, тотчас преклонял колени и становился на молитву. Тогда исчезало всякое сатанинское действование" (Воспоминания. Т. 1, с. 19). Молитвы старца поражали врагов. Слова псалма, стоило им пламенем вырваться из его уст, опаляли их: "Побори борющия мя… Да будут яко прах перед лицем ветра, и ангел Господень оскорбляя их" (Пс. 34, 1; 5).

Он не только уберег сам себя от свирепых нападений бесов. Множество несчастных, "притесняемых диаволом", нашло подле него свое избавление. Нередко в каливе старца можно было видеть людей, над которыми следовало совершить крестное знамение, прочесть заклинательные молитвы, изгнать нечистых духов. Много раз, когда страждущий не имел возможности прибыть на Афон, отец Савва совершал отчитку на расстоянии, и всякий раз за этим следовала радость исцеления. Узники бесов трепетали от счастья, видя, как над ними перестают тяготеть страшные узы.

Сожжение руководства по магии

Где-то на Халкидике жили супруги, отношения которых обострились до последней крайности. Муж не желал образумиться: он держался темного, загадочного образа жизни. На лице своем он носил выражение отчаяния. Он отпал от церкви, не желая и слышать о посещении службы, тем более о святых Таинствах. Чего только не делала его несчастная жена, чтобы возвратить супруга на путь Божий! Он, однако, был непоколебим, так что в конце концов та поняла, что необходимо проявить твердость.

— Послушай-ка, ты сделал мою жизнь невыносимой. Если ты не причастишься в ближайшую Пасху, мне придется уйти. Жить вместе так нам больше нельзя. Я хочу, чтобы в нашей семье царствовал Христос.

Упорство, давление, угроза, горячие молитвы доброй христианки сделали свое дело. Ее муж понял, что своим поведением он может навсегда погубить свой семейный очаг, свою жизнь, свое будущее, будущее своих детей. Он почувствовал некоторую встряску и принял, наконец, великое решение: вернуться к свету.

В своей душе он таил немалую тьму. Несчастный дошел до того, что стал сотрудничать с бесами. Он занимался магическим искусством, и оно-то и заставляло его с таким упрямством держаться далеко от Церкви. Вот почему и сам он понимал, что прежде всего нуждается в духовнике. До Святой Горы было недалеко, и здесь он, разыскивая подходящего человека, нашел того, кто был ему нужен: отца Савву.

Каким направился он к каливе духовника и каким вернулся! Что за изменения совершились в его душе! Среди смятения, хаоса и тьмы возник новый, возрожденный мир. Облегчение и слезы радости сияли на его лице по завершении исповеди. Какой мир и облегчение ощущал он в своей душе! Но была еще одна вещь, от которой следовало избавиться. Он протянул духовнику руку, держа в ней какую-то книгу.

— Возьми, отец духовник, и эту книгу. Она-то и была причиной моего падения.

Это был трактат по магии, обязательное руководство для всякого, кто предается этому делу.

— Зачем ты мне-то даешь такую книгу? Ее надо сжечь. Забери и сожги где-нибудь подальше.

Действительно, покинув каливу и направляясь к скиту Св. Анны, этот человек заметил справа от своего пути большую впадину в скале. В этом-то гроте магический трактат вскоре обратился в пепел. Как видно, о чем-то подобном пишет евангелист Лука: "А из занимавшихся чародейством довольно многие, собрав книги свои, сожгли" (Деян. 19, 19). Было бы большим счастьем, радостью для ангелов и уязвлением демонов, чтобы почаще загорались такие костры, как этот. Ведь какие только темные и зловонные книги не ходят среди нас!

Чувствуя еще большее облегчение, наш герой продолжал свой путь, когда ему встретился отец Иларион, ученик отца Саввы.

— Передай духовнику мое почтение и безграничную благодарность, да скажи, что я сжег книгу в пещере чуть повыше отсюда.

Отец Иларион, ничего не подозревая, направлялся к своей каливе. Подумать только, какая картина предстала его глазам возле той пещеры! Мимо него со свистом и страшным грохотом летели огромные камни, сеявшие ужас. Испуганный, он добрался до каливы и подробно пересказал всё старцу.

— Сатанинское действие, дитя мое.

Когда отец Иларион пришел в себя после испытанного страха, он вспомнил о словах того человека и о сожжении книги. После того, как отец Савва объяснил ученику, что за человек встретился ему на пути, и что это была за книга, тот сообразил, в чем было дело.

Однако с обвалом пришлось столкнуться не только отцу Илариону. Каждый, кто проходил там, подвергался той же опасности. Наконец, пещеру стали обходить стороной, поскольку никто не осмеливался приблизиться к ней.

Обеспокоенные отцы попросили о помощи Савву. Попостившись, он совершил освящение, окропил пещеру святой водой, и зло отступило. Под конец духовник посоветовал отцам поместить там икону Богоматери с лампадкой. Так тропинка стала спокойной, как и прежде.

Теперь проходящие там ощущают потребность присесть и пропеть "Достойно есть", но не подвергаются опасности. И всё-таки в некоторых случаях, как уверяли нас многие монахи, в этом месте можно наблюдать действия бесов, особенно тогда, когда мимо проходит какой-нибудь молодой монах, нарушивший правила послушания.

Колдовские камнепады

Некий юноша по имени Афанасиос, кондитер из Салоник, чувствуя отвращение к своей прежней жизни, решился облачиться в монашеский образ и поселиться в монастыре Дионисия. В качестве послушника Дионисиата его послали в Моноксилити — метох монастыря за пределами Святой Горы, где ему предстояло получить должную подготовку к монашеской жизни.

Между тем его родители в Салониках, возмущенные и опечаленные шагом своего единственного сына, готовы были свернуть горы, чтобы "спасти" его и вернуть в мир. Эти бесцеремонные люди не остановились и перед тем, чтобы обратиться к сатанинской помощи, прибегая ко всяческим разновидностям магии и чародейства.

Афанасиос внезапно начал ощущать какое-то давление, словно нечто тяготело над ним. А поскольку он не был новичком в таких вещах, да и сам в своей мирской жизни имел опыт общения с магами, то справедливо усмотрел в этом результат действий своих родителей. Его охватило волнение, которое становилось всё более ощутимым — весьма неблагоприятное предзнаменование. Он почувствовал внутреннюю потребность усилить молитву, а произнося "Отче наш", усиленно подчеркивал: "Но избави нас от лукаваго".

Другие братья в Моноксилити еще ничего не подозревали. Однажды утром, по завершении службы, они собирались приняться за работу, когда сверху, из леса, на них внезапно обрушился град камней. К счастью, никто не пострадал; ничего не случилось и с монастырским имуществом. Прошло некоторое время, и казалось, что каким-то прохожим просто вздумалось "пошутить". Но когда монахи снова отправились на работу, камни посыпались на них сзади. Тут они поняли, что происходит нечто серьезное, и укрылись в церкви, не осмеливаясь выйти оттуда, поскольку тогда камнепад тотчас же начинался вновь. Скамейки, деревянные болванки от монашеских скуфеек, другие предметы разлетались во все стороны. Монастырская собака погибла, упав с высоты трех метров.

Вскоре прибыли вызванные по этому случаю жандармы из Кареи. Исследование местности и стрельба залпами в ту сторону, откуда летели камни, показали, что обвал не мог быть делом рук злоумышленников. Скорее, речь должна была идти о незримых врагах.

Тогда послушник Афанасиос понял, в чем дело, и объяснил причину несчастья. Это пролило свет на всю историю.

— Чтобы вы вполне убедились, — сказал он, — позвольте мне пройтись одному в ту сторону, до церквушки Св. Артемия. Увидите, что камнепад обязательно обратится против меня.

Так оно и случилось. Камни, не причиняя вреда, падали вокруг него.

Убедившись в этом, монахи оставили Афанасиоса одного в храме. Заведующий метохом, отец Порфирий, отправил в монастырь письмо с просьбой прислать лодку. С того момента, когда Афанасиос вышел из храма, вновь начались страшные происшествия, продолжавшиеся, пока он не сел в лодку, а также после этого, вплоть до его высадки на монастырской пристани. Просто удивительно, что лодочников от страха не хватил инфаркт. "Град камней не прекращался и в море. Даже тогда, когда они удалились от берега на приличное расстояние, камни продолжали падать, но, к счастью, ложились вокруг лодки без всякого вреда" (Архим. Гавриил. Новый благодетель, с. 65).

От берега до монастырского двора всё было спокойно. Это позволило кое-кому заговорить о коллективных галлюцинациях, но их заставил замолчать новый камнепад, обрушившийся с высоты соседней башни.

Собрание старцев, сошедшееся без промедления, приняло решение "отослать послушника к духоносному духовнику о. Савве…, чтобы тот позаботился о его положении". В том, что молитвы отца Саввы способны поражать лукавых духов, не сомневался никто из отцов.

Калива Воскресения пережила неделю суровых испытаний, напоминающих атмосферу военного конфликта. Это и была открытая война между силами света и тьмы. Что за оглушительный грохот стоял там! Громадные камни срывались с соседних скал, пролетали над каливой, падали вокруг, со страшным грохотом обрушивались с ближайшего обрыва в направлении моря. Дикие крики и проклятия будоражили и оскверняли всё вокруг. А еще слышалось глумление — необыкновенное глумление надо всеми монахами и особенно над духовником. Всё зловоние ада показывало себя.

А человек Божий, словно бы и не существовало тяжести старческого возраста (шли последние годы его жизни), приготовился к великой борьбе. Целую неделю он предавался совершенному посту и непрерывной молитве. "Сей же род изгоняется только молитвою и постом" (Мф. 17, 21). Его милосердие не могло вынести вида того, как Божье создание подвергается такому насилию.

В конце недели пожилой духовник с непреклонной и непоколебимой верою в Воскресшего Господа приблизился к страждущему. Лукавый дух встревожился.

"Заклинаю тя… душе нечистый… Богом вся Словом сотворившим, и Господом нашим Иисусом Христом… убойся, изыди, бежи, отступи от раба Божия Афанасия... Изыди в землю безводную, пустынную, невозделанную..."

Так и случилось. Словно нечто вышло изо рта Афанасиоса. Нежеланный житель исчез, "яко исчезает дым", и "яко тает воск от лица огня". Слова, которые извергали духоносные уста отца Саввы, поражали бесов, словно огненный меч. В то же время послушник успокоился и облегченно вздохнул. С чувством безграничной радости и благодарности он пал к ногам духовника, обнял их и оросил слезами.

— Святый Божий, ты спас меня. Ты сбросил с моей спины страшную тяжесть. О, как же мне отблагодарить тебя! Ты избавил меня от дикого змия. Слава тебе, Боже мой!

Еще несколько дней исцеленный оставался при враче. По его рекомендации послушник отправился в скит монастыря Кутлумуш, где и остался. Отец Аввакум — такое имя он принял позднее — выделялся среди отцов строгостью своего подвижничества, и никогда не забывал духовника, который так помог ему и спас "от гнева, мечущего камни".

Ангел, который не был ангелом

Среди многих духовных чад отца Саввы был и один диакон, по национальности румын. Он еще молодым прибыл на Афон и монашествовал где-то в пустыне, не так далеко от Малого скита Св. Анны.

— Отец духовник, — сказал как-то весьма опечаленный диакон отцу Савве, — пожалуйста, не забудь помянуть на завтрашней Литургии мою мать. Завтра ее похороны.

Эти слова резанули слух отца Саввы, ибо они выдавали торжество диавола. Прозорливый старец встревожился. Здесь, подумалось ему, враг приготовил какое-то нехорошее блюдо. Вот хитрец! С каким искусством он сбивает с толку Божьи создания!

Не показывая вида беспокойства, старец начал выслеживать истоки зла.

— Дитя мое, объясни-ка мне получше, в чем дело. Завтра хоронят твою мать. Значит, умерла она позавчера. Умерла в Румынии. Как ты мог за два дня узнать о ее смерти?

Повисло неловкое молчание.

— Откуда? Откуда я знаю? — робко заговорил диакон. — Ну, мне это сказал...

— Кто тебе это сказал?

— Мне сказал мой Ангел Хранитель.

— Твой Ангел Хранитель? А ты его видел?

— Я удостоился его видеть. Не единожды и не дважды. Вот уже два года, как он является мне и молится вместе со мною. Мы вместе читаем Акафист, кладем поклоны, беседуем на духовные темы...

Эти "два года" очень опечалили отца Савву. Два года заблуждения — это не мелочи. Страшная опасность — разрешить врагу в течение двух лет строить в твоей душе здание твоей же погибели.

— Почему же ты, дитя мое, столько времени ничего не говорил мне?

— Ангел сказал мне, что это не обязательно.

Отец Савва понял, что ему предстоит великая битва. Во-первых, надо убедить несчастного диакона, что он имеет дело не с ангелом. Затем надо приготовиться противостоять гневу беса. "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй и спаси нас", — горячо помолился он про себя.

— Дитя мое, ты уверен, что тот, кто является тебе — это ангел Божий?

— Уверен ли? Еще как уверен, отче! Мы же молимся вместе, каждый день кладем тысячи поклонов. Беседуем о будущей жизни, о Рае... Это мой Ангел Хранитель.

Казалось, переубедить диакона невозможно. Однако его заставляло быть сдержанным доверие к своему богопросвещенному духовнику. И потом, сказал он, как может бес укреплять меня в молитве? Он же борется с молящимися.

После долгого разговора они согласились прибегнуть к кое-каким испытаниям, — проверить "ангела-хранителя".

— Попроси его, — сказал диакону отец Савва, — как только вы встанете на молитву, прочесть "Богородице Дево". И еще пусть совершит крестное знамение.

Но всё оказалось не так просто. Если лукавый целых два года опутывал человека своей сетью, то он способен ввести в заблуждение глаза и уши, так что тому покажется, будто он слышит "Богородице Дево" и видит крестное знамение.

При следующей встрече диакон с каким-то скрытым внутренним убеждением сообщил духовнику:

— Отче, всё обстоит так, как я сказал. Это ангел Божий, мой Ангел Хранитель. Он и "Богородице Дево" произнес, и перекрестился.

Отец Савва всё хорошо понял. Последствия двух лет рабства у изобретательного врага не так-то легко уничтожить. Но, хотя бы враг и знал множество уловок, в душах богоносных отцов горит свет великой премудрости, которая обращает в ничто ухищрения мрака.

Тут световидный ум духовника осенила блестящая мысль. Он немедленно обратился к диакону:

— Послушай-ка, дитя мое. Будь внимателен при последнем испытании, которое прояснит дело. Ангелы Божьи обладают силой всеведения, потому что им всё открывает Бог. Бесы, напротив, не имеют такой силы, и многие вещи для них темны. Ты согласен?

— Согласен.

— А если так, то смотри, что мы сделаем. Я в этот момент, в этот самый момент, кое-что задумаю, — он подумал нечто неприятное для диавола, — и это останется скрытым и известным мне одному. А ты вечером попросишь ангела сказать, что это было. Если он сможет открыть тайну, то он, несомненно, от Бога. А ты потом придешь и сообщишь это мне.

Диакон, возвращаясь в свою каливу, чувствовал в душе какое-то сомнение, какое-то неприятное предчувствие. С другой стороны, его восхищал мудрый замысел духовника. Ситуация близилась к своей критической точке.

Стоило диакону ночью попросить ангела разрешить задачу, как по светлому лицу того пробежала смутная тень беспокойства. Он как будто растерялся.

— Но, дорогой отче. С чего бы тебе, высшему существу, интересоваться помыслами какого-то смертного? Это греховное, дурное желание. Не лучше ли будет, если я покажу тебе сегодня ад и Рай, славу Госпожи Богородицы?

Диакон, который начал что-то подозревать, стоял на своем.

— Я исполняю послушание, данное духовником. Скажи, что он задумал.

Ангел с помощью ряда искусных маневров попытался перевести разговор на другую тему. Однако же эти искусные увертки не производили хорошего впечатления.

— Скажи мне, что задумал духовник. Ведь это же просто. Почему ты избегаешь ответа? Ты что, не знаешь?

— Подумай, дьякон. Из-за своей мелочности ты подвергаешь себя опасности лишиться моего расположения.

— Ничего не знаю. Я тебя прошу о чем-то несложном. В конце концов, знаешь ты, что задумал духовник, или нет?

В этот миг слетела сияющая личина, обнажился ужасающий образ, заскрежетали свирепые зубы. Словно из пасти разъяренного зверя, послышались слова:

— Пропади, несчастный. Завтра в этот же час ты будешь гореть в адском огне. Мы сожжем тебя! Мы тебя уничтожим!

Диакон остался один — одинокий и сокрушенный. Вся сладость прежних видений, продолжавшихся два года, не могла перевесить сегодняшней горечи. Если бы диакона не поддерживали издалека молитвы старца, который бодрствовал и молился за него, он наверняка испустил бы дух.

Прошло несколько часов, прежде чем он сумел прийти в себя и подняться на ноги. Калива диакона больше не защищала его. Нигде он не мог почувствовать себя в безопасности, кроме как возле духовника. В продолжение всего пути в его ушах отдавались слова: "Завтра в этот же час — в аду!" Ужас пробирал диакона до мозга костей.

Кое-как он добрался до каливы Воскресения, где ухватился за рясу духовника и не отпускал ее ни на минуту. В тот самый миг, когда тот собирался немного вздремнуть, рядом с ним очутился перепуганный диакон!

— Не бойся, дитя мое. Успокойся.

— Как же мне не бояться, отец духовник, когда час близится! О! Близится час, когда меня заберут. Христе мой, спаси мя!

И в самом деле, в назначенный час диакон почувствовал, как к нему силою подступают лукавые духи. Что за вопли ужаса и отчаяния срывались с его уст!

— Спаси меня, духовник! Погибаю! Меня забирают! Спаси!

Отец Савва преклонил колени и, проливая слезы сострадания, молил Господа пожалеть Его раба и запретить лукавым духам. Его молитва была услышана, и несчастный диакон был спасен "от уст львовых" (Пс. 21, 22).

Таков был конец этой трагедии, весьма поучительной для нас. Действительно, сколько опасностей кроется в видениях. Чего не создаст враг к нашей погибели, если мы не будем полностью раскрывать свой духовный мир на исповеди. И сколь велико значение опытного духовника!

Но можно задуматься и над другим обстоятельством, о котором мы скажем далее.

Время и руководство отца Саввы успокоили диакона-румына. Его духовная жизнь развивалась по должному пути. Позже он был рукоположен во священника и всегда отличался своим благоговением. И всё-таки годы заблуждения оставили в нем свои печальные следы. Диавол, как видно, приобрел на него права: ведь разве даром он доставлял диакону столько сладостных зрелищ? Итак, хотя этот человек и поселился на Афоне с малых лет, хотя его развитие и совершалось, можно сказать, в ангельском окружении, в дальнейшей жизни он, несмотря на это, постоянно страдал от различных навязчивых искушений. Все проницательные отцы усматривали в них последствие того продолжавшегося годами сотрудничества с ангелом, который не был ангелом.

ГЛАВА VI. "СКАЗАЛ МИ ЕСИ ПУТИ ЖИВОТА"

У источников жизни

Словно богатая и плодородная земля, плодоносная душа отца Саввы непрерывно орошалась многочисленными ручьями. Непрестанной молитвой и напряженной богослужебной жизнью черпал он воды благодати, уподобившись древу, "насажденному при исходищих вод" (Пс. 1, 3).

Ночами он бодрствовал и молился едва ли не всё время от заката до рассвета. Сон приносился в жертву на алтарь молитвы. Стоя, словно несокрушимый столп, и держа в руке четки с тремя сотнями узелков, он стрелою устремлял свой ум к небесам и со световидными ангелами "ангелолепно и в подражание ангелам" (Григорий Палама) воспевал Пребожественную Троицу.

Если даже немощная плоть начинала протестовать, готовая упасть и предаться сну, ее удерживали кольца, проходившие под мышками у отца Саввы и привязанные к канату, который, в свою очередь, был прикреплен к потолку келии. Этот способ удерживать себя стоящим и неусыпно пребывающим в оплоте молитвы применяли многие великие боголюбцы.

Это были поистине возвышенные мгновения, когда ум бывал восхищен и прикован к "вещам божественным, небесным, бескрайним и непостижимым", которые, как пишет Св. Макарий Египетский в своей замечательной Восьмой духовной беседе¹⁵, не могут быть "выражены человеческим существом либо объяснены устами и языком".

Соответствовало этому и напряжение литургической жизни. Таинство Пасхи повторялось в каливе Воскресения ежедневно. Эти Литургии посещались многими из преданных духовных чад старца, а также некоторыми монахами, искавшими более частого Причащения.

Много рассказывают о том, какой высокий уровень богослужебной жизни всегда соблюдал отец Савва, о чинности, тщательности, торжественности совершавшихся им служб. Приведем одну показательную деталь: он никогда не надевал в храме ту обувь, которую носил вне его, но держал для этого специальные монашеские туфли-шлепанцы. С особенным вниманием старец относился к Святому Престолу, и даже избегал без необходимости приближаться к нему. "Сколь страшно это место!" — восклицал он.

— В своей келии, — говорят знавшие его монахи, — он, худой телом и невысокого роста, казался убогим и неприметным. Но когда он совершал службу, то представлялся великолепным, а лицо его сияло, как ангельский лик.

Торжественности Богослужения способствовал и ученик старца отец Онуфрий, признанный певчий, обладавший прекрасным голосом. Отец же Иларион, хотя и неграмотный, располагал отличной памятью и со слуха заучил многие песнопения и псалмы, в частности, Непорочны и Шестопсалмие.

Что же сказать о возвышенном и невыразимом трепете, который испытывал отец Савва перед святым Жертвенником? Достаточно лишь напомнить о том, что он был учеником грузина отца Илариона и наследником его литургического духа. Старец Иларион, как пишет отец Иоаким Специерис, "ревностно предавался аскетической борьбе, а когда совершал Богослужение, один или вместе с отцом Саввой, то при пении "Свят, свят, свят Господь Саваоф" усердно бил себя в грудь и плакал". Кто знает, что различали в такие мгновения его прозорливые очи! Несомненно, они видели ангелов, с трепетом служащих перед окровавленным и заколотым Агнцем. Как же тут было не рыдать, ударяя себя в грудь!

Здесь стоит упомянуть и о другом подобном случае. Несколько лет назад еще был жив и подвизался возле монастыря Ставроникита пустынник отец Тихон. Рассказывают, что во время Херувимской песни он часто приходил в экстаз, и тогда мог видеть херувимов и слышать, как они поют Трисвятую песнь. Чтецу, исполненному священного трепета, приходилось ждать полчаса, а то и час, чтобы священник пришел в себя после чудесного восхищения. Таковы ангельские, райские часы литургической жизни!

Так проходила и литургическая жизнь отца Саввы — жизнь, полная потрясений, трепета, экстаза и чудесных восхищений. "Достоин, — воспевал он вместе с шестикрылыми серафимами, — Агнец закланный принять силу и богатство, и премудрость и крепость, и честь и славу и благословение" (Апок. 5, 12). Распятый же и Воскресший Господь питал его каждодневно Своими Телом и Кровью. "Он сделался Раем, Древом жизни, Жемчугом, Венцом, Зодчим, Земледельцем, Страждущим, Бесстрастным, Человеком, Богом, Вином, Водою живой, Овцой, Женихом, Воином, Оружием" (Макарий Египетский, 31-я духовная беседа).

Так, благодаря молитве и ежедневному совершению Литургии, отец Савва непрестанно пил из источников жизни и бессмертия, сделавшись "яко древо насажденное при водах" (Иер. 17, 8), и пустив побеги, богатые цветами и сладкими плодами справедливости.

Однако нам понадобится вновь вернуться к литургической жизни отца Саввы, чтобы увидеть его с иной стороны и воздать должное величию его любви к ближнему.

"Помяни, Господи..."

Реки благодати, проистекающие из бескровной жертвы, служат не только живым, но и мертвым. Оттого служители Церкви не перестают молиться: "Помяни, Господи… О здравии… О упокоении душ рабов Твоих…". И чем сильнее их вера и любовь, тем больше становится список имен.

Что же сказать теперь о количестве имен, которые поминал отец Савва! Именам этим "несть числа". Проскомидию старец лишь начинал, не имея в виду когда-нибудь ее закончить. Он брал большой дискос с изображением Рождества, и два, два с половиной, три часа вынимал частицы, неустанно произнося имена.

— Отец духовник, — говорили ему некоторые отцы, — ты очень утомляешься. Зачем столько имен? Зачем столько времени стоять на ногах?

— Я не утомляюсь, — отвечал он, — а, наоборот, испытываю великую радость. Поминаемые получают большую пользу, и их польза — это моя радость.

Иногда он не скрывал и того, что Бог в некоем откровении явил ему ту великую пользу, которую получают души от поминовения. Речь шла об одном видении, которое отец Савва, тогда еще молодой священник, получил в келии Св. Иакова: некий ангел в образе священника отмывал и счищал грехи "кровию Агнца". Однако этого откровения старец не сообщил никому, так что все задавались вопросом: "Так что же такое мог видеть духовник? Что побудило его поминать все имена?"

Наконец, незадолго до своей кончины отец Савва подумал, что не должно держать откровения в тайне. Он описал его и оставил этот документ в своих бумагах. В 1925 году отец Иоаким Специерис, изучая наследие старца, нашел и переписал его. Текст этот таков:

"К спрашивающим, какою причиною побужденный, я совершаю поминовение поименно, и вынимаю частицы на проскомидии на ежедневно совершаемых литургиях.

В год 1843 пришли мы из монастыря Ивирского в монастырь Дионисия, и стали подвизаться в келии, что лежит выше него. Есть в той келии церковь Св. Иакова Брата Господня, которая была ветхою. И сказал о том мой старец игумену, и восстановили ее из развалин. И пришел архиерей освятить ее. Вечером же пришел из монастыря один иеромонах, и сшил облачения для жертвенника и престола, и приготовил воскомастих для обновления храма.

И вот утром, после обновления храма и литургии, сказал он моему старцу: "Так как отец Савва служит ежедневно, дай ему кое-какие имена и пусть поминает их на проскомидии сорок дней". И ответил старец: "Дай ему, что хочешь". И написал архиерей на бумаге 62 имени, в конце же записал и отца Стефана, и какую тот дал милостыню.

Итак, поминал я их 39 дней, а в день, который был бы сороковым, я, облокотившись на аналой, и ожидая, когда придет старец, чтобы мне начать службу, задремал. И вижу я во сне, что одет в священническую одежду и стою перед Святым Престолом. И был на том Престоле литургический дискос, наполненный Кровью Христовой.

И вижу я, приходит отец Стефан, берет список поминаемых на проскомидии и лжицу. И подошел он к Святому Престолу. И держит он список над святым дискосом, и погружает лжицу в кровь Христову, и смывает одно имя. И снова погружает и смывает, и так до тех пор, пока не закончил он со всеми и не очистил бумагу. Проснулся я, и пришел мой старец, и я сказал ему, что видел. Он же говорит мне: "не говорил ли я тебе не верить снам?" После литургии же он сказал: "Недостоин ты того, чтобы ради тебя простились грехи их. Верою они получили отпущение грехов".

Вот причина того, что я поминаю имена всех".

Со временем увеличивалось число знакомых отца Саввы, исповедовавшихся у него, искавших его молитв. Так разрастался и список. Тысячи имен — как же прочесть их все?! Что же придумал старец? Он разделил список на три части, которые переписал крупными, каллиграфически выведенными буквами в три больших и толстых книги. Каждый день старец прочитывал одну из них. Отцы монастыря Кутлумуш, относившиеся к духовнику с чрезвычайным благоговением, позаботились после его смерти приобрести одну из этих трех книг и хранили ее, как священную реликвию.

Пример отца Саввы должен укрепить нас в сознании некоторых, быть может, подзабытых нами истин, связанных с литургической жизнью и с богатыми дарами, проистекающими из голгофской жертвы. И разве не знаем мы обо всём этом из Пятой тайноводственной огласительной беседы Св. Кирилла Иерусалимского (V век)?

Помощник и советник

— Отец духовник, —обратился к нему как-то раз отец Арсений, недавно переселившийся в скит Св. Анны из одного монастыря на Хиосе. — Что мне делать? Я чувствую великую нужду в частом Причащении. Кое-кто из отцов требует, чтобы я причащался раз в сорок дней, а душа моя не может успокоиться. Как же быть?

— Приходи к нам в каливу и я буду часто причащать тебя, — ответил отец Савва. — Позднее он посоветовал отцу Арсению перебраться в другое место, чтобы окончательно разрешить проблему.

— Отправляйся в скит Кавсокаливия. Там тебе никто не будет мешать.

***

Другие монахи с великою духовной жаждой просили духовника посвятить их в тайны умной молитвы. Тот удовлетворял их желание, если был уверен, что они располагали духовным опытом, способным совладать со столь крепким и пьянящим вином.

Многие монахи занимались умной молитвой под его непосредственным надзором и наблюдением. Известно, что к их числу принадлежал и монах Феофилакт из Кавсокаливии, умерший в 1927 году в возрасте семидесяти двух лет, который к тому же представлялся юродивым¹⁶.

***

Как и преподобные старцы Русского Православия, отец Савва не ограничивал своего духовного участия в делах обращавшихся к нему людей одной лишь исповедью, но оказывал им более широкую и разнообразную поддержку. Это хорошо видно из следующего эпизода.

Во времена отца Саввы Афон находился под турецким владычеством, причем во взаимоотношениях монастырей с турецкими властями нередко возникали серьезные осложнения.

— Отец духовник, — сообщили ему как-то несколько встревоженных отцов монастыря Кутлумуш, — мы оказались в страшном положении. У нас конфликт с каймакамом (верховный судья), и монастырю грозит разрушение. Помоги нам!

В этой критической ситуации отец Савва дал им совет, способный кого угодно повергнуть в изумление.

— Поместите, — сказал он, — изображение английской короны перед воротами монастыря. По углам стен и на башне вывесьте английские флаги. Турки не дерзнут связываться с Англией.

Отцы последовали совету, и ярость турок наткнулась на неожиданное препятствие. Они скрежетали зубами, но ничего не могли поделать и удалились, потому что, естественно, не имели ни малейшего желания создавать дипломатический инцидент и выступать против Великобритании.

***

Многие из тех, кто слыхал об отце Савве, но не имел возможности его посетить, бомбардировали его письмами. С годами количество посланий, адресованных духовнику, стало расти скачкообразно. Приходило множество писем, причем издалека: из Иерусалима, от отцов лавры св. Саввы, из России, даже от православных из Америки.

Те, кто посещал каливу воскресения и мог видеть груды приходивших туда писем, испытывали поражение. Письмами были завалены целые шкафы.

Чтобы вести переписку с людьми, желавшими получить ответ, отцу Савве приходилось, особенно в последние годы, тратить немало ночных часов. Но что же делать? Ведь для того и существует духовный отец, чтобы отдавать себя своим чадам. Заключая в своих ответах, написанных каллиграфическим почерком, премудрость Божию, утешение, радость и мир, старец дарил их народу Божию. Он совершенно не считался с затратой сил. Единственным, с чем он считался, был голос Великого Пастыря: "Савва Иларионов, любишь ли ты Меня? Паси овец Моих".

Письмо-реликвия

Среди наследия отца Саввы имеется одно очень важное письмо. Датированное двенадцатым декабря 1907 года, оно адресовано "в Россию, Екатерине". Неизвестно, о какой Екатерине идет речь. Едва ли это Екатерина Долгорукая, супруга царя Александра II. Ясно лишь то, что эта Екатерина находилась в тесном родстве с императорской фамилией.

Это было трагическое время для русского царя. Атмосфера его страны была беспокойной взбудораженной. Отовсюду угрожали опасности: безбожные идеи, нигилизм, неразрешенные общественные проблемы, народные протесты, революционные движения, заговоры, анархия. В таких вот нелегких обстоятельствах человеку естественно искать какой-нибудь поддержки. Мы знаем, что благочестивый царь Александр III в часы колебаний обращался к священнику Иоанну Кронштадтскому, известному своей святостью.

Но и наш афонский духовник не был безвестным. Его слава достигла царских чертогов, и лица царской фамилии, подобные нашей Екатерине, шлют ему письма и возлагают надежды на силу его молитв. Воистину, как же завладевает душами людей, независимо от должности и звания, национальности и расстояний, сияние добродетели, излучение святости!

Однако прочтем ответ отца Саввы на письма, полученные им от "достопочтеннейшей и благочестивейшей Екатерины".

IC¦XC
NI¦KA

Россия, Екатерине

Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа.

Достопочтеннейшая, благочестивейшая и благоговейнейшая госпожа Екатерина с честным и благоговейнейшим супругом твоим и возлюбленными чадами твоими, возлюбленные о Господе чада, приветствую вас от всего сердца.

Возлюбленная сестра! Получил я честное твое письмо вместе с двадцатью пятью рублями, и весьма возрадовался о желанном мне добром твоем здравии, о коем день и ночь, а не только в ежедневных наших молитвах и бдениях, молю Бога вместе с братией моею, то есть духовными чадами моими монахом Онуфрием живописцем, монахом Иларионом и монахом Саввой, которые любят вас, как собственных братьев. Посему говорю вам вместе с апостолом Павлом: радуйтесь всегда о Господе, и снова скажу, радуйтесь. Особенно же радуйся ты, блаженная Екатерина, ибо удостоил тебя Бог милости принести ему избранные дары чистейшего чрева твоего: двух возлюбленнейших чад твоих.

И получишь ты великую мзду от Христа в Небесном Его Царствии, ибо возлюбленные чада твои не смертному и временному царю служат, но небесному Царю Царствующих и Господу Господствующих, Чей представитель и наместник — православнейший и христианнейший Царь и Самодержец благословенной России и всего Христианства кир Николай. Ибо нет сегодня иного господина, кроме Царя Православного, помазанного Духом Святым по образу Христову, во всей Вселенной под Солнцем. Посему тот напрасно считает себя Христианином, кто не молится день и ночь о нем, обо всей Фамилии его и воинстве его. Я же, возлюбленная сестра, совершающий ежедневно святую и страшную Литургию, никогда не служил без того, чтобы не помолиться Богу, чтобы не вынуть частицу и не соединить ее с Честною Кровию Спасителя нашего Иисуса Христа, особливо за Царя и Самодержца Александра, а после за всю Фамилию и воинство его. И сие всё, чадо мое, вынужден я написать тебе, ибо не хочу, чтобы в миру внимали речам моим. Но поскольку ты и единожды, и дважды, и трижды писала мне, прося молиться о любезных чадах твоих, что готовы погибнуть ради Веры Православной и Любви Христовой, сего ради, чтобы не огорчить тебя, узнай о том, как поступаю я. Засим молю Бога, да удостоит он всех вас Царства небесного, и да возрадуетесь вечно в сладчайшем свете и красоте Святой и Животворящей Троицы пред лицем Иисуса Христа со всеми святыми. Аминь. В год 1907, декабря 12 день.

Смиренный иеромонах Савва, духовник Малого скита Св. Анны. Честная церковь Воскресения Христова. Целуют вас мои духовные чада.

(Копия верна)

Если внимательно изучить это письмо, ценнейшую духовную реликвию, то оно многое сообщит нам о необычайном духовном горизонте отца Саввы.

Сколь велико смирение, заключенное в этой фразе: "всё сие, чадо мое, вынужден я написать тебе, ибо не хочу, чтобы в миру внимали речам моим. Но поскольку ты и единожды, и дважды, и трижды писала мне…"! А еще одно выражение, завершающее письмо, — "да возрадуетесь вечно в сладчайшем свете и красоте Святой и Животворящей Троицы, пред лицем Иисуса Христа, со всеми святыми",— наиболее точно и лаконично выражает смысл целых глав Мистического Богословия.

Небесная Пасха

Великую Четыредесятницу 1908 года старец встретил, будучи очень слабым. Его телесные силы иссякали, плотское тело чахло. Единственным, что еще удерживало его в этой жизни, был Святой Престол. Как сообщает игумен Дионисиата Гавриил, отец Савва "до глубокой старости служил ежедневно, единожды в день вкушая хлеба и постного печева, в последние же 4 — 5 лет поддерживал свои силы лишь потреблением Святых Даров и одной чашечкой кофе ближе к вечеру". Тем не менее, "внутренний человек" находился в самом расцвете, а доброта и сладость, которые излучало теперь его лицо, производили особенное впечатление.

Его калива праздновала день Воскресения. Многие из тех, кто перед этим прошли через исповедальню старца, оставались здесь, чтобы вместе с ним отпраздновать Пасху. Омытые таинством прощения грехов, они явственно чувствовали Воскресение, и в этой убогой каливе ощущали всё ослепительное величие пасхального празднества. Пасха в этот год приходилась на 13 апреля, но отец Савва, казалось, не готовился к ней. Скорее, он должен был отпраздновать ее на небе. За его плечами лежало восемьдесят семь лет, исполненных духовных трудов, и теперь этим плечам предстояло уснуть и успокоиться.

Бог часто призывает к себе своих святых в какие-либо значительные дни. Это была пятница, 4 апреля, совершалась вечерня Лазаревой субботы. Старец, собрав все свои физические силы, совершал Литургию Преждеосвященных даров. Это была его последняя Литургия, он знал это, и потому его волнение достигло вершины. Это волнение еще усиливалось паримиями вечерни, говорившими о смерти патриархов Ветхого Завета: "Бытия чтение… И возложив Иаков нозе свои на одр умре… И рече Иосиф братии своей, глаголя: аз умираю…". Это был подходящий час для удаления из жизни. И разве отец Савва не боролся, подобно Патриарху Иакову, чтобы приобрести Бога, разве он, как Иосиф, не наделил хлебом голодающий народ Божий?

"После Божественной Литургии он присел, как бы от усталости, и обратился к двум своим ученикам, Онуфрию и Илариону:

— Подойдите, чтобы я прочел над вами разрешительную молитву, ибо я скоро умру" (Специерис).

Он благословил их, попрощался с ними, отдал свои последние распоряжения, побеседовал с ними о встрече в вышнем мире. Это были священные минуты, исполненные плача, молчания и таинства. С безграничной умиротворенностью на лице он ожидал встречи с ангелами, а его уста непрестанно славословили Господа жизни и смерти.

В девятый час по византийскому счету, за три часа до того, как солнце должно было осветить Афонскую гору, среди слез учеников, среди благоухания, расточаемого апрельскими цветами, среди весенних трелей пернатых обитателей пустыни, среди благовонного дыма вечерних молитв душа духовника взлетела к небесным селениям, к миру нетления. Взлетела, исполненная надежды воскресения, в то время как Церковь славила Того, кто победил смерть и даровал воскресение четырехдневному Лазарю.

Господь Иисус ожидал возлюбленную Им душу на берегу небесного Тивериадского озера, чтобы вручить ей "царство благолепия и венец доброты". А ту направляло речение Песни Песней: "Добра еси, ближняя моя, яко благоволение, красна, яко Иерусалим… Уподобилася еси финику" (Песн. П. 6, 3; 7, 7).

С кончиною этой священной и плодоносной финиковой пальмы души исполнились печали. Возникла невосполнимая пустота. Ушел сильный из "сильных Израиля", ушла неповторимая личность.

***

Тропинка, ведущая к Малому скиту Св. Анны, опустела, почта больше не доставляла многочисленную корреспонденцию, калива Воскресения погрузилась в безмолвие. Тем не менее, благоговейные паломники иногда поднимались к ней, чтобы оросить слезами гроб духовника и попросить кого-либо из священников прочесть над ним Трисвятое.

Вот что рассказал нам старец Арсений из Буразери (местечко возле Кареи), принадлежавший к числу ближайших учеников отца Харалампия:

— В 1909 году я, уехав с Кавказа, посетил Палестину и Египет и направлялся на Святую Гору. Патриарх Александрийский дал мне деньги и сказал: "Посети Малый скит Св. Анны и прочти Трисвятое над гробом отца Саввы. Это был духоносный человек. Я познакомился с ним в Иерусалиме и исповедовался ему".

Так сказал отцу Арсению патриарх. (Речь идет о Фотии с острова Тинос, высоконравственном, образованном человеке и прекрасном проповеднике, который до того принадлежал к епископату Иерусалимской церкви.) Даже патриархи преклонялись перед отцом Саввой!

Когда, некоторое время спустя, удалился в вечность и старец Онуфрий, старцем в каливе остался отец Иларион. Вместе с любимым учеником, Эммануилом Пападовасилакисом с Крита, получившим от старца имя Онуфрия, они занимались изготовлением деревянных печатей для просфор и постоянно беседовали о приснопамятном духовнике, "дедушке" молодого монаха.

Старец Иларион никогда не уставал рассказывать посетителям каливы о величии блаженного старца. Если его просили, он показывал и рукописи отца Саввы. Фотографии же он показать не мог, поскольку "приснопамятный, будучи выдающимся подвижником и пустынником, избегал фотографироваться" (Павел Врач, насельник Лавры). Иларион позволял посетителям даже целовать честную главу старца, которую берег в церкви как зеницу ока.

"В каливе Малого скита Св. Анны, где жил духовник Савва, — пишет отец Иоаким Специерис, — сохраняли его главу. Могу признать, что она произвела на меня, когда я поцеловал ее, впечатление главы святого мужа" (Воспоминания. Т. I, с. 22).

Быть может, такого впечатления не производит его житие? И, кроме того, не стоит ли вспомнить о том, как выражались те люди, которые во множестве приходили к каливе?

— Мы идем на исповедь к Святому Савве, — обычно говорили они.

Пока что не хватает лишь официального признания его святости Церковью, и мы молимся об этом от всей души. Ведь, по общему признанию, отец Савва был ярким метеором добродетели, цветущей лозой святого виноградника. Милосердный, способный утешить в трудную минуту, "сильный в брани", обладавший пророческим даром, преподобный и достойный блаженства, истинный человек Божий, он, как мы твердо знаем, был любим Богом и людьми.

КОММЕНТАРИИ

¹ В русской паломнической литературе под каливой обычно понимается уединенное жилище подвижника (см. напр.: Зайцев Б. Афон. // Литературная учеба. 1990. Кн. 4, с. 69). В каливе, где подвизался отец Савва, как будет видно из дальнейшего, существовал свой храм, а ее насельники со временем составили небольшую общину. — Прим. пер. Обратно в текст

² Даже на Флорентийском соборе 1439 года представитель Грузинской Церкви проявил твердую верность Православию и не поддался нажиму сторонников унии. Он даже прикинулся юродивым и таким образом сумел избежать необходимости подписать "униональный акт". — Прим. автора. Обратно

³ Эта книга, принадлежащая к тому же жанру, что и Лавсаик или Луг Духовный, написана Феодоритом, епископом Кирским (393 — 460). Удивительны собранные им описания аскетических подвигов многих подвижников Сирии и Месопотамии. — Прим. автора. Обратно

⁴ Стасидии, или формы — деревянные кресла с откидным сиденьем и высокими подлокотниками, на которые можно опираться, стоя во время Богослужения. — Прим. пер. Обратно

⁵ Цитируем это место по русскому изданию "Церковной истории" Евсевия Кесарийского, в которой сохранились выдержки из сочинения Егезиппа: Евсевий Памфил. Церковная история. М., 1993, с. 73. — Прим. пер. Обратно

⁶ Иногда пишут, что патриарх исповедовался у знаменитого духовника отца Авраамия из скита Кавсокаливия. Возможно, Иоаким избрал его своим духовником после смерти отца Григория. — Прим. автора. Обратно

⁷ Пангей — горный массив в восточной части Македонии, недалеко от побережья Эгейского моря. — Прим. пер. Обратно

⁸ Подобные бесовские искушения обыкновенны в жизни отшельников. О борьбе с ними можно прочесть в житии Антония Великого, составленном боговдохновенным Афанасием Великим, что служит свидетельством его достоверности. — Прим. автора. Обратно

⁹ Парнет, или Парнифос — горный массив в Аттике. — Прим. пер. Обратно

¹⁰ В скитах существует, кроме маленьких храмов каждой каливы, еще и большой центральный храм, так называемый "Кириакон" (воскресный). Там при участии всех монахов скита обычно совершаются воскресные службы, а также службы великих праздников. — Прим. автора. Обратно

¹¹ Здесь выражена точка зрения, традиционная для греческого общественного мнения, которое после разрыва Болгарской церкви с Константинопольским патриархатом (1872 г.), не получившего официального осуждения со стороны русских церковных властей, привыкло видеть происки "агентов панславизма" за всеми национальными движениями, направленными против господства этнических греков в церковной сфере. — Прим. пер. Обратно