О днях обороны города

Фрагменты книги «Сталинградское детство». Продолжение

Попова (Коршунова) Валентина Ивановна, 1927 г. р.

Я, Коршунова Валя, проживала в Сталинграде с 1930 года. Папа приехал из деревни Тамбовской области и перевез нас — двоих детей и мать. Я 1927 года рождения, брат 1929 года рождения. Папа строил Тракторный завод, а потом работал в травилке. Когда мы переехали, папе дали квартиру в 601 доме напротив кинотеатра «Ударник». В квартире полов еще не было. Папа работал на Тракторном заводе до последнего, оттуда и ушел на фронт. А у мамы в 1942 году родились двойняшки. Нам было очень трудно. В этом году уже начинались бомбежки. Я училась в 34-й школе и закончила семь классов. Позже нашу школу заняли под госпиталь, а мы продолжали учиться по домам.

Мы проживали по улице Краснофлотская, где совсем близко проходили поезда. Когда начиналась бомбежка, здесь стоял состав пустых вагонов. И немец бомбил их. Мы прятались в бомбоубежище, а земля вся тряслась.

Однажды мы с тетей пошли за водой на Волгу, но нас так обстреляли, что мы пришли без ведер и все в слезах. В один из дней началась жуткая стрельба. Во дворе у нас был сарай, где мы рушили пшеницу на крупу. И вот прямо в стену сарая угодил снаряд и разорвался. Брата ранило в голову, живот и в плечо. Кровь течет ручьями, мы кричим, а дедушка как сидел около сарая, так даже ни одной царапины и не получил. Зато корыто, которое стояло рядом, сделалось как решето.

Потом у нас умерли двойняшки (им был всего 1 месяц) — кормить их было нечем. Во дворе мы их и похоронили.

Когда наш район захватили немцы, то стали нас выгонять из бомбоубежища. Гнали днем и ночью с детьми до железной дороги. Посадили потом в грузовые вагоны и повезли неведомо куда. Как-то один немец подошел к маме, посмотрел на перевязанного с ног до головы брата и сказал: «Матка, выходите где-нибудь на станции, а то увезут в Германию, это очень будет плохо». Мы сошли на станции «Морозовская», пошли искать квартиру. А женщина нас встретила и говорит: «Идите вот по этому адресу. Там хозяин слепой, будете ему заодно помогать». Мы пришли, и он нас впустил. У брата раны не заживали, гноились, мама бесконечно меняла ему повязки, а в ранах даже вши водились. Мама ходила с нами в село, мы с братом побирались, просили милостыню. А тем, что приносили домой, кормили слепого хозяина. Вместе с братом также ходили на станцию, вдоль путей собирали уголь, чтобы топить печь, а немцы нас прогоняли.

Как-то утром встали и увидели наших солдат в белых тулупах и на конях. Это были сибиряки жуковской дивизии. Мы так радовались и плакали!

В 1943 году мы приехали в Сталинград. Мама устроилась грузчицей в речной порт, и нам дали общежитие в подвале на Краснознаменской улице.

Саблин Виктор Васильевич

«Великая Отечественная Война!» Эти слова напоминают нашему поколению о горе и страданиях народов СССР. Нет ни одной семьи в бывшем СССР, которую бы миновало горе.

В моих двух семьях (семья отца и семья матери) погибло шесть молодых, здоровых мужчин.

Мой отец, Саблин Василий Михайлович (1913 г.р.) работал на заводе «Красный Октябрь».

Мать, Саблина Мария Никитична (1914 г.р.) была домохозяйкой.

До июля 1940 года проживали мы в Краснооктябрьском районе Сталинграда, по улице Карусельной (ныне ул. 39 Гвардейская). В возрасте 27 лет моего отца призвали в Красную Армию на кадровую службу. К тому времени моя мать была беременна мною. Оставшись одна, она приняла решение перейти на постоянное место жительства к своей матери Голышкиной Наталье Ивановне 1890 г.р. (светлая ей память), проживавшей на улице Рузаевская, 74 Краснооктябрьского района (ныне Дзержинского).

С ее живых рассказов я и опишу воспоминания.

Моя бабушка прожила долгую, полную переживаний, горя и лишений жизнь. Дед умер в 1927 году. У бабушки на руках осталось трое родных детей и четвертый приемный сын — племянник пяти лет. Прошла она и раскулачивание, и голод, и репрессии, но, слава Богу, выжили все.

Младший сын Павел (дядя) 1923 г. р. работал на заводе «Баррикады». Николай, приемный сын, 1922 г. р., заканчивал военное училище в Москве. А осенью 1940 года вернулся и средний сын Василий 1918 г. р.

В 1941 году, 15 февраля, в доме по улице Рузаевской, на окраине города Сталинграда при помощи бабки-повитухи моя мама Мария произвела меня на свет, так как машин «скорой помощи» не было, да и сейчас там глухомань.

22 июня 1941 года отец мой встретил войну на рубеже Западной Украины. В первый день войны в СССР прошла всеобщая мобилизация всех военнообязанных на защиту нашей Родины.

В доме моей бабушки (5 на 6 метров) мы остались вчетвером: бабушка, моя мать, я и Павел. Его в армию не призвали, поскольку работал она на «Баррикадах» и имел «броню». 22 августа 1942 года на заводе «Баррикады» все работы были прекращены. Всех рабочих вывезли Городище копать траншеи, противотанковые рвы, окопы. Это была первая линия фронта Сталинграда. Там же был и наш Павел. Вечером того же дня он прибежал домой и рассказал, что на железную дорогу ст. Разгуляевка прибыл состав, в котором находилась одна цистерна со спиртом. Жители Разгуляевки и солдаты с передовой словно с ума сошли: солдаты, стреляя из винтовок в цистерну, делали отверстия, из которых вытекал спирт, и все набирали во что могли и сколько могли. Благодаря этому многие мирные жители этого поселка в дальнейшем, обменивая спирт на продукты питания, выжили. А ведь в то время гражданскому населению продпайки не полагались, и многие сильно голодали.

Пока Павел рассказывал матери о происшествии на станции, вдруг послышалась незнакомая гортанная речь и звуки губной гармошки — пришли фашисты.

Павел в эту ночь погиб, переходя линию фронта с группой молодых людей. Ему тогда было всего 19 лет! Подростки боялись отправки в Германию. Линия фронта проходила от р. Сухой Мечетки за п. Городище и вдоль железной дороги. Сейчас там находится «Гормолзавод № 3».

Немцы рвались к берегам Волги, желая захватить Сталинград, но встретив героическое сопротивление его защитников, перешли на осадное положение. Впереди была лютая, голодная зима...

Немцы выгоняли местных жителей (стариков, женщин и детей) босиком на мороз и разбирали дома для построек своих блиндажей по оврагам. Вот и наш дом, хотя он и был кирпичный, фашисты разорили, вырвав деревянные детали. В нашем распоряжении остался ветхий сарай да землянка для коровы 2 на 3 метра. Через несколько дней к нам в сарай пришли мой дед (по отцу) с семьей, потому как их дом заняли немцы для жилья. Вскоре забрали и нашу корову... Землянку дед приготовил к зиме: соорудил нары, поставил «буржуйку». И там нас жило шестеро взрослых и пятеро детей — всего одиннадцать человек!

Из воспоминаний моей бабушки: немцы свирепствовали, попав в окружение. Земля была лютая, голод, голодали все… Фашисты отнимали последнее даже у больных детей, тем самым обрекая их на голодную смерть. Бабушка рассказывала, как эти нелюди руками вычерпывали кашу, приготовленную для нас в ковше из-под воды, и, невзирая на мольбы матери, пожирали. И так продолжалось до января 1943 года.

После изгнания немцев люди разбирали блиндажи и кое-как восстанавливали свое жилье.

В 1944 году пришло извещение о гибели моего отца.

В 1946 году, 19 января, от болезни умерла моя мать, и я, пятилетний ребенок, остался на попечении бабушки. От всего пережитого я не разговаривал до 6 лет. Надо мной смеялись сверстники и дразнили «немым».

Савина (Клетскова) Лидия Михайловна, 1937 г. р.

Я, Савина (Клетскова) Лидия Михайловна 1937 года рождения, проживала вместе с родителями и братом 1939 года рождения в Сталинграде, в Дзержинском районе, который назывался Заколожновский, на ул. Буденновской, около красных казарм. Папа Клетсков Михаил Иосифович, работал заводе 221. У него была броня, дающая право на эвакуацию вместе с заводом и семьей. Брат был инвалидом детства. Папа очень хотел идти на фронт воевать с фашистами. В августе 42-го года он рассчитался, чтобы идти в военкомат. Но идти туда ему не пришлось — участились бомбежки.

До 23 августа 1942 года при бомбежках Сталинграда мы находились дома. Уже горели баки с нефтью на Нефтебазе. Город был наполнен черным, едким дымом. В доме мы задыхались. Мама открывала окно, но в них шел едкий дым. Взрослые, мои родители и родные, вырыли во дворе окоп, и там мы стали прятаться от бомбежек.

Когда бомбежки участились, вместе с соседями мы по улице перешли в окопы, вырытые в овраге. Между бомбежками взрослые поднимались наверх приготовить покушать. Однажды мои две тети пошли готовить, но неожиданно полетели самолеты и стали нещадно бомбить. Одна тетя побежала вперед, а другая отстала и прямо в нее попала бомба.

Между бомбежками взрослые пробирались к Волге за водой. Но немцы стали низко спускаться к берегу Волги и расстреливали людей из самолетов. 23 августа 1942 года овраг, в котором мы прятались, был завален фугасными бомбами. Мы стали задыхаться, вылезать из окон. Весь овраг был покрыт тлеющим огнем. Наступить было некуда. Мы выползали на огонь, на нас тлела вся одежда. Многие окопы были завалены землей. Взрослые раскапывали их, находили либо раненых, либо убитых. Кругом стоял крик, стон, плач. Мы не знали, куда деваться.

В середине октября 1942 года наш район оккупировали немцы. Но первыми сюда вошли румыны и занялись грабежом. Немцы стали выгонять нас из окопов, гнали в степь за город в сторону Калача. Перегоняли нас до концлагеря Белая Калитва. Нас отправили в Германию в товарных вагонах. Довезли до станции «Знаменка» Днепропетровской области. Криками «шнелль, шнелль!!!» и винтовками в спину выгоняли нас из вагонов.

Садчикова Валентина Федоровна, 1943 г. р.

Я, Садчикова Валентина Федоровна (Кузьмина), родилась 4 января 1943 года на хуторе Паньшино. До моего рождения семья наша состояла из трех человек. Отец — Кузьмин Федор Степанович работал в совхозе кладовщиком; мать — Кузьмина Анастасия Алексеевна — на разных работах; мой брат — Кузьмин Василий Федорович.

22 июня 1941 года объявили войну. Дедушку по отцу на фронт не взяли. Как рассказывала мама, по состоянию здоровья.

Постепенно немцы подходили к Сталинграду, участились бомбежки. Отца в июне 1942 года городищенским РВК призвали в Советскую Армию. Мама осталась беременная с сыном и никуда не эвакуировалась — не велел уезжать отец. По ее словам, он сказал: «Я ухожу ненадолго, война скоро кончится, и я вернусь». Однако фронт приближался все ближе и ближе. Все население совхоза, в том числе и маму, отправили рыть окопы.

23 августа 1942 года началась бомбежка Сталинграда. По рассказам мамы, немецкие самолеты, как одна большая черная туча, летели на Сталинград и бомбили.

Недалеко от нас проходила линия фронта, и самолеты по несколько раз в день бомбили деревню. Мама рассказывала, как земля содрогалась от разрывов. Все кругом сверкало, дымилось, горело. Мама с сыном пряталась в землянке. В один из зимних дней, при очередном налете и не прекращающихся разрывах бомб мама родила меня. А через месяц 2 февраля 1943 года освободили Сталинград.

Воспоминание составлено по рассказам матери.

Сафонова (Савельева) Нина Петровна, 1939 г. р.

Я, Сафонова Нина Петровна, могу описать воспоминание по рассказу моей мамы, так как мне тогда было всего-навсего два года.

Мама рассказывала, как они с соседями переправлялись ночью на лодках на другую сторону реки Сарны. Вспоминала и то, как прятались от немцев в камышах и оврагах. Однажды мама задремала и чуть не уронила меня в воду. Людей было очень много. По ночам, чтобы немцы не заметили, рыли окопы, землянки, которые потом спасали нас от бомбежек.

Помню, когда мне было уже шесть лет, мы собирали, а вернее выкапывали корни. Потом мыли их, сушили, перетирали в муку и пекли лепешки. В воде, в камышах, дергали чакон. Он такой сладкий!

Помню, как немецкий самолет разбрасывал листовки «Рус, сдавайся!» Больше вспомнить ничего не могу.

Сашина (Федорова) Антонина Дмитриевна

Когда 22 июня 1941 года объявили о начале войны, моя семья (мама Федорова Александра Ивановна и отец Федоров Дмитрий Иванович) жили в Сталинграде, в Тракторозаводском районе на улице Боткина, дом 35. Отец работал на тракторном заводе рабочим (на станке). До самого подхода немцев к заводу, работа на заводе не прекращалась: делали снаряды. Затем вместе с заводским ополчением отец ушел защищать Сталинград.

Я родилась 2 августа 1942 года в родильном доме Тракторозаводского района. После роддома мама со мной на руках и другими своими родственниками перебрались в совхоз к больной родной сестре.

От сильных бомбежек прятались в овощехранилищах, а позже перебрались в овраг, где вырыли земляники. Так было безопаснее.

Такой случай вспоминала моя мама: «Сижу у землянки, кормлю тебя грудью. Тишина. И вдруг налёт. Горит земля, горит небо, я упала и выронила тебя. Поднялась, схватила тебя и в землянку, а там все увидели, что в руках у меня маленький козленок. Родственники вскочили и скоро тебя нашли. Был вечер, но от разрывов бомб было светло».

После пришли немцы и всех погнали пешком до станции «Гумрак». На станции всех загнали в товарные вагоны и отправили до Белой Калитвы. Здесь всех загнали за колючую проволоку на территории бывшего птичника. Началась сортировка. Двух моих двоюродных сестер угнали в Германию, им было 15 и 16 лет. Нас же довольно долго держали за колючей проволокой. Уже стало холодать по-осеннему, когда нас начали разгонять по ближайшим селам. Мои родственники: моя мама, ее две сестры с детьми и их (к тому времени уже старый) отец держались вместе. Но вот моя мама со мной и семилетней племянницей отстала и потерялась. На одной остановке она заявила полицаям, которые их охраняли, что дальше она не двинется без родных: «Я все равно без них погибну». Подняли немецкого офицера, чтобы расстрелять ее, но в последнюю секунду офицер передумал, выхватил из ее рук меня и сестру и кинул в уже отъезжающую телегу. Мама, конечно, бросилась за этой телегой.

Остановились в деревне. Названия не помню. Было уже начало зимы. Немцы стали всех выгонять в лес собирать дрова (для отопления). У мамы все ноги были в ранах от простуды, я была в еще худшем состоянии. Мама снова оказала неповиновение полицаям, а в перебранке с ними сказала знаменитые слова Сталина «И на нашей улице будет праздник!» За эти слова немцы ее объявили партизанкой, снова ей грозил расстрел. Но, видимо, уже в это время немцам было не до этого, а маме снова помог Бог.

Как только Сталинград был очищен от немцев, мама вернулась в город на нашу улицу Ботнина. Дома нашего не было, но здесь мы встретились с родственниками. Документы о моем рождении были потеряны. В 1945 году, уже проживая в Камышине, мама обратилась в ЗАГС за выдачей повторного свидетельства о рождении. Но в выданном свидетельстве было напутано все: и год, и дата, и место рождения. С такими документами я и прожила большую часть жизни.

Воспоминание составлено по рассказам матери.

Серебрякова Лидия Васильевна, 1929 г. р.

Я, Лидия Васильевна Крайнова (по мужу Серебрякова), год рождения 1929, уроженка Сталинграда. Из семьи рабочих. Жили дружно. Когда началась война, на фронт ушел брат Петр, отец был болен и не подлежал призыву. Сестры старшие помогали фронту, работали на заводе. Я и другая сестра ухаживали за ранеными.

Наступило лето 1942 года. В городе не было паники, правда, иногда из соседних домов уезжали люди (в основном семьи служителей государственных учреждений, партийных работников). Никакой сплошной эвакуации не было.

Город встречал и размещал эвакуированных голодных людей из Ленинграда. По радио сообщали о боях за Доном. Никто не предполагал, что немецкие войска на подступах к городу. Работали заводы, в школах размещали раненых. Мы дети помогали чем могли: убирали, готовились к занятиям в несколько смен в разных школах. На Волге по-прежнему было тихо. Мы жили в центре города на улице Халтурина, рядом с рынком, рядом с переправой. Никто нам не предлагал эвакуироваться. Висели плакаты «Сталинград врагу не отдадим». В кино шли фильмы «Чапаев», «Веселые ребята», киносборники о солдате Швейке.

В августе 1942 года стали делать налеты фашистские самолеты в Красноармейском районе. И вдруг, 23 августа в 16 часов, небо нашего города закрыли тучи фашистских самолетов. Наша семья сидела за столом в комнате. Первые удары бомб у переправы Нефтесиндикат. Нефть загорелась — горела Волга.

Мама схватила нас с Таей, крикнула старшим, и в чем были, мы бросились бежать к Волге. Кругом стоны, крики о помощи, взрывы и рев самолетов. Мама обняла нас и молилась, говорила и нам: «Читайте «Отче наш», просите Бога о милости».

Берег был берегом смерти. Кто цеплялся за лодки, доски, пароходы не подходили к причалам.

Фашистские летчики видели, что на переправах не было войска, были только раненые бойцы и мирные жители. Самолеты так низко летали, что видны были лица летчиков.

Мы, наши семьи остались с Богом одни. Лишь на него и наших матерей мы, дети, надеялись. В этот день мать поседела, сестра Тая сошла с ума от грохота и страха. Пройдут годы и она очнется.

Мама сказала, что надо бежать из центра за Царицу. Там жила наша старшая сестра с детьми, туда в это воскресное утро ушел отец. И мы пошли, было темно от гари, дыма и пыли. Стоны из развалин, репродуктор передавал какие-то веселые песни. Москва не кричала нам: «Держитесь, дети Сталинграда!» Мы держались за обессилевшую мать и бежали от Волги в овраг — приток Царицы. Здесь мы встретили старшую сестру с детьми и отца. Нашли в овраге яму, расширили ее и стали жить.

Человек привыкает к страху, опасности. Здесь, на окраинах города, меньше бомбили. Надо было выживать. Бои шли вокруг. Утром были наши, к вечеру овраг занимали немцы. Немцы не трогали нас, им было не до нас. Им надо было идти к центру, а тут уже подошли советские войска, бои шли за каждую улицу.

Наступил сентябрь. Мы питались горелой пшеницей. Ходили на элеватор, вблизи которого сгорела кондитерская фабрика. Там была патока, ее ели. Привыкли. В конце сентября этот участок, где мы были, прочно заняли немецкие войска. Появилась полевая кухня и дети потянулись с чашками. Немцы давали нам еду, но стали нам говорить, чтобы мы уходили с этого места.

Стало холодно. Конец октября. Наши землянки понадобились фашистским войскам, стали выгонять семьи на дорогу в сторону Калача. Целые колонны беженцев, старух, женщин и детей — в общем, весь мирный Сталинград — покидали свой родной город. Мы шли по территории, занятой врагом. Иногда немцы подвозили нас на машинах.

В дороге было все. У каждого из нас, детей военного Сталинграда, прошедших через муки и испытания бомбежками, переправами и концлагерями, были мгновения, когда мы всем своим существом ощущали близость смерти. Для одних это была та самая бомба, которая неминуемо должна была убить именно его, но от взрыва которой погиб не он, а соседский мальчишка и девчонка. Для другого — пулевая очередь, прошившая лодку, но не задевшая его. Для третьих —рухнувшая от взрыва снаряда громадная стена дома, накрывшая всех, кто был рядом с ним, но не его. Для меня же это была мина, лежавшая на проселочной дороге, по которой гнали нас немцы в Калач.

Когда ведущий колонну немец дал команду на привал, мы как подкошенные повалились здесь же — у обочины. Натруженные ноги гудели, мучительно терзали голод и жажда. Думать ни о чем не хотелось. Даже о том, что волновало все эти десятки километров: «Куда гонят? Сколько еще идти?» Какое-то безразличие овладело всеми.

На оставшийся обоз, шедший навстречу, обратили внимание не сразу. Также, как и на немца, который подойдя к маме и пнув ее стволом винтовки, скомандовал: «Ауфштейн!» Растерявшаяся от неожиданности, она не сразу поняла, чего от нее хочет гитлеровец. Расстрелять? Но за что? На болезнь не жаловалась, от колонны не отставала. Что-то отобрать из ее одежды, приглянувшееся ему? Так это можно сделать здесь же. Чуя недоброе, мы с сестренкой заплакали, повисли на ней. Но это у немца жалости не вызвало. Он грубо толкнул ее в спину: «Шнеллер!» Так мы тройкой и пошли.

Лежавшую на дороге мину, из-за которой остановили обоз, мы заметили не сразу, а лишь тогда, когда конвойный остановил нас от нее в каком-то метре. Его жесты были столь выразительны, что мама сразу догадалась, что от нее хотят. Место, куда следовало отнести мину, немец, словно указкой, показал винтовкой. Мама понимала, чем это может закончиться, а потому велела нам вернуться назад. Мы заплакали и еще сильнее ухватились за ее юбку. На мгновение задумавшись, мама неожиданно перекрестила нас и решительно сказала: «Идемте!» Мину взяла осторожно, словно бы грудное больное дитя. Мелкими шагами пошла вперед в сопровождении нашего девчачьего эскорта. Позже она рассказывала родственникам, шедшим с нами в одной колонне: «Когда поняла, что от меня требует немец, вначале решила, что мину брать не буду. А потом подумала, что мне этого не простят и наверняка расстреляют, и тогда дети останутся одни. Взять? А если взорвется? Исход — тот же. Вот после этих раздумий и решила: или все останемся живы, или умрем все разом». Метр за метром мы были все ближе к цели. И вот, наконец, наклонившись, мама положила притаившуюся внутри металла смерть на землю и обессиленная села рядом. По ее лицу ползли крупные капли пота, струей стекая на воротник платья. Мы смотрели на нее и молчали. А на той стороне дороги, припав к земле, все еще лежала наша колонна, ожидая взрыва. Вместо него раздалась гортанная команда немца «Форвест!» Мы так и не поняли, к кому она относилась. То ли ко всем нам, идущим в неизвестность, то ли к обозу, спешившему попасть в город, где шли ожесточенные бои.

Детская память цепко сохранила отдельные эпизоды этого пути.

В маленьком тазике мама несла с величайшей скупостью расходуемые лепешки из жита. Это были не просто наши завтраки или обеды. Это были наша сила и сама жизнь, ибо всех обессиленных, отстающих немцы просто расстреливали.

Наша жизнь в конце октября—январе 1943 года проходила в хуторе Чернозубов близ Белой Калитвы. В хуторе уже была власть немцев. Жили мы в землянке, питались тем, что находили на плантациях (мерзлую картошку, морковь, лук). Соли не было. Отец ходил по хутору просить милостыню, хуторяне подавали. Но больше давали немцы, ведь в хуторе стояли войска, и была полевая кухня.

В хуторе была установлена власть оккупантов, работали в конторе русские, полицаи. Они не любили «сталинградских» (так нас называли), даже просо давали с упреками.

В конце декабря в хутор пришли какие-то полосатые желтые танки. Офицеры были в красивых черных шинелях и с одним погоном. Здесь в хуторе шел жестокий бой. Фашисты заминировали дорогу, а наши не знали. Советские танки горели на подступах к центру хутора. Много наших танкистов подорвались. Семь дней шли бои. Здесь мы, сталинградцы, еще раз пережили страх, смерть. Когда фашисты отступали, шли от дома к дому и бросали гранаты в каждый колодец, особенно в погреба, ведь там прятались люди. Мы с мамой не уместились в погребе, сидели в землянке. Фашист заставил нас выйти и поставил к стогу сухих подсолнухов, а сам открыл крышку погреба и хотел бросить гранату. Сестра Маша подняла на руки ребенка и показала немцу. Она знала немецкий и объяснила: «Гер офицер, здесь одни дети». Наверное, дрогнуло сердце у фашиста, не бросил он гранату. А тут подошли еще немецкие солдаты, увидели нас с мамой и так, между прочим, дали очередь из автомата. Мы упали, рядом были люди, которые тоже упали. Мы остались живы, другие люди погибли.

Началась перестрелка. Наши войска освободили нас. Это было 7 января 1943 года. А в апреле мы уже вернулись в Сталинград.

Слободянюк Александр Андреевич, 1918 г. р.

Родился в крестьянской семье из девяти детей. Только я один закончил семилетку в 1933 году. Ходил в школу за семь километров в другое село, чтобы закончить семь классов. Был грамотным на все свое село!

В 1935 году уже работал в колхозе учетчиком тракторной бригады два года. С 1937 года во время уборочной кампании работал уже на комбайне штурвальным. А в 1937—1938 годах работал трактористом. Специалист колхоза!

Осенью 1938 года ушел в армию. Был призван в город Ленинград, в 24-й артиллерийско-пушечный полк. Зимой родители мне писали, что мой заработок в колхозе составил целую грузовую автомашину пшеницы, кукурузы, подсолнуха и сахарной свеклы. Родители были рады, довольны моим заработком. Через год службы в армии за отличную боевую и политическую подготовку без полковой школы мне присвоили звание младшего командира. Мечтал стать генералом! Подал заявление в артиллерийское училище с сентября 1941 г. Но…

22 июня 1941 года началась война, а я находился в Эстонии, на острове Сааремаа. Дали тревогу, нас выстроили и объявили о войне с немцами. Переправились в Эстонию и сразу, 23 июня, мы заняли оборону. Нас сосредоточенно бомбили. Обороняясь, мы отступали на Ленинград. Три раза я ходил в атаку. Но уже в сентябре 1941 года мы оказались на Курском направлении. Отступали с тяжелыми боями. В октябре 1941 года я был тяжело ранен в грудную клетку (перелом четырех ребер и пуля навылет, сердце осталось в 4-5 мм от осколка). В сознание пришел в госпитале. Провалялся по госпиталям целый год и стал негоден к строевой. Но не демобилизован. Долечивался в Ташкенте, и нестроевым попал в марте 1943 года в Сталинград.

Восстанавливался город, жили в землянках и палатках. Потом работал в ПТП т-3 (перед тем окончил автодорожный техникум). Здесь проработал 35 лет. Последняя моя должность — инженер по безопасности движения. Был и наставником молодежи (Председатель Совета наставников).

За время работы получал много грамот, медалей. В 1975 году участвовал во Всесоюзном съезде наставников молодежи в Москве. Выступал, делился опытом по телевидению.

С 1984 года работал в Совете ветеранов Дзержинского района. Целых 18 лет!

Имею награды: медаль «За отвагу», Орден Отечественной войны I степени, Орден «Красной звезды», медаль «За доблестный труд в период с 1941-1945 г.г.», медаль «Ветеран труда», знак ВЦСПС и ЦК ВЛКСМ «Наставник молодежи», а также все юбилейные медали.

Сиволобова Галина Николаевна, 1937 г. р.

Я, Сиволобова (урожденная Калмыкова) Галина Николаевна, родилась 15 марта 1937 года в городе Сталинграде (в больнице Ильича).

Проживала моя семья (мама, папа и я) по улице Феодосеевская, 2 (остановка трамвая «Хлебозавод № 2»). На остановке стоял ларек синего цвета, в нем продавали «чибрики». На углу нашего дома была водоразборная колонка, вода лилась в разрезанную вдоль трубу. Летом там открывали воду, и дети нашей улицы садились «паровозиком» в эту трубу и купались. На противоположной стороне была школа, детский садик.

Начала войны я не помню. Помню, было очень жарко. Мама и папа почти не улыбались — мы ехали провожать дядю Ваню, маминого брата, на войну.

Мама была домохозяйкой, а папа работал на Тракторном заводе. Папа вступил в партию и сосед через дом сказал мне, что «придут немцы и повесят вас первыми». После этого я боялась ходить мимо вешалки в доме — представляла нас на ее крючках.

Помню темноту и маму с соседкой тетей Елей. Читают газету про Зою Космодемьянскую, с портретом повешенной Зои. Я очень боялась этой газеты.

Папа почти не приходил с работы. Они выпускали танки, а мама ходила на курсы, училась перевязывать раненых. Зимой вечерами все собирались в большом доме у оврага, у Жулиных, брали с собой детей и изучали строение бомб, как их нужно было тушить.

И вот... Летом, когда папа был дома, очень сильно завыли сирены. Началась бомбежка. Мы спрятались в погреб, а папа ходил около дома. Когда все закончилось, он собрал очень много осколков.

В школе был госпиталь. Но раненых привезли так много, что они лежали на улице у ограды школы. Мама и другие женщины помогали санитарам.

Потом началась страшная бомбежка. Погреб стал обваливаться, мама вытащила меня и сама легла на меня сверху. Самолеты страшно выли. Когда мы вышли из сарая, где был погреб, от Волги шел черный дым, солнца не было видно, а раненые ползли к реке.

Потом ночью пришел отец, весь прокопченный дымом, принес какие-то документы и сказал, что в рабочем ополчении и чтобы мы уходили к переправе.

Помню, как мама привязала на груди ридикюль с документами, собрала узелок и мы пошли через трамвайные пути. Но нас вернули люди — сказали, что гражданских не берут, переправляют только раненых и военных. Соседи сказали, что немецкие танки были видны, но их отбили.

Потом пришли немцы. Мы прятались у соседей в погребе. В наш дом попала фугасная бомба, идти назад было некуда.

В доме у Жулиных немцы устроили штаб и заставили тетю Жулину делать дезинфекцию. Ее дочь Галя, моя ровесница, была вместе с ней. После дезинфекции они умерли, так как защитных средств им не дали. Женя Жулина пряталась вместе с другими. Постепенно мы оказались в овраге, в норе.

Помню коптилки, нехватку воды. Немцы убивали всех, кто пытался проползти, пробраться к Волге за водой. Радовались, когда пошел снег: его собирали, растапливали, отстаивали, пили. Потом умерла тетя Еля и ее муж (они были пожилые), и их вынесли из норы. Женю вымазали сажей, старались не выпускать, ведь немцы собирали молодежь (ей было 15 лет), если кто выходил.

Были постоянные обстрелы, потом пришли к оврагу двое наших в белых халатах и сказали, что нас освободят. Они взорвали немецкий штаб, мы все очень радовались.

Были там еще: тетя Нюся, три женщины (не помню их имен), тетя Тая Зайцева и тот сосед, который говорил, что немцы нас повесят. Он не выдержал и вышел за водой с ведром и собакой, а немцы его застрелили.

Потом был страшный обстрел, стоял гул и все лежали на земле в нашей норе. Потом «Ура!!!» И все смолкло…

К нам заглянули бойцы, дали очередь из автоматов. Люди застонали и заплакали. Нас вытаскивали, все были черные от грязи копоти. А я молчала, не могла говорить. Все слышала, а говорить не могла, даже мычать не могла. Говорить с заиканием я начала к началу следующей зимы.

Нас кормили из котелков. Суп был с чечевицей, а хлеб — белый и воздушный.

Были тропки с красными флажками, ходить можно было по ним. Не было ни одного целого дома. Осталась целой только прихожая от дома Зайцевых. Тетя Тая с бойцами вошла в нее, села и заплакала. И тут из завалов вылезла кошка — ее Белошейка.

В сопровождении бойцов люди подходили к развалинам своих домов и что-то вытаскивали. Нам вытаскивать было нечего. Мама нашла только крышечку от пудреницы. Бойцы соорудили санки, положили госпитальную белую кровать, на нее — перину и меня (почему-то перин, подушек и перьев было много в нашем квартале). Мама повезла все это мимо замерзших трупов немцев (они лежали головой к Волге, в серовато-зеленых шинелях) и наших (они лежали головами от Волги, в белых полушубках). Шли по широкой тропе с флажками к Волге, через трамвайные пути.

Таких людей с санками было очень много. Шли вдоль берега по льду навстречу друг другу. Мы шли вверх по Волге. Ночевали у людей. Нас пускали, давали горячую кипяченую воду и пареную тыкву. Так мы дошли к бабушке.

Узнали, что мой отец жив, он писал письма бабе Марии. Но встретились с ним мы только в 1946 году. Закончилась война.

Спиридонова (Серегина) Олимпиада Федоровна, 1941 г. р.

До войны проживали в Баррикадном районе, в доме коммуны, где сейчас «Больница Ильича». Жили мы втроем: папа, мама и я, рожденная 5 августа 1941 года. С 1937 года папа работал в МВД Сталинграда, в 9-ом отделении милиции Баррикадного района (ныне Краснооктябрьского).

22 июня 1941 года началась война.

Папу на фронт не взяли, поскольку он служил в МВД. Через год фронт начал приближаться к Сталинграду, участились воздушные тревоги, а 23 августа 1942 года началась массированная бомбежка города.

Люди прятались, где кто мог, мы — в полуподвале нашего дома. На второй день очередной бомбёжки взрывной волной полностью сорвало крышу нашего двухэтажного дома, вырвало оконные рамы, а в стенах образовались большие трещины и дыры.

Полуподвал, где мы находились, не пострадал, и небольшие окна, куда проникал дневной свет, остались целы. Вечером, рассказывала мама, пришел папа с двумя своими сослуживцами — принесли муку, крупы, соль, спички и мыло.

Перенесли необходимые вещи из комнаты, где мы жили, в полуподвал, а в последствии притащили небольшую круглую металлическую печку — вывели тоже металлическую трубу через окошко, замуровывая щели, чтобы не проникал холод (топили только ночью, чтобы не было видно дыма).

Через несколько дней со Спартановки к нам перебрались две мамины сестры — тетя Шура и тетя Лена со своей дочкой Людой (моей двоюродной сестрой, 1940 года рождения, ныне проживающей в Тракторозаводском районе, поселке «Горный», она также состоит в Ассоциации «Дети военного Сталинграда»).

Мама и ее сестры держались вместе. Кроме нас в полуподвале проживали еще две семьи. У них были дети — мальчики 13 и 14 лет, которые много для нас делали (промышляли дрова, уголь, приносили воду).

В радиусе нашего полуразрушенного дома были небольшие руины, сгоревшие киоски, рядом сапожная мастерская. Немцев эта местность не привлекала. Потому они нас не беспокоили ни днем, ни, тем более, ночью. По рассказам папы, из их отделения милиции сформировали разведывательный взвод, так как они хорошо знали Сталинград. Участвовали они и в боевых действиях.

Папа награжден орденами и медалями. После разгрома фашистов в Сталинграде 2-го февраля 1942 года Фронт стал продвигаться на запад. Много было радостных слез.

Вскоре стали создавать бригады по сбору трупов. Трупы были мерзлые, грузили их на телеги и куда-то увозили.

Папу оставили служить в том же 9-ом отделении милиции Баррикадного района. Воспоминание написано по рассказам моих родителей и теток.

Степаненко Борис Павлович, 1939 г. р.

Я, Степаненко Борис Павлович, родился в 1939 году в Сталинграде по ул. Степная, дом 45. Отец, Степаненко Павел Петрович работал в органах НКВД, был призван в Красную Армию на четвертый день войны, ушел на фронт. Мать была домохозяйкой. В семье нас было четверо детей и дедушка с бабушкой. Было очень трудно. Начало войны не помню. О днях пребывания в военном Сталинграде в фашисткой неволе с 1942 по 1943 годы могу рассказать только со слов моего старшего брата Степаненко Владимира Павловича.

Когда начались массовые налеты немецкой авиации на город, мы укрывались в окопе во дворе нашего дома, который был вырыт заранее. Мать нас кормила тем, что можно было найти на развалинах разбитых магазинов. Находили и убитых лошадей — так что были с мясом. Воду носили в овраги с родников ночью, так как днем было страшно. Степь наша просматривалась, как на ладони, и немцы на самолетах гонялись за каждым человеком.

Город горел. Сгорел и наш дом. После того как немцы пришли на нашу улицу и нас выгнали, мать с нами подалась в сторону Гумрака. С Гумрака нас немцы гнали до Калача.

С Калача — в распределительный лагерь под Нижним Чиром. Затем со станции Нижний Чир в открытых грузовых вагонах нас привезли в Белую Калитву и поместили в концлагерь. Мы расположились в старых бараках бывшего птичника.

После освобождения Красной Армией мы вернулись в Сталинград. Сталинград был полностью разрушен и сожжен. Мы поселились в подвале нашего сгоревшего дома.

Сорокин Эдуард Петрович, 1941 г. р.

Я, Сорокин Эдуард Петрович, родился 15 февраля 1941 года в больнице № 7 г. Сталинграда.

Из слов моей мамы я узнал, что мы, то есть наша семья, жили в районе трамвайного парка по улице Ким в Ворошиловском районе, раньше говорили «за Царицей». Отец работал слесарем на заводе «Красный Октябрь». Оттуда ушел на фронт и в 1944 году после ранения и ампутации ноги вернулся домой. Мама до войны, кажется, работала на безалкогольном заводе, что возле элеватора. А вообще, сколько я помню, работала газировщицей в цокольном вестибюле железнодорожного вокзала Сталинград I.

В канун 23 августа мы собрались к бабушке в Ельшанку. Бабушка с дедом и младшей дочерью жили в небольшой кухонке. Тут же, во дворе, вырыли землянку, где вся семья пряталась от бомбежек. Оставив меня у бабушки, сама поехала в квартиру по улице Ким. А там уже кроме кирпича ничего не осталось. Вот так она осталась с двумя детьми и без всего.

Когда немцы заняли Ельшанку, где мы проживали по улице Красноволженская, 3, погрузили нас на подводы и погнали на Белую Калитву. По дороге, в районе Чернышков, за хорошую взятку нас высадили, и мы прожили (опять на передовой) до освобождения Сталинграда. После освобождения мы вернулись на улицу Красноволженскую и стали строиться рядом с домом бабушки. Эти дома до сих пор стоят, и в них проживают люди, но другие.

Царствие Небесное и бабушкам, и дедушкам, и отцам, и матерям.

Сычугов Владимир Андреевич, 1936 г. р. (5 декабря)

До 23 августа 1942 года я со своими родителями проживал на верхнем поселке Тракторозаводского района города Сталинграда в деревянном бараке, около кинотеатра «Ударник». Мне шел шестой год. Мой дед Власов Я. П. и отец Сыгугов А. И. (инвалид) работали в военкомате и почти постоянно там находились. Когда приходили, приносили нам продукты. Моя бабушка Власова П. Н. и мать Сыгугова Т. Я. каждый день ходили рыть окопы линии обороны. Тетка Власова А. Я. (ныне Цепляева) работала на детской молочной кухне. Я с сестрой и другими детьми барака оставался дома под присмотром старшей девочки.

В первый же день бомбежки мы прятались в щель, вырытую родителями. В перерыве между бомбежками мы выскакивали из щели и собирали горячие блестящие осколки бомб и цилиндрики зажигательных бомб. Потом увидели, что наш барак горит. Вечером вернулись женщины и решили уходить — жить было негде. Как стемнело, пошли к Волге, там переправляли на левый берег Волги. И только мы подошли к переправе, как началась бомбежка. В катер прямым попаданием угодила, на острове — один за другим взрывы. Оказывается, там был склад боеприпасов.

Женщины решили вернуться и идти к родственникам, живущим в Сталинском районе. Мы шли всю ночь. Пришли на место днем. Тетка пошла назад — ей нужно было быть на рабочем месте, так как она поступила в 376-й полевой прачечный отряд 66-й армии прачкой и работала там до 20 октября 1943 года. Имеет сегодня медаль «За оборону Сталинграда» и памятный знак «60 лет победы в Сталинградской битве».

Домик наших родственников тоже пострадал от бом­бежки — пол и крыша были снесены. Там проживали дед Вилков И. И., бабушка Вилкова А. П., а также их дочь Вилкова Т. И. (теперь Давыдова). Дом Вилковых стоял на самой окраине города, дальше были овраги, собачья бойня, свинарник (теперь Ангарский посёлок). От центра города сюда доходило шоссе, вымощенное булыжниками. По этому шоссе шли в город наши солдаты, а из города бежали от бомбежки люди. В оврагах они рыли пещеры и прятались. Немцы заметили скопление людей, и начался орудийный обстрел. Люди побежали кто куда. Наши домики не трогали — бомбили радиоузел, трамвайное депо, завод «Металлист». Множество немецких самолетов летели со стороны Воропоново и бомбили железную дорогу, элеватор, центр, переправу через Волгу. Потом разбомбили Нефтесиндикат.

Примерно 4 сентября по шоссе в город прошли два немецких танка, но их подбили около пожарки за заводом «Металлист». В пожарках, оказывается, наши противотанковые пушки были. Потом танки оттащили к трамвайному депо, где они простояли очень долго. Потом, где-то 14 сентября, появились немцы. Стали ходить по домам, забирали продукты и теплые вещи. Забрали у деда валенки. Тогда-то я увидел у них губную гармошку. Наступали холода, было холодно, наверное, ноябрь. Однажды зашел к нам немец и увел деда Ивана. Мы думали, что расстреливать, но оказалось, он повел деда к оврагу, где была куча золы от сожженной конской сбруи. Немец приказал выбрать деду металлические части сбруи из золы, а потом отпустил.

Началась зима, был страшный холод и голод. Я и сестра все время болели, мать на улицу нас не выпускала. Я сидел и молол зерно на ручной мельнице. 2 февраля 1943 взрослые сообщили нам, что наша армия разбила немцев, и те сдались. Вскоре по шоссе пошли наши воинские части.

Фетисова Ираида Борисовна

Наш отец погиб в самом начале войны, и мама поднимала нас, троих де­тей. Я была самой старшей. Когда в дом пришло горе, мне было 11 лет. Отца я любила безумно. Помню, как всей семьей провожали его в военкомат. Я, стоя в проеме большого окна, тогда сказала: «Папа ушел, но скоро придет, а потом уйдет и больше не вернется».

Я уже и не помню, кто мне сказал, что воинская часть, куда определили отца, находится на Тракторном. Из Во­рошиловского района — там находился мой дом — я добралась до Тракторного. Одиннадцатилетняя девочка, я пришла в летную часть со словами: «Я ищу папу».

Один военный усадил меня на лавку в комнате ждать. А я смотрю, в уголоч­ке веник лежит и тряпочка. Пыль стерла, подмела, глядь, пришел отец. Помню, что он меня пошел провожать, а я ему и говорю: «Пап, покатай меня на само­лете!» А он мне в ответ: «Вот вернусь с войны, обязательно покатаю!» Эта дет­ская нереализованная мечта полетать так и засела во мне. Я старательно училась в школе, чтобы пойти работать туда, где посылают в дальние командировки. Я безумно хотела полетать. Мечта сбылась в студенческие годы: летала в Москву к родственникам.

Мне   всегда вез­ло с работой. Я ее сама никогда не иска­ла. Работа меня сама находила. «Почти шестьдесят лет я занята в финансово-экономической сфере. Профессию выбрала совершенно случайно.

В школе однажды проводила до кабинета директора одну женщину, а она оказалась руководителем курсов повышения квали­фикации бухгалтеров в системе промкооперации. Она пригласила меня на занятия. Я взяла с собой подружек, и мы пошли учиться. Мы были единственные школьницы. Вокруг нас за партами сидели уже работающие бухгалтера.

Курсы я окон­чила с отличием. И учительница порекомендовала меня своей се­стре, главному бухгалтеру, в по­мощники. После восьмого класса я пошла работать. Маме нужно было помогать. Я всегда ответственно подходила к работе, все делала внимательно и в срок. Мое стара­ние заметили старшие коллеги и пригласили работать с ними еще и по совместительству.

Через некоторое время меня стали переманивать в банк. Мне льстило, что меня зовут в такое солидное учреждение, но на работе меня не отпускали ни в какую. Еле уговорила начальство. Параллельно я училась в учетно-кредитном технику­ме. Потом с отличием окончила финансово-экономический инсти­тут. Дипломированному специали­сту дали курировать аж 10 район­ных отделений банка!

Вот тут мне пришлось поле­тать во все районы области. Сбылась детская мечта! С личной жизнью все ладилось не так легко, как с работой. Мо­лодой человек, с которым встреча­лась много лет, погиб в горах при восхождении. Для меня это было такой трагедией, что словами пе­редать трудно. Я потом долго не выходила замуж.

Знакомство с молодым врачом, приехавшим в Волгоград из Украи­ны в гости к родителям, вселило в молодую девушку надежду на лич­ное счастье. Но оно было очень недолгим. Мы поженились, но су­пруг мой вскоре погиб в автока­тастрофе. Меня от смерти спасла болезнь мамы. Я не поехала с ним. Как будто что-то меня бережет, а моих поклонников — нет.

Своих детей у меня нет. Сказалось военное дет­ство. Меня и землей засыпало, и голодала я, и замерзала. Но у младшей сестры двое детей. Так я их считаю и своими. Всегда по­могала ей поднимать их на ноги, они меня очень любят, всегда со­ветуются».

В банке я проработала 23 года. Вводила в эксплуатацию автоматы (прообраз нынешнего компьютера). На курсы ко мне съезжались специалисты со всего Союза. Дисциплина сухая, и, чтобы ее преподнести интересно, я ночами не спала, читала, готовилась к заняти­ям. Шутка ли, мои курсанты были в основном мужчины и подчас гораздо старше меня!

После мне пришлось руко­водить мужским коллек­тивом. Тогда, наверное, и пригодился тот опыт, что был приобретен на курсах. Отдел был сложным. На сотрудников регулярно писали жа­лобы. Свое руководство я начала с того, что затеяла уборку в большом кабинете, где располагался отдел. Мужчины, немного посопротив­лявшись, начали потихоньку мне помогать. А потом я им сказала: «Видите, вот все жалобы, я их рву при вас. И с этого дня мы начина­ем работать по-другому. И что вы думаете — за полгода наш отдел стал передовым!»

За свою жизнь мне при­шлось поработать и в научно-исследовательском институте, и в детском саду. Внука Дениску нужно было от­давать в детский сад. Устроили его туда и меня вместе с ним, чтоб под присмотром был ребенок. Я при­ступила к работе, а он ни в какую не идет в сад. Оказался домаш­ним ребенком. Чуть что — болеет. Я посмотрела на все это и решила, что буду сидеть с ним дома. Я в то время была уже на пенсии. Через год внучок все-таки пошел в сад, а меня уже ждала в почтовом ящике записка: «Приходи на работу». Мне предложили должность бухгалтера в строительном коопе­ративе. Я согласилась, а через не­сколько лет узнала, что я первый бухгалтер, который задержался здесь надолго. В основном со­трудники менялись раз в полго­да. Не могли найти общего языка с председателем. По соседству с кооперативом работала вете­ранская организация. Мы были в дружеских отношениях. Они не раз приглашали меня к себе на работу. А тут как раз кооператив начал рассыпаться. Мне предло­жили высокооплачиваемую работу в частной организации. Я отказа­лась. И дело было не в возрас­те. От меня требовалось выда­вать зарплату «в конверте», вести двойную бухгалтерию. Но я так работать не привыкла. И поэтому пошла ответственным секретарем в Дзержинский совет ветеранов войны и труда, военной службы и правоохранительных органов. Это было в июне 2001 года. Вот до сих пор здесь работаю.

Я мечтаю подольше быть в строю. Пока есть силы, нуж­но помогать людям. Так приятно осознавать, что ты, твой труд, твои знания кому-то нужны.

Ханова Августа Петровна, 1930 г. р.

Я, Ханова Августа Петровна (урожденная Голубцова), потомственная сталинградка. Родилась в Сталинграде 9 июля 1930 года, в роддоме на улице Пушкинской. Семья жила в то время на улице Клинской за Царицей. С 1937 года стали жить на Дар-горе, на улице Ставропольской, 45.

У нас был большой зеленый двор. У крыльца — две клумбы цветов. Дальше — огород и молодой сад. И хотя в городе были трудности с водой, родители частенько возили воду на тележке в большом жбане по ночам, чтобы полить огород.

А мы, дети, целые дни играли у колонки в камушки, держали очередь на воду. Разрешалось набрать три ведра: два на коромысло, одно — в руке.

Семья состояла из родителей, бабушки со стороны матери и двоих детей — это я и моя младшая сестренка. Рита 1938 года рождения. Я ходила в школу им. Ломоносова на улице Брянской и до Сталинградской битвы закончила четыре   класса.

Отчетливо помню, как началась война. Еще до объявления войны, помню, мужчины собирались группами то на лавочке на улице, то у кого-нибудь во дворе и говорили, говорили все о том же: быть или не быть войне. Предгрозовое было время. Я была уже большой девочкой, потому это и хорошо запомнила.

В день 22 июня я ходила в библиотеку, принесла оттуда две книги. Одну не помню, а другая — «Первое мая». Дома были закрыты ставни от жары, родители отдыхали на полу. И вдруг по радио: «Будет передано важное сообщение». Все оборвалось…

Мама сразу пошла в магазин. Знала, видимо, по жизненному опыту, что будут трудности с продуктами, и надо купить, что возможно уже сейчас.

Отец ушел на фронт. Открытки приходили с украинских фронтов. Однажды прислал маленькую фотокарточку. Погиб он где-то на территории Донбасса.

Мама, работавшая воспитательницей в детском саду, сменила работу — пошла на швейную фабрику, шила солдатские шинели.

23 августа 1942 года у сестренки был день рождения. Ей исполнилось 4 годика. С утра была объявлена воздушная тревога, но весь день было тихо. Только время от времени по радио объявляли: «Воздушная тревога продолжается, воздушная тревога продолжается». К вечеру мы собрались по-обедать, мама разлила по тарелкам суп, на улице что-то загалдели, и мама вышла узнать, в чем дело.

Народ стоял посреди улицы, смотрели на небо. А небо было закрыто тучей самолетов. Мама вскочила в дом, схватила сестренку, а мы — за ней, в убежище, что находилось в конце двора (отец успел вырыть перед уходом на фронт).

Едва успели добежать. При первом же взрыве нас ударной волной швырнуло вниз. И начался кромешный ад. Больше в дом мы не вернулись. Через какое-то время дом сгорел, как и все вокруг. Остался один-единственный дом, расположенный напротив нашего, тоже на углу Ставропольской и Ельшанской улиц. Он существовал очень долго, еще в 80-х годах он стоял.

В нашем квартале, на противоположной стороне, жила моя подружка Лида Вахлюева. Она погибла в убежище на коленях у своей мамы. Влетел осколок и попал ей прямо в сердце. Похоронили Лиду на улице около двора. Теперь там все затоптано, и прохожие не подозревают, что ходят по косточкам.

К нам в убежище однажды ночью во время бомбежки прямым попаданием попала бомба. Слышали жуткий визг падающей бомбы, потом удар и тишина. Все обмерли. А утром увидели в перекрытии убежища дыру, а в ней хвостовое оперение бомбы. Боялись, что вырвется в любой момента. Потом привыкли. Не взорвалась.

В убежище к нам перебралась семья Польянниковых (тетя Соня с тремя мальчиками), у которых убежище было похуже и стало сыпаться. Перебралась и еще одна женщина — дальняя родственница. Было тесно, но никто не обижался.

Днем часто набивалось народу под самую крышку. Это женщины, которые были вынуждены идти за водой в «зеленое кольцо». При начале бомбежки или обстрела прятались, куда только возможно, в первые попавшиеся убежища. Все истово молились. И мы, дети, особенно.

Где-то в конце сентября вошли немцы. Мы смотрели в щель крышки убежища, как шли по нашей улице танки, а немцы стояли в открытых люках.

Немцы стали шастать по дворам. Штыками прощупывали землю, искали, где зарыты жителями вещи.

Однажды один из немцев отнял у мамы оклуночек с рожью, которую она где-то раздобыла, чтобы кормить семью. У маминых ног бегала одичавшая собака. И немец ее застрелил.

В бане на Дар-горе (где теперь базар) врачи из местных жителей организовали что-то вроде госпиталя, оказывали там медицинскую помощь раненым. Мама носила туда сестренку, у которой опухли ножки.

В середине октября, кажется, 15-го, в серенький пасмурный день, немцы ходили по убежищам и выгоняли людей. Так и мы оказались на дороге. Люди колонной тянулись за город. Мама с двумя детьми и старенькой бабушкой и наша соседка тетя Даша Самофалова с двумя детьми сдружились и все это лихолетье были вместе.

Мы прошли через Кривую Музгу, Чир, попали в Белую Калитву Ростовской области. Там в разоренных совхозных птичниках бедствовали тысячи сталинградцев.

Оттуда в товарных вагонах где-то в декабре нас вывезли в Днепропетровск. Дорогой поезд бомбили. Разбомбили «хвост» состава, а вагоны ближе к «голове» уцелели.

Но тряхнуло сильно.

В Днепропетровске содержали нас на окраине города за женским монастырем в недостроенном здании железнодорожной больницы.

В днепропетровском лагере умерла моя маленькая сестренка Рита Голубцова и бабушка Мария Григорьевна Власенкова, которой было 72 года, а у тети Даши — мальчик — Юра Самофалов.

Вообще, люди там — голодные, холодные, завшивев­шие — умирали сотнями, как мухи.

Освободила нас Красная Армия осенью 1943 года. Мне в то время было 13 лет.

После освобождения от фашистов мы до июня 1944 года жили в селе Преображенка Днепропетровской области. Там я закончила 5-й класс. Обучалась на украинском языке. Сначала было трудновато, но закончила с похвальной грамотой.

С Украины мы поехали в Саратов, где жил мамин старший брат.

В 1949 году я закончила среднюю школу и поступила биолого-почвенный факультет Саратовского государственного университета им. Чернышевского. Окончила в 1954 году. По распределению приехала в родной Сталинград, в Управление землеустройства Областного управления сельского хозяйства.

Проработала в системе земельного хозяйства почти 43 года. Работала почвоведом. По должности — ведущий инженер. Принимала участие в отборе целинных земель под распашку, за что награждена медалью. Последние годы занималась земельным кадастром.

Чистякова (Тертышная) Зинаида Яковлевна, 1935 г. р.

Со дня рождения и до осени 1942 года мы всей семьей (Олимпиада Дмитриевна, 1907 г. р., братья Борис, 1929 г. р., Анатолий, 1937 г. р. и я, — все Тертышные) жили в городе Сталинграде по улице Лопатинской, дом 55 (ныне Фонтанная). Отца призвали в армию весной 1942 года, а в 1943 году он погиб на фронте, о чем мы получили извещение осенью 1943 года.

Очень хорошо помню первый день массированных бомбежек города. Это было 23 августа. Небо было черным от громадного количества самолетов, а земля дрожала от бомб, снарядов. Горели трава, деревья. Огненными, громадными горящими свечами рушились дома. Мы были в панике и вместе с соседями побежали спасаться от огненного смерча к Волге, надеясь переправиться на левый берег, но добежали только до Астраханского моста (у улицы Голубинской). Оттуда вернулись назад, так как пройти дальше было невозможно — перед нами огненной стеной горели дома, деревья, плавился асфальт. Навстречу бежали люди из центра, чтобы переждать бомбежку в овраге. Мы вернулись к уже разбомбленному и горящему нашему дому, который достроили пред самой войной. Пришлось расчищать подвал, где мы и жили до прихода немцев. Прятались в бомбоубежище, которое вырыли у нас во дворе трое соседей. Когда же нас присыпало в бомбоубежище от бомбы, взорвавшейся во дворе, пришлось бегать прятаться в овраг. Там вырыли нишу, перенесли часть вещей, так что жили почти «комфортно». Воду брали здесь же в овраге. Родничок очистило и воды хватало. Иногда братья приносили куски от убитых лошадей. Лепешки мама пекла из полусгоревшего зерна, провернутого несколько раз на мясорубке — это тоже добывал старший брат на сгоревшем элеваторе. Когда оккупанты появились на улицах с автоматами наперевес, нас выгнали из подвала нашего разбитого дома, и мы перебрались к тете Екатерине Степановне Заливака (до замужества Тертышная, 1905 г. р.) на улицу Печерскую, 71, сразу же за первой Советской больницей. Прожили мы у нее совсем немного, так как в конце октября 1942 года наших мам вместе с нами прикладами выгнали из дома и погнали вместе с другими соседями в сторону Калача, где мы влились в общую колонну изгнанных из города детей, стариков, женщин. Несколько дней ждали переправы через мост. Затем снова шли пешком, подгоняли нас охрана и собаки. Уже начались дожди и заморозки. Наша колонна дошла до Нижнего Чира, где нас загрузили в товарняк и повезли куда-то. Было тесно, холодно, но никто не ссорился, чем могли, помогали друг другу в тесноте. Оказалось, что нас привезли на станцию Белая Калитва.

Со станции снова погнали к каким-то длинным сараям. Это оказались птичники. Хорошо, что там была солома, но там не было окон, казалось, что там теплее, чем на улице. Старались поселиться вместе, кто ехал в одном товарняке. Вместе было легче взрослым нас хоть как-то и чем-то накормить. Наши братья постарше ночью пробрались через колючую проволоку в поселок. Местные жители, чем могли, тем и помогали: давали картофель, кукурузу, иногда лепешки, все это делилось между детьми. Если кто-то попадался на глаза охране, его без разговоров расстреливали в назидание другим.

В нашем птичнике было много детей, больных, простуженных. Прошел слух, что есть больные тифом. Голодные, больные, вшивые, в коросте. Когда немцы узнали, что в сараях есть больные тифом, они подожгли это строение, а мы в страшной панике разбежались по другим птичникам. Стало еще теснее и труднее, так как охрана усилилась. Наступили настоящие холода со снегом, дождем и морозами. Волосы смерзались на голове. Мама всех нас троих связывала одним платком и ложилась под наши ноги, чтобы они не отмерзли. Где-то в конце ноября немцы нас стали развозить на подводах по ближайшим хуторам. Двоюродных брата и сестру (Давыденко Фриду 1942 г. р. и Вячеслава 1926 г. р.) отправили в Германию на принудительные работы, а мы попали в хутор Ким. Нас приютили две семьи, которые жили в одном доме. Помогали нам продуктами, мама у них была батрачкою, только чтобы сохранить нам жизнь. Когда немцев окружили под Сталинградом, озверевшие фашисты разыскивали сталинградские семьи и расстреливали. Нас же хозяева спрятали в кладовой, где хранили в хорошее время зерно.

Самая счастливая ночь за все месяца изгнания была, когда в хуторе появилась наша разведка, а утром в селение вошли Советские войска — наши освободители. Это было в конце декабря.

Мы вернулись в Сталинград в апреле 1943 года и опять стали жить в подвале, который оккупанты превратили в отхожее место. Нас, детей-малолеток, вернувшихся из немецкого плена, определили в детский лагерь, который содержали на средства союзников. Этот лагерь был в железнодорожной школе, что и сейчас находится за кинотеатром «Родина». Ходили мы с младшим братом с Ангарского поселка только по тропочке через разминированные развалины, а мама с четырнадцатилетним сыном Борисом помогали разбирать развалины и хоронить трупы. Так прошло лето. Осенью с холодами мы были вынуждены уехать к бабушке в город Бутурлиновку Воронежской области и окончательно вернулись в Сталинград в 1953 году.

Юдина (Токарева) Людмила Тимофеевна

В нашей семье, нас было шестеро: папа Тимофей Алексеевич, мама Анастасия Павловна, и дети — четыре сестры: Анна, Татьяна, Валентина и я, младшая, Людмила.

В конце апреля — начале мая 1942 года, мы жили в Сталинграде и знали, что фашисты приближаются к городу.

По нашей улице (Стадионная, 30, Ворошиловского района) стал ходить уличный комитет и приказывать: срочно рыть окопы-ямы в своих дворах, кто как сможет. Приходили проверять, все ли готово. Папа не верил, что немца допустят до города, но он вырыл окоп-яму.

10 мая 1942 года папу забрали на фронт, под Новороссийск, Севастополь. Там шли ожесточенные бои. Мама осталась с нами четырьмя дочерьми. Нарастала тревога.

Наступило 23 августа 1942 года. Моей сестре Татьяне исполнилось в этот день 14 лет, а мне не было и четырех. Сестра с ровесниками гуляла на улице. Неожиданно они услышали гул самолетов, все подумали, что летят наши, но когда они приблизились, то было видно — знаки на самолетах немецкие. С самолетов стали бросать листовки, все дети бросились ловить их, но ветер сдувал их, и никто не поймал.

Была включена сирена (тревога). Прошло совсем мало времени, и снова еще сильнее раздался гул самолетов. Они летели низко, это были бомбардировщики, которые тут же стали бомбить наши улицы. Разбили школу № 51, где учились мои сестры. Разбили 7-ую больницу, баню, магазин и много домов. Летели самолеты к Волге, туда, где собралось много жителей, женщин с детьми. Все хотели перебраться на другой берег. Переправлялись на лодках, баркасах, словом, как могли. Завод Куйбышева уже был разбит. Но немец бомбил переправу с раннего утра и до вечера. Очень много погибло людей. Волга стала красной от людской крови. Был просто ад. А в стороне горела сплошным пламенем Дар-гора. Когда мы выползли вечером из ямы-окопа и увидели страшную картину, на нашей улице не осталось домов, одни руины. Все вокруг горело. Это был ад. На улицах не стало воды, разбили колонки. За водой стали ходить в овраг по ночам. Вечерами, когда темнело, было видно, как над головами летали красные и зеленые огоньки. Моя сестра, Татьяна, держала меня на руках и показывала их. Мы любовались. Мимо шла соседка, увидела нас, отругала: «Быстро, быстро прячьтесь, ведь это трассирующие пули». Улицы все освещались ракетами.

Было и так. Затихло. Мы вылезли из ямы, и неожиданно на нас налетели снаряды. В испуге мы побежали, нырнули в окоп головой, а ноги остались торчать снаружи. Я долго плакала, не могла успокоиться, испугалась.

13 сентября 1942 года на нашу улицу пришли немцы. Через три дома от нас на углу улицы разместился немецкий штаб, немного подальше, между улицами в балке, немцы сделали два больших блиндажа. Немецкие солдаты отбирали у кого что было: стол, кровать, постель, зеркало и т. д.

Пришла суровая, снежная, морозная зима. Нам кушать было нечего. До морозов выручала зелень, а теперь не осталось ни травы, ни ботвы. Мама и старшая сестра Анна бегали к элеватору (там хранилось зерно). Одну стенку элеватора разбил снаряд, зерно высыпалось на землю. Немцы охраняли его. Нам не давали, а указывали дорогу к Волге, где стояли разбитые вагоны, с горелой рожью. Когда шли к вагонам по дорожке, то по обе ее стороны лежали трупы людей, немцы их сжигали. Набирали горелую рожь, приносили домой, мама заливала ее водой и промывала, гарь поднималась на верх, внизу оставалась рожь почище. Насыплет мама в ладошку мне эту рожь, и я ела, как закончится, я снова плакала и просила хлеба. Однажды старшая моя сестра Анна пошла за рожью с мальчиком (ровесником). Немец остановил их, сестру отпустил, а мальчика забрали, и больше его никто не видел. Так и не узнали, куда он пропал.

Все мы стали болеть от голода и холода. Третья сестра (Валентина) заболела цингой, мама тоже заболела. Мы так ждали, когда же закончатся бои. Мы бы все умерли с голоду. Но вот 18 ноября началось контрнаступление наших войск. Из-за Волги по нашим улицам била установка «Катюша», ведь немец засел здесь — его надо было выбивать. С нашей же стороны била установка немецкая (ее прозвали «Ванюша»). Когда она била, то икала, как ишак, а «Катюша» била как стрела, летела и шипела. Мы сидели в окопе-яме и угадывали, какая установка бьет. Наши солдаты были хорошо обуты, одеты. Они быстро окружили немцев и их союзников. Немцы были закутаны в одеяла, ходили в валенках, некоторые носили шаль на голове. Морозы были очень сильные. Ко 2 февраля 1943 года немцы и их союзники были окружены и сдались. Их взяли в плен, а в центре города сдался фельдмаршал Паулюс.

Я никогда этого не забуду и никогда не бросаю даже крошечки хлеба. Ведь в бомбежку они мне были так дороги.

А потом мы ждали, когда вернется папа с фронта. Его не было с нами более трех лет. Закончил он войну за границей (Румыния, Венгрия), вернулся 5 сентября 1945 года.

Мы выжили чудом, и я желаю, чтобы эта страшная война никогда не повторилась, чтобы был мир на всей планете.

* Сталинградское детство . 23 августа 1942 года…/ Состав. Г.В. Егорова, Е.А. Соколова. — Волгоград, 2010

Составители Галина Егорова, Елена Соколова

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"