Каждый раз по дороге из дома в город люблю наблюдать за всем, что происходит вокруг, из окна папиного автомобиля. Мелькают деревья, дома, фонарные столбы, встречные машины, автобусы. Летом и весной любуюсь зеленой дымкой, в которую окутана природа, зимой – белоснежным саваном, подкоторыми спит все живое. А еще в любую погоду, полуденный зной ли печет, или стеной льет осенний дождь, или закручивает снежным вихрем метель, возвышается недалеко от нашего поселка курган, и на самом верху его стоит памятник с высеченным дубовым листком. Мчатся машины, спешат на остановку люди, а он стоит неподвижно, и отовсюду видно его.

– Что это за памятник? – спрашиваю я у отца.

– Не знаю, дочь, наверное, в этом месте шли бои во время войны, и кто-то погиб, вот и поставили потом памятник, чтобы помнили люди. А кому – не знаю, я же не местный, спроси у бабушки.

На этот вопрос бабушка мне тоже не ответила, отвернулась в сторону и перевела разговор на другую тему. А потом вдруг сказала:

– Мала ты еще, придет время, потом все узнаешь.

Время шло. Его шаги в детстве трудно уловить. Забот-то хватает. Все хочется успеть. Но однажды в наивную беззаботность мою ворвалась болезнь. Долго возились со мной родители, водили по разным врачам, «испытывали» на мне разные рецепты. А потом отправили к бабе Кате пить парное козье молоко, о целебных свойствах которого мама зачитывала мне выдержки из статей, найденных в интернете. Перспектива не представлялась мне радостной: каждый вечер ходить на окраину поселка к бабе Кате. Ее дом стоял как раз недалеко от того кургана с памятником.

Дом бабы Кати мне очень понравился. Выкрашен по старинке ярко-зеленой краской, окна с резными белыми ставнями напоминали мне новогодние снежинки, которые мы вырезаем из бумаги и приклеиваем на стекла. Таких домов сейчас и не встретишь, разве что в кино увидишь. Рядом с домом – палисадник, а в нем столько цветов! И не какие-то гордые лилии и неприступные розы, а все больше простые, похожие на полевые ромашки и колокольчики. Но такие они яркие и милые, что даже родными кажутся. Везде чувствуются заботливые руки хозяйки. За изгородью несколько вишневых и яблоневых деревьев. А во дворе по обеим сторонам стоят на березовых пеньках лавочки. Там и собирается местная детвора на вечернее «молокопитие». Бабу Катю промеж собой все называют молочницей.

Кто-то приходит со своей банкой и, получив теплое лекарство, скрывается за скрипучей калиткой, а кто-то терпеливо ждет, пока баба Катя бережно разольет из большого глиняного кувшина целебный напиток по кружкам, чтобы тут же наперегонки выпить его. Но еще ждем мы все, кому сегодня баба Катя нальет молока в свою любимую кружку. И ничего особенного в ней, казалось бы, нет. Кружка как кружка, старенькая уже, с выщербленным краешком возле ручки и полустертым рисунком девочки с козленком, наверное, из сказки «Сестрица Аленушка и братец Иванушка». Но любит эту кружку баба Катя, бережно обтирает рукой белые капли молока, стекающие под донышко, подает дрожащей рукой кому-нибудь из нас. Кому сегодня посчастливится? Строго следит она за очередью, знает уже, что мы загадали желание, и на кого сегодня падет выбор – тому повезет, и оно исполнится.

Скоро вечерние походы к молочнице становятся не тяжкой обязанностью, а долгожданной радостью. Так хорошо у нее, по-домашнему просто, что от посещений тепло становится на сердце. И не родная вроде бы для меня бабушка, а кажется, что знала ее всегда, и она тоже «моя» бабушка, а мы все для нее – любимые внуки. Со всеми поговорит, пошутит, а то и поворчит баба Катя, и каждому она – своя. А если придет кто со счесанной коленкой или расцарапанным локтем, пожалеет, приголубит, обнимет одной рукой и погладит по голове. Пальцы у бабы Кати сильные и шершавые, пахнут травой. А вот одна рука «не работает» – так говорит баба Катя, но мы не спрашиваем, почему.

Однажды вечером прикатила я к бабе Кате на своем стареньком велосипеде и удивилась – столько народу столпилось вокруг калитки! Мамочки с колясками, ребятня – все ждут бабу Катю. Уже стали сгущаться сумерки – и вот появилась баба Катя в окружении своих любимых коз.

– Опять ушли окаянные, – возмущается она. – И какая сила тянет их на этот бугор! Видать, плохо привязала, или веревки перетерлись, насилу всех собрала. Ну подождите уж, мои хорошие, всем молока достанется, потерпите малость.

Начисто вымыв руки под колонкой, здесь же, во дворе, баба Катя загоняет коз в сарай. Туда нам нельзя. Ждем, прислушиваясь, как звенит молоко по жестяному ведру. И вот все, наконец-то получив парное молоко, расходятся. Я не торопилась, оказалась последней. И вдруг заметила какую-то тревогу на лице старушки.
– Неужели Вы так сильно расстроились из-за коз? – спросила я. – Может, Вам трудно ходить за ними? Где они пасутся? Давайте я завтра приду пораньше и Вам помогу, – предложила я.

– Да нетрудно мне, – говорит баба Катя, выдавливая улыбку, а в уголках глаз прячется слеза. – Вспомнилось просто.

– Что? – не отстаю я от нее, – что Вам вспомнилось?

Она как будто ждала этого вопроса. И начала рассказывать.

– Давно это было, маленькая я совсем была, пять лет всего. И семья наша жила не здесь. Семёновские мы. Трое нас у матери было: старший брат Николай, средняя сестра Анна и я. Когда война началась, отца на фронт забрали, а мы, стало быть, остались с мамкой. Через месяц уже похоронку получили – убили папку. Немец пришел – сюда нас пригнали. Помню, как мамка укутала нас так сильно, что повернуться нельзя было, не то что идти. Собрали всех односельчан и погнали по морозу, пешком, а путь-то неблизкий. Сил нет, а плакать никак нельзя, боялись. Как добрались тогда – ума не приложу. Жить стали у маминой тетки, в погребе. Холодно, сыро, есть нечего. А главное страшно. Лежишь, бывало, ночью и заснуть от страха не можешь. Ночи длинные-длинные, и конца и краю не видно. А весной стали немцы на работу взрослых гонять. А у мамки сил совсем уж не было, старалась лишний кусок нам оставить, жалела. И собрался тогда Колька потихоньку домой сходить. Надеялись мы, что в погребе хоть что-то с осени осталось, есть совсем нечего было. Да не дошёл. Не вернулся ни к вечеру, ни к утру. Поняли мы, что случилось что-то. Расстреляли его немцы, об этом уже днём полицаи по посёлку говорили. Как сейчас помню лицо мамки, когда и до неё слух этот дошёл…

Я невольно вздрогнула, и почему-то представилась мне в этот миг моя мама, охватило вдруг какое-то непонятное и неведомое доселе чувство. Баба Катя, заметив эту перемену во мне, продолжила:

– Не буду, не буду пугать тебя больше. Да а как рассказать-то иначе. Звери они и есть. Немцы-то. Так и кричала мамка на полицаев да на немцев. Не помнила она себя от горя. Ну а те, долго не думая, за оскорбление заперли нас, мамку и меня с сестрой, в сарае сначала, рядом с комендатурой, продержали сутки, а потом погнали…

И замолчала баба Катя.

– Куда погнали?

– Знамо куда. На шурф… На бугор этот, – машет она рукой в сторону кургана. – Шахта там раньше была, руду фосфоритную добывали, тридцать метров глубина… Много нас было. Да выстроили всех и расстреляли. Там всех расстреливали.

– Кого всех? – спрашиваю я глухим, еле слышным голосом, комок слёз так сдавил горло, что трудно дышать.

– Всех, кто виноват, значит, был перед ними. Всех, кто не хотел им подчиняться, отказывался делать, что приказывали. А всё больше просто так, для страху. Привели нас поздно вечером. Тихо-тихо было вокруг. Весенний воздух только помню свежий, сырой, живой… Выстрелили. Люди закричали и попадали, кто убитый, кто раненый только. Мне руку сильно как обожгло, и я заплакала.Я маленького росточку была, и меня мамка вытолкнула в сторону. Выстрелили ещё и ещё. И мамка тоже упала туда, вместе со всеми, и с Анюткой, сестрой моей, ей двенадцать тогда было, как тебе, наверное… Люди не сразу умирали там, в шурфе, долго стонали, кричали, потом затихали. Подходить к ним нельзя было никому. Уж не знаю, почему меня не скопнули туда, посчастливилось, стало быть, мне, а может, подумали, что мёртвая я. Только очнулась я ночью от холода что ли, руку не чувствую, а рядом как будто копошится кто живой ещё. Не разобрала я сразу, испугалась, думала – немцы. Лежу, боюсь пошелохнуться. А потом разглядела в темноте, что рядом – коза! И откуда она пришла, родимая, ума не приложу. Скот-то весь у людей отобрали немцы. Только выползла я с этой козой и доползла до первого дома. Узнали меня добрые люди, спрятали, хоть и непросто было это, за неповиновение-то расстрел. Если немцы не узнают, то полицаи-то свои донесут всё одно. Остригли меня наголо, одевали, как мальчишку. Уберегли, одним словом. Только рука вот с тех пор не слушается, доктора-то потом сказали то ли нерв повреждён, то ли сухожилия, я уж и не помню, до того ли тогда было! Выжила – и то хорошо. А вот коз я с тех пор и люблю. Жизнью своей им обязана. Козу ту тоже вместе со мной прятали, она и выкормила нас поди. Благодаря ей и живу до сих пор.

– А семья-то где Ваша, баба Катя? Дети, внуки, есть?

– Никого нет у меня, вот, кроме них, кормилиц моих, – указывает она на коз. – После войны-то девок здоровых девать некуда было, – смеётся,– куда уж мне, убогой, вот и не досталось жениха. Некогда думать было о глупостях этих, надо было работать, страну поднимать. А как же! Да я и не горюю. Гляди, сколько вас у меня, и все родные, все свои, у кого ещё по посёлку нашему столько деток. Нет, счастливая я.

– А как же Вы живёте здесь, совсем рядом?.. С этим? Не страшно?

– А куда же я денусь от них? Правильно ты сказала, семья там моя, все там. Только козы вот, нет-нет, да и забьются туда, а я как будто снова всё переживу, хотя сколь лет уж прошло! А бояться мне нечего, главное, нету немцев, а кто там, мне плохого ничего не сделают. Ну иди, иди домой, а то уже совсем стемнело. Да не спеши на своём лисапете-то, а то не ровён час убьёшься впотьмах.

Целое лето ходила я к бабе Кате за молоком. Но больше она никогда не вспоминала о нашем разговоре, как будто и не было его. А потом началась школа, уроки, и забыла я об этой истории. Прошло несколько лет, и как-то недавно, совсем случайно оказалась я в тех местах снова. Издалека мне показалось, что всё выглядело так, как тем летом, в детстве, только краска на заборе облупилась, да зарос палисадник. А подойдя ближе, я поняла, что опустел дом, и давно уж нет в нём бабы Кати. Постояв немного, мне вдруг послышались детские голоса, как когда-то давно бегущих за молоком детей да звон колокольчика любимой козы бабы Кати. Почудилось ли? Нет! Здесь она. Здесь! Куда же она денется, ведь рядом вся её семья…

Я пошла на курган, по дороге набрала полевых цветов: лютиков, ромашек – похожих на те, что росли у бабы Кати в палисаднике. Поднялась на самый верх, и взгляд мой остановился на зелёном дубовом листке. Да! Жизнь продолжается. А совсем рядом мчатся машины, проезжают автобусы, спешат на остановку люди, светит солнце.

Ксения Есипова, 9А кл., МБОУ СОШ №3 г. Щигры Курской обл.

Поиск

Искомое.ru

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"