Мой родной город несколько раз менял свое название. Один раз он назывался Лоцманская Каменка, другой раз – Запорожье-Каменское,
в третий раз – просто Каменское.
Корень этих названий один – КАМЕНЬ. Здесь, в этих местах начинались знаменитые и страшные Днепровские пороги. Одни из них поднимались над водой, другие прятались в кипящей воде и тем были особенно опасны. Вот откуда первое название – Лоцманская Каменка. Лоцман – это проводник по днепровской водной стихии.
Именно здесь, среди белых песков южной России рядом с Донецким угольным бассейном, криворожскими железными рудами, дешевым водным путем неутомимого Днепра вырос огромный металлургический завод и город с названием Запорожье-Каменское. Но время заставило распрощаться с этими старвми названиями. Рабочие дали городу имя Дзержинского, большого хозяйственника который понимал, что такой гигант, как Днепровский завод без помощи государства не поднять. И он помог.
И вот сейчас, осенью 1941 года, немцы подходили к нашему Днепродзержинску. Их самолеты забрасывали наш город листовками с черными крестами. Взрослые говорили, что немцы пока ведут съемку, а бомбежка будет потом. Немцы знали что делали: им надо было не разрушить, а сохранить для своей Германии заводы, доменные печи, прокатные станы нашего большого промышленного, южного, теплого, красиво лежащего у широкого Днепра города.
Они спали и видели, как эти заводы потом будут выпускать сталь, танки, и оружие для их победы над нашей родиной.
Как только звучала воздушная тревога, все – старые и малые прятались в подвалах домов. Я помню, как мы сидели с бабушкой в подвале, где горел маленький огонек коптилки. И, несмотря на мой страх, несмотря на плач детей и тревогу взрослых, мне все казалось в этом подвале уютным, мне нравилось, что рядом со мной сидит бабушка: раз бабушка рядом – все будет хорошо, думала я. Это было вечное детское чувство защищенности…
Почему я сидела в подвале только с бабушкой? Потому, что мама была врачом и ее с первых дней войны мобилизовали для работы в военном госпитале.
Очень скоро начались сборы в дорогу – куда никто на знал. Ехали далеко, где- войны не было, где надо было много работать, чтобы скорее прогнать врага с нашей земли. Я помню, что нас погрузили в товарные вагоны, было тесно, душно, но все это терпели. Кто-то рассказывал, что первый немец, который явился в наш город, был убит из окна дома и что расправа со смельчаком была страшной.
Поезд шел медленно, часто останавливался, пропуская встречные поезда, которые шли на фронт. Стояло лето и мне запомнились огромные поляны белых ромашек. Как только тормозил наш поезд, открывались двери и все прыгали в эти белые заросли и собирали букеты, как будто их надо было ставить в красивые бокалы в красивых комнатах, а не в темные товарные вагоны.
Так мы приехали в город Магнитогорск, который расположился на юге Уральских гор. Вы найдете и сегодня этот город на карте – он красив и знаменит. А тогда в бараках и перенаселенных комнатах жили мы, эвакуированные днепродзержинцы, которые за семь суток морозов, дождей, ледяных ветров в тяжелейших условиях 1941 года отправили на восток электрооборудование всех цехов и прокатные станы.
Интересная картина. Немцы ворвавшись в Днепроджзержинск кричали, что через 3 – месяца дадут Германии днепродзержинскую сталь. Не дали. Они же утверждали, что на Урале, в Магнитогорске, не смогут заработать металлургические заводы русских, но мощные мартены Магнитки вскоре дали броневую сталь. Это можно было сравнить с победой в крупном военном сражении.
Нас поселили всех в одну комнату. По сути это было четыре семьи. Поскольку отцы ушли на войну каждая семья уменьшилась. Руководила всеми наша бабушка, потому что Ася, Нона, Алла, Тома и я были ее внучками. Внучки Люда и Валя, которые добирались из Ленинграда, еще не приехали. В это трудно поверить, но нас поселили не в бараке, а в кирпичном доме, где были большие окна и потому каждое утро мы видели, как наши мамы, стояли возле большой рыжей лошади. Они в запряженную телегу грузили гору белья, которую надо было развести по больницам и госпиталям. А маму Томы рыжая лошадь еще завозила на завод. Вернувшись утром с работы, мама Томы рассказывала нам, как она заворачивала в масляную бумагу огромные снаряды: «Подарки немцам». .
Бабушка, вздыхала, ворчала и приговаривала каждую минуту, что она что она сойдет с ума от этой оравы, и тем не менее мыла всю эту ораву, сооружала всем прически, ибо по предвоенной моде, всем отрастили косы. Потом всех кормила. Самым вкусным блюдом были оладики из картофельных очисток, за которыми ей приходилось отстаивать в очереди по целому часу.
Бабушке приходилось нелегко – у каждой внучки был свой норов. Нонна была самой старшей, самой разумной и именно поэтому всегда вступала с бабушкой в дискуссии, забирая тем самым драгоценное бабушкино время. Эллю, то есть меня, как говорила бабушка, «кто-то стукнул из-за угла мешком». Видимо, я была слишком неповоротливой. Самой покладистой была Алла и бабушка, имея с ней дело, отдыхала. Тамара чаще всего молчала, но так смотрела своим таинственным косым взглядом, что получила прозвище «бабай». Что касается Аси, - она любила подпевать бабушке, которая изумительно пела. Со временем Ася станет известной певицей. Непонятно, как в то страшное время, бабушка угадала талант внучки, где нашла силы и время!? Я помню, как пришло письмо с фронта от дяди Коли, папы Аллы, со стихами Симонова «Жди меня и я вернусь…» Стихи читали вслух, сидя на кроватях, и плакали. Какое счастье, что Симонов написал эти строчки. Это было объяснение в любви солдата идущего в атаку, всем женам и девушкам. И вдруг бабушка запела эти строчки на старинный романсовый мотив, а Ася тоненьким голоском уловила мотив… Бабушка обняла ее и прижала к себе. С дядей Колей был еще такой случай. Бабушка с хлебными карточками пошла в магазин. Когда она возвращалась и уже подошла к подъезду кто-то с балкона крикнул: «Вернулся Коля!» Но так как мы все всегда боялись известий с войны, она уловила только имя «Коля». Хлеб выпал у нее из рук и подкосились ноги. Соседки довели ее до квартиры. А там живой и невредимый, да еще веселый сидел дядя Коля. Он был ранен, отлежал в госпитале и получил короткий отпуск.
Без конца открывали дверь соседи: «Ну что там на войне?»
Но разве все расскажешь о войне!? Время шло и она шла, но заметим, теперь очень в нашу пользу, с нашим успехом...
С некоторых пор я заметила, что меня пытаются устроить в детский садик. Ни Нону, ни Асю, ни Аллу, ни Тамару, а почему-то меня. Потом у нас разбилось большое зеркало, висевшее на стене
Бабушка сказала: «Я так и знала – это был знак».
Знак говорил о большом несчастье. Немцы разбомбили санитарный поезд, где работала мама. Ее спасли, как говорили все, «подлатали» и отправили на лечение в Магнитогорск. Вот почему меня старались устроить в детский сад – возиться со мной было некому. Детский сад мне понравился. Он расположился на горе – все вокруг было видно – и цветы, и травы, и птицы. Весной громко журнала вода и были видны цветные камешки. Страшно было только бежать с горы – казалось, что тебя несет космическая сила. В садике были хорошие воспитательницы. Нас учили рисовать, но мы рисовали одно и тоже: летят наши самолеты, прыгают наши парашютисты, а внизу
удирают немцы. Наша воспитательница старалась нас увести в мирную жизнь: нарисовать цветок, раскрасить шарик, пирамидку, но мы не поддавались. Даже новогодняя елка в честь которой нам давали горстку изюминок, одну конфетку и два печенья у нас не получалась.
Однажды я стола на горе у ограды садика и ждала, когда меня заберут домой. Но никто меня не забирал. Мне надоело ждать я вышла из ворот и пошла домой. Где находится дои и какая дорога к нему ведет я – понятия не имела. Я шла, шла, шла… мимо меня бежали люди, они меня не знали и я их не знала. И вдруг я увидела в окне за стеклом клоуна. Как я теперь понимаю, он был вырезан из бумаги и ярко раскрашен. Я вошла в дверь магазина и осталась там навсегда. Все что я видела было для меня, ребенка военных лет, не успевшего к увидеть красоту мирной жизни, было неожиданно. Я открыла рот и ходила, цепляясь за прилавок, пока не свалилась от усталости и впечатлений и заснула в магазине под – лестницей. А магазин закрыли на ночь. Где-то к середине ночи два дома наш и соседний искали меня, пропавшую. Открыты были двери всех квартир, огоньки коптилок мелькали на улице. И вдруг семиклассница Лиза с возмущением опытного сыщика спросила, когда же пойдут обследовать магазин? Судя по всему, все опомнились, и не пошли, а побежали. Я спала под той же лестницей, рядом стоял зеленый танк – для охраны, явно украденный с прилавка.
Еще раз повторю: мне все нравилось в детском садике. И то что нас учили рисовать, танцевать, читать с выражением стихи, и особенно нравилось, что здесь меня любили. Две девочки, игравшие в дочки-матери, даже поссорились друг с другом, выбирая меня в свои «дочки». Мне это запомнилось видно от того, что мне дали почувствовать себя хорошей…
***
Наконец, настал день, когда врачи разрешили привести меня к маме в больницу. Повела меня мамина сестра Антонина. Шли мы через широкую степь с цветами, птицами и конечно с колючками. Прежде всего Антонина приказала собрать букет цветов для мамы -- васильки и ромашки Потом мы нашли огромного махаона – он был высушен солнцем , но очень красив. Но самым красивым в этой степи был куст зеленого колючего с сиреневым пышным цветком татарника. Как мы ни пытались оторвать цветок от куста и украсить букет – ничего не получилось. О стойкости татарника я прочитала совсем взрослой у Льва Толстого. Читала-читала, но вспоминала уральскую степь.
Мама лежала в отдельной палате. Узнать ее я не могла, потому что вся голова и лицо были забинтованы. С ужасом и страхом я села на край кровати. А я ведь еще не видела пустой рукав и не знала, что у мамы нет больше правой руки. Когда закончится война, маме сделают протез. И с этой отметиной войны она проживет всю жизнь. С молодых лет.
Маму выписали из больницы, где она и осталась работать. Бабушка, все мамины шесть сестер и знакомые, бывшие с нами в эвакуации, всегда говорили, что мама была красавицей и хохотушкой. «Хохотушкой» я маму уж точно не видела. Я точно помню, как мама брала меня с собой на какую-то гору, мы долго сидели там, мама молчала и смотрела вдаль.
Подходил Новый год. К этому времени Антонина получила отдельную комнату в бараке. Разгрузили наше прежнее тесное жилье. Удостоились чести быть на новоселье и мы с мамой. Мы вышли из подъезда, стояла ночь и казалось, как сказал поэт, «спит земля в сияньи голубом». Но она не спала. Все деревья ее тянулись к яркой луне, а тень их лежала на снегу. Было два подлунных сада. В бараке нас встретила бочка с квашенной капустой. Она стояла у самой лестницы, полная доверху, предлагая себя всем гостям. У Антонины уже был накрыт стол, а ее дочка, моя самая младшая сестра, украшала елочку. Это были разноцветные тряпочки и бумажные игрушки. Фонарик, например, клеили так: делалась трубка из бумаги, мелко резались ее кончики и раскрашивались. Фонарик был цветной и пушистый. Конечно, пели «Катюшу, «Синий платочек» и, кажется, «Темную ночь» за столом.
Утром у моей подушки что-то зашуршало. Оказалось, что это был кулек из толстой коричневой бумаги. Я села на кровати и тихо, и чтобы никого не разбудить, развернула его. Там была кукла. Головку ее украшал яркий платочек, но у нее не было ни рук, ни ног. Она была неподвижной -- вся из папье – маше. Ей нельзя было сшить платье, нельзя было играть с ней, как играют с куклой, воображая, что она живая… Я растерялась, потом расстроилась и даже заплакала. На кровати, где спала мама и Антонина, кто-то шевельнулся. Не знаю, как отчего и почему я поняла, что никто не должен видеть мое недовольство новогодним подарком. Я обняла кулек и от всех волнений заснула.
– У тебя еще будет много кукол, - сказала утром Антонина, что-то угадав.
…Но вот наступил день, когда Москва салютовала в честь освобождения от врагов моего родного Днепродзержинска. На далекой Магнитке в эту ночь в своих бараках, перенаселенных комнатах, в подъездах и дворах обнимались, целовались, рыдали и смеялись эвакуированные днепродзержинцы. Они кричали: «Москва салютует! Едем на родину!»
Они даже не соображали, что на носу зима. Пока не нашелся разумный дядя Вася, который сказал, что в путь надо отправляться весной, чтобы сберечь детей и себя.
***
А теперь заглянем в историю – что хотели немцы присвоить и чем были удивлены. Дадим слово немецкому управляющему заводом, уполномоченному концерна «Герман Геринг»: «Следует отдать должное этим русским. Они со знанием дела выстроили доменные печи, корпуса сталеплавильных и прокатных цехов, продуманно и экономно провели подъездные железнодорожные пути. …Большевики дали новому поколению очень хорошее образование. Молодое поколение не только умеет читать и писать, но и основательно изучило геометрию и алгебру…» Но немецким захватчикам это не принесло пользы. Они признавались, что русская рабочая сила захваченного завода к ним враждебна, с ней тяжело сговориться и он убежден, что Германии вряд ли удастся проникнуть в мысли советского народа.
Не потому ли оккупанты вместо первоклассной стали и чугуна, которыми славился Днепродзержинский металлургический завод, производили брички, напильники, костыли. И то в ограниченном количестве.
Элла Матонина
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
