Повседневная жизнь русской школы

Главы из книги. Продолжение

Образование и Просвещение

По мнению философов эпохи Просвещения только образование было способно искоренить любые недостатки человеческой натуры и изъяны мира в целом. Образованный человек, искренне считали просветители, не может совершить дурного поступка, поэтому он много полезнее для общества, чем необразованный. В просвещенном обществе, как они ожидали, быстрее исчезнут предрассудки, суеверия, социальная несправедливость.

В России эти идеи были хорошо известны: во второй половине XVIII в. в обществе живо обсуждали сочинения английских и французских философов, журналы активно печатали статьи на педагогические темы, меценаты организовывали воспитательные дома и училища для бедных и сирот.

Особенной популярностью идеи Просвещения пользовались среди авторов журналов, издаваемых Н.И. Новиковым. В одном из них был напечатан солидный по объему трактат «О воспитании и наставлении детей», автором которого многие исследователи считают самого Новикова. Цель воспитания в нем сформулирована предельно ясно и просто: «образовать детей счастливыми людьми и полезными гражданами». Просвещение ума должно сочетать с «образованием сердца», то есть нравственным воспитанием, а еще родители не только должны кормить своего ребенка, но и заботиться о его «образовании тела». Соединение развития умственного, нравственного и физического сделает человека образованным, а значит и счастливым[i].

Утопичные идеи просветителей порой приносили вполне практические плоды. «Московские ведомости», издаваемые Н И. Новиковым, имели приложение, которое называлось «Детское чтение для сердца и разума» – первое российское издание, предназначенное специально для детей. Кстати, Новиков, который учился вместе с Фонвизиным в университетской гимназии, не смог, несмотря на все его старания, овладеть ни одним иностранным языком и возможно поэтому, как считают некоторые исследователи, так активно занимался изданием переводной литературы[ii].

О том, какое впечатление на ребенка производило «Детское чтение…», описал С.Т. Аксаков: «Я читал свои книжки с восторгом и, несмотря на разумную бережливость матери, прочел все с небольшим в месяц. В детском уме моем произошел совершенный переворот, и для меня открылся новый мир… Я узнал в «рассуждении о громе», что такое молния, воздух, облака; узнал образование дождя и происхождение снега. Многие явления в природе, на которые я смотрел бессмысленно, хотя и с любопытством, получили для меня смысл, значение и стали еще любопытнее. Муравьи, пчелы и особенно бабочки со своими превращеньями из яичек в червяка, из червяка в хризалиду и, наконец, из хризалиды в красивую бабочку – овладели моим вниманием и сочувствием; я получил непреодолимое желание все это наблюдать своими глазами»[iii].

Далеко не все образованные люди той эпохи склонны были преувеличивать роль просвещения в воспитании человека, желая сделать его во что бы то ни стало счастливым.В век Просвещения многие ученые и педагоги по-прежнему главной задачей воспитания считали постижение учения Христа. Идеи просветителей пришли в Россию с Запада, но смысл слова «просвещение» в нашем языке наполнен совсем иным содержанием. Замечательны размышления по этому поводу Н.В. Гоголя: «Мы повторяем теперь еще бессмысленно слово «просвещение». Даже и не задумывались над тем, откуда пришло это слово и что оно значит… Просветить не значит научить, или наставить, или образовать, или даже осветить, но всего насквозь высветлить человека во всех его силах, а не в одном уме, пронести всю природу его сквозь какой-то очистительный огонь. Слово это взято из нашей церкви, которая уже почти тысячу лет его произносит, несмотря на все мраки и невежественные тьмы, отовсюду ее окружавшие, и знает, зачем произносит. Недаром архиерей, в торжественном служении своем, подъемля в обеих руках и троесвещник, знаменующий Троицу Бога, и двусвещник, знаменующий Его сходившее на землю Слово в двойном естестве Его, и Божественном и человеческом, всех ими освещает, произнося: «Свет Христов освещает всех!»[iv].

Бытует такое устойчивое заблуждение: светское образование неизбежно должно прийти в конфликт с духовным, да и вообще с религией. Однако вера и наука никогда не противостояли друг другу, и вера вовсе не отрицает ни образования, ни просвещения, ни познания мира. Только целью познания для христианина является не удовлетворение его любознательности, а стремление через познание мира видимого познать мир невидимый – горний. Как писал Ломоносов, «природа и вера суть две сестры родные и никогда не могут прийти в распрю между собою». Математик не может, по остроумному замечанию Ломоносова, «Божественную волю вымерять циркулем», так и учитель богословия вряд ли должен учиться астрономии по Псалтири[v].

Екатерина II как просвещенная монархиня верила в силу воспитания, но часто повторяла, что главная цель воспитания – «руководство к Закону Божию, к познанию должностей своих и к наблюдению законов и учреждений государства».

По ее распоряжению была написана книга «О должностях человека и гражданина», во вступлении к которой говорилось: благополучным и счастливым делают человека чистая совесть, здоровье и довольство своим состоянием, а для обретения этих качеств необходимо «напоить душу свою добродетелью», что по силам и бедным, и богатым, и простым, и знатным[vi].

Мысль об исполнении своего долга, как главного предназначения человека, формировалась и в дворянском сословии: «Дворянин – тот, кто служит». Подобные задачи требовали особого подхода к воспитанию, здесь речь шла уже не о подготовке отдельных представителей для разовых поручений, а о системе просвещения в целом. Поэтому по мысли императрицы необходимо было создать школы начального образования для детей всех сословий и учебные заведения специально для дворян. Вырастить такие школы можно было только под крылом государства, которое содержало бы их и опекало.

Цифирные школы и народные училища

Многое, задуманное Петром, было им лишь намечено или создано в своей основе, а развитие получило уже в эпоху Екатерины II. Так случилось и со школьным делом. Идея создания «нижних школ» возникла еще в 1714 г.: по задумке Петра I все сословия (кроме крестьянского) должны были получить начальное образование в государственных школах – цифирных. Исполняя указ царя, в большие города начали свозить детей духовенства, дворянства, купечества, чтобы обучать «молодых ребяток» чтению, письму, цифири и началам геометрии. Если недоросль отказывался учиться, или поступал в школу и не заканчивал ее – ему не разрешали жениться и запрещали таких неучей венчать в церкви. Школы предполагалось размещать в архиерейских домах и монастырях и содержать за счет губернских доходов. Так царь намеревался распространить грамотность, не разделяя образование на духовное и светское. Можно сказать, цифирные школы были последней попыткой XVIII столетия объединить эти два направления[vii].

В дальнейшем их пути будут не раз пересекаться: так, часть начальных школ – церковно-приходские – будет принадлежать Священному Синоду, а в духовных семинариях до реформы 1867 г. будут изучать медицину и сельское хозяйство, после реформы – еще и педагогику. Да и само обучение в духовной семинарии первые четыре года повторяло в основном гимназический курс, и только последние два года посвящались исключительно богословским предметам. Поэтому неудивительно, что окончившие 4-ый класс семинарии так же, как и гимназисты, стремились поступить в университеты, поскольку общеобразовательный уровень среднего гимназиста и среднего семинариста был приблизительно одинаков[viii].

Но вернемся в XVIII столетие. Век цифирных или арифметических школ, на которые возлагал большие надежды Петр I, оказался короток – дети, оторванные от семьи и непривычные к новому распорядку, порой жестокому, убегали домой, к родителям. К тому же к1721 г. духовенство добилось, чтобы дети священников обучались дома или в греко-латинских школах, и цифирные школы были выведены из церковных помещений. Вскоре вышло разрешение обучать дома и детей дворян. Так что к середине XVIII в. цифирные школы практически повсеместно исчезли.

К идее создания начальных школ для детей всех сословий вернутся уже во времена Екатерины II. В1780 г. императрица встречается во время поездки по югу России с австрийским императором Иосифом II. Беседуя с одним из «просвещенных» монархов Европы, Екатерина узнает о школьной реформе, которая недавно была проведена в Австрийской империи. Императрица живо интересуется подробностями реформы и даже изучает подаренные ей Иосифом школьные учебники. Император в самых лучших выражениях характеризует автора реформы – австрийского подданного, серба по происхождению, который немало «потрудился в устроении народных школ». Зовут его Ф.И.Янкович де Мириево.

Вот его-то и решает Екатерина II пригласить в Россию для проведения  школьной реформы. Выбор был сделан верный – Янкович добился хороших результатов в Австрии, он знает русский язык и по вероисповеданию православный. Так в России начинается одна из первых серьезных реформ образования.

В 1782 г. по предложению Янковича в губернских городах создаются главные народные училища – в них будут учиться пять лет, а в уездных – малые училища, рассчитанные на два года обучения. Программа в училищах предлагалась следующая: в начальных классах чтение, письмо, чистописание, рисование, арифметика, Священная история и катехизис. В старших классах читали Евангелие, повторяли катехизис, изучали основы географии, истории, геометрии, естественной истории, архитектуры, механики и физики. Желающие продолжить обучение в гимназии и университете дополнительно могли изучать латинский язык; иностранные языки тоже изучали по выбору – в Иркутске, к примеру, китайский, в южных губерниях – греческий, в восточных – арабский.

Занятия в училищах проходили бесплатно (содержанием и хозяйственным управлением училищ занимались приказы общественного призрения), поэтому недостатка желающих поступить в новые заведения не было. В конце XVIII в. по стране уже насчитывалось 288 училищ, то есть, больше, чем в половине российских городов, и обучалось в них почти 22 000 мальчиков и девочек, в основном из городских сословий – мещанства, купечества, разночинцев[ix].

Народные училища можно смело назвать инновационной школой XVIII в. Во-первых, детей теперь набирали в школу не круглогодично, как раньше, а два раза в год. Это новшество позволяло учить каждого не по индивидуальному плану, но использовать классно-урочную форму, которую так усиленно насаждал Ломоносов. Во-вторых, занятия проходили не с утра до вечера, но по единому распорядку – с 8 до 11 утром и с 2 до 4 днем зимой, летом с 7 до 10 и с 2 до 5 дня. Начинались и заканчивались уроки молитвой, мальчики и девочки учились вместе, но в классах сидели порознь, и учитель должен был следить за тем, чтобы домой они тоже уходили врозь.

Сечь учеников в новой школе запрещалось, но телесные наказания все же применялись, и на ребенка из дворянской семьи, для которого приглашали учителя домой, одно лишь посещение народного училища могло произвести самое отталкивающее впечатление. Вот каким увидел урок арифметики в народном училище г. Уфы юный Сергей Аксаков: «Половина скамеек была занята мальчиками разных возрастов; перед ними лежали на столах тетрадки, книжки и аспидные доски; ученики были пребольшие, превысокие и очень маленькие, многие в одних рубашках, а многие одетые, как нищие. <…> Вдруг Матвей Васильевич заговорил таким сердитым голосом, какого у него никогда не было, и с каким-то напевом: «Не знаешь? На колени!» – и мальчик, стоявший у доски, очень спокойно положил на стол мел и грязную тряпицу и стал на колени позади доски, где уже стояло трое мальчиков, которых я сначала не заметил и которые были очень веселы; когда учитель оборачивался к ним спиной, они начинали возиться и драться. <…>Матвей Васильевич отмечал в списке, кого нет, приговаривая иногда: «В третий раз нет, в четвертый нет – так розги!» Я оцепенел от страха. Вызываемые мальчики подходили к доске и должны были писать мелом требуемые цифры и считать их как-то от правой руки к левой, повторяя: «Единицы, десятки, сотни». При этом счете многие сбивались, и мне самому казался он непонятным и мудреным, хотя я давно уже выучился самоучкой писать цифры. <…> Я ничего не понял сколько потому, что вовсе не знал, о чем шло дело, столько и потому, что сидел, как говорится, ни жив ни мертв, пораженный всем мною виденным. Задав урок, Матвей Васильевич позвал сторожей; пришли трое, вооруженные пучками прутьев, и принялись сечь мальчиков, стоявших на коленях»[x].

Удивительным и неприятным открытием оказалось для Аксакова перевоплощение доброго и ласкового в домашних занятиях учителя Матвея Васильевича в «кровожадного злодея», «преступника», «разбойника» – такой метаморфозы потрясенный ребенок пережить не смог и отказался заниматься со своим учителем. Но менее впечатлительные ученики народных училищ переносили наказания, к удивлению маленького Сережи, легко, будто вовсе их не замечали: «забирая свои вещи, все мальчики выбегали из класса и вместе с ними наказанные, так же веселые и резвые, как и другие».

Учителя народных училищ

Открытие училищ для детей из народа было главным в школьной реформе, но не единственным новшеством. Как известно, в обучении участвуют двое, и роль учителя в любом преобразовании школы велика. Уровень его культуры, профессиональной подготовки, материальная обеспеченность, наконец, заинтересованность в развитии школы – вот что в итоге определяет успех любой школьной реформы. Никакие самые современные препараты и инструменты не вылечат больного, если доктор безграмотен и равнодушен к судьбе своего пациента.

 В «Уставе народных училищ в Российской империи», утвержденном Екатериной II, были впервые сформулированы требования к учителю и одновременно проявлена забота о его содержании. От учителя требовалось, прежде всего, христианское благочестие, доброта и снисходительность к ученикам и отмечалось, что от него ожидают не только обучения, но – главным образом – воспитания. В 1786 г. императрица по-прежнему была убеждена, «коль скоро заведутся и утвердятся школы, то невежество истребится само собой, тут насилие не надобно»[xi].

Кто же учительствовал в народных училищах? – Первыми учителями стали выпускники духовных академий и семинарий. Чтобы сделать профессию учителя привлекательной, было решено после 6-8 лет службы в старшей школе присваивать учителю чин 12-го класса (губернский секретарь), через 10 лет – 9-го класса (титулярный советник), а через 22 года безупречной службы – 8-го класса (коллежский асессор), дающий право на потомственное дворянство и обращение «ваше высокоблагородие».

Позаботилось государство и о материальном обеспечении учителей: годовое жалование тех, кто преподавал в старших классах, при готовой квартире, отоплении и освещении составляло 400 рублей, преподаватели иностранного языка получали 300 рублей, учителя начальных классов – 150 – 200 рублей[xii].

Для человека холостого этого жалованья, наверное, вполне хватало бы, но для семейного было явно недостаточно. По подсчетам экономиста того времени[xiii] на питание семьи из восьми человек за 3 дня уходило 5 рублей 66 копеек или 1 рубль 87 копеек в день. То есть, даже учитель старших классов не мог на жалованье в 400 рублей прокормить семью. И называть учителей, как это делают некоторые исследователи[xiv], «относительно обеспеченными людьми» можно только предварительно уточнив: относительно кого? – Относительно прислуги – наверное, обеспеченными.

Кто же мог в таком случае польститься на учительскую должность? – Выходцы из благородных сословий – вряд ли: престиж невелик, жалованье скудное, работа каторжная, разве кто-то мог пойти в учителя по идейным соображениям, имея за спиной поддержку семьи или ближайших родственников. А вот сыновья лично свободных крестьян и мещан, дети священников из бедных приходов вполне могли отправиться за дворянским званием или стабильным окладом в школу.

Пермский купец Д. Е. Смышляев, который учился в 1787 г. в народном училище г. Соликамска, вспоминал:«Учитель у нас был один (из духовных, перешедших в светские), Дмитрий Петрович Попов, кончивший курс учения в Вятской семинарии – человек усердный и строгий. В то время получал он жалование 150 руб.; но как был обременен огромным семейством, то и не доставало ему оного, и потому, исправлял он должность сторожа, за кою от думы получал 30 руб. в год».

Многие учителя, как их коллега из Соликамска, были вынуждены подрабатывать: в основном, частными уроками, репетиторством, а кто-то истопником или сторожем в школе. Не только низкий социальный статус и незавидное жалованье отличали учительство тех лет, даже образованные выпускники семинарий далеко не всегда соответствовали требованиям, предъявляемым учителям в Уставе. Тот же Смышляев вспоминал: «Времена были не те, что ныне – все было просто и не так нежно, как теперь. У учителя нашего была медная указка, которой он бил ослушников и лентяев; в том числе и мне доставалось: как хватит по голове, то искры посыплются и голову в кровь раскроит. Столь же часто ставили нас на горох, на колени, на несколько часов».

Но по сравнению с выпавшими ему во взрослой жизни испытаниями время учебы Смышляев считал исключительно счастливым: «Учитель наш был страстен [к] итальянскому церковному пению, [то] и составил из учеников своих хор певчих, где и я пел альта первого, а сам он занимал [обязанность] регента и пел октаву баса, и всякий праздник нам приказано быть в церкви, на клиросе. Иногда утешал нас, отпущая весною погулять по реке Усолке в лодке – певали канты, а сам учитель, стоя на берегу, проверял голоса нашего пения»[xv].

Организатор школьной реформы Янкович знал о крайней нужде в школьных наставниках, поэтому особо заботился об обучении самих учителей. В 1783 г. при Петербургском народном училище открывается первое специальное заведение – учительская семинария. Для преподавания в семинарию пригласили известных ученых и педагогов, воспитанники старших классов, кроме занятий в семинарии, посещали лекции в Академии наук, при семинарии существовала довольно обширная научная библиотека. Профессор и академик М.Е.Головин оборудовал в семинарии физический кабинет, были открыты минералогический, зоологический и ботанический кабинеты.

В помощь учителям было переведено на русский язык известное в то время методическое пособие австрийского педагога И. И. Фельбигера, оно было дополнено и переработано учениками Ломоносова применительно к России. В «Руководстве учителям первого и второго классов народных училищ» – так называлось пособие – особо подчеркивалось, что учитель должен заботиться «более об образовании и наполнении разума их (учеников), нежели о наполнении и упражнении памяти…». Учитель должен говорить внятно и четко, обращаться не к одному ученику, а ко всему классу, рекомендовалось во время объяснения прохаживаться между рядами и смотреть за тем, внимательно ли слушают учителя воспитанники. Ученики должны отвечать учителю не односложно, но полно и развернуто, а учитель по ответам ученикам должен проверять, правильно ли они поняли объясненный накануне материал.

Для преподавания истории и географии рекомендовалось использовать настенные карты и таблицы, во время урока пользоваться доской и мелом. Словом, все, что сегодня составляет повседневную, рутинную жизнь любого учителя от Калининграда до Владивостока берет свое начало во второй половины XVIII в.

Это методическое пособие с его замечательными и не устаревшими советами можно было бы назвать новаторским для своего времени, если бы оно не было дополнено строгой и порой мелочной регламентацией, заимствованной Янковичем все из той же австрийской системы.

Стремление упорядочить работу чиновника нормально и полезно для любой государственной системы, в любую эпоху и в любой стране. Худо другое: желание так же детально регламентировать работу учителя или, скажем, врача может убить в их профессии главное – внимание к самому ученику или пациенту. Так было в годы создания школьного образования в России, так обстоит дело и сегодня.

И все же, несмотря на недостатки школьнойI реформы, обучение в учительской семинарии было серьезным шагом вперед в профессиональной подготовке преподавателей. Впервые в руководствах для учителей описывались методические приемы преподавания грамматики и арифметики, географии и истории, общие принципы дидактики. Важным начинанием было и то, что ученики семинарии не только слушали лекции и обсуждали услышанное на занятиях, но и подкрепляли теоретическое обучение практикой в малых народных училищах. Семинария просуществовали до 1803 года, после чего была преобразована в Петербургский педагогический институт. Выпускники учительской семинарии – первый выпуск составил 425 человек – разъехались по стране преподавать в главных народных училищах и готовить, в свою очередь, учителей для младших училищ.

Конечно, выпускников учительских семинарий явно не хватало, был недостаток и в самих училищах, особенно малых – не каждый уездный город мог позволить себе содержание учебного заведения, поэтому в деревнях и уездах по-прежнему учились у дьячков и отставных солдат, да и методы воспитания и преподавания все еще не отличались «нежностью». И все-таки, как заметил Д.И.Фонвизин, сравнивая свое обучение в середине XVIII в. с новыми школами: «учителя и ученики совсем ныне других свойств».

Так, слабое, хилое и, казалось бы, рожденное не для жизни дитя Петра I – светское образование –  выжило, с годами окрепло и набрало силу.

Наталья Петрова

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"