Мне часто вспоминается время моего учительства в одном из московских лицеев. Археологические экспедиции в Архипо-Осиповку, военно-исторические сборы, экскурсии в музеи Кремля, конференции, где вместе с лицеистами выступали известные писатели и историки, обсуждение документальных кинофильмов, – да многое вспоминается. В эти же годы мне частенько приходилось отвечать на вопрос: «А что, лицеи действительно отличаются от обычных школ?» – «Да, отличаются, – отвечала я, – в лицей поступают, выдержав экзамены, учатся там только старшеклассники, по более сложным, чем в школах, программам, занятия ведут и учителя, и преподаватели высшей школы».
Но это лишь формальные отличия, а существует еще особая лицейская атмосфера, где царит дух творчества, воспитывается чувство собственного достоинства и рождаются открытые, построенные на взаимном уважении отношения между преподавателями и учениками, словом, то, что не может быть записано ни в каком уставе, но, безусловно, существуют с тех далеких времен, когда в России появились первые лицеи. Конечно, и в школах работают талантливые педагоги, и в лицеях встречаются случайные люди, но это не меняет картины в целом.
Само слово «лицей» в нашем сознании неразрывно связано с юным Александром Пушкиным и Царским селом – «волшебным местом», где он «жил душой», где формировались его характер и поэтический дар, его представления о дружбе и верности лицейскому братству. Выпускники лицея действительно сохранили верность «святому братству» на всю жизнь – в трудные минуты они поддерживали друг друга: Иван Пущин и Антон Дельвиг приезжали к ссыльному Пушкину в Михайловское, Александр Горчаков хлопотал об Иване Пущине после событий1825 г.
Идея создания первого лицея принадлежала М. М. Сперанскому и императору Александру I, по указу которого он открылся 19 октября 1811 г.. К лицею многие тогда относились скептически, как к своеобразному новшеству, оно возрождало в памяти сады Ликея – пригорода Афин, где греческие мудрецы во главе с Аристотелем прохаживались в тени олив, ведя ученые беседы со своими учениками.
По мысли создателей лицея цель его, однако, была не абстрактно гуманной, а вполне конкретной и прагматичной: подготовить чиновников для государственной службы. В этом отношении лицей ничем не отличался от Сухопутного шляхетского корпуса или Московского университетского пансиона, – но во всем остальном он был вполне оригинален.
Это новое, привилегированное заведение должно было дать воспитанникам за сравнительно короткий – шесть лет срок – образование университетского уровня, то есть, говоря современным языком, соединяло в себе ступени средней и высшей школы. Учебная программа лицея была так обширна, что его выпускники могли служить и военными, и статскими, с чинами от XIV до IX классов, в зависимости от успеваемости.
Располагался лицей в четырехэтажном флигеле Екатерининского дворца в Царском Селе, за что и получил свое первоначальное название, в 1843 г. его перевели в Санкт-Петербург и с тех пор стали именовать Александровским, по имени его создателя.
Особость нового заведения заключалась не только в названии, но и в новой методике преподавания предметов – образе учения, как говорили тогда. М.М. Сперанский в записке, поданной императору, писал, что учеников следует «заставлять сколь можно более самих работать собственными их силами, не питая их пространными толкованиями, но возбуждая токмо способности их вопросами, назначая им лучшие источники чтений и требуя от них аналитического отчета в том, что они читали или сами примыслили»[i]. То есть, учение должно иметь характер не пассивный – прослушивание и заучивание, – но активный, именно поэтому традиционное для того времени диктование уроков Устав вообще запрещал.
Вместо этого педагогам предлагалось «растолковывать» изучаемый предмет, как можно чаще опрашивать учеников, особенно в младших классах, – требовать у них «отчет», чтобыудостовериться в том, что все поняли излагаемый материал, и лишь после этого двигаться дальше. В старших классах, где предметы наполнялись уже университетским содержанием, преподавание носило аналитический характер и особое внимание обращалось на самостоятельную работу учеников[ii].
В Уставе указывалось, что различие учеников в способностях потребует и различных преподавательских усилий, – сегодня это называется индивидуальный подход в обучении, поэтому в лицее существовали дополнительные занятия с отстающими.
Какие науки предлагалось изучать лицеистам? – Программа лицея напоминала традиционные для античной школы семь свободных искусств, которые делились на две группы: тривиум, открывавшийся грамматикой, и квадривиум, завершавшийся геометрией. Конечно, лицейская программа не копировала эти свободные искусства, но явно имела их в виду. В первые три года большое внимание обращали на изучение грамматики – языков русского, французского и немецкого, им отводили не менее четырех часов в день, к тому же, помимо уроков, лицеистам предписывалось в свободное время говорить между собой на французском или немецком, а директор и воспитатели должны были наблюдать за сохранением этого правила. На латынь отводилось время, которое должно остаться от изучения русского и иностранных языков – «по успехам в них воспитанников».
Уровень познаний мальчиков 10 – 12 лет перед их поступлением в лицей был разным: кто-то бойко говорил на французском, как Александр Пушкин, а кто-то, как Антон Дельвиг, изъяснялся так, что его никто не понимал, потому что французскому он учился у англичанина. Были приняты в Лицей также иностранцы, с трудом говорившие по-русски – итальянец Броглио, впоследствии погибший за независимость Греции, швед Стевен, чьим родным языком был немецкий. Так что от преподавателей Лицея требовалось определенное мастерство: нужно было добиваться, чтобы ученики, имеющие более глубокий уровень познаний, не утратили интереса к учебе, а обладающие лишь начальными сведениями смогли бы значительно продвинуться. В этом и состояла одна из своеобразных черт лицея: индивидуальный подход в нем сочетался с обширными, почти энциклопедическими насыщенными программами; образовательная планка ставилась очень высоко, и чтобы достичь ее, необходимо было приложить серьезные усилия.
Преодоление трудностей закаляло характер, и учебный результат многих был впечатляющим – что касается языков, то по окончании лицея выпускники свободно говорили и читали как минимум на трех языках, переводили с латинского на французский или немецкий, а некоторые полиглоты – Кюхельбекер, например, самостоятельно изучали английский, чтобы читать в подлиннике У. Шекспира и В. Скотта.
Правда, не все воспитанники должным образом оценили усилия преподавателей. Язвительный и желчный Модест Корф очень критично относился к организации учебного процесса в лицее и считал его непродуманным: «Нам нужны были сперва начальные учителя, а дали тотчас профессоров. Нас надобно были разделить по летам и по знаниям на классы, а посадили всех вместе и читали, например, немецкую литературу тому, кто едва знал немецкую азбуку»[iii].
Заметим, что и в современных лицеях, куда поступают дети 14 – 15 лет, похожая проблема тоже существует, с ней сталкиваются почти все преподаватели, но каждый решает ее в силу своих умений и способностей. Однако занижение требований и опускание планки, как показал опыт, неизбежно приведет к утрате главных достоинств лицея.
Второй после языков раздел программы был посвящен наукам нравственным – это были Закон Божий,нравственная философия (этика) и основания логики – те предметы, которые формировали духовный облик юношей и воспитывали гражданственность. К слову, в современной школе те же задачи пытаются решить «Граждановедение» и «Обществознание» – не очень толково составленные и еще менее толково написанные.
Большой раздел составляли науки математические и физические: арифметика, геометрия, алгебра, тригонометрия прямолинейная и сферическая, конические сечения и начала физики. В старших классах к наукам физическим относилась и физическая география, а помимо наук математических изучались и прикладные – гидравлика, артиллерия и фортификация. Несмотря на общую гуманитарную направленность лицея, объем изучения точных наук в нем не уступал военным заведениям и позволял выпускникам лицея служить военными инженерами и артиллерийскими офицерами.
Важное место в воспитании должна была занять история, в особенности история Российская. От профессора истории требовалось «останавливать внимание на деяниях великих людей», но в их биографиях следовало изучать не мелкие детали и подробности, а искать нравственные примеры для юношества, это было главным «попечением профессора истории». В старших классах история уже объявлялась «делом разума», внимание обращалось на анализ событий, их сравнение и сопоставление. В один раздел с историей входили также география и хронология.
Большое внимание уделялось «изящной словесности», на уроках которой изучались «избранные места из сочинений лучших писателей с разбором оных» и правила риторики. Помимо этого преподаватели должны былиобучать воспитанников писать «сочинение правильное, ясное и по летам их изящное, но простое, не высокопарное», как говорилось в Уставе лицея.
Как будто следуя традициям античного воспитания, в лицее немало времени уделяли изящным искусствам и гимнастическим упражнениям: чистописанию, рисованию, танцам, фехтованию, верховой езде и плаванию. Никаких четких требований в освоении этих предметов Устав не содержал, их главной задачей объявлялись «забава и отдохновение», однако посещение их считалось обязательным для всех.
Распорядок дня должен был соблюдаться неукоснительно, за этим следили шесть надзирателей и гувернеров. Ранний – в 6 часов – подъем, туалет, молитва и повторение уроков до 7 часов, «классы» до 10 часов, затем завтрак и прогулка. «Классы» до 12, прогулка и в час дня обед. После обеда – занятия чистописанием и рисованием, с 3-х до 5 – «классы», в 5 – отдых, полдник, прогулка и занятия гимнастикой. В 8 часов – ужин, прогулка и повторение уроков, в 10– сон. Сами лицеисты считали свой распорядок необременительным, с удовольствием проводили свободное время в Царскосельском парке и довольно легко примирились с замкнутым образом жизни – ведь даже на каникулах воспитанники должны были оставаться в лицее. От распорядка воспитатели могли, конечно, отступить, но главной его цели – «чтобы воспитанники никогда не были праздны» – старались не забывать.
Конечно, не все было так благостно в лицее, как предписывал Устав. Подростки – народ жестокий, особенно если они собраны вместе и оторваны от смягчающего влияния семьи. Случались в лицее и проказы, и происшествия – так, бесконечные насмешки, остроты и карикатуры едва не довели нескладного и глуховатого Вильгельма Кюхельбекера до самоубийства, а 1813 г. «за дурное поведение» был исключен из лицея Константин Гурьев.
Егор Антонович Энгельгардт, наследовавший лицей после смерти первого директора Василия Федоровича Малиновского, нашел, что дисциплина в лицее, мягко говоря, хромает. Были приняты строгие меры, но и при новом директоре дисциплинарные требования органично соединялись с духом свободного развития, а физические наказания категорически запрещались. Е. А. Энгельгардт вынес из своего опыта твердое убеждение – «воспитание без всякого наказания – химера, но если мальчика наказывать часто и без смысла, то он привыкнет видеть в воспитателе только палача, который ему мстит. Розга, будет ли она физическою или моральною, может создать из школьника двуногое рабочее животное, но никогда не образует человека. При дружеских отношениях между воспитателем и воспитанником имеется множество способов наказывать без обращения к карательным средствам»[iv].
Наказание провинившегося обычно выглядело так: проступок записывали в «черную книгу», а его самого оставляли в одиночестве размышлять о содеянном, во время молитвы предписывалось стоять на коленях. Такому наказанию были подвергнуты Александр Пушкин, Иван Пущин и Иван Малиновский за изготовление «напитка под названием «гогель-могель, который уже начали пробовать». Напиток состоял из яиц, сахара и рома, и настроение лицеистов, вкусивших его, привлекло внимание дежурного гувернера. Дело дошло до министра, но серьезных последствий для зачинщиков не имело[v].
Еще одним наказанием было запрещение садиться за обеденный стол вместе со всеми, провинившийся должен был занять свое место последним. Особенно сурово наказывали тех, кто кричал или бранил крепостных служителей лицея.
Свободное от классов время лицеисты посвящали чтению и беседам. В лицее была собрана прекрасная библиотека – более семи с половиной тысяч томов, начало ей положили заказанные преподавателями книги. Географ и историк И. К. Кайданов выписал для лицеистов «Краткое землеописание Российского Государства» Зябловского, «Российскую историю» Татищева, переводную «Жизнь Петра Великого» Галлема. А. П. Куницын, преподававший нравственные и политические науки, выбрал для воспитанников «Логику» Якоба, «Русскую правду», «Судебник царя Ивана Васильевича», «Памятник из законов» и «О должностях человека и гражданина»[vi]. За первые два года в библиотеку поступили 223 тома учебных книг, гравюры, бюсты, учебные карты, глобусы, барельефы, гипсовые фигуры. В1811 г. император Александр I подарил лицею большое собрание книг из своей библиотеки.
Богатой была и периодика лицея: библиотека получала семь русских и восемь иностранных газет и журналов, их читали в газетной комнате, располагавшейся рядом с Большим залом лицея. В1812 г. в лицей начал приходить новый журнал, ставший одним из самых популярных в России – «Сын Отечества» издателя Н.И.Греча, в нем печатался директор В.Ф.Малиновский, преподаватели И. К. Кайданов и А. П. Куницын. Так что лицеисты, несмотря на замкнутый образ жизни, могли знакомиться со всеми литературными новинками.
Но многие воспитанники не ограничивались лицейской библиотекой и просили родственников присылать им книги по списку. Чаще всего книжные посылки получал «живой лексикон» Кюхельбекер, именно ему прислал свои знаменитые «Письма русского офицера», изданные в 1815 году, Федор Глинка. Лицеисты зачитывались этой книгой, написанной, как говорил сам автор, «посреди шума сражения», вдохновлялись любовью к Отечеству и гордились подвигом своего народа, поразившего «непобедимого» Наполеона.
Особенно расположенный к чтению и сочинительству Алексей Илличевский писал своим родственникам о том, какое место занимает в их жизни чтение: «Достигают ли до нашего уединения вновь выходящие книги? Спрашиваешь ты меня: можешь ли ты в этом сомневаться? Никогда! Чтение питает душу, образует, развивает способности… Так, мой друг, и мы хотим наслаждаться светлым днем нашей литературы, удивляться цветущим гениям Жуковского, Батюшкова, Крылова, Гнедича. Но не худо иногда подымать завесу протекших времен, заглядывать в книгу отцов отечественной поэзии Ломоносова, Хераскова, Державина, Дмитриева: там лежат сокровища, коих каждому почерпать должно. Не худо иногда вопрошать певцов иноземных (у них учились предки наши), беседовать с умами Расина, Вольтера, Делиля и, заимствуя от них красоты неподражаемые, переносить их в свои стихотворения» [vii]. Как видно из одного лишь перечисления имен писателей и поэтов, изящная словесность была в лицее не просто предметом изучения, но, можно сказать, способом мышления, а сочинительство – образом жизни.
Преподаватели словесности Н. Ф. Кошанский и А. И. Галич, безусловно, блестяще справились с поставленной перед ними задачей. Жажда познаний поддерживалась и поощрялась в лицее, создавала необходимую для творчества атмосферу, в которую вольно или невольно втягивались все воспитанники. Пушкин и Илличевский писали баллады в подражание Жуковскому, Дельвиг вслед за Горацием – оды, Вольховский, Есаков, Маслов, Яковлев – сочиняли басни и эпиграммы на своих товарищей и преподавателей.
Неудивительно, что уже в первый год открытия лицея родилась идея издания собственного рукописного журнала, организаторами которого стали Николай Корсаков и. Вильгельм Кюхельбекер, и назывался он «Императорского Царскосельского Лицея Вестник». Вслед за ним выходили журналы «Для удовольствия и пользы», «Неопытное перо», «Сверчок», «Разные известия», «Юные пловцы» и многие другие. Самым удачным оказался «Лицейский мудрец», выходивший три года, который издавали Данзас и Корсаков, а редактировал Дельвиг. Почти все лицеисты помещали в них стихи, прозу, карикатуры. Даже, казалось бы, далекий от литературного творчества, серьезно и вдумчиво относившийся к учебе Александр Горчаков – будущий министр иностранных дел – написал для рукописного журнала солидное сочинение под названием «Изяслав». Литературное творчество лицеистов не осталось достоянием лишь Царского Села и его обитателей, через несколько лет уже толстые литературные журналы – «Сын Отечества», «Вестник Европы, «Российский музеум» печатали сочинения А. Дельвига, В. Кюхельбекера, И.Пущина и А. Илличевского[viii].
Учителя увлекали сочинительством учеников – и увлекались сами. Да и что может сравниться с радостью найденного, наконец, после долгих поисков точного слова, когда готовая строка побежит под рукой, связывая прежде сиротливые, а теперь дружно сошедшиеся слова, верно передающие и мысль, и чувство?.. Не только учителя – гувернеры и надзиратели не остались в стороне и приняли самое деятельное участие в литературных трудах. Сохранилось любопытное письмо гувернера А. Иконникова, который просил лицеистов принять его в литературное сообщество[ix]. Особенно ратовал за издание журналов гувернер и преподаватель рисования С.Г. Чириков, в квартире которого, расположенной над библиотекой, лицеисты часто собирались в свободное время и обсуждали будущие издания.
Создавать атмосферу творчества могут только настроенные на творчество люди, – этим качеством обладали многие преподаватели лицея. Так, А.П.Куницын написал в годы работы в Царском Селе «Систематическое обозрение политических наук» и «Право естественное», Н.Ф.Кошанский – «Общую риторику» и «Частную риторику», «Цветы греческой поэзии», «Ручную книгу древней классической словесности», «Латинскую грамматику с примерами для чтениия», И.К.Кайданов – «Основания всеобщей политической истории», «Краткое начертание российской истории для детей», «Руководство к познанию политической истории». А.И. Галич был автором книги «История философских систем», П.Е.Георгиевский – «Руководства по изучению русской словесности» в 4-х частях, Д.И. де Будри – учебника французской грамматики и даже преподаватель фехтования А.В. Вальвиль издал «Рассуждение об искусстве владеть шпагою».
Преподавание, конечно, требует от учителя творчества и даже артистизма – урок чем-то напоминает спектакль. Но беда, если педагог увлечется игрой и станет упиваться звуками собственного голоса – на первых порах он, возможно, и привлечет внимание слушателей, но не сможет расслышать голоса своих учеников и, значит, не состоится как учитель.
Какими педагогами были преподаватели лицея? – Нельзя сказать, что все они показали себя мудрецами-философами Афинского Ликея, но многие из них, безусловно, оказали значительное влияние на своих воспитанников. Вот, например, Василий Федорович Малиновский – первый директор лицея. Блестяще образованный выпускник философского факультета Московского университета, в совершенстве владел семью иностранными языками, в том числе и восточными, служил переводчиком в русской миссии в Лондоне, затем генеральным консулом в Молдавии. Другим директор Лицея и не мог быть – в Уставе ему предписывалось, «сверх примерной жизни, иметь обширные познания в науках и языках, в Лицее преподаваемых, дабы мог правильно судить об искусстве учащих и успехах воспитанников». Это не просто: руководить талантливыми преподавателями и не менее талантливыми учениками, да еще сочетать в себе качества хорошего администратора и внимательного педагога, но, похоже, Малиновский обладал этим даром.
Первый директор лицея был известен как автор нескольких научных сочинений, одним из которых был политический трактат «Рассуждения о мире и войне» (1803)[x]. В нем автор предлагал создать союз европейских государств во главе с постоянно действующим органом управления – Советом полномочных. В эпоху сменяющих друг друга коалиций против Наполеона задача создания европейского союза была очень популярна, к тому же в основе ее лежала вполне отвечающая духу времени масонская идея – создание единого, наднационального государства. Кстати, в 1813 г. – за два года до создания «Священного союза» монархов Европы – его статья «Общий мир» была опубликована в новом и самом популярном толстом журнале тех лет – «Сыне Отечества». Можно не сомневаться, что статью директора прочитали все лицеисты, поскольку издание Н.И. Греча с его патриотическими и свободолюбивыми материалами штудировалось лицеистами от корки до корки. Впрочем, так же читались и другие журналы – по словам лицеистов «газетная комната никогда не была пуста в часы, свободные от классов»[xi]. Известно и другое сочинение Малиновского, поданное канцлеру В.П.Кочубею, на популярную в либеральный период правления Александра I тему: «Об освобождении рабов».
Назначение директором Лицея человека либеральных взглядов заранее предрекало, что из его стен выйдут будущие члены тайных обществ и участники восстания на Сенатской площади. Слова Малиновского «Общее дело для общей пользы» стали не только девизом Лицея, но целью жизни многих его выпускников.
Однако этот образованный либерал и проповедник всеобщего братства не был вполне свободен в своих действиях: он, как и его преемники -директора, должен был еженедельно докладывать министру просвещения об успехах и пропусках занятий лицеистов и испрашивать личного разрешения министра по всем вопросам лицейской жизни. Так, после временного запрета на сочинительство, которое, по мнению некоторых руководителей заведения, отвлекало лицеистов от занятий, Малиновский поддержал желание воспитанников сочинять и издавать рукописный журнал «Лицейский Вестник». Однако министр просвещения на просьбу директора ответил отказом. При таком мелочном контроле руководителю трудно сохранить независимость суждений и какую-либо объективность по отношению к ученикам, но Малиновский, по отзывам знавших его, оставался человеком на редкость благожелательным и справедливым, чем заслужил любовь многих лицеистов.
Сразу после приезда в Царское село Малиновскому пришлось заниматься не привычными для него, но необходимыми для лицея хозяйственными делами – заботиться «о съестных припасах, о поставке хороших спальных кроватей, матрацах, о комодах, удобных столах для писания, умывальниках, о физическом кабинете»[xii]. Несмотря на хозяйственные заботы, директор, как талантливый педагог, находил время для самого главного – общения с воспитанниками. Он устраивал в своей квартире, расположенной напротив лицея, вечера, на которые приглашал всех лицеистов – в первом выпуске их было 29 человек.
Обстановка на вечерах была вполне семейной: здесь читали вслух, беседовали, в праздники встречали гостей и ненавязчиво, по-домашнему, знакомили лицеистов с правилами поведения в обществе, в том числе и женском. Для мальчиков, которые были оторваны от родителей и привычного образа жизни, такие вечера восполняли недостаток семейного тепла, смягчали суровую атмосферу закрытого пансиона, и потому были ими особенно любимы. К тому же директор относился ко всем воспитанникам как членам своей семьи, не делая какого-нибудь различия между ними и своим сыном Иваном – их одноклассником. Кстати, традиция семейных вечеров не была забыта и другими директорами лицея, пришедшими на смену Малиновскому, который рано ушел из жизни.
То, что Малиновский был внимательным и чутким педагогом, подтверждают многие эпизоды из жизни лицеистов. Как-тоАнтон Дельвиг, который обладал пылким воображением и незаурядным талантом сочинителя, рассказал о своем якобы участии в военном походе1807 г.. Живость рассказа и множество подробностей заставили слушателей поверить рассказчику и требовать продолжения. Так вокруг Дельвига образовался кружок, который день ото дня обрастал все новыми слушателями. Слух о необыкновенных историях дошел и до директора лицея, и он нашел время, чтобы самому послушать о приключениях Антона. В тот день Дельвиг постеснялся признаться директору в обмане – ситуация зашла уже слишком далеко – и не нашел ничего лучшего, как продолжить свой рассказ. А Малиновский, выслушав его, никак не дал понять, что он сомневается в правдивости рассказчика. Впрочем, спустя какое-то время обман все же был раскрыт – но самим Дельвигом.
Малиновский не только вынес на себе хозяйственные тяготы первых лет лицея, но решил и очень ответственную задачу – нашел достойных педагогов – учащих, как говорили тогда. Успехи воспитанников показали, что практически ни в ком директор не ошибся, его выбор оказался правильным.
В одном из лицейских журналов Алексей Илличевский нарисовал карикатуру, которая называлась «Лицейские профессора, ищущие милости у Разумовского» – тогдашнего министра просвещения и героя многих эпиграмм и карикатур лицеистов. На ней преподаватели изображены вполне в духе свободных отношений между учащими и учащимися, то есть без пиетета и преклонения. Вот со всех ног спешит к восседающему на вершине пирамиды Разумовскому нелюбимый лицеистами преподаватель немецкого языка и литературы профессор Ф.М. Гауеншильд. Профессор географии и истории И.К. Кайданов подает министру свой новый учебник, а профессор Н.Ф. Кошанский в борьбе за милости упал, и его немилосердно оттаскивают за ноги в сторону. И лишь двое – А.П.Куницын и Д.И. де Будри – стоят, отвернувшись от своих коллег, спиной к министру, и не принимают участия в поиске милостей. Такое изображение преподавателей, конечно же, неслучайно.
Александр Петрович Куницын – один из блестящих педагогов лицея – был уважаем за независимость суждений и глубокие познания; ему, любимому учителю, подарил в 1835 г. Пушкин «Историю Пугачевского бунта» с надписью «Александру Петровичу Куницыну от Автора в знак глубокого уважения и благодарности»[xiii].
Родился Куницын в семье священника, окончил Тверскую гимназию, а затем Петербургский педагогический институт. Как один из лучших выпускников института он был отправлен в Геттингенский, а затем Парижский университеты слушать лекции, после возвращения в Россию выдержал экзамен и был произведен в 1811 г. в звание адъюнкт-профессора. В этом же году 28-летний Куницын начал преподавать в лицее нравственность, логику, право, психологию, экономию и финансы. По воспоминаниям воспитанников, речь его была образна, рассказы отличались живостью, он явно был «даровитее своих товарищей», как заметил язвительный ученик Модест Корф.
Куницыну было поручено произнести речь при открытии лицея, которая запомнилась многим присутствующим: «Здесь сообщены будут вам сведения, нужные для гражданина, необходимые для государственного человека, полезные для воина, – обращался он к воспитанникам, начертав перед ними не только программу обучения, но, по сути, программу их будущей жизни. – Наука общежития есть первый предмет воспитания. Под сим словом разумеется не искусство блистать наружными качествами, которое нередко бывает благовидною личиною грубого невежества; но истинное образование ума и сердца». Как преподаватель нравственных и политических наук, он не мог не затронуть своего предмета: «Вам раскрыт будет состав гражданского общества; разбирая части сего многосложного здания, вы увидите, что ни подданные без повиновения, ни граждане без точного исполнения должностей своих, ни общество без единодушия членов его благоденствовать не могут. Если граждане не радеют о должностях своих и общественные пользы подчинят видам своего корыстолюбия, то общественное благо разрушится и в своем падении ниспровергнет частное благосостояние. Многолетняя История разительными примерами докажет Вам сию истину…»[xiv].
Речь Куницына, призывающая «любить славу и Отечество», произвела впечатление на Александра I, он был растроган и приказал напечатать ее и разослать в академии, университеты, гимназии и школы. Профессора Куницына император наградил орденом Владимира IV степени. Но маленьких лицеистов, наверное, больше интересовали в тот день не речи воспитателей, а новая обстановка, однокашники и одинаковые парадные костюмы – пошитые государевым портным синие мундирчики с высоким, украшенным золотом воротником и белые панталоны в обтяжку. Достоинства Куницына как преподавателя они оценят позже, повзрослев, недаром именно ему Пушкин посвятит восторженные строки:
Куницыну дань сердца и вина!
Он создал нас, он воспитал наш пламень,
Поставлен им краеугольный камень,
Им чистая лампада возжена…
Безусловным уважением лицеистов пользовался и преподаватель французской словесности де Будри. Давид Марат или Давид Иванович де Будри, как звали его в России, был младшим братом известного французского революционера Марата – издателя газеты «Друг народа», которого заколола кинжалом Шарлотта Корде. В начале 80-х гг. он приехал в Россию по приглашению одного из вельмож двора Екатерины II, чтобы преподавать французский язык его детям. Затем он учительствовал в Институте благородных девиц в Петербурге, в Петербургской гимназии, и в1811 г. был принят профессором в Лицей, где преподавал до самой своей смерти в1821 г..
Лицеисты характеризовали его как очень строгого и требовательного учителя. А. Пушкин запомнил, что Давид Будри получил от императрицы Екатерины аристократическую частичку «де» и фамилию Будри по названию родного города, и еще то, что учитель чтил память своего брата-революционера и часто рассказывал о нем своим воспитанникам. Очень любили лицеисты участвовать и в спектаклях, которые ставил де Будри по пьесам французских авторов.
Суровым испытанием любви к преподавателю и его предмету стало вторжение французской армии в Россию в 1812 г.. Лицеисты горячо переживали события Отечественной войны, да и как можно было оставаться в стороне, если твои близкие родственники участвуют в сражениях с Наполеоном? Если через Царское Село каждый день проходят отряды ополченцев защищать Москву, где родились многие лицеисты? Если все говорят о подвиге генерала Раевского, устремившегося в атаку на врага вместе со своими сыновьями, одному из которых было 16 лет? Разве можно в эти дни зубрить французскую грамматику, когда у лицеистов, по словам Пушкина, «гневом дух пылал»? – И вот уже летят под лавки учебники грамматики, а воспитанники в знак протеста отказываются отвечать преподавателю по-французски. Если бы знали тогда эти мечтающие убежать на войну с Наполеоном мальчики, сколько еще войн им предстоит не только пережить, но и участвовать в них: и походы против турок на Балканах и в Закавказье, и восстание греков против османского ига, и война с персами…
И все же де Будри удалось убедить лицеистов, что Корнель, Расин и Мольер не повинны в агрессии Наполеона, а французский язык красив не меньше, чем русский. Талант и взыскательность своего учителя выпускники лицея оценили вполне: «Теперь каждый из нас, конечно, отдает полную справедливость благотворному влиянию, которое он имел на наше образование», – признался в своих мемуарах М.Корф.
Что свидетельствует о таланте педагога? – Достижения его учеников. Всеобщая увлеченность лицеистов сочинительством, глубокое знание античной литературы, стремление подражать классикам древности, их собственные успехи в стихосложении – вот результаты трудов преподавателя русской и латинской словесности Николая Федоровича Кошанского. Выпускник двух факультетов Московского университета – философского и юридического – Кошанский поступил в лицей 26-ти лет и прослужил в нем 17 лет. Лицеисты запомнили его как человека открытого, искренне любящего поэзию, увлеченность которой он сумел передать своим воспитанникам.
Его занятия, непосредственностью более напоминавшие дружеские беседы, привлекали лицеистов возможностью попробовать собственные литературные силы. «Как теперь вижу тот послеобеденный класс Кошанского, – вспоминал Иван Пущин, – когда, окончивши лекцию несколько раньше урочного часа, профессор сказал: «Теперь, господа, будем пробовать перья – опишите, пожалуйста, розу стихами»[xv]. У кого-то уже появилась первая строка, у кого –то, наоборот, не клеилось, а Пушкин здесь же, на уроке, сразу написал несколько четверостиший и прочел их:
Где наша роза,
Друзья мои?
Увяла роза,
Дитя зари.
Не говори:
Так вянет младость!
Не говори:
Вот жизни радость!
Цветку скажи:
Прости, жалею!
И на лилею
Нам укажи.
«Роза» восхитила однокашников Пушкина, но более всех преподавателя, который забрал листок со стихами себе на память. Чувствовал ли Кошанский поэтический дар своего воспитанника? – Наверное. Для того, чтобы учить гения, преподавателю вовсе не обязательно самому быть гением, но обладание педагогическим талантом и интуицией помогут распознать в ученике Божий дар. Что, кстати, совершенно не исключает самого процесса учения, то есть критического разбора и исправления ошибок – ведь и Пушкин как поэт тоже прошел этап ученичества.
Из стихотворения «Моему Аристарху», которое Пушкин посвятил Кошанскому, видно, что учитель словесности подмечал в стихах своих воспитанников и небрежение правилами стихосложения, и «холостые рифмы», и «пустые восклицанья», так свойственные начинающим поэтам. Можно не сомневаться, что уже первые опыты Пушкина обратили на себя внимание Кошанского, заставили его, как подмечали однокашники Пушкина, прикладывать особые усилия к своему даровитому ученику – и не без пользы для последнего.
Впрочем, лицеисты более ценили начитанность ритора Кошанского, чем его собственные литературные опыты. Его высокопарные оды высмеивали, не церемонясь с профессором, и Пушкин, и Дельвиг.
Заметим, что Пушкин назвал своего преподавателя Аристархом – так звали греческого ученого, который возглавлял Александрийскую библиотеку в III –II вв. до н.э., где он собирал, исследовал и бережно хранил произведения Гомера, Гесиода, Эсхила, Софокла и других античных авторов. Этим лицеист Пушкин не только воздал должное своему учителю, но и продемонстрировал глубокое знание античной литературы, что нашло отражение во многих его стихотворениях. Что же касается нелестных эпитетов, которыми лицеист Пушкин наградил учителя – «цензор мой угрюмый», «мой гонитель», «скучный проповедник» – то учителя хоть и ранимы, но шутливую критику ученических эпиграмм переносят легко, особенно если они написаны талантливо. Пушкин воздал должное всем лицейским учителям:
Наставникам, хранившим юность нашу.
Всем честию, и мертвым, и живым,
К устам подъяв признательную чашу,
Не помня зла, за благо воздадим.
(«19 октября».1825)
И талантливый педагог Кошанский, переживший своего гениального ученика, читал новым поколениям лицеистов не только предписанные программой стихи Ломоносова, Державина, Дмитриева, Жуковского, но и Пушкина, чье творчество в те годы отнюдь не было рекомендовано для изучения.
Обратил внимание на Александра Пушкина и другой преподаватель словесности – Александр Иванович Галич, заменявший Кошанского в лицее во время его болезни. Именно по совету Галича Пушкин написал для лицейского экзамена1815 г. свое знаменитое стихотворение «Воспоминания в Царском Селе», прочитанное им перед Г.Р. Державиным.
Галич учился в Геттингене философии и истории, увлекался Кантом и Шеллингом, писал книги о красноречии. В отличие от трудолюбивого профессора Кошанского, Галич был ленив, весел и любил запросто, по-дружески поболтать с лицеистами. «О Галич, верный друг бокала и жирных утренних пиров… Тебя зову, мудрец ленивый, в приют поэзии счастливой» – это стихотворение Пушкина, посвященное преподавателю, правда, без подписи, было напечатано в1815 г. в «Российском Музеуме».
На карикатуре Илличевского Иван Кузьмич Кайданов протягивает министру свой новый учебник, который он написал в годы преподавания в лицее. Думается, преподаватель истории, географии и статистики Кайданов очень гордился своим детищем, но вот лицеисты, для которых учебник был написан, отнеслись к нему весьма прохладно. Мягкий и деликатный В. Кюхельбекер признавался, что Кайданов « учил несколько лучше, чем писал». Другой его ученик М.Корф отозвался об учебнике своего учителя более резко: «исторический слог ни на что не похож… не так пишут историю»[xvi]. Да, учебник Кайданова это не «История» Карамзина, но оба таланта – рассказчика и писателя – редко в ком счастливо соединяются. А рассказчиком, судя по отзывам лицеистов, учитель был блистательным – живость слога и легкость изложения отличали его рассказы.
И.К. Кайданов был, что называется, профессиональным педагогом – он окончил Киевскую духовную академию, а затем Санкт– Петербургский педагогический институт, и как лучший студент был отправлен слушать курсы философских и исторических наук в Геттингенский университет. По возвращении он был произведен в адъюнкт-профессора, а после открытия лицея зачислен преподавателем. Кайданов, как и Куницын, и Кошанский, и Галич, и математик Я.И. Карцов – был молодым преподавателем, ему не исполнилось в год открытия лицея еще и 30 лет. Кстати, учительствовал Кайданов в лицее долго – 30 лет, почти до самой своей смерти.
Лицеисты запомнили своего преподавателя истории как человека доброго, но требовательного, особенно немилосердного к лентяем. Тот, кто занимался усидчиво, как будущий канцлер и министр иностранных дел Александр Горчаков, пользовался неизменным уважением учителя. И ученики отвечали ему тем же – Горчаков долгие годы после окончания лицея хранил записи лекций Кайданова. Но главное, что удалось учителю – он сумел привить своим ученикам любовь к родной истории и желание ее изучать, что в те годы среди людей образованных было большой редкостью – как справедливо заметил Александр Пушкин, «Россия слишком мало известна русским».
Кстати, в 1826 г. А. С. Пушкин подал императору Николаю I записку «О народном воспитании»[xvii]. Содержание этой записки, судя по обилию черновых записей, тщательно обдумывалось 27-летним поэтом и интересно уже тем, какие предложения о воспитании юношества высказывает выпускник лицея. Самой резкой критики поэт подвергает домашнее воспитание, как «недостаточное» и «безнравственное». Не лучшие плоды приносит и частное образование, его он предлагает «во что бы то ни стало подавить» и при этом даже не « колебаться».
Большой ошибкой Пушкин считает также то, что выпускники оканчивают учебу в России в слишком юном возрасте – в 16 лет. В других странах образование завершают в 25 лет, службу начинают в 30, и это правильно. Юношество должно иметь «время перекипеть, обогатиться познаниями, созреть в тишине училищ», а иначе – любая новая идея, новое веяние покажется молодому человеку заманчивым настолько, что он, будучи не в состоянии оценить его полезности, станет «слепым приверженцем или жалким повторителем первого товарища, который захочет оказать над ним свое превосходство или сделать из него свое орудие».
Справедливость этого суждения Пушкин вынес не из абстрактных умозаключений, а из печальной судьбы своих друзей и однокашников, отправившихся после событий 1825 года в Сибирь и на Кавказ. Поскольку, по его мнению, одно лишь просвещение «способно удержать новые безумства» и «буйные страсти» – нужно добавить еще три года учебы во всех заведениях.
Что касается учебных программ, то значительных перемен Пушкин не предлагал, но все же некоторые изменения считал необходимым внести. Слишком много времени – шесть лет – занимает изучение языков, особенно французского, да и латынь с греческим не так уж необходимы. Сочинительство, участие в рукописных и даже толстых литературных журналах нужно вовсе запретить, потому как оно «отвлекает от учения, приучает детей к мелочным успехам». Зато политические науки и особенно история в старших классах должны стать главными предметами, чтобы «показать разницу духа народов, источника нужд и требований государственных». В особенности преподавателям истории в школах следует обратить внимание на республиканские идеи, не искажать их. Цезарь должен предстать не героем, как его принято изображать, а «честолюбивым возмутителем», Брут, наоборот – «защитником и мстителем коренных постановлений отечества». При таком внимательном знакомстве с республиканскими идеями в школьном возрасте они потеряют для юношества свою новизну и привлекательность.
Отечественную историю, считал Пушкин, следует преподавать по Н.М. Карамзину, ибо его «История» «естьне только произведениевеликого писателя, но и подвиг честного человека». Историю своего отечества необходимо знать молодым людям,готовящимся «служить отечеству верою и правдою, имея целию искренно и усердно соединиться с правительством в великом подвиге улучшения государственных постановлений, а не препятствовать ему, безумно упорствуя в тайном недоброжелательстве». Так Пушкин – поборник свободы и вольности в юности – в зрелые годы предлагает вполне консервативный проект преобразования народного воспитания.
Сохранились не только воспоминания лицеистов о своих преподавателях, но и отзывы учителей о воспитанниках первого – как его называют, пушкинского – выпуска. Нужно заметить, что первые годы система оценивания знаний в лицее была далека от совершенства. Вместо традиционных отметок преподаватели составляли краткую характеристику успехов каждого воспитанника по своему предмету, и только спустя пять лет после открытия лицея появились знакомые нам баллы для оценивания, правда, в зеркальном – по сравнению с современными – отражении: 1 – отлично, 2 – очень хорошо, 3 – хорошо, 4 – посредственно и 0 – худо. Поскольку отметки – по мнению директора Е.А.Энгельгардта – это всего лишь «бездушные цифры», то развернутые характеристики все равно сохранили, благодаря чему мы можем судить о проницательности лицейских преподавателей, об их умении оценить способности, характер и возможности детей. Вот некоторые отзывы преподавателей об учениках.
Пожалуй, наибольший интерес представляют характеристики, составленные Н.Ф. Кошанским, в них он показал себя тонким психологом и чутким педагогом. В характеристике одного из лучших учеников, князя Горчакова, получившего вторую – Малую золотую медаль – Кошанский подметил не только стремление Александра достигнуть успехов во всем, но замечательные человеческие качества: «Благородство с благовоспитанностью, крайняя склонность к учению с быстрыми в том успехами, ревность к пользе и чести своей, всегдашняя вежливость, нежность и искренность в обращении»[xviii]. За эти качества его любили и друзья, и преподаватели.
О первом ученике Владимире Вольховском, окончившем лицей с Большой золотой медалью, он написал: «Разум его не столько остр, сколько проницателен. В нем приметны черты не столько гения, сколько природного дара смысла. Успехи его чрезвычайны». Вольховский с детских лет мечтал о военном поприще, после окончания лицея служил в Гвардейском генеральном штабе, бесстрашно воевал с турками и персами, дослужился до генерал-майора.
Заметил Кошанский и редкую в молодом возрасте рассудительность в способном и скромном Иване Пущине: «Отличается редким прилежанием, соединяя понятливость с рассуждением и, кажется, лучше ищет твердых, нежели блистательных успехов».
Точно и трезво оценивал Кошанский способности и характер лучших сочинителей лицея – Алексея Илличевского и Александра Пушкина. О способностях автора многочисленных эпиграмм и карикатур Илличевского он был такого мнения: «Соединяет счастливые способности памяти и понятливости с живым воображением; но в нем приметно больше колкости, нежели размышления». И действительно, впоследствии вспыльчивый и своенравный сын томского губернатора прославился не на литературной ниве, как того можно было ожидать, а сделал карьеру в Министерстве финансов.
А вот что записал педагог об успехах Александра Пушкина: «Больше имеет понятливости, нежели памяти, более имеет вкуса, нежели прилежания; почему малое затруднение может остановить его, но не удержит: ибо он, побуждаемый соревнованием и чувством собственной пользы, желает сравниться с первыми питомцами. Успехи его в Латинском хороши; в Русском не столько тверды, сколько блистательны». Можно только удивляться прозорливости преподавателя, сумевшего разглядеть в юноше главные черты его натуры.
Замечательна характеристика Константина Данзаса, написанная Кошанским: «Прилежание его совершенно зависит от глаз надзирателей, ибо все средства для возбуждения оного, как то: ни похвала, ни стыд перед товарищами, ни убеждения в пользе знаний ни действуют на него как будто на дикого. Успехи его могли бы сделать честь искусству наставника». Так и слышатся за этой фразой увещевания, внушения и замечания преподавателей, оставшиеся втуне. Ни один из учителей не сумел увлечь Данзаса своим предметом: во французском «ни успехов, ни надежды оных нет», в математике – «успехов ни малейших», Куницын и вовсе думал, что Данзас «слаб рассудком». Единственным увлечением Константина в лицее было сочинительство, но и здесь, по мнению педагогов, он не достиг больших успехов. После окончания лицея не преуспевший в науках Данзас нашел себя на военном поприще – этот неловкий, трудновоспитуемый подросток, заслуживший у однокашников прозвище «Медведь», стал участником многих походов против турок и персов, был награжден за храбрость золотым оружием и вышел в отставку в звании генерал-майора.
А.П.Куницын умел не только оценить достижения воспитанников, но и заметить внутренние двигатели их поведения. Так, в Модесте Корфе, которого лицеисты не любили за нелюдимый характер, дав прозвище Дьячок, Куницын увидел главный побудитель его успехов – «сильное соревнование», то есть стремление во что бы то ни стало быть первым. Он действительно стал первым – доверенным лицом Николая I, статс-секретарем и председателем департамента законов Государственного совета, получил титул графа.
А вот в отстающем ученике Павле Мясоедове, которого математик откровенно называл «слабая голова», Куницын увидел и «добрый характер» и «чувствительность». Каким только насмешкам не подвергался Мясоедов в лицее, сколько карикатур было на него нарисовано! Но именно он стал организатором лицейских встреч, а на 25-летие лицея сумел собрать всех, даже тех, кто ранее не принимал в них участия.
Внимательным педагогом, способным подметить формирующиеся наклонности воспитанников, показал себя директор Е.А. Энгельгардт. Вот что он написал о Сергее Ломоносове, одном из лучших выпускников: «По истории он идет превосходно. Политикой интересуется очень живо. Он любит людей… и часто думает о том, каким образом он может быть для них наиболее полезен. От этого он всегда полон проектов и предложений, направленных обычно на преобразование армий, новые порядки в министерстве, другие управления финансами и т.п.». Увлечение историей и политикой принесло свои плоды: по окончании лицея Ломоносов с чином титулярного советника поступил в Коллегию иностранных дел, был секретарем посольств в Вашингтоне, Париже, Копенгагене, посланником в Бразилии, Португалии и Нидерландах, дослужился до тайного советника.
Энгельгардт не только мог распознавать характер и наклонности воспитанников, но, случалось, помогал им воплощать в жизнь их замыслы. Федор Матюшкин с детских лет мечтал о море и даже получил среди товарищей прозвище «Плыть хочется». После окончания лицея директор добился зачисления его на шлюп «Камчатка», уходивший в кругосветное путешествие. Так, благодаря хлопотам педагога, сбылась мечта юноши, который впоследствии совершил не одно кругосветное плавание, стал адмиралом, вошел в историю как исследователь Восточной Сибири, его именем назвали мыс в Северном Ледовитом океане. Неудивительно, что многие выпускники лицея сохранили на долгие годы дружеские и доверительные отношения со своим директором.
Царскосельский лицей не был единственным в стране – в1817 г. открывается Ришельевский лицей в Одессе, в1833 г. получает статус лицея Демидовская гимназия в Ярославле, в1832 г. – Нежинский физико-математический лицей.
