Реформы 60-70-х гг. XIX в. можно сравнить с революцией в русском обществе – так много они изменили во всех сферах жизни. Не осталось в стороне и образование, в том числе гимназическое. Среди прочих новшеств, пожалуй, самых заметным стало появление женских училищ и гимназий.Инициатором их создания и «мотором» реформы был педагог Н.А. Вышнеградский. В созданном им журнале «Русский педагогический вестник» он неустанно, номер за номером печатал материалы, доказывающие необходимость и возможность создания учебных заведений, где девочки из всех сословий могли бы получить среднее образование.
Наконец, в 1858 г. было открыто первое училище для девочек в Петербурге. Принадлежало оно ведомству императрицы Марии Александровны, и было названо Мариинским в честь его покровительницы. Министерство народного просвещения тоже принимало участие в его деятельности – оно разрабатывало учебные планы и программы для гимназии, рекомендовало учебники.
Это училище окончила А.Г. Сниткина – будущая жена Достоевского. Читать, писать и говорить на немецком языке она выучилась дома – ее мать была шведкой, и девочка росла в двуязычной семье. В 1858 г. она поступила в Мариинское училище, сразу во второй класс, и окончила его в 1864 г.[1]
Вслед за Мариинскими стали открываться женские училища, принадлежащие Министерству просвещения, а в1862 г. их переименовали в гимназии. В 70-е годы во многих городах вслед за казенными начали активно открываться частные гимназии, но лидерами по числу женских гимназий, конечно, оставались Петербург и Москва. Самыми популярными московскими гимназиями были гимназии Арсеньевой, Вяземской, Перепёлкиной, Ржевской, Хвостовой, в Петербурге – гимназия Стоюниной.
Набор предметов и недельное количество часов в женских гимназиях почти не отличались от мужских: те же языки – русский, французский и немецкий, Закон Божий, история, география, естественная история, физика, химия, космография и педагогика. Отличие было в главном – мужские гимназии готовили юношей для поступления в университет или институт, поэтому подготовка в них была более основательной, а женские гимназии были последней ступенью в образовании, ибо в университет женщин в ту пору не принимали.
Цель женского гимназического образования, как сказал начальник I Московской женской гимназии, заключалась в том, чтобы «не отрывая девиц от семейной жизни, доставить им образование в науках и искусстве»[2]. То есть, женщине для того, чтобы украшать собой семейный очаг, глубокое знание наук было не нужно. Поэтому древние языки в женских гимназиях не изучали, да и само преподавание на первых порах носило поверхностный характер. Зато большое внимание обращали в гимназиях, как и в закрытых институтах, на искусства – рукоделие, танцы, пение, чистописание и рисование.
Принимали девочек в гимназии не моложе 9-10 лет, и учились они там 7 лет. В женских гимназиях, как и в институтах, на уроках присутствовали классные дамы, но они, как правило, следили за дисциплиной и в ход урока не вмешивались. Нужно отметить, что дисциплина в женских гимназиях, особенно в частных, была намного строже, чем в мужских. Это и понятно – ведь гимназия не готовила девушек к государственной службе, а воспитывала в них качества, необходимые будущим женам и матерям – скромность, терпеливость, заботливость и внимательность. Заботясь о нравственности девочек, руководство гимназий запрещало им посещать клубы, маскарады, судебные заседания, которые развлекали в те годы публику так же, как современные сериалы и ток– шоу. Этими же соображениями было продиктовано и требование приходить на занятия только в форме. В гимназиях ученицы должны были носить темно-синие или коричневые шерстяные платья и черные шерстяные передники определенного покроя.
Многие женские гимназии, в основном частные, вырастали из пансионов. Например, гимназия Зинаиды Перепелкиной в Б. Кисловском переулке, где главными предметами были иностранные языки и искусства. Эту гимназию окончили Вера Холодная и Марина Цветаева, которая к моменту поступления в нее – гимназия к тому времени переехала в Столовый переулок, – уже успела сменить несколько учебных заведений: из пансиона фон Дервиз ее выгнали за дерзость и плохое влияние на одноклассниц. В новой гимназии она скучала «самым отчаянным образом», но все же проучилась в ней положенный срок[3].
Обучение в гимназиях было платным – первые три года платили по 20 рублей в год, в последующие – по 30 рублей. За изучение иностранных языков нужно было вносить дополнительную плату – пять рублей за один язык и рубль за занятия музыкой. В частных гимназиях обучение стоило дороже, самой дорогой считалась Мариинская Петербургская гимназия, в ней оплата за год составляла 55 рублей[4].
Окончившим семь классов выдавался аттестат на звание учительницы начальной школы. Если девушки желали продолжить образование, то они могли поступить в восьмой, педагогический класс, и после его окончания пойти в домашние учительницы или в учительницы народных училищ. Когда в России появились высшие женские курсы, окончание 8-го класса классической гимназии открывало поступление на курсы без экзамена. Самыми известными были курсы Герье в Москве и Бестужевские курсы в Петербурге.
В 1901 г. женщины с высшим образованием получили право преподавать в старших классах женских гимназий, в 1906 г. – в мужских гимназиях. Высшим успехом феминизации образования в России можно считать разрешение в 1911 г. женщинам держать экзамены на получение диплома высших учебных заведений, степени магистра и доктора наук, а также звания «учительница средних учебных заведений»[5]. В начале XX века женщины-учителя с высшим образованием могли наравне с мужчинами рассчитывать на получение пенсии.
В главе «Учитель гимназии» мы уже рассказывали об одной из знаменитых женских гимназий, созданной талантливым педагогом и организатором школьного дела В.Я. Стоюниным. В этой главе речь пойдет, пожалуй, о самой оригинальной женской гимназии – гимназии С.Н. Фишер.
В 1872 г. два педагога – домашняя учительница Софья Николаевна и ее муж, учитель математики и физики Георгий Борисович Фишер, арендовали на тихом Пречистенском бульваре дом Уманца, в котором открыли частную школу для девочек. «Заложили мы с мужем серебряные ложки, – вспоминала Софья Николаевна, – и открыли гимназию»[6]. Супруги были опытные педагоги – Софья Николаевна долгое время занималась с тремя сыновьями князя Шаховского, ее муж преподавал в 3-ей Московской гимназии.
Оба они были убежденными сторонниками классического образования, основу которого составляет изучение древних языков. Всякое иное образование, считали они, не развивает ученика, а уподобляет его сосуду, который учителя стараются наполнить до краев информацией. Пригодятся ли знания, полученные в школе в дальнейшем – этим вопросом никто не задается. И потому усвоенное, казалось бы, на века, улетучивается из ученических голов так же легко, как эфир из склянки, если ее забыли закрыть пробкой. А классическое образование, напротив, считали педагоги, формирует ум, учит мыслить логически, приучает к самостоятельному поиску решений. Поэтому единственный верный способ учить девушек – дать им классическое образование.
Своих детей у супругов Фишер не было, может быть, поэтому атмосфера гимназии напоминала домашний уклад или собрание кружка единомышленников и была совершенно лишена духа казенного заведения. В верхних этажах особняка располагались классные комнаты и пансион, в нижних комнатах – кухня, ванная, комнаты для прислуги. Была своя больница, молельня, где находилась фамильная Тихвинская икона рода Давыдовых, к которому принадлежала Софья Николаевна. В гимназии ежегодно обучалось примерно 150 девушек, они жили одной большой семьей – вместе молились, обедали, готовились к занятиям, рядом с гимназией располагался большой сад, в котором на переменах и после занятий отдыхали. Не были забыты в гимназии и искусства – обязательная принадлежность женских учебных заведений. Для обучения музыке приглашали преподавателей консерватории, а танцам учили артисты балета императорских театров.
«В гимназии дышалось легко и свободно», было «отрадно и легко», «мы чувствовал бодрость и энергию», «подъем духа» – такой осталась атмосфера гимназии в памяти выпускниц, которые называли себя «фишерками». Но вместе с тем они помнинали строгость и требовательность педагогов, прежде всего самой начальницы – Софьи Николаевны, «человека редкого ума и сердца», «всегда подтянутой, уверенной, спокойной». «Бывало, что я приходила в гимназию вялая – от позднего ложения, или утомленная…, но стоило мне войти в переднюю и услышать гимназический шум и вдохнуть гимназического воздуха, как тотчас я чувствовала прилив бодрости и энергии», – вспоминала одна из гимназисток[7].
Учебной план гимназии Фишер был копией учебного плана классической гимназии для мальчиков. Экзамены проводились в те же дни, что и в мужских гимназиях, письменные работы писали по тем же темам. Но даже когда в мужских гимназиях число часов греческого и латыни сокращалось, в гимназии Фишер все оставалось по-прежнему – пробить брешь в этой несокрушимой цитадели классического образования не удалось никому.
Конечно, у женской классической гимназии было немало недоброжелателей. «Для какой надобности женщину в средней школе обучают почти по тем же программам, как и мужчину?» – недоумевал автор одной из газетных публикаций. – «Для чего изнуряют ее силы, переутомляют умственно и физически, заставляют жертвовать здоровьем и подготавливают вырождение нации?»[8]. Многие ожидали, что гимназия угаснет сама собой, после одного-двух выпусков, девицы, не выдержав непосильного труда, разбегутся, а вслед за ними уйдут и преподаватели.
Но опровергая все негативные прогнозы, гимназия просуществовала почти полвека, и успехи «фишерок» были блестящими – в1878 г. их работы по греческому и латыни Министерство просвещения отметило благодарностью и направило в Париж на Всемирную выставку. Там им тоже воздали должное, а С.Н.Фишер от правительства Франции вручили знаки отличия. В1879 г. – в первом же выпуске – две ученицы получили медали: одну золотую и одну серебряную.
В1876 г., всего через четыре года после открытия, гимназии были даны преимущества перед другими учебными заведениями: ученицы, с успехом окончившие курс 6 классов, получали звание домашних учительниц, а окончившие курс с отличием – звание домашних наставниц. В1879 г. права гимназии были расширены: ученицы, окончившие 8 классов гимназии, получали аттестат, равный аттестату зрелости, и право преподавать учебные предметы в 4 низших классах мужских гимназий и прогимназий и во всех классах женских гимназий. В1895 г. воспитанницам, окончившим курс женской классической гимназии, предоставлялось право поступать в С.-Петербургский женский медицинский институт без экзаменов.
За первые 10 лет выпуска 66 девушек получили звания домашних учительниц, 28 – аттестат зрелости, семеро сами стали начальницами женских учебных заведений, одна открыла частную мужскую гимназию и еще семь человек остались преподавать в гимназии Фишер[9]. На вечере, посвященном 10-летию гимназии, ученицы исполняли на греческом языке "Троянок" и "Ифигению в Авлиде" Еврипида.
О популярности гимназии и о том, насколько творческой и доброжелательной была обстановка в ней, говорят музыкальные вечера, на которых часто бывали П.И. Чайковский и Н.Г. Рубенштейн. Но еще более красноречиво об успехах педагогов свидетельствует история, случившаяся накануне 40-летия гимназии.
В тот год владелица особняка, который уже много лет арендовала гимназия, решила его продать. Денег у семьи Фишер на то, чтобы выкупить дом, не было – гимназия существовала исключительно на взносы за учение и частные пожертвования, и едва сводила концы с концами. И тогда бывшие воспитанницы тайно от начальницы начали собирать деньги. Десятки женщин по всей России отправились к известным благотворителям, рассказывали о своей гимназии и просили пожертвовать деньги на выкуп здания. Видимо, их рассказы были настолько убедительны, что большую часть требуемой суммы им удалось собрать. Тронутая проявлением такой любви гимназисток к своей альма-матер, хозяйка особняка уступила в цене и согласилась получить оставшиеся деньги в рассрочку. Так особняк стал собственностью гимназии, а педагоги и сама начальница увидели лучшее доказательство признательности своих учениц.
В своем последнем письме к воспитанницам, написанном в 1913 г., Софья Николаевна оставила им такое напутствие: «Завещаю вам одно – Бога бойтесь, царя чтите и не поддавайтесь никаким новоизмышлениям Запада, помятуя о том, что путь России – иной. Это – путь совершенствования духа. А не усовершенствования удобств внешней жизни мира сего, и на этом первом, единственном пути преуспевать молю вам у Господа»[10].
К концу XIX столетия стремление женщин получить образование напоминало горную реку весной, когда растаявшие снега рождали мощный поток, готовый сметать на своем пути все возможные преграды. К1899 г. в России насчитывалось уже 320 женских гимназий – на 20 гимназий больше, чем мужских, – из их стен ежегодно выходили 16 000 девушек со средним образованием. Уже ни у кого не возникало сомнений в том, что женщина может и должна быть образована, но чтобы утвердиться в этой мысли, обществу потребовалось примерно 100 лет. Пройдет еще 100 лет, и организаторы школьного дела убедятся – никаких особенностей в обучении девочек не существует – учебные программы, методики и пособия могут быть точно такими же, как для мальчиков.
Народный учитель
Жизнь преподавателей таких учебных заведений как лицеи и гимназии, конечно же, отличалась от жизни и условий работы остального учительства, особенно учителей начальных классов народных школ или, как их называли, народных учителей. Роль первого учителя в судьбе ученика, пожалуй, самая ответственная, знаменитые строки поэта «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется», может быть, наиболее глубоко и точно раскрывают смысл миссии учителя. Первый учитель может оставить яркий след, задать тон всей будущей жизни маленького человека, а может и навсегда отбить охоту к учению и заставить хранить в памяти лишь горькие воспоминания и сожаления.
Однако учитель начальной школы занимал в иерархии учительства, к сожалению, самую нижнюю ступень: маленькая зарплата, почти нищенские жилищные условия, отдаленность, особенно сельских учителей, от культурных центров, унизительная зависимость от училищного или земского совета и отсутствие пенсии в старости. Горькие, полные безнадежной тоски строки изливаются в письмах учителей из глубинки: «…народный учитель буквально завален работой и только сильные, крепкие натуры исполняют без вреда для своего здоровья учительскую обязанность, что же касается до слабых, то они при настоящей деятельности очень часто отправляются к праотцам, если не позаботятся вовремя приискать занятие другого рода»[xi]. А ведь учителя сельских школ составляли в России – стране аграрной – большинство среди преподавателей, и по их положению в обществе можно было судить об отношении к учительству в целом.
Кто становился народным учителем в XIX – начале XX вв. и чему учили в начальной школе?
Учителя народных училищ
Реформа 1864 г. создала начальные народные училища, где обучались бесплатно мальчики и девочки из низших сословий. Главную задачу начального образования создатели училищ видели в утверждении нравственных и религиозных понятий в народе и распространении первоначальных знаний. Дети учились Закону Божьему – его преподавали священники, арифметике, письму, чтению и церковному пению. Принимали в училища детей любого возраста, и срок обучения не был ограничен[xii].
В 1872 г. уездные училища преобразовали в двухклассные начальные училища и в городские училища. В двухклассных училищах обучались пять лет – три года в первом классе и два года во втором, программа в них расширилась, и теперь дети изучали не только русский язык, арифметику, но и наглядную геометрию, основы естествознания, физику, географию и историю.
Питирим Сорокин, выдающийся социолог, один из создателей теории социальной стратификации и социальной мобильности, в детстве не имел возможности учиться, но все же окончил школу грамотности, много читал самостоятельно и пришел, как он сам воспоминал, из любопытства на вступительные экзамены в училище.
«День вступительных экзаменов в новую школу был значительным событием в жизни села. Многие крестьяне, в том числе и дети, желающие стать учениками, пришли на публичный экзамен. Я тоже был там в качестве любопытствующего, не собираясь принять участие в конкурсе. Выслушав вопросы и найдя их легкими, я неожиданно вызвался быть проэкзаменованным вместе с другими. Победоносно пройдя все испытания, я был принят в школу, и мне положили стипендию в пять рублей, которыми оплачивалась комната и стол в школьном общежитии за целый год. (Как фантастично это звучит в сравнении с современными ценами и стипендиями!)»[xiii].
Как бы фантастично не выглядели эти условия для создателя факультета социологии в Гарвардском университете, однако именно там, во второклассной школе, для зырянского мальчика из бедной семьи началась карьера университетского профессора.
«Пять учителей в школе, возглавляемые маститым священником, были хорошими людьми и отличными педагогами, – вспоминал свою учебу П. Сорокин. – Библиотека и скромное учебное оборудование были заметно лучше, чем в начальных школах. Большинство учащихся были способными мальчиками, умственно, физически и духовно развитыми. Общая атмосфера в школе стимулировала развитие интеллекта, рождала ощущение счастья и была философски идеалистической».
Ощущение счастья – так воспринимал школьную атмосферу рано оставшийся без матери мальчик, вынужденный зарабатывать себе на хлеб самостоятельно, но сохранивший самые теплые воспоминания о своей семье и школьных годах.
«Поскольку мне удавалось становиться лучшим учеником, стипендия в пять рублей предоставлялась мне все три года учебы. Эти пять рублей уплачивались за жилье и питание в течение девяти месяцев учебы. В остальные три месяца я зарабатывал на жизнь самостоятельно, занимаясь прежним ремеслом вместе с братом и помогая дяде и тете на сельских работах. Три года в школезаметно увеличили мои знания, обогатили мой культурный уровень, пробудили склонность к творчеству и сформировали мое мировоззрение»[xiv].
В городских училищах учились на год дольше, и предметов было больше: Закон Божий, русский язык и литература, арифметика, алгебра, геометрия, черчение, география, история, основы естествознания; занимались в училищах также рисованием и пением. Окончившие начальные и городские училища поступали на курсы бухгалтеров, счетоводов, чертежников, шли учиться в учительские семинарии или поступали учителями в школы грамотности[xv].
Как могли вчерашние школьники, подростки, сами только что получившие первоначальные знания, преподавать в школе? – Удивительно, но могли. Им помогали в этом самообразование – верный путь для учителя, поддержка сельской интеллигенции и собственный жизненный опыт выживания. При первой же возможности они читали, точнее, проглатывали все, что удавалось найти на полках библиотек и у знакомых. Сельский учитель Адриан Топоров, ощутивший вкус к чтению еще в школе грамоты, вспоминал, с каким трудом он доставал книги. В селе Стойло под Старым Осколом, где он жил, книги были только у барина, вот к нему он и отправился.
«Рассказывали, книги у него сплошь в полированных шкафах, в сафьянных корешках, с тиснением и позолотой. Разве ж он даст мне? Долго я мучился сомнениями, но однажды все же подошел к нему:
– Здравствуйте, Николай Егорович!
– Здравствуй, здравствуй, чего тебе?
– Хочу читать, – выпалил я, – а книг нет. Дайте, пожалуйста, из вашей библиотеки.
Он спешил куда-то, но тут даже остановился. Оглядел меня с головы до ног. И я понял, что забыл барин, как стегал меня плетью за телушку Белку.
– А ты чей?
– Топоров… Стойленский.
– И хочешь читать?
– Хочу».
Видимо, с такими просьбами крестьяне к барину еще не обращались, поэтому удивление его было велико, и смотрел он на новоиспеченного учителя, потомка своих крепостных, как европеец на аборигенов Америки.
«В дом все же меня не пустил, оставил ждать у порога. Но вынес том Пушкина.
– Книгу не пачкай, иначе не дам больше. Кто не бережет книги, тот варвар. Слышал про варваров?
Начинающие учителя читали взахлеб: Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Тургенева, Толстого и Достоевского, Некрасова, Глеба Успенского, «Принца и нищего» Марка Твена, романы Чарльза Диккенса, сказки и эпические сказания, жития святых и Священное Писание, исторические труды и книги о природе[xvii].
Помимо чтения развитию юных учителей способствовали беседы и споры с сельскими интеллигентами – врачами, учителями, священниками, дьяконами, порой их поддержка и помощь спасали юношей в буквальном смысле. П. Сорокин всю жизнь помнил учителя, который сам страдал туберкулезом, но в лютые холода принес ему, мальчишке, пару валенок вместо развалившихся ботинок.
Тот, кто перебирался в город, получал возможность продолжать свое самообразование. Днем юные педагоги вели уроки в школе, занимались в библиотеке, вечерами ходили в театр, на концерты и даже брали уроки музыки. Подрабатывали, кто как мог: переписывали ноты для хоров и оркестров, пели в церковном хоре, плотничали и столярничали, подновляли иконы, репетиторствовали.
И вот эти крестьянские мальчики, учившиеся на медные деньги, не доедавшие и замерзавшие, не только учили грамоте малышей и своих ровесников, но иногда и тех, кто был их старше, и среди взрослых людей пользовались заслуженным уважением. Причиной было хорошее знание церковной службы и любовь к церковной музыке, которую молодые учителя выносили из церковно-приходских школ. В те годы каждая школа, даже в самом далеком селе, имела собственный хор, а некоторые и оркестр. «Прислуживая во время религиозных церемоний, – вспоминал П.Сорокин, – я выучил наизусть молитвы, псалмы и тексты Священного Писания, а также детали и тонкости церковной службы. Хорошее знание религиозных текстов и обрядов дало мне более глубокое понимание их мудрости и красоты. Во многом благодаря этим знаниям я стал чем-то вроде учителя-проповедника на соседских посиделках долгими зимними вечерами. Наверное, мне действительно удавалась такая деятельность, иначе крестьяне не приходили бы ко мне и не стали терпеть поучений от мальчика 9–12 лет. Что до меня самого, то я обожал это занятие. Хотелось бы мне знать сейчас секрет популярности моих первых лекций и проповедей! Возможно, это был первый «синдром» моей будущей профессии или «безусловный рефлекс», или просто определенная склонность характера, которая позднее полностью проявилась в том, что я стал университетским профессором, педагогом»[xviii]. Но до профессорского звания и заслуженной славы ему предстояло еще пройти долгий путь, который начинался в начальной школе зырянской земли.
Учительские семинарии и институты
Тот, кто имел возможность учиться дальше, поступал в учительскую семинарию, где помимо общеобразовательных дисциплин, таких как Закон Божий, русский и церковно-славянский языки, геометрия, русская история, география, черчение, естествоведение, чистописание, пение, ремесла, преподавали и специальные – педагогику, землемерие, сельское хозяйство, в некоторых семинариях – музыку. Желающие стать народными учителями должны были сдать экзамен, как сдавали его желающие стать фельдшерами, землемерами, помощниками аптекарей. В народные учителя шли также выпускники прогимназий, духовных семинарий, женских гимназий и епархиальных училищ.
В 1872 г. появились первые учительские институты, в 1880 г. их было уже десять, в 1909 г. открылся одиннадцатый. Программа в учительских институтах была примерно такой же, как и в учительских семинариях, но уроков практики было намного больше[xix]. Кстати, учительские институты не давали высшего образования, и хотя уровень подготовки в них был серьезным, но в те годы в России они считались средними учебными заведения. Процент выпускников учительских семинарий и институтов среди народных учителей был довольно высок: по переписи в1911 г. он составлял 48, 4 % у мужчин и 20, 2 % у женщин, то есть почти половина учителей и каждая пятая учительница начальной школы имели специальное педагогическое образование. В эту же группу преподавателей входили выпускницы восьмого – педагогического класса женских гимназий и выпускники духовных семинарий и епархиальных училищ, в которых преподавали педагогику.
Впрочем, случалось, что преподавателями начальной школы становились люди с начальным и даже домашним образованием, которые могли научить лишь тому, что знали сами; и таких было немало – 20, 8 % среди учителей и 16, 5 % среди учительниц[xx]. Так что подготовка учителей начальной школы, можно сказать, была весьма неоднородной.
Уровень образования – существенная черта портрета учителя, как говорил один наш институтский преподаватель, «если учитель приносит в класс 1/10 часть своих познаний, то за спиной у него должны остаться 9/10». Однако глубокое образование, как показывает практика, еще не делает человека хорошим учителем – и выпускники университетов оказываются, к сожалению, бездарными учителями, особенно если свое пребывание в школе они рассматривают как временное. Вот и в XIX в. текучесть учительских кадров в начальной школе, говоря современным языком, беспокоила организаторов школы, да и самих учителей.
По правилам того времени, работа в народной школе освобождала от воинской повинности, и тем была привлекательна для мужчин-учителей, но лишь на время. «При теперешних правах народных учителей мы никогда не дождемся хороших учителей. Учительские семинарии будут давать учителей только на какие-нибудь 5-6 лет, по истечении которых лучшие учителя будут уходить и заменяться новыми. Да и эти 6 лет учителя будут служить для того, чтобы освободиться от воинской повинности, а не по призванию», – с сожалением отмечает автор письма в педагогический журнал[xxi]. Итак, средний срок пребывания учителей в сельской начальной школе – 5-6 лет. А ведь пять лет – это тот период, за который учитель приобретает необходимый начальный опыт, может видеть некоторые плоды – и удачные, и неудачные своей деятельности, критично оценить результаты своей работы. Получалось, что едва начальная школа взращивала учителя, как в тот же момент и теряла его.
Для мужчин преподавать в начальной школе было к тому же и не престижно. «Что за охота, – признается в письме один из учителей, – навсегда остаться школьным учителем, имея надежду лишь на преждевременное расстройство здоровья и полнейшую беспомощность в пожилых летах»[xxii].
Бюджет интеллигентного пролетария
Преждевременное расстройство здоровья могло наступить не только из-за перегрузок, – хотя в те времена на одного учителя, по подсчетам Министерства просвещения, должно было приходиться не меньше 50 учеников, – но еще из-за отсутствия необходимых средств на его поддержание. Учителя народных школ получали от 300 до 500 рублей в год, в зависимости от стажа, при готовой квартире. По подсчетам финансовой комиссии, специально организованной Министерством, годовой бюджет учителя по самым минимальным затратам составлял 447 рублей 12 копеек. То есть, большая часть народных учителей, которые в среднем получали около 360 рублей, оказывалась за чертой бедности. Многие учителя и учительницы признавалась в анкетах, что жалованье не позволяет им сводить концы с концами, поэтому они вынуждены либо прибегать к помощи родственников, либо к займам и дополнительным заработкам.
К тому же сумма эта была высчитана для одинокого учителя, годовой бюджет семейного народного учителя, куда входили затраты на воспитание и образование детей, прислугу и непредвиденные расходы, исчислялся уже 1200 рублями. Неудивительно поэтому, что большинство преподавателей были людьми не семейными. Как писал один из педагогических журналов в конце XIX в., оклада народных учителей «хватает лишь для удовлетворения насущнейших физических потребностей учителя-одиночки, учителя-бобыля»»[xxiii].
Автор этой статьи нисколько не преувеличивал, когда говорил о возможности учителя удовлетворить лишь минимальные физические потребности. Финансовая комиссия, считавшая каждую копейку при определении годового бюджета учителя, так определила его дневное питание: утренний чай с булкой, завтрак из двух яиц и полфунта черного хлеба, обед из щей и каши, вечерний чай. Стоила вся эта «роскошь» 55 копеек в день[xxiv]. При таком скудном рационе взрослый молодой мужчина, который проводил в школе не меньше семи часов, а затем отправлялся домой проверять тетради и готовиться к урокам, действительно мог рассчитывать лишь на «преждевременное расстройство здоровья».
Конечно, жалованье учителя не позволяло ему умереть с голода – в те годы в провинции за 5-6 копеек можно было получить в трактире первое блюдо – густые и жирные щи, суп или лапшу, в которых деревянная ложка стояла и не падала. Некоторые современные исследователи даже считают учительское жалованье вполне удовлетворительным, сравнивая его со средней зарплатой рабочих по стране, которая была намного ниже – 255 рублей[xxv]. Но не нужно забывать, что интеллигентные пролетарии, как называли себя народные учителя, жили не хлебом единым, профессия требовала соответствия определенному культурному уровню, а столь необходимые для самообразования книги и журналы, поездки в театры, на концерты или экскурсии в другие города и уж тем более страны были народному учителю не по карману. Заметим, в сумму 447 рублей не входили затраты учителя на лечение, а пособие по болезни и пенсия по старости в те годы ему не полагались.
Несмотря на многообразие типов начальных школ в России в XIX в. – министерской, земской, приходской, городской и сельской – жизнь и условия работы учителей в них мало чем отличались. Самыми высокооплачиваемыми оказались учителя городских начальных школ – их годовой оклад в среднем составлял 460 рублей, учителя земских школ получали на 100 рублей меньше, а хуже всего жилось преподавателям приходских школ – они получали 10 рублей в месяц[xxvi].
По школьной реформе1864 г. размер жалованья учителя определялся учебной нагрузкой и предметом, который он преподавал, а по реформе 1871 – 1872 гг. – еще и разрядом учителя. Нормативной нагрузкой было 12 уроков в неделю, разряд учителя зависел, как и сегодня, от стажа, квалификации и служебной характеристики. Так, например, учитель начальных городских училищ, имевший стаж пять лет, за 22 урока в неделю получал 540 рублей в год.
Напомним, что учительская работа не состоит лишь в проведении уроков; в рабочий день учителя входят также проверка ученических тетрадей – а для учителей начальной школы это ежедневная процедура – и подготовка к урокам. Хорошо, если учитель занимал казенную квартиру, если нет – ему выдавали 75 рублей в год для съема квартиры. В провинции этих денег, может быть, и хватило бы, но в столице – никак нет. «На эти деньги в Петербурге, – писал один из учителей в журнал, – нельзя нанять и комнаты. Возможно ли жить семейному человеку на такое жалованье, если все жизненные припасы так дороги, что фунт хлеба стоит 4-5 копеек, а фунт мяса – 18-20 копеек? Естественно, что городские учителя принуждены бывают искать посторонней работы, должны усиленно работать, что не может не отзываться на качестве их работы в школе»[xxvii].
Даже учителя гимназий, которые получали значительно более высокий оклад, чем учителя начальной школы, и те, чтобы прокормить семью, были вынуждены преподавать в нескольких учебных заведениях. Так, один из известных и талантливых педагогов конца XIX – начала XX вв. Сергей Павлович Моравский преподавал историю одновременно в трех гимназиях Москвы, и кроме того, ездил по всему городу с частными уроками, которых порой бывало до 30 в неделю![xxviii].
Случалось, и эту мизерную зарплату далеко не все земские управы исправно платили, так что «некоторые учительницы из-за этого по четыре месяца не получали своего жалования и учебных пособий купить было не на что»[xxix], – сообщают в учительский журнал из Санкт-Петербургской губернии. Если задерживали жалованье в столичной губернии, что же тогда происходило в провинции? Вдумаемся в смысл этого удивительного письма из земской школы: в нем учителя жалуются не на то, что им жить не на что, а сетуют, что не могут купить учебных пособий для своих учеников. После прочтения подобных писем отпадает вопрос о том, кто шел в народные учителя: в основном, подвижники, энтузиасты, идейные люди, словом, те, кто не искал в жизни удобных мест и высоких заработков. Пугала их лишь судьба собственных детей, да старость. «Труд учителя один из самых тяжелых, сильно подтачивающий жизнь, – признаются учителя, – нужно сделать так, чтобы честно исполняющий свои обязанности учитель не заглядывал в будущее со страхом…»[xxx].
И сегодня вопрос об учительской зарплате обсуждается в обществе так же живо, как и сто пятьдесят лет назад. Действительно ли размер зарплаты учителя способен влиять на качество его преподавания? – Нет, – признаемся мы, – на качество преподавания он влиять не способен. Но размер зарплаты влияет на качество жизни учителя, что, согласитесь, не последнее дело в работе. К тому же уровень дохода педагога всегда был существенным слагаемым престижа учительской профессии, показателем участия государства в образовательной политике, и в целом – показателем престижа знаний в стране.
Приехал народный учитель в деревню…
Беды народного учителя в конце XIX – начале XX вв. не исчерпывались его полуголодным существованием и страхом нищеты в старости. Не меньше – если не больше – учителей беспокоила их полная зависимость от местной администрации, особенно в сельских школах.
Представим себе начало педагогической карьеры народного учителя, который только что окончил учительскую семинарию и имеет искреннее желание служить в школе. С чего начнется воплощение его мечты в жизнь? – «Приехал новоиспеченный учитель в деревню, где должны быть школа, и спрашивает: где школа? В огромном большинстве случаев ему указывают либо на церковную сторожку, либо на полуразвалившуюся хату с выбитыми стеклами, иногда занятую телятами[xxxi], – вспоминал о начале своей службы народный учитель Кузнецов. Молодой и энергичный учитель, каким, наверное, был и сам автор письма, с помощью крестьян очищает помещение, ищет по избам скамейки и столы. Наконец, школа готова принять учеников. Но где взять грифельные доски, мел, перья, тетради, книги? – В городских школах обеспечением школы всем необходимым занимается училищный совет или дирекция, в сельской школе – сельское общество.
И вот для учителя главными людьми становятся не ученики и их родители, а местные власти в лице старосты, старшины, писаря и даже урядника. И за каждую мелочь, добытую для школы, он должен перед всеми этими лицами изрядно поплясать и унизиться. Лица эти, чувствуя свою власть над учителем, демонстрируют ее по всякому поводу, а если учитель не желает признавать их за начальство, добиваются вопреки его желанию перевода в другую школу.
Бывает, что учитель смиряется со своим зависимым положением, машет на все рукой и «начинается знакомство учителя со всеми веселыми местами и лицами волости, преподавание ведется беспорядочно, учитель занимается только тогда, когда он хочет, а чаще – тогда, когда он свободен от многочисленных своих приятелей-мужиков, которые идут к учителю только «выпимши» в надежде «отгоститься. Такую вот грустную историю жизни описал автор статьи, знающий быт сельского учителя не понаслышке.
А между тем нигде в России так остро не нуждались в хорошем учителе, как сельской глубинке. «Если бы вы знали, как необходим в русской деревне хороший, умный, образованный учитель! – писал А.П.Чехов. – Учитель должен быть артист, художник, горячо влюбленный в свое дело, а у нас это чернорабочий, плохо образованный человек, который идет в деревню учить ребят с такою же охотой, с какою пошли бы в ссылку. Он голоден, забит, запуган возможностью потерять кусок хлеба. А нужно, чтобы он был первым человеком в деревне…».
Но самой главной бедой сельских учителей, по их собственному признанию, было совершенное одиночество, отсутствие у учителя «своего кружка». Многолетний опыт работы учителей показал, что ни дружеских связей, ни даже общения на бытовом уровне у них с крестьянами не возникало, да и зачем крестьянину идти к учителю? – «Спросить совета по сельскому хозяйству? Учитель по сельскому хозяйству ничего не знает. Потолковать о семейных нуждах и порядках? Учитель в большинстве случаев – молоденький холостячок, что может он сказать мужику, сам не искусившись в житейской мудрости?».
Вынужденное одиночество вредно влияло не только на образ жизни учителя, но и плохо сказывалось на его профессиональных качествах. «Человек, который не видит работы других, а только свою, – признается один из учителей, – который даже ничего не слыхал о возможности иных приемов работы, всегда в сильнейшей степени склонен все более делаться довольным самим собою или равнодушным к своим занятиям»[xxxii]. Выход из создавшегося положения и сельские, и городские учителя видели в созыве съездов, предлагали создать общество взаимопомощи учителей, однако организовать такие общества и съезды удастся лишь в начале XX века.
[1] Павловская А. Русский мир. Характер, быт и нравы. М, 2009. С. 96.
[2] Христофорова Н.В. Российские гимназии XVIII – XIX вв. М., 2001. С.32.
[3] Лебедева Е. Первую гимназию в Москве открыли лютеране. – Е. Лебедева. К мудрости ступенька. Ч. 2// Православие. Ru
[4] Христофорова Н.В. Российские гимназии XVIII – XIX вв. М., 2001. С.33.
[5] Лейкина-Свирская В.Р. Русская интеллигенция в 1900 – 1917 гг. М., 1981. С. 61.
[6] Изместьева Г.И. Увлекая за собой ближних своих… //Московский журнал. Приложение. 2010 – Год учителя в России. Вып.1. 2010. С. 17.
[7] Харузина В.Н. Прошлое. Сер. «Россия в мемуарах». М., 1999. С. 434.
[8] Цит. по: Христофорова Н.В. Российские гимназии XVIII – XIX вв. М., 2001. С. 34.
[xix] «Народное образование в России». – Народная энциклопедия научных и прикладных знаний. Т.10. М., 1910.
[xx] Лейкина-Свирская В.Р. Русская интеллигенция в 1900 – 1917 гг. М., 1981. Сс. 62 -63; Сучков И.В. Социальный и духовный облик учительства России на рубеже XIX – XX веков // Отечественная история. 1995. № 1. С. 64.
[xxi] Русский начальный учитель. 1880. № 11. с. 41.
[xxii] Русский начальный учитель. 1880. № 10. С. 26.
[xxiii] «Народное образование в России». – Народная энциклопедия научных и прикладных знаний. Т.10. М., 1910.
[xxiv] Сучков И.В. Социальный и духовный облик учительства России на рубеже XIX – XX веков // Отечественная история. 1995. № 1. С. 66.
[xxv] Филоненко Т.В., Шипилов А.В. Материальное положение учителей в дореволюционной России // Педагогика. 2004. № 7. С. 73.
[xxvi] Сучков И.В. Социальный и духовный облик учительства России на рубеже XIX – XX веков… Сс. 65 – 66.
[xxvii] О курсе городских училищ (Затруднения учителей) // Русский начальный учитель. 1880. № 12. Сс. 28-29.
[xxviii] Моравская А.С. «Один из самых талантливых преподавателей Москвы» // / Московский журнал. Приложение. 2010 – Год учителя в России. Вып. 1. 2010. Сс. 18-19.
