Повседневная жизнь русской школы

от монастырского учения до ЕГЭ. Главы из книги

Чем старше мы становимся, тем настойчивее память возвращает нас в далекие и милые сердцу времена, когда на душе бывало светло и чисто без особенных причин, как случается лишь в детстве да еще в Пасхальную неделю. Каждый раз, когда прохожу мимо школы с барельефами классиков на фронтоне, сладко сжимается сердце, и вспоминается день, когда меня впервые привели в школу. Я стою в белом сестрином фартуке, в одной руке – портфель, другую крепко сжимает старшая сестра, мама – молодая, красивая, с букетом разноцветных астр улыбается и смотрит, как папа фотографирует нас, потом меня с учительницей, а потом и весь наш 1 «а». Пройдет десять лет, я поступлю в педагогический институт и свой первый урок проведу в такой же школе с барельефами на фронтоне…

Мое знакомство с учителями началось еще до школы. Мила, дочь нашей соседки по коммуналке, была замужем за сыном директора школы, и я любила ходить к ним в гости, когда мама брала меня с собой. Грозный для всей школы директор Михаил Борисович с литературной фамилией Островский для меня был просто дядей Мишей, поэтому обычного детского страха перед учителями я не испытывала. В их огромной, как мне казалось тогда, комнате с эркером можно было посмотреть телевизор с большим увеличительным стеклом, почитать детские книжки с картинками, а еще послушать, как поет и аккомпанирует себе на пианино Михаил Борисович.

Больше всего мне нравилась в его исполнении «Черемшина» – в детстве я думала, что так звали девушку, о которой поется в песне. Дядя Миша садился на круглый вертящийся стул перед пианино и начинал петь чинно и серьезно: «Знов зазули голос чути в лиси, ластивки гниздечко звили в стриси…». Темп песни ускорялся, и сиденье стула, следуя за дядей Мишей то влево, то вправо, слегка поскрипывая, начинало поворачиваться все быстрее. Когда дело доходило до припева, то дядя Миша уже набирал такую скорость, словно хотел оторваться от земли, а стул под ним отчаянно скрипел, подпевая седоку. «Вивчаря в садочку, В тихому куточку…», - на этих словах дядя Миша внезапно останавливал свое вращение, потешно заглядывал в угол за пианино и, с довольным видом глядя на нас, кивал утвердительно головой, будто ставил в песне точку: «Жде дивчина, жде».

Раздавались аплодисменты смеющихся зрителей, дядя Миша с серьезным видом кланялся и неизменно повторял:

– Какой артист пропадает в школьных стенах!

Моей первой учительницей оказалась Татьяна Ивановна – давнишняя знакомая другой нашей соседки по квартире. Татьяна Ивановна была невысокой, полногрудой женщиной, с простым лицом и мягкими, пухлыми выше локтей руками, которыми она любила обхватывать нас, первоклашек, словно заботливая наседка бестолковых цыплят.

И Татьяна Ивановна, и Михаил Борисович, и жившие по соседству учителя нашей школы воспринимались мною как близкие и почти домашние люди, в которых не было ничего необычного, что должно было, по моему мнению, отличать учителей от простых смертных.

В четвертом классе появилась Людмила Георгиевна, котораяна других учителей совсем не походила. То есть, внешне она ничем не отличалась от своих коллег: среднего роста, спортивного телосложения, всегда с аккуратной короткой стрижкой, она носила обычные учительские костюмы, а в руках – разбухшую от тетрадей сумку. Но мы знали от старшеклассников, что каждое лето она отправляется в горы или сплавляется по рекам на байдарках и катамаранах; играет на гитаре и поет походные песни, а еще умеет фотографировать и сама печатает дома фотографии. Каждое из этих достоинств мы могли бы представить в отдельном учителе, но чтобы все вместе?.. Нам казалось это необыкновенным!

И еще мы ощущали в ней то, чему не знали тогда названия – чувство собственного достоинства, которое не позволяло ей опускаться до мелких стычек с нами. Она даже голоса никогда не повышала – просто у нее в этом не было необходимости. Если кто-нибудь болтал на ее уроках или отвлекался, она прерывала объяснение и молча, слегка прищурив свои темные, внимательные глаза, смотрела на нарушителя – обычно этого бывало достаточно.

Бессознательно подражая ей, я поступила в педагогический институт, но в школе, правда, работать не собиралась. Не собиралась я работать в школе и после окончания института – мне казалось, что я задержусь там ненадолго: пройдет год-другой, подрастут собственные дети, и найдется для меня достойное место работы. Я не отождествляла себя с учителями, о коллегах думала «они», а не «мы» и один раз даже ушла из школы – редактором в газету. Но вычитывание сотен страниц чужой полуграмотной речи отупляло, ежедневное отсиживание с девяти до шести раздражало однообразием, и даже нескучная газетная жизнь не привлекла: материалы ценились в основном за своевременность написания и хлесткие заголовки, и век их был всего один день. Словом, школа с ее молодым, бурлящим, ежегодно обновляющимся потоком и непредсказуемостью оказалась самым подходящим местом работы. И лишь спустя годы пришло понимание: школа – это место службы, а учительство – судьба…

В наши дни отношение к учителю изменилось не в лучшую сторону: образование пытаются перевести в сферу обслуживания, и даже появился новый термин – «образовательные услуги», а на учителя уже смотрят как на чиновника, который должен выполнять распоряжения государства и получать за это вознаграждение. Не случайно в Швеции, например, современные школьные программы разработаны так же детально, как законодательные акты, их исполнение приравнивается к исполнению законов. Однако задавленный инструкциями, опасающийся, как бы чего не вышло «человек в футляре» не сможет воспитать мыслящую, активную, творчески подходящую к любому делу личность, он будет осмеян в обществе и не любим учениками.

В России на учительство всегда смотрели шире и глубже. «Никакие уставы и программы, никакой искусный организм заведения, как бы хитро он не был придуман, не может заменить личности в деле воспитания, – писал талантливый русский педагог К.Д. Ушинский. – Только личность может действовать на развитие и определение личности, только характером можно образовать характер».

Сложилось такое понимание профессии в глубокой древности, и термины, ее обозначающие, слова коренные, неизменные. Само слово «учитель» происходит от глагола «учити», оно существует во всех славянских языках и встречается уже в «Изборнике» XI века, в «Повести временных лет» XII века и других древних памятниках письменности. Митрополит Илларион называл себя «учителем и пастухом» в своем знаменитом «Слове о Законе и Благодати».

В современном русском языке учителем называют того, кто способен чему-либо научить, в том числе и наукам. Но славянские языки сохранили и другой, более высокий смысл слова – учитель как авторитет в какой-либо области, наставник, имеющий последователей. Такое понимание учительства пришло на Русь из Византии, получившей его, в свою очередь, вместе с античным наследием: греки создали своеобразную иерархию учительства, на нижней ступени которой располагался учитель грамоты, его труд приравнивался к работе ремесленника, а верхнюю ступень отводили Учителю с большой буквы, мудрецу, помогающему обрести смысл жизни[i].

 Кстати, пришли из греческого языка и некоторые другие термины, обозначающие учительство, например, ментор, дидаскал, диалектик, педель, профос, но все они в русском языке не прижились и довольно скоро исчезли. И даже слово педагог не пользовалось симпатией, ибо непонятно, что обозначало: учитель – учит, воспитатель – воспитывает, преподаватель – преподает, а педагог – ..? – У греков так звали раба, сопровождавшего ребенка в школу, поэтому в русском языке ему, то есть слову, нашли синоним – пестун – тот, кто пестует, наставляет несмышленого.

Так вместе с византийским наследием Русь обрела и двоякий взгляд на учительство: с одной стороны, житейски-бытовой, с другой – возвышенно-духовный, воспринимающий учительство как миссию, призвание. На бытовом уровне учителю на Руси после окончания трудов полагался горшок каши и деньга, а таких учителей как Стефан Пермский и Сергий Радонежский именовали духовными наставниками, несущими свет истины и утверждавшими Евангелие всей своей жизнью. Вот между двумя этими планками и выстраивается жизнь любого, кто берется учить – верхняя видится как недостижимая вершина, к которой, однако, следует стремиться, а нижняя, хоть и существует в учительской профессии, не должна оставаться единственной и заслонять от общества и от самих учителей главное их предназначение.

Удивительная все-таки это профессия – учитель. В любом ремесле можно найти показатели качества работы. А по каким показателям измерить качество работы учителя? – Ведь не числом же выпускников отличается хороший учитель от плохого, и даже не числом успешно сдавших экзамены. Чем же? – Может быть отношением учеников к его предмету и к самому преподавателю? Но как бы он ни старался, как бы ни был вдохновенен его труд, все равно найдутся те, кто не будет любить его предмет, да и конфликтов с родителями даже самому талантливому педагогу вряд ли удастся избежать.

А еще наставничество требует от учителя огромного напряжения сил, такого, что порой заставляет отказываться от многих житейских радостей, отрывать время от семьи и даже от воспитания собственных детей. Не каждому под силу такая ноша. Но есть у этого добровольного несения тягот и свои достоинства – успехи учеников, без умения радоваться которым в учителях долго не остаются.

Казалось бы, невелика роль учителя в государственном масштабе, есть профессии важнее, и уж конечно, престижнее. Но, случалось, и учителям приходилось добывать победу в войне. Кому не известна фраза о том, что «франко-прусскую войну выиграл прусский учитель»?

И если франко-прусскую войну выиграл прусский учитель, то Великую Отечественную войну выиграл советский учитель, в общей победе есть очень большая доля его труда. Известно, что нынешние войны – это столкновение общественных систем, где на чашу весов бросается все, что было смонтировано в цехах, опробовано в лабораториях и конструкторских бюро, испытано на полигонах. На полях сражений проверялось качество знаний, умение быстро и точно решать уже те задачи, ценой которых становилась жизнь. В Великой Отечественной войне за пультами систем залпового огня, за оптическими приборами артиллерийских орудий, в кабинах самолетах и на капитанских мостиках стояли вчерашние ученики советских общеобразовательных школ. Конечно же, на поле боя будут востребованы и другие качества: коллективизм, взаимовыручка, сила духа, умение терпеть, ждать, преодолевать страх. Была востребована наша история, дела и подвиги наших великих предков, которые в сознании народа стали объектами поклонения и подражания.

 Пройдет немногим более десяти лет после окончания войны, и те подростки, которые, заменив своих отцов, стояли за станками, запустят в космос первый искусственный спутник земли, а потрясенный президент самой развитой в техническом оснащении страны – Соединенных Штатов – направит в нашу страну делегацию для изучения системы образования в Советской России. Так что у отечественной школы есть маяки, на которые она может ориентироваться, и достижения, которыми она может гордиться.

Сегодня, как нам кажется, возникла необходимость напомнить о служении учителя и обществу, и самим учителям, которые когда-то именовали себя «интеллигентными пролетариями», вспомнить добрым словом тех, кто утверждал своим трудом высокое звание учителя. Словом, задача этой книги – не подменить собой учебник истории педагогики или методики, а защитить профессию.

(Продолжение следует)

Наталья Петрова

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"