– Место? Я не пущу больше ни одной овцы! Все места заняты… сейчас запру ворота: целый день народ, как река… Дышать ночью будет нечем: и люди, и верблюды, и овцы, и ослы – все вместе! Слышишь, какой рев? Теперь и к ограде-то не проберешься.
Так говорил старый Маллух, привратник Вифлеемской гостиницы (хана), поместившейся на вершине крутой горы, залитой теперь последними, тихими лучами догорающего солнца.
– Зажги-ка фонарь над входом, – крикнул старик тому же гостинику, который только что обратился к нему с вопросом, а сам все-таки протискался к воротам. – Нельзя, нельзя, больше нет места! Ищите себе ночлега где-нибудь в самом Вифлееме, да хранит вас Иегова! – говорил он, стараясь отогнать от ограды новых пришельцев.
Но в пригороде, кроме этого хана, не было ни одного дома, в котором можно было бы переночевать; в Вифлееме все дома были тоже переполнены, и на базарной площади толпились оставшиеся без приюта.
Пришельцы не отходили от ограды хана.
Среди них были и почтенные седовласые евреи, напоминавшие древних патриархов, в длинных, темных одеждах, строгие, величавые, и женщины в белых покрывалах, ниспадавших на их смуглые лица, юноши, девушки, дети.
Прибывшие по случаю народной переписи в город своих отцов из Назарета, Капернаума, Иерихона и других селений Палестины на ослах и мулах, покрытых, по обычаю Востока, пестрыми коврами, они теперь безпокоились, шумели у ворот гостиницы, раздраженные отказом привратника, не знающие, что им делать и куда деться.
Мимо проходил еще караван бедуинов, и около хана шум стоял невообразимый.
Старый Маллух был приведен в отчаяние этим неистовством толпы и в душе проклинал римского императора, которому вздумалось устроить эту несчастную перепись.
– Да куда же, куда я помещу вас? – чуть не плача, разводил он руками, но наконец уступил настойчивым требованиям толпы.
– Бог Авраама, Исаака и Иакова да сохранит вас невредимыми, но, если вы задохнетесь, – старый Маллух не будет виноват... И собаки туда же... – не пробуя уже оказывать сопротивления, махнув рукой, прибавил он, глядя, как во двор вместе с людьми вбегали бродячие собаки, тоже, по-видимому, сбитые с толку всей этой сутолокой.
– Эй, Вениамин, скажи Захарии, чтобы принимал еще постояльцев, да поди сюда, возьми их ослов! – крикнул он Вениамину.
Тот через несколько минут подошел к нему.
– А все-таки нужно еще одно место, Маллух! Ты впустил столько народу, а мне надо было всего одно место, – не то задумчиво, не то с упреком проговорил он, ловко принимая от прибывших ночлежников их мулов и ослов и отводя их к стойлам. – Смотри, долина Рефаима уже в тени, – солнце село... А им нужен ночлег, им очень нужен ночлег...
– Ты, кажется, с ума сошел, Вениамин! – вышел из себя старый Маллух. – Место?! Да откуда я возьму его тебе? Ну да, и днем хан был набит битком, а теперь я не знаю, как только они будут спать! – указал он глазами на гудевший, как на толкучке, народ. Даже на дворе все полно...
Громадный одноэтажный дом, внутренний двор и даже ограда хана действительно представляли какой-то живой муравейник. Вениамин видел, что теперь уже не найти места новым путникам, и досадовал на себя, что получасом раньше не отыскал им удобного уголка.
– Но ведь ты понимаешь... я встретил их еще под горой, они были очень утомлены и надеялись отдохнуть у источника Давида... Их осел совсем отказывался идти... ведь дороги теперь размыты... внизу, по склонам горы, грязь и скользко, а они, подумай, идут из Назарета! Это значит, через Самарию, через всю Иудею, через горы.
– Да кто такие они? – нетерпеливо прервал его Маллух.
– А кто, не знаю, – пожал плечами Вениамин. – Знаю только, что они из рода царя Давида и идут сюда, в Вифлеем, его родной город, но одеты они совсем просто, даже бедно... старец, по-видимому, рабочий... Он, кажется, сказал о себе, что он – плотник. Женщина, совсем юная и прекрасная, должно быть, его дочь. Но... ты должен был бы сам видеть Ее! Она изнемогла от усталости! Я обещал приготовить им место в доме.
– И очень безрассудно с твоей стороны, – с раздражением опять прервал его привратник. – Ну, найди место хоть где-нибудь!
– А самый крайний ливан? * – вдруг оживился Вениамин. – Я сам видел, проходя мимо, как его прибрали; он еще свободен.
– Его занял римский сотник, тот самый, который привез указ Ироду о переписи народа.
– Римский сотник остановился в этом хане? – с удивлением проговорил Вениамин.
– Говорит, он ездил по всей Палестине, был за Иорданом, в пустыне Иудейской, и теперь возвращается в Рим.
Римский, сотник, – повторил, не слушая Вениамин, – ему не хватило бы места во дворе Ирода?! Отнимает место у бедняков!
Краска негодования залила лицо юноши.
– Он щедро заплатил хозяину, – заметил Маллух.
– Еще бы! – горько усмехнулся Вениамин. – Но разве его не пустили бы и так? Ему стоило сказать слово, выразить желание? и весь хан был бы к его услугам. Проклятое раболепство, проклятое иго! Вспомнит ли когда-нибудь Господь Свой народ, даст ли ему прежнюю славу, прежнюю свободу?..
Тень сомнения и легкая усмешка пробежали по лицу Маллуха.
– Будь осторожен, – остановил он юношу. – У каменных стен иногда бывают уши, и плохо может придтись тому, кто вздумает оскорблять римлянина, да еще носящего перстень Августа. *
В это время кто-то сзади тронул Вениамина.
Он обернулся.
В длинной белой одежде из шерстяной ткани и темном плаще, накинутом, по обычаю евреев, на голову, перед ним стоял глубокий старец, по виду похожий на тех строгих отшельников (ессеев), которых он встречал в заиорданской пустыне.
– Семьдесят седмин Даниила приходят к концу. Не может быть безсильным пророческое слово. Близко должен быть Избавитель! ***
Его отрывочные, глухим старческим голосом произносимые, фразы сами были каким-то пророчеством.
– Близко? – невольная дрожь пробежала по всему телу Вениамина, – Близко Мессия? Он придет во всем блеске Своего величия, придет могучий и сильный, прославить Израиля?!
Несколько мгновений длилось молчание.
И отчего-то замерло сердце Вениамина, точно приближалось к нему что-то таинственное и вместе радостное.
Откуда-то из глубины хана послышались звуки набли****. Струны звенели и дрожали тихой печалью, и резкий, немного дикий, но сильный женский голос запел за душу хватающую песнь, петую когда-то еврейским народом в плену на берегах рек Вавилонских.
Но и песня скоро замолкла или потонула в неперестающем шуме многосотенной толпы.
– Он придет, Он избавит, – сам с собой продолжал говорить старик. – Вожди кончились из колена Иудина, но разве Он будет тем, чем ты думаешь? Он придет во славе? А пророки говорят: «Он был презрен и умален между людьми... Он взял на себя наши немощи и понес болезни. Все мы блуждали, как овцы, совратились каждый на свою дорогу, и Господь возложил на Него грехи всех нас»... Близко уже Его время.
Какой-то внутренний свет загорался в глазах старика. Он хотел сказать еще что-то, но его оттеснила толпа.
Ночь быстро приближалась.
Солнце погасло, и холодные тени поползли по горе и долинам.
– Пусть переночуют в пещере, – говорил между тем Маллух, продолжая прерванный разговор и опять обращаясь к Вениамину. – Ночь не будет очень холодна, да и в пещере тепло и чисто.
И утомленный сутолокой необычайно безпокойного дня, он пошел на свое постоянное место к воротам.
Тоска сжала сердце Вениамина.
Вспомнив, что путники, которых он видел с трудом поднимающимися в гору, теперь могли уже дойти до хана, он отправился им навстречу.
Мимоходом он заглянул в большую пустую пещеру для скота, прилегавшую к задней стене хана. В ней было темно и душно, на полу и в углах лежали целые кучи соломы и сена... Ему вспомнился разукрашенный, сравнительно с этим убогим приютом, ливан, занятый римским сотником: там даже настлали ковры на каменный пол! И Вениамина опять охватило негодование на римского сотника, хотя тот, может быть, и не был ни в чем виноват.
II
Наступила ночь, безлунная, звездная, немного холодная... Тишина спустилась на Вифлеем. Белые двухэтажные домики с плоскими кровлями, узкие, кривые улицы, бегущие по зеленым и скалистым склонам холма, густые, богатые виноградники, маслины, смоковницы, даже очертания соседних далеких гор потонули во мраке. Все звуки замерли. В пригородной гостинице тоже царил сон. Во всех ливанах, на скамьях и прямо на полу спали пришельцы.
Только в помещении, занятом римским сотником, горел огонь.
– Отчего не спит благородный Петроний? У евреев на исходе уже первая стража ночи... – проговорил заглянувший к нему из-за перегородки старый верный раб. – Или, может быть, неудобно что-нибудь? Напрасно нескольких верст не доехали мы до дворца Ирода.
– О нет, здесь несравненно лучше... дворцы надоели – с усмешкой проговорил Петроний, приподнимаясь на локоть на своей скамье. Все отлично; мне просто душно и не хочется спать.
И, не желая вступать в дальнейший разговор, Петроний закрыл глаза.
Но, едва только раздалось за перегородкой сонное дыхание раба, он встал и безпокойно начал ходить взад и вперед по мягкому, дорогому ковру.
Он думал об этом странном еврейском народе, который он немного знал и раньше, но с которым ближе познакомился теперь. Он думал о его горячей вере в Единого Бога, Творца мира, о тех ожиданиях Спасителя мира, которыми были проникнуты все лучшие евреи.
Римляне-язычники тоже ждали наступления какого-то времени, какого-то счастливого «золотого» века; египтяне, вавилоняне, персы, да все народы – ждали, что придет Кто-то, Кто принесет людям мир и счастье... но ни один народ не ждал Его так напряженно, так горячо, как народ еврейский.
Сам Петроний видел в жизни много горя, потерял жену, ребенка, и после их смерти тоска легла на его сердце; никогда и ни в чем не мог он найти утешения себе: в богов римских он давно уже не верил, и на сердце его было пусто.
В молодости ему казалось, что стоит жить для славы Рима, для усиления его могущества. Но с годами он перестал верить и в могущество Рима: он видел на примере жизни других народов, что целые государства умирают так же, как умирает отдельный человек; он знал, что и Рим, этот великий славный город, владыка всего мира, через тысячи лет, может быть, превратится в груды развалин. Скучно было ему. Друзья не узнавали его. По-прежнему служил он в легионах, принимал участие в походах, по-прежнему поднимал кубок за Августа, по-прежнему бывал на товарищеских пирушках, но какое-то равнодушие ко всему окружающему, невыразимая грусть росли в его груди и сквозили в каждом его слове, отражались в каждой черте его лица.
– Как много горя, как много страдания на земле... Когда же придет Тот, Кто принесет людям радость, успокоение, Кто научит людей истине! – с горечью говорил он иногда своему другу – философу.
– Когда? – задумчиво повторял тот. – Людям не дано знать этого... Я думаю, что люди не узнают истины, пока Сам Бог не научит их, и не получат утешения в своих печалях, пока тоже Сам Бог не сойдет на землю, чтобы утешить их...
Назначение в Иудею, с поручением отвезти царю Ироду приказ о всеобщей народной переписи, на несколько месяцев развлекло Петрония. У евреев были синагоги и в самом Риме; Петроний заходил в них, но ему хотелось посмотреть еврейский народ в его родной земле, ознакомиться ближе со священными книгами древних евреев.
Отвезя императорский указ Ироду, он проехал насквозь всю Иудею, побывал даже в пустынях, куда не смела заходить человеческая нога, где только выли шакалы да летала тучами саранча; несколько раз бывал в Иерусалиме, в самом храме, когда трубы левитов возвещали о моменте утреннего богослужения или вечерней жертвы.
Его изумляла стойкая вера иудейского народа в Бога и в обетованного Спасителя мира, но в то же время он не мог победить в себе презрения к этому народу, и ни на одну минуту не мог поверить, чтобы не из среды благородных римлян, победителей всего света, а именно из среды этого бедного, порабощенного еврейского народа пришел Тот, Кого так долго ждало уже человечество.
Прошло несколько недель жизни в Иудее, и опять к нему вернулась тоска. В голову даже не раз приходил вопрос: для чего жить? стоит ли жить?
III
Было начало второй стражи, когда Петроний, чтоб немного рассеяться, вышел из хана во двор.
Было довольно холодно, но этот холод отрезвил сотника. Кутаясь в теплый плащ, он с удовольствием вдыхал в себя ночную прохладу. Несмотря на мириады звезд, которыми светилось небо, было все-таки темно, и предметы различались с большим трудом.
Петроний осторожно стал пробираться между группами спящих людей. Животные, привязанные к стойлам, тоже дремали. Иногда в отблесках потухавших костров двигались какие-то тени.
Петроний собирался выйти к воротам хана, где было свободнее, как вдруг странный шум послышался на другом конце двора, по ту сторону хана, и вслед за тем старческий голос позвал:
– Вениамин, Вениамин, где ты?
Это кричал привратник Маллух. Римский сотник сразу узнал его голос, но заинтересовался, почему старик не у ворот. Откуда кричит он? Что-нибудь случилось? Убийство? Смерть?
Крик повторился.
Заинтересованный, Петроний пошел на крик, постоянно спотыкаясь то об одного, то о другого спящего, пробираясь между людьми, животными и тюками товаров.
Шум не прекращался.
Многие из постояльцев проснулись.
– Что это за шум? До рассвета еще далеко... Что случилось? Пожар? Ссора?
Кто-то схватил в темноте руку Петрония и спрашивал, что это за крики. Он только пожал плечами.
– Несносный, безпокойный народ, и ночь-то не могут провести без крика и шума, – досадовал он.
До него доходили какие-то отрывочные фразы:
– Говорят, Она из Назарета.
– И старец пришел с Нею...
– И оба в пещере для скота... там нет даже скамьи для ночлега...
Вдруг чья-то сильная рука легла на плечо Петрония. Он обернулся. За ним стояли два каких-то странных человека с грубоватыми простодушными лицами, на которых теперь лежал отпечаток безграничного восторга; они были в простых козлиных шкурах, мехом вверх.
В руках одного из них был небольшой фонарик, у другого – пастушеский посох и свирель за поясом. В непонятном возбуждении старший из них заговорил с Петронием:
– Подумай только: это Он Сам, Спаситель, Христос, Которого люди ждали так долго... Спаситель из дома Давида... Ангел, возвестивший это, сказал: родился вам Спаситель, Который есть Христос Господь. Свидетель Бог, это не был сон... Он родился воистину, мы сами видели Его и Его Мать... там... в пещере... идите, поклонитесь Ему все, Ангелы пели: «Слава в вышних Богу!»
Пастух говорил уже не сотнику, а другим, всем стоявшим около них. Многие проснулись и с жадным любопытством восточного человека прислушивались к странным речам. Огни фонарей замелькали на огромном дворе.
Послышались вопросы:
– Да кто вы?
– Откуда?
– О ком вы говорите? Кого видели?
– Какой Спаситель?
– Они видели Ангелов, слышите? Они видели Ангелов! С ними говорил Ангел... Христос родился!
– Да что вы слушаете их? Кто вы? Кто это?
– Разве не видите? Пастухи из деревни, что под горой, но зачем они здесь, когда должны пасти стада в Вифлеемской равнине?
– Вот, вот на этой самой равнине мы и пасли стада, – восторженно рассказывал один из пастухов, – они задремали, – он указал глазами на товарища и еще одного пастуха, подошедшего к толпе, – а я стал на страже. Было холодно, но ясно. Небо горело мириадами огней. Вдруг ослепительный свет с неба разбудил их, а меня поверг на землю. Мы не успели прийти в себя, как в этом же необычайном свете предстал кто-то чудный, еще более светлый, и мы услышали, мы все слышали его голос: «Не бойтесь; я возвещаю вам радость, которая будет всем людям; ибо ныне родился вам в городе Давидовом Спаситель, Который есть Христос Господь. И вот вам знак: вы найдете Младенца в пеленах, лежащего в яслях». Потом звезды померкли, и все небо оcиял такой же ослепительный свет, и безчисленное воинство небесное славило и хвалило Бога: «Слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение!» и снова опять все стало по-прежнему. В трепете мы лежали на земле; наконец пришли в себя и сказали друг другу: «Пойдем в Вифлеем и посмотрим, что там случилось». Мы пошли; по пути мы зашли сюда, рассказали привратнику о всем, что видели и слышали, и нашли здесь, в пещере...
Петроний дальше не слушал.
Он сам уже спешил к пещере, куда пошли многие.
Кругом толпа удивлялась и шумела:
– Этим диким, грубым людям было явление Ангелов? Точно нет в Израиле более достойных получить откровение от Бога?.. И Спаситель вдруг в пригородном хане, в пещере, в яслях... может ли это быть? – брезгливо проговорил какой-то богатый еврей и, с усмешкой окинув взором пастухов и толпившуюся около них темную кучку народа, отошел к догорающему костру.
– Вот Она... – проговорил пастух, который привел несколько человек и сотника к пещере. – Блаженнейшая из Матерей, славная, чистая, Богоизбранная, будь во все века благословенно имя Твое!
И пастух, упав на землю, поцеловал край одежды Пресвятой Девы.
Она сидела на соломе, около яслей, в которых лежал спеленатый Ею Младенец, и ни одного звука никто не слыхал от Нее.
Ночь была так свята, так таинственна, что не было слов для того, чтобы говорить. Хотелось только молчать. Петрония поразил Ее вид: необычайная красота лица, тихое, неземное величие, которое лежало на всей Ее фигуре.
Она сидела от него в нескольких шагах в простом одеянии назаретских женщин, с белым покрывалом на голове; а он не мог, не смел подойти к Ней и стоял на пороге пещеры, как перед первой святыней, увиденной им.
– Это Она, а тот старец – плотник Иосиф... Что произошло? Кто родился в эту ночь? – возбужденным шепотом говорил юноша Вениамин сотнику, забыв свое прежнее отношение к нему и нисколько не удивляясь его приходу. Петроний молчал. Он тоже не мог говорить.
Его взгляд упал на Младенца. Несколько фонарей трепетным мерцанием озаряли пещеру, и при этом свете Петроний видел, что в яслях лежало обыкновенное Дитя, и все кругом было так обыкновенно, просто, убого. И между тем... во всем чувствовалось что-то великое, непостижимое.
Петроний в невольном порыве упал на колени.
– Ты ли Тот, Которого ждут все народы? Ты ли принес нам истину? Ты ли дашь утешение во всех скорбях человеческому сердцу? – шептал он и сердцем чувствовал, что это так.
– Смотрите: носящий перстень с печатью кесаря упал перед Младенцем! – со страхом сказал кто-то.
Наутро, уступив свой ливан новорожденному Младенцу и Его дивной Матери, римский сотник опять уехал в иудейскую пустыню.
Никому ничего не сказал он о себе; только Вениамин видел, как он несколько раз перечитывал по желтому ветхому пергаменту пророчество Исаии о том, что от Девы родится Сын, и дадут Ему имя «Еммануил», что значит «с нами Бог»!
С этими словами пророка Петроний ушел в пустыню, чтобы с ними уже потом вернуться в Рим.
* Ливан – отдельная комната. (Здесь и далее – прим. А. Платоновой).
** Иудея, как известно, находилась в то время под владычеством римлян. Римский император, или кесарь (Октавиан Август), велел сделать в Иудее народную перепись. Перстень с печатью кесаря вручался лицу, которое являлось в страну как бы вместо самого императора.
*** Пророк Даниил за 490 лет до Р. Х. предсказал время пришествия в мир Спасителя.
**** Музыкальный инструмент у древних евреев, в род арфы.
