Возвращение к предъидущему. – Объяснение. – Положения о Витязях. – Сословия Витязей. – Их родины и единство. – Черты Витязей. – Что они олицетворяют? – Борьба с Азиею. – Самоотвержение. – Черты грубости. – Борьба с остатками язычества. – Церковь на Западе. – Церковь у нас. – Подвиги Витязей. – Витязи кудесники. – Песня о Михайле Потоке. – Индийские змеи. – Песня о Волхе Всеславьевиче. – Значение Индии в этом предании. – Особенность преданий об Илье Муромце. – Оправдание сближению Ильи Муромца с Цидом. – Дополнения. – Былины, сохраняющие образ Ильи. – Былины, исказившие его образ. – Духовные песни или стихи. – Стих о Голубиной Книге. – Стих о расставанье души с телом. – Плач земли перед Богом. – Сближение с Италиянским стихотворением. – Стих о Страшном Суде.
Возвращение к предъидущему.
Я не могу так скоро расстаться с Русскими Витязями. Увлекшись рассказом прекрасных поэтических преданий нашего народа, я не успел еще округлить никаких результатов касательно этого вопроса, необходимых в науке. Кроме того, я и в долгу перед Русскими Витязями. Сказанное мною подало повод к различным толкованиям. Не скрою затруднений, какие более и более встречают меня при чтении предмета, мало разработанного и притом отечественного. Передавая самый материал науки, у нас неизвестный, хотя и родной нашему сердцу, работая над веществом, трудно в то же время отделяться от него мыслию, производить выводы, ставить положения.
Объяснение.
Близость предмета сердцу каждого заключает в себе выгоду и невыгоду. Выгода – в живом участии слушателей; невыгода в том, что каждый вопрос науки принимается к сердцу; в ее спокойную область вторгается беспрерывно тревожная стихия жизни, – и ученому становится труднее сохранить то бесстрастие мысли, при котором только возможно ясное созерцание истины. Такие столкновения, впрочем, могут встречаться нередко: надобно быть против них всегда наготове и, пользуясь жизнию предмета, не позволять ее страсти разрушать тишину разумного созерцания.
Излишнее равнодушие к своему народному до сих пор не позволяло науке важным взором мысли взглянуть на наши предания. Это пренебрежение, конечно, должно исчезнуть перед ее светом, для которого нет ничего малого и неважного, а все возвышается ее всеобъемлющей мыслью, особенно же то, в чем сознается та или другая народная сила.
Положения о Витязях.
Я позволю себе относительно наших Витязей поставить несколько догадочных положений, которые, впрочем, основаны все на строгом изучении песен и преданий.
Сословие Витязей.
Витязи, соединившиеся около Князя Владимира, принадлежат всем сословиям. Добрыня, брат Малуши, Ольгиной ключницы, известный по летописям, дядя Владимира, стольник и чашник по песням, всех важнее по своему родству с самым Князем (1). Дунай Ивановичь женат на родной сестре супруги Владимира (2). Волх Всеславьевичь, по матери своей, породы княжеской (3). Дюк Степановичь – Боярской сын (4). Алеша Поповичь – из духовенства, сын соборного попа в Ростове (5). Из купечества – Иван гостиной сын, сын гостя, как самое имя его показывает; Соловей Будимировичь также славный, богатый гость и великий строитель. Наконец Илья Муромец, называемый в некоторых песнях матерым козаком, сын крестьянина-старосты, который правит мiром. Видно, что все сословия имеют в Витязях своих представителей; ни одно не исключено; ни одному нет преимущественного права на богатырство; все равно служат Князю и народу.
Их родины и единство.
Со всех концов обширной Руси стеклись наши Витязи: Дюк Степановичь и Михайло Казаринов выехали из Волынца, красна Галичья (6); Добрыня в одной из песен назван Рязанцем (7); Волх родился в Киеве; Иван гостиной сын также из Киева; Дунай напоминает древнюю родину наших предков; Чурило и отец его Плен или Пленко из Сурожа (8); Алеша Поповичь из Ростова; Илья из Мурома; но все они потеряли уже свой местный, областной характер: ни в одном мы не видим черты его го¬рода; все они стерли признаки родин своих в великом единстве Русской земли, в братстве во имя ее; все они братья названые, свето-Русские могучие богатыри. От них отличаются своим особенным характером разве одни Новгородцы, как например Василий Буслаев, буйный и предприимчивый, охотник до далеких странствий, намекающих на выселенцев Новгорода, и Садко, славный торговым богатством и монополией, которую искупает он строением великолепных церквей. Но Витязи Новгородские не входят в круг Владимировых и никогда не соединяются в песнях с именем этого Князя.
Черты Витязей.
Все они представляют развитие телесных, вещественных сил Русского народа в древние времена. Несметная мощь тела, удальство, бесстрашие, самоотвержение, отсутствие всякой личности, хитрость и оборотливость, ирония и шутка, грубость, вызываемая племенами, с которыми мы имели дело, иногда доходящая до жестокости – вот черты, выдающиеся с первого раза на физиогномии наших Витязей.
Хотя все они соединяются около Князя Владимира, но к именам их примыкают различные эпохи. Главные, в которых они действуют: Владимирова, Татарская и эпоха Самозванцев – самая последняя.
Что они олицетворяют?
Чтó же в них олицетворил Русский народ? Ту часть самого себя, которая с примерным самоотвержением совершила два великие подвига: первый – отражение или истребление диких Азиатских орд, второй – уничтожение язычества и кудесничества. Все действия Владимировых Витязей соединяются около двух этих подвигов. Иные принимают участие в обоих; другие ограничиваются одним из них.
Борьба с Азиею.
О первом подвиге мы уже говорили в прошедшей лекции. Великое было дело отстоять свою землю против напора диких кочевых племен Азии, каковы были Обры, Угры, Печенеги, Половцы, Татары. Кроме того, надлежало покорить народы, обитавшие внутри нашей земли или на ее границах. Дикие восточные звуки, искаженные временем и устами народа, часто раздаются в этих песнях. Татарское племя играет в них важнейшую ролю. Странные имена царей: Саул Леванидовичь, Этмануил Этмануйловичь, Афромей Афромеевичь, Калин Калиновичь, Азвяк Тавруловичь, Салтык Ставрульевичь, означают насмешливые намеки на Татарских Ханов. Татарщина олицетворяется иногда в виде Змея Горынчища, который дышит огнем, как дышала на нас пожарами и убийством Татарская Орда; или в виде Тугарина Змеевича, сына Большого Змея, как будто малой Орды Крымской, порожденной большою. Орда смешивается с землею Половецкою (9). Иногда странное имя намекает будто на историческое имя племени, например: царство Алыберское не имеет ли отношения к Ольберам, упоминаемым в Слове о полку Игореве? (10)
Добрыня
Вырубил Чудь белоглазую,
Прекротил Сорочину долгополую,
И тех Черкес Пятигорскиих,
А и тех Калмыков с Татарами,
Чукши все и Алюторы. (11)
Странное смешение имен! Алеша Поповичь отрубил голову Тугарину Змеевичу. Илья Муромец уничтожил Калина Царя; все богатыри вместе – всю бусурманскую силу.
Самоотвержение.
Замечают отсутствие личных чувств в наших Витязях. Точно, они не заняты оскорблениями личной чести или страстями сердца, как рыцари Запада. Отсюда отсутствие романического интереса в их подвигах. Но над всеми личными чертами возвышается в них и господствует одна великая черта, принадлежащая тому народу, который они олицетворяют: самоотвержение. Только через него мог быть совершен подвиг: очищение Русской земли от всего дикого и скрепление ее частей в исполинское целое. Если бы во времена Княжеских усобиц и нашествия свирепых орд разъигрались в самом Русском народе чувства личной независимости, чести и страстей сердечных, – не совершилось бы никогда великое дело, не явилась бы Россия тем, чем она есть. Не будем требовать от наших Витязей того, чтó принадлежит Рыцарям Запада. Пускай они выражают черту своего народа – самоотвержение, в котором только и заключалась возможность спасения Отечества. Не даром такой народ, а не Германское племя, одаренное природным чувством личной независимости, поставлен был рукою Провидения на границах Европы и Азии, чтобы ограждать дело Европейского образования с одной стороны, а с другой возращать в себе семя духовной силы на времена грядущие.
Черты грубости.
В прошедший раз я заметил черту грубости в наших Витязях, которая доходит иногда до жестокости. Это замечание подало повод к недоразумениям, несмотря на то, что я предложил историческое тому оправдание. Конечно, я никогда не признáю грубости врожденною чертою нашего народа, которого сердце от природы скорее мягко и кротко. Но я признаю эту черту наростом от диких племен, с которыми нам так долго суждено было водиться. Есть черты природные; есть черты пришлые в характере народа – плод его исторического воспитания. Насилие вызывается насилием, произвол произволом, грубость грубостью. Особенно можно видеть это на Илье Муромце, в песне: Калин Царь, как мало-помалу Русский человек, вынуждаемый насилием, доходит до жестокости. Калин Царь осадил Киев и посылает посла к Владимиру. Является Татарин в городе, входит во гридню Князеву, Спасову образу не молится, Владимиру Князю не кланяется, а в Киеве людей ничем зовет и требует сдачи города. Богатырей не случилось. Василий пьяница взошел на стрельную башню, натянул свой лук на Татар и угодил стрелою в правый глаз Сартаку, зятю Калина. Татарский Царь осердился пуще того и требует выдачи виноватого.
Что ясной сокол в перелет летит,
Как белой кречет перепорхивает,
Бежит паленица удалая,
Старый казак Илья Муромец.
Владимир совещается с ним: сдать ли город без напрасного кровопролития? Мягкой Илья советует послать подарочки. Сам везет он их в ставку к Царю:
Перву мису чиста серебра,
Другую красна золота,
Третью скатного жемчуга.
Но Калин все требует виноватого. Илья кротко предлагает подарочки. Калин не честнó принимает золоту казну, сам прибранивает. Илья не вынес, отвечает ему грубыми словами. Калин велел схватить Илью и связать его белые руки. Илье за беду стало: он повторяет те же слова. Калин плюет Илье в ясны очи. Тогда Илья вскочил в полдрева стоячего, разорвал путы, рвется к своему добру коню, к своей палице тяжкой, медной, литой в три тысячи. Его не допускают. Нечего делать. Илья схватил Татарского посла за ноги,
И зачал Татарином помахивати:
Куда ли махнет – тут и улицы лежат,
Куда отвернет – с переулками,
А и сам Татарину приговаривает:
«А и крепок Татарин, не ломится,
А и жиловат, собака, не изóрвется». (12)
Вот насилие, вызванное насилием! Но можно указать еще на черты этой грубости в обращении с женщинами, как Добрыня Никитичь и Иван Годиновичь учат жен своих, хотя правда первый еретницу, а второй изменницу (13), или как Дунай Витязь обходится с Настасьей Королевишной (14), или Михайло Казаринов с Русской полоняночкой, которую освободил от трех Татар наездников (15). Конечно, должно и то сказать, что с Рыцарями Запада мы знакомимся, по большей части, через поэтов, которые очистили их в своей художественной фантазии и сняли с них все грубое. В преданиях первоначальных они так же грубы и жестоки. Наши же Витязи не испытали такой очистки: мы в песнях видим их так, как созданы они были искренним воображением народа.
Борьба с остатками язычества.
Второй подвиг Русского племени, олицетворенный в Витязях, составляет борьба с остатками язычества: чернокнижием и волхвованием. Эти остатки были, как должно думать, довольно сильны в нашем народе, в котором все крепко принимается и не скоро уступает противной силе. Великим делом избранной его половины было искоренить это в другой. Здесь опять ярко заметно различие между явлениями западной жизни и нашей.
Церковь на Западе.
Там Церковь принимала на себя борьбу с остатками народного язычества, волхвами и ересями. С этою целию в XIII столетии учреждены были постоянные инквизиционные суды. Место Инквизитора соединялось с необыкновенным могуществом и большим доходом. Суд облекался правами исповеди. Доносчикам обещали спасение и давали деньги. Костры и закладка живых людей в стены были обыкновенными казнями. Иннокентий IV (1252) определил третью часть с имения осужденных в пользу судей, а другую треть в пользу их будущих изысканий. Впоследствии, и все именье поступало к инквизиторам. Самые власти восставали на это насилие Западной Церкви, но еще более угнетенный народ. Волхвование и магия были признаваемы ересью. В половине XIV-го века была написана систематическая книга Николаем Эймериком под заглавием: Directorium Inquisitorium, где изложено подробно, как должно преследовать волшебников. Процесс Иоанны д’Арк известен. В 1487 году явился страшный Malleus maleficarum Папы Иннокентия VIII, где с полною верою изложены все роды кудесничества, особенно у женщин, и указаны средства к их уничтожению. Еще в XVIII столетии продолжались эти гонения. Есть примеры, что народ во Франции, подражая своей Церкви, преследовал волшебников кострами даже в XIX столетии (16).
Церковь у нас.
У нас Церковь в древнейшие времена никогда не принимала участия в борьбе с язычеством и чернокнижием. Она употребляла одни духовные меры убеждений и церковных наказаний, состоящих в покаянии и молитве. Власти и народ, уважая Церковь и зная, что вмешательство в такую борьбу нанесло бы вред тому благоговению, которое все должны питать к Ней, как духовной матери, возрождающей человека, принимали сами на себя расправу с язычниками, волхвами, чернокнижниками и даже еретиками. Летописи наши это ясно свидетельствуют. Вспомним действия Ярослава против Суздальских волхвов, Воеводы Яна против них же на Белеозере, действия Новгородцев и Псковитян против кудесников, свержение еретиков с моста в Новегороде. Здесь же Епископ Феодор отвлекает народ от волхва одним только крестом, а Князь Глеб прибегает к топору (17). Мы увидим даже, как Церковь удерживала народ от насилия в подобных случаях.
Подвиги Витязей.
Русские Витязи в преданиях и песнях олицетворяют многими своими действиями и эту сторону народной жизни. Илья Муромец, как мы уже видели, поражает Киевское идолище, т.е. язычество. Соловей-разбойник, заложивший дорогу от Мурома ко святому городу Киеву, и девять сыновей его, которые хотят превратиться в черных воронов с железными носами, когда подъезжает к ним Илья, – олицетворяют также волхвование. Самый двор Соловья означает что-то таинственное. Имя его показывает отношение к Соловью Богомилу, который, по Иоакимовской летописи, является верховным жрецом, противником Христианства (18). Алеша Поповичь употребляет молитву против Тугарина Змеевича, который на бумажных крыльях поднимается к небу (19). О Добрыне Никитиче Иоакимовская летопись рассказывает, что он сокрушил идолов в Новегороде. Этому преданию отвечают и песни. В одной из них он прогнал Змея Горынчища и совершил жестокую казнь над еретницей и колдуньей, Мариной, именем напоминающей Марину Мнишек; но до совершения этой казни сам он едва не сделался жертвою волшебницы, превратившей его в гнедого тура (20). Но как некоторые из наших Витязей, сражаясь с грубыми племенами, заразились от них грубостью или, вынуждаемые насилием, прибегали тоже к насилию: так точно другие, ведя борьбу с волхвами, сами заразились волхвованием и употребляли то же оружие, против которого сражались.
Витязи Кудесники.
Таковы, особенно: Михайло Поток Ивановичь и Волх Всеславьевичь. Я расскажу поэтические предания, которые касаются этих двух Витязей.
Песня о Михайле Потоке.
На пиру своем Князь Владимир поручает одному из свето-русских могучих богатырей, Михайлу Потоку Ивановичу, сослужить ему службу заочную, настрелять гусей, белых лебедей, перелетных малых уточек к его столу Княженецкому. Поток поехал ко Синю морю, настрелял птицы много, едет от Синя моря, смотрит на тихие заводи и видит: плывет в них белая лебедушка, через перо вся золотая, а головка у ней увита красным золотом и скатным жемчугом. Витязь хочет стрелять в нее:
Вынимает он Поток
Из налушна свой тугой лук,
Из колчана вынимал калену стрелу,
И берет он тугой лук в руку левую.
Калену стрелу во правую,
Накладывает на тетивочку шелковую,
Потянул он тугой лук за ухо,
Калену стрелу семи четвертей,
Заскрыпели полосы булатные
И завыли рога у туга лука...
Лишь только хотел он спустить стрелу, как провещится ему лебедь белая: «Не стреляй ты меня, Поток Михайло Ивановичь! Не в кое время пригожуся тебе».
Выходила она на крутой бережок,
Обернулася душой красной девицей.
Поток пленился ею; он берет ее замуж; но чародейка выходит за него на уговоре: «Кто из нас прежде умрет, второму за ним живому во гроб идти». Съиграли в Киеве свадьбу. Но только полтора года жила Потокова жена. Когда умерла она, погребли ее тело в огромной могиле; но муж обязан был исполнить уговор. Тут Поток с конем и ратною сбруею опустился в тоежь могилу глубокую: их закрыли дубовым потолком, засыпали песками желтыми, над могилой поставили деревянный крест и протянули веревку до соборного колокола.
Поток стоит в могиле с конем; добыв огня, зажигает свечи воску ярого. Пришла полуночная пора; собираются к нему все змеиные гады, а потом пришел и Большой Змей: он жжет и палит пламенем огненным. Поток вынул саблю, убил змея, ссек ему голову и той головой змеиною учал мазать тело жены своей... Тогда еретница пробуждалась из мертвых... Поток ударил в колокол… Собирался, дивился православный народ... Поток ревет в могиле зычным голосом. Разрывают могилу нáскоро, опускают лестницы, вынимают Потока с конем и с его молодой женой. Ве¬лено было им жить по-старому; но когда Поток умер, уговор исполнили над чародейкой, и жену его, живую, зарыли в сыру землю (21).
Индийские змеи.
Так, в этой песне мы видим, что Поток употребляет чары жены своей для того, чтобы оживить ее тело. Но кто же этот Змей и змеиные гады, которые собираются под землею около Витязя? Откуда они? Здесь несомненно ясны остатки Индийских преданий. Вспомним то множество змей, какое встречается в Санскритской мифологии и поэзии, их змее-заклинателей, о которых рассказывают путешественники, и особенно Царя Змеев, тысячеглавого Сэша, который играет важную роль в Санскритском мiростроении (22). Конечно, от этого Индийского Змия ведут свой род и наш Большой Змей, действующий в этом предании, и Змей Горынычь, хотя к нему и примешана идея Татарщины. Самый уговор жены Потока – живому идти с мертвым в могилу – намекает на остаток Индийского обычая, но уже измененного. Видно, что все наши древние предания, родственные с Индийскими, перешли уже в волхвование, в силу вражию, которая борется с силою высшею, духовною.
Песня о Волхе Всеславьевиче.
Но познакомимся теперь с Витязем, героем всех кудесников, который уничтожил самое царство чародейства. Его зовут Волх Всеславьевичь. Имя его – намек на его первенство в волхвовании. Отчество указывает на Всеслава, Князя Полоцкого, который представлен чародеем в Слове о Полку Игореве. Но в песенном предании отец его лютый Змей; зато мать Княжна Марфа Всеславьевна напоминает тоже о Всеславе Полоцком. На небе просветя светел месяц, в Киеве родился могуч богатырь, Волх Всеславьевичь... Тогда
Подрожала сыра земля,
Стряслося славно Царство Индейское,
А и Синее море сколебалося
Для ради рожденья…
Вся природа, все животные приходят в страх, когда родится Кудесник, назначенный разрушить царство кудесничества, который сам будет обертываться во всякого зверя, во всякую птицу...
Рыба пошла в морскую глубину,
Птица полетела высоко в небеса,
Туры да олени за горы пошли,
Зайцы, лисицы по чащицам,
А волки, медведи по ельникам,
Соболи, куницы по островам…
Будет Волх в полтора часа, – уж он говорит, как гром гремит. Что ж он говорит своей матери?
А не пеленай во пелену червчатую,
А не пояси в поясья шелковые, –
Пеленай меня, матушка,
В крепки латы булатные,
А на буйну голову клади злат шелом,
По праву руку палицу,
А и тяжку палицу свинцовую,
А весом та палица в триста пуд.
Семи годов выучили Волха грамоте: читать и писать. Десяти годов, он учился трем премудростям: первой мудрости – обертываться ясным соколом, второй мудрости – обертываться серым волком, третьей-то мудрости учился – обертываться гнедым туром-золотые рога. Двенадцати лет, начал он собирать дружину – и в три года набрал ее себе семь тысячей. – Вот Индейской Царь снаряжается к городу Киеву, и хочет Киев град за щитом весь взять, а Божьи церкви на дым спустить. Волх, со всею храброю дружиною, отправляется сам к славному царству Индейскому. В походе, дружина спит, так Волх не спит. Обернется серым волком; бегает, скачет по темным лесам; бьет зверей сохатых, кормит ими свою дружину, а шубки снимает с них, да одевает своих удальцев в шубы соболиные, переменные-то барсовые. Обернется ясным соколом; летит за сине море, бьет гусей, белых лебедей, серых малых уточек; поит, кормит дружинушку... Спрашивает Волх у своей дружины: «Есть ли, братцы, у вас таков человек, кто бы обернулся гнедым туром, сбегал бы к царству Индейскому, проведал бы про царство и про Царя Салтыка Ставрульевича?». – «Нет у нас такого молодца, опричь тебя», – отвечает дружина. Тут Волх Всеславьевичь обернулся гнедым туром-золотые рога; побежал он к царству Индейскому; первой скок за целу версту скочил, а другой скок не могли найти. Обернулся он ясным соколом; полетел к царству Индейскому; сел на палаты царские, белокаменные, на окошечко косящатое... Буйные ветры по насту (23) тянут, Царь со Царицею в разговоры говорят. Царица сказывает Царю, что на небе просветя светел месяц, а в Киеве родился могуч богатырь, ему Царю сопротивничек. Подслушав речи на окошке косящатом, Волх обернулся горностаем,
Бегал по подвалам, по погребам,
По тем по высоким теремам,
У тугих луков тетивки накусывал,
У каленых стрел железцы повынимал,
У того ружья ведь у огненного
Кременья и шомполы повыдергал, -
и все в землю закапывал. Обернулся опять ясным соколом, взвился высоко по поднебесью, долетел до своей дружины, разбудил ее и повел к царству Индейскому. Пришли... Стоит стена крепкая, белокаменная; вороты у города железные; крюки, засовы медные; стоят караулы денны, нощны; стоит подворотня дорог рыбий зуб; мудреные по ней вырезы, а в вырезе только мурашику пройти. Закручинилась, запечалилась дружина... Как пройти стену? Но Волх догадлив был, сам обернулся мурашиком и всех добрых молодцов обернул мурашиками... Прошли они по вырезам стену белокаменную: очутились в царстве Индейском; обернулись добрыми молодцами. Тогда Волх велел дружине ходить по царству Индейскому, рубить старого и малого, не оставить в царстве на семена и пощадить только по выбору семь тысячей красных девиц. Сам Волх вторгся в палаты к Царю, убил его, взял за себя Царицу, переженил всю дружину на красных девицах и насел Царем на Царстве Индейском (24).
Значение Индии в этом предании.
От чего же Индейское царство играет такую важную роль в песне о богатыре-кудеснике? От чего трястись ему, когда он родится? От чего же Волх – сопротивник самого Царя Индейского? – Индия – родина чернокнижия и волхвования. Оттуда, из этого первоначального родства с Индийским племенем, наш народ почерпнул свои предания чернокнижные. Чудная память его сохранила темное о том сознание. Волх, представитель богатырской силы в кудесничестве, овладев всеми его тайнами, разрушает в конец Индейское Царство, самую родину волхвования, и выселяется туда из своего отечества. Так может, по моему мнению, наука осмыслить песенное предание о борьбе с Царством Индейским Волха Всеславьевича, главного олицетворителя той части народа, которая сражалась с остатками язычества.
Особенность преданий об Илье Муромце.
Вот подвиги, которые соединяют память о Витязях с жизнию Русского народа. Но эти предания везде местно уже прошли. Сами Витязи являются в них как темные призраки. Один только сохранился в памяти народа как живое лицо, его любимец, Илья Муромец. Карачаровские рассказы еще не умолкли на берегах Оки. Там еще показывают и богатырскую гору, и колодезь, выбитый копытом коня Ильи на том месте, откуда он перескочил через Оку-реку. Вот почему в прошедшей лекции я особенно отделил живое предание об Илье Муромце от прочих, уже потускнелых преданий о других Витязях, лишенных местного сочувствия. Сословие, откуда вышел Илья, позаботилось о том, чтобы создать чистый образец своего Витязя. Прочие не приложили такой заботы о своих представителях. Таким образом, предание об Илье, рассказанное в прошедший раз, составляет как бы свое особенное целое, – и в нем характер Ильи отходит от того же лица, встречающегося в других песнях. Это идеальный Илья, чистый Витязь, или самая светлая мысль о Витязе, по сознанию народному (25).
Оправдание сближению Ильи М. с Цидом.
Сравнение Ильи Муромца с Испанским Цидом показалось для некоторых слушателей слишком смелым. Меня даже обвиняли за то, что я своим сближением поставил обоих наравне. Но если Испанский народ понимает Рыцаря своего по-своему, то позвольте же, на правах свободомыслия, которым вы славите XIX век, и Русскому народу понять своего Витязя по своему разумению. Мы сближаем не с тем, чтобы предпочесть одного другому, а с тем, чтобы уяснить предмет: это необходимо в исторической науке, особливо же при господстве тех предубеждений, которые у нас направлены против всего народного. Позвольте же Илье Муромцу понять семью, месть, правду и милость иначе, нежели понимает их Цид. Кто не уважит в Циде благородного чувства чести, сознания личных прав своих? Цид сознает честь и мщение даже по смерти: когда Жид, взошедший во храм, где в гробу лежало Цидово тело, хотел обесчестить Рыцаря и взять его за бороду, чего не позволял он делать при жизни своей, – Цид мертвый схватился за меч и выдернул его из ножен. В чертах Ильи Муромца чувство личной чести не выдается над всем, – нет, скорее главная черта его: служение мiру. Один поэт прекрасно назвал его Витязем служебной силы. В своем самоотвержении почерпает он сознание своего достоинства. Гордится в своих родителях тем только, что и они служат мiру. Притворяется каликой перехожим, незнамым человеком; но когда недостойные, пронырливые Витязи при дворе Владимира хотят отнять у него славу победы над Соловьем-разбойником, тогда и в нем просыпается личное чувство; – и он готов положить голову во неправде перед лицом всего народа. Он признает в себе личность, не как личность, а как необходимое орудие служения пользе общей. Он не выдает ее сам наружу, а объявляет ее лишь тогда, когда хотят у него отнять полезный подвиг и обличить его в неправде и самохвальстве. Впрочем, должно заметить, что в сказке одни только неважные витязи, судя по их именам, как например Сухан Домантьевичь, да братья Збродовичи, и другие в их роде не хотели признать Ильи Муромца. Добрыня Никитичь, напротив, дружится с ним, – и мы уверены, что сам честный и благородный Цид, если бы познакомился с нашим кротким, безобидным и бескорыстным Ильею, то не отказался бы протянуть ему свою рыцарскую руку в знак уважения.
Предание, которым заключена была последняя лекция, о том, от чего перевелись Витязи на Святой Руси, указывает, как мы заметили, на ту мысль: каким образом сила телесная Русского народа, сражавшаяся с дикими ордами грубых племен Азии и с остатками язычества, в древней Руси уступила наконец сама силе духовной, покрывшей всю нашу землю.
Дополнения.
Я изучал наши песни и сказки, касающиеся Русских Витязей, по известному Сборнику песен Кирши Данилова, по другим народным памятникам, уже тогда изданным, наконец по собственным воспоминаниям, которые во всяком Русском человеке, чье воспитание не было отторгнуто от жизни народа, остаются от его детства. Но с тех пор издано было еще несколько так называемых былин или побывальщин про наших Витязей в Москвитянине, в Московском Сборнике и особенно в Известиях Академии. В некоторых былинах наши древние Витязи, и особенно Илья Муромец, сохраняют свой прежний идеальный характер, но в других – должно признаться – этот образ, и особенно прекрасный образ Ильи – совершенно исказился.
Былины, сохраняющие образ Ильи.
Скажем сначала о первых. В Былине про Василису Даниловую Илья Муромец честно и прямо противоречит коварному совету, который Мишатка Путятин дает князю Владимиру, чтобы он отнял у Данилы Денисьевича его молодую жену Василису. Сильно предсказание Ильи:
Уж ты, батюшка Владимир князь,
Изведешь ты яснова сокола,
Не пымать тебе белой лебеди!
Оно сбывается. Данила и Василиса погибают оба булатным ножем и тем спасают себя от позора и бесчестия. Илья же за прямое слово свое высидел в темном погребе, но потом оправдан перед князем и пожалован от него шубой соболиною (26).
В другой песне про Илью Муромца, носящей на себе все признаки глубокой древности, изображена его борьба с могучим богатырем Жидовином, имеющая отношение к древней нашей борьбе с Козарами, принадлежавшими к Жидовской вере, и к борьбе с Евреями, которые от самого начала Христианства до времени появления Жидовской ереси осаждали Русский народ, всегда резко выражавший их учению свое противочувствие. Под Киевом Витязи стерегут заставу Русской земли, и атаманом их Илья Муромец. Добрыня в чистом поле, по ископыти (т.е. по яме, выбитой конским копытом) величиною в полпечи, узнает, что проехал заставу Жидовин, могуч богатырь. Надобно сразиться с нахвальщиком, а кого послать? Не Ваську долгополого, по-видимому дьяка или грамотея, потому что он только в долгих полах своих запутался; не Гришку боярского сына, потому что боярские роды хвастливые, и Гришка на бою призахвастается; не Алешу Поповича, потому что он увидит на нахвальщике много злата, серебра, злату позавидует – и погинет по-напрасному. Положили ехать Добрыне, но неудачен был опыт: конь его испугался и на коленца пал, потому что при появлении богатыря
Сыра мать земля всколебалася,
Из озер вода выливалася!
Тогда уже решился ехать сам Илья Муромец. Но и он не устоял своею телесною си-лою: поскользнулся в продолжительной борьбе и пал на сыру землю. Тогда богатырь-нахвальщина сел Илье на белы груди и уже сбирался вспороть их чинжалищем булатным, как Илья вспомнил о словах Писания и сказал:
Да не ладно у святых Отцов написано,
Не ладно у Апостолов удумано: .
Написано было у Святых Отцов,
Удумано было у Апостолов: .
Не бывать Илье в чистом поле убитому,
А теперь Илья под богатырем!
Воспоминание о словах Писания, вера в его силу и истину спасает Илью мгновенно. В нем прибыло силы втрое, – и он сшиб с себя Жидовина и отсек ему голову.
Здесь Илья опять является служебною силою народа Русского; он верен совершенно своему прежнему характеру (27).
Былины, исказившие его образ.
Но в других былинах, на которых ясно видны наросты позднейшего времени, едва ли не подходящие к нашему, Илья, к сожалению, уже во многом изменил свой благородный характер и весьма часто является подверженным грубому пороку пьянства. Так в былине про него и про Ермака Тимофеевича, Илья, посланный Владимиром на Куликово поле за богатырями, чтобы прогнать царя Мамая, зашел в шатер к витязям; они поднесли ему чару вина, а его с той чары хмель зашиб, и, вместо помощи Владимиру, он опочив держит в шатре:
Богатырской сон по двенадцать ден!
Песня по всем признакам носит на себе следы позднейшего происхождения.
В другой былине Илья привозит побежденного Соловья разбойника ко двору Владимира, который принимает его уже не с тем почетом, как прежде, зовет шельщиной, деревенщиной, и сам не дает веры его подвигу. На пиру у Князя Илья напивается пьян, бесчинствует, а в заключение избил всех гостей до единого, не оставив и на семена.
Но трудно найти былины, в которых бы прекрасный образ Ильи так был опозорен и обесчещен, как две, записанные г. Верещагиным в гор. Онеге. Здесь к пьянству присоединились в Илье всевозможные пороки так, что нашего прежнего народного витязя в нем решительно узнать нельзя, и сам он нечестно погибает от своего незаконного сына (28).
Порок пьянства в этих былинах, кроме Ильи, овладел и другими витязями. Так, например, в былине про Дуная Ивановича и жену его Настасью, записанной также в гор. Онеге, и благородный Дунай, идучи в Киев-град, заходит на царев кабак, пропивает шляпу греческую, сапоги сафьянные, с себя все платье цветное и сидит в одной рогожке. А новый богатырь этих былин, искаженных народным пьянством, Василий Казнеровичь, освобождающий Киев от царя Батыя, перепивает уже всех витязей! Он просит князя Володимира поднести ему чарочку похмельную, которой чарой пьет Илья Муромец, а Илья пьет чарой в полсёма ведра. Василий выпивает ее дóсуха и просит поднести еще заздравную чарочку, которою пьет Добрыня Никитичь, а он пьет чарой в полпята ведра – и эту чару Василий выпивает дóсуха. За тем он просит у Князя еще третьей чарочки веселой, которою пьет Олеша Поповичь, а Олеша пьет чару в полтретья ведра, и эту чару выпивал Василий дóсуха – и, перепивши трех славных витязей, он идет наконец супротив Мамая.
Грустно читать эти былины, в которых наш народ, безнадежно преданный пороку пьянства, сам искажает идеальный нравственный образ своего витязя Ильи, которым он прежде так дорожил.
Светлый образ песни народа тускнеет нередко от нечистого дыхания его жизни. Премудр был древний обычай императоров Китая собирать народные песни и судить по ним о нравах и обычаях народа (29). До древней нашей идеальной песни надобно доходить в народе уже с некоторым усилием; но она совершенно погибнуть не может и все-таки откликается и сказывается иногда Русскому сердцу (30).
Отрезвление народа, пробуждающегося в наше время после долгого упоения и усыпления, надеемся, очистит со временем и его песню, и возвратит ей ее светлый древний характер.
Духовные песни, или стихи.
От богатырских песен, как будто бы от темного мipа борьбы с грубыми силами вражиими, мы перейдем теперь к мipy светлому и спокойному, который нам открывается в духовных песнях Русского народа. Эпизод об них мы вставляем также в эпоху Владимирову, потому что основная мысль и чувство, их проникающие, имеют начало свое в главном событии эпохи, в принятии Христовой веры. К тому же должно сказать, что многие из них носят на себе признаки глубочайшей древности.
Иначе эти песни называются стихами: их поют одни слепые нищие, собирая милостыню у монастырей, у храмов Божиих в праздничные дни, на народных съездах. До сих пор никто не обращал на них внимания; напротив все, кроме простого народа, пренебрегали однообразными звуками, не предполагая, чтобы в них могло таиться что-нибудь достойное науки. Но не так думал Петр Васильевичь Киреевский: он, соединив любознательность ученого с глубоким чувством любви к своему народу, прислушивался терпеливо к этим песням, передал их бумаге и открыл в них красоты, которых и не подозревали. Я обязан выразить благодарность скромному собирателю, потому что без его труда я не мог бы ничего предложить моим слушателям об этих песнях. Благодаря О.М. Бодянскому оне были изданы Обществом Истории и древностей Российских (31).
Передавая их, я предупреждаю, что здесь должно видеть не верования народа, а поэтическую фантазию. По предубеждениям, господствующим у нас, боюсь, чтобы не приписали Вере народа того, чтó есть плод его чистой и невинной мечты, и чтобы отсюда тотчас не вывели всегда готовых заключений о его невежестве. Но притом, конечно, следует заметить, что все образы этой поэтической фантазии заимствуют свое глубокое значение в основах Веры.
Число стихов весьма обильно. Содержание иных почерпнуто из недоступных источников: хотя в основе их таится мысль Христианская, но нельзя не заметить примеси языческих преданий. Предметы других ясно взяты из Ветхого и Нового Завета, из Житий Святых, из Богослужебных песней, даже из сочинений духовных (32). Время не позволит нам, конечно, обозреть все. Мы кинем взгляд на важнейшие. Но в течение курса будем еще к ним возвращаться, потому что многие, хотя и заимствуют предметы из священных преданий, однако обнаруживают применение к разным событиям Русской Истории.
Важнейшие стихи: о Голубиной Книге и о Страшном Суде. В первом поэтическая дума народа о начале мipa; во втором – картина его кончины: – две главные мысли его жизни, два существенные вопроса души его. Мы обратим на них особенное внимание.
Стих о Голубиной книге.
Первый стих носит на себе следы глубокой древности. Это род поэтической космогонии народа, которой образы облечены в мысль Христианскую. Действие происходит в Иepyсалиме. Смешаны вместе эпохи Давида, Захарии, Владимира. Песня не знает времени. Совершается диво на небе. Встает с Востока и с Полудня туча сильна грозная… Она разверзается, и выходит из нее исполинская книга, Божественное Писание. Так фантазия народа представляет, что все Небо, т.е. все высшие духовные силы невидимо участвовали в создании этой книги, которая покрывает вселенную.
Около нее сходится собор Царей и Царевичей, Князей и Князевичей, собор духовный, и много народу, людей мелкиих, Xpucmиан православныих. Но никто не смеет приступить к Божественной книге, никто не в силах разогнуть ее. Тогда из Царского собора подходит к ней премудрый Царь Давид Иессеевичь:
До Божьёй до книги он доступается,
Перед ним книга разгибается,
Все Божественное писание ему объявляется.
С другой стороны подходит к ней, также из Царского собора, Князь Владимир, креститель Русской земли. Мы видели, как в богатырских своих песнях народ славит Владимира именем ласкового: здесь мы увидим, как он раз¬умеет и славит его премудрость.
Начинается в присутствии народа беседа меж¬ду двумя Царями, тем, которому в Ветхом Завете была пророчески открыта истина Христианская, и тем, которому первому была открыта она в нашей земле. Владимир просит Давида объяснить ему дела Божии:
Про наше житие про святорусское,
Про наше житие свету вольного.
Он предлагает ему вопросы о начале явлений мipa и человека. Как в этих вопросах выражается пытливая мысль того народа, от лица которого они предлагаются! Вот они:
От чего у нас белый, вольный свет?
От чего у нас солнце красное?
От чего у нас млад светел месяц?
От чего у нас звезды частые?
От чего у нас ночи темные?
От чего у нас зори утренни?
… … …
От чего у нас ум-разум?
От чего наши помыслы?
От чего у нас мip – народ?
От чего кости крепкие?
От чего телеса наши?
От чего кровь руда наша?
Так разрешает народ Русский эти вопросы в своей поэтической думе:
У нас белый свет от Господа
Самого Христа, Царя Небесного;
Солнце красное от лица Божьего
Самого Христа, Царя Небесного;
Млад, светел месяц от грудей Божиих,
Самого Христа, Царя Небесного;
Звезды частые от риз Божиих,
Самого Христа, Царя Небесного;
Ночи темные от дум Господниих,
Самого Христа, Царя Небесного;
Зóри утренни от очей Господниих,
Самого Христа, Царя Небесного;
У нас ум-разум самого Христа,
Самого Христа, Царя небесного;
Наши помыслы от облак небесныих;
У нас мiр народ от Aдамия,
Кости крепкие от камени,
Телеса наши от сырой земли,
Кровь-руда наша от Черна моря.
Так все прекрасные, светлые явления мiра претворяются в Христовы символы в воображении народа Русского. Свой ум-разум он облекает в Христову силу, по словам самого Апостола; свои же помыслы человеческие сравнивает с летучими небесными облаками (33).
За тем следуют вопросы другого рода: вопросы любопытства. Пытливое воображение Русское, желая дойти до первого во всяком важном явлении жизни и природы, спрашивает: который Царь над Царями Царь? который город всем городам отец? которая Церковь всем Церквам мати? которая река всем рекам мати? – Такие же вопросы следуют о горе, о дереве, о траве, рыбе, море, звере, птице.
У нас Белый Царь над Царями Царь, – отвечает народ, и вот причина:
Что он принял веру крещеную,
Веру крещеную, богомольную,
Стоит за веру Христианскую.
За дом Пресвятыя Богородицы,
Все Орды ему преклонилися,
Все языцы ему покорилися:
Потому белый Царь над Царями Царь.
Так признание власти и покорность ей в Русском народе основаны на той уверенности, что она есть первая хранительница Православной Веры. Город всем городам отец – Иерусалим: в нем совершилось искупление, и он стоит середи земли (34). Мать всех церквей та, где гробница Христова и почивают Его ризы. Иордан – мать всем рекам: в ней Христос окрестился, в присутствии всей небесной силы. Фавор гора – всем горам мать: на ней Христос преобразился и показал славу ученикам Своим. Кипарис дерево – мать всем деревам, потому что на кипарисе, по преданию, был распят Спаситель. Так всякое явление в жизни и природе относится ко Христу, и от Него только заимствует свое первенство и значение.
Исполнено особенной прелести и умиления предание о траве, которая всем травам мать:
Плакун-трава всем травам мати,
Потому она всем травам мати:
Когда шел Христос на распятие,
Мать Пресвятая Богородица,
На сырой земле стóючи,
Плакала, рыдала,
Ронила слезы на сырую землю;
От тех, от слез, от пречистыих
Зарождалася Плакун-трава:
Потому Плакун-трава всем травам мати (35).
Почти рядом с этой картиной, где чувство Веры облечено в прелестный поэтической образ, выступает другая величественная. Окиан-море всем морям мати, потому что из него выходила Церковь соборная Святого Климента попа Римского, и в той Церкви соборной явились книги Самого Христа, Царя небесного. Это место в песне тем особенно замечательно, что напоминает предание, находящееся в житии Св. Кирилла, первоучителя Славянской грамоты, где сказано, что Св. Кирилл, пришед в Херсонес Таврический, нашел здесь Евангелие и Псалтирь, написанные Русскими письменами, а потом извлек из моря мощи Св. Климента (36).
Следуют три предания о животных, обличающие языческое происхождение. Кит-рыба всем рыбам мать: на ней основана земля; кит-рыба потронется, вся земля восколеблется (37). Родоначальник всех зверей – Индрик (38): он, подземный инженер, ходит по подземелью, пропущает реки, кладязи студеные, сам живет во Святой Горе, водит в ней детей и молится Богу за Святую Гору (39). По варианту, слышанному мною недавно от слепца Сергея в Клинском уезде, этот зверь живет на святой горе Синайской, и вот еще на чем основано его первенство над всеми зверями:
Когда этот зверь возыграется,
Вся земля вострепехнется,
И все звéрья порасходятся,
И все ужасти откроются,
Все зверья ему преклонные.
Мать всем птицам – Истрофиль птица (строус): она живет на Синем море, топит корабли гостиные со товарами драгоценными, пьет, ест из Синя моря, водит на нем детей и Богу молится за Сине море. А по тому же варианту, мною недавно слышанному:
Когда тая птица воспустит свой глас,
По той земле пойдет благодатный дух,
Все птицы воспеваются
И все жизни наслаждаются.
Последняя часть беседы между двумя Царями касается основного закона жизни человеческой – Правды. Приняв ответы, Царь Владимир рассказывает свой сон Царю Давиду: ему виделось, что два зверя сходились и дрались между собою: бел заяц и сер заяц. Так изъясняется этот сон Царем Давидом:
А не два зверя соходилися,
И не бел заяц и не сер заяц,
Соходилася Правда с Кривдою;
Правда Кривду переспорила;
Кривда оставалась на сырой земле,
А Правда пошла поднебесью,
К самому Христу, Царю Небесному (40).
Кто будет кривдой жить,
Тот отчаянный от Господа,
Та душа не наследует
Себе Царства небесного;
А кто будет Правдой жить,
Тот причаянный ко Господу,
Та душа и наследует
Себе Царство небесное.
Старым людям на послýшанье,
А молодым людям для памяти.
От стихов, в которых фантазия Русского народа определяет начало и основу мiра видимого и невидимого, перейдем к другим противоположным, где она касается вопросов о кончине мipa и будущем жребии нашей земли. На переходе к этим стихам мы поставим стих, который имеет предметом кончину каждого человека, расставанье души его с телом.
Стих о paсставанье души с телом.
Вот в каком светлом образе представляется смерть воображению Русского народа:
Солнышко на закат пошло,
Красное закатилося,
Душа с телом расставалася,
Отошедши, она телу поклонилася:
«Ты прости, мое тело белое;
Тебе, тело белое, лежать во сырой земле.
Станут точить тебя, тело, черви сыпучие,
Сыпучие, неутолимые;
A мне душе идти к Самому Христу,
К Самому Христу, Судье праведному». (41)
Как глубока и чиста должна быть душа того народа, который так светло изображает конечное мгновение жизни человеческой! Этот последний поклон души телу, в котором она жила, страдала и наслаждалась, это прощание с ним, соболезнование о нем, показывают то человеческое уважение, которое наш народ способен питать к телу, как храму Духа, по слову Апостола. Но все эти чувства уступают место твердой уверенности в бессмертие, которая покрывает своим сиянием весь грустный образ.
Плач земли перед Богом.
Стих о Страшном Суде, изображающий кончину мipa, в устах нашего народа существует в значительных отрывках, которые, хотя трудно, но связываются мыслию в одно большое целое. Постараюсь представить их в этой связи. Мне кажется, что самому стиху о Страшном Суде можно предпослать в виде прелюдии: Плач земли перед Богом, отягченной грехами человеческими. Земля жалуется Господу на множество грешников, и Господь подкрепляет ее терпением. Вот самый стих:
Расступилась, расплакалась
Матушка-сыра земля
Перед Господом Богом:
«Тяжел-то мне, тяжел, Господи, вольный свет;
Тяжеле – много грешников, боле беззаконников».
Речет же Сам Господь сырой земле:
«Потерпи же ты, матушка-сыра земля!
Не придут ли рабы грешники
К самому Богу с чистым покаянием?
Ежели придут, прибавлю Я им свету вольного,
Царство Небесное.
Ежели не придут ко Мне к Богу,
Убавлю Я им свету вольного,
Прибавлю Я им муки вечные».
Понятие о Боге, какое выражает Христианский народ в своих поэтических думах, разу¬меется, зависит от того воспитания, какое дает ему Церковь. Воспитанный духовною матерью мяг¬кою, кроткою, любящею, снисходительною, такое понятие составит он и о Боге – и мы можем это заметить в приведенном стихе, где Бог представлен милующим грешника до конца и ободряющим землю к терпению.
Сближение с Италиянским стихотворением.
Я позволю себе сравнить наш народный стих с произведением Италиянской Поэзии XIII века подобного содержания. Оно принадлежит Феррарскому Поэту, Антонио деи Беккари. Это разговор между Поэтом, Богом и Божиею Матерью о кончине мipa. Поэт спрашивает Господа, от чего до сих пор меч небесного Правосудия не покарал преступного мipa? – и вот как отвечает Бог, по народным понятиям Италиянского Поэта, в XIII веке:
Io son Colui che veggio ogni segreto;
Io son Colui che 1’universo abbraccio;
Io son Colui che scaccio
Ogni perversità fuor del mio regno.
Nessun potrà campar dal mio Decreto,
Ch’io non lo faccia strugger più che ghiaccio.
Dall’ eterno mio laccio
Non vi dissolverà forza, nè ingegno…
Voi considerate pur, genti, ch’io dorma,
Perchè sto tanto dal suonar la tromba,
Ma si non corre fromba,
Come va lieve il tempo.
L’ultimo di parrà troppo per tempo.
Io son Colui che v’apersi le porte
Di Paradiso, о falsi Cristiani,
Che come lupi e cani
Vi pensate tuttora divorare.
Or che mi vale il mondo tempestare
Con gran tremuoti, e tuoni, e gran diluvii
E soperchianti fluvii?
Che del mal far non fate voi mai resta,
Finchè la spada non v’è sulla testa (42).
«Я Тот, Который вижу всякую тайну; Я Тот, Который объемлю вселенную; Я Тот, Который изгоняю из Моего царствия всякое нечестие. Никто не может избавиться от Моего определения: скорее чем лед он у Меня растает. От вечных уз Моих не освободит вас ни сила, ни разум... А! народы, вы думаете, Я сплю, потому что медлю голосом трубы. Но так быстро праща не летит, как летит время. Последний день явится слишком скоро...
Не Я ли отверз вам двери рая, лже-Христиане, а вы, как волки и псы, только и думаете о том, чтобы пожирать друг друга! К чему Мне обуревать мiр великим трусом, громом, наводнениями? Вы не перестанете никогда делать злое, покамест меч не повиснет над вашими головами».
Как в этих словах раздраженного гневом Бога еще раздаются остатки языческих перунов Юпитера Ватиканского! Тем умилительнее потом следует речь Божией Матери, Которая, напоминая Господу о святом млеке, Его питавшем, старается молитвами своими смяг¬чить ярость Его гнева. Но понятно становится отсюда, как народ Италии, привыкший созерцать Бога в грозном лице видимого главы Церкви, всегда облеченного неприступною властию, забывал иногда имя Спасителя перед именем Божией Матери. Понятно отсюда народное значение Италиянской Мадонны, которая нередко является в южном искусстве заступницею народа против стрел карающего Бога (43).
Стих о Страшном Суде.
Конечно, изо всех Евангельских сказаний наиболее поражает воображение Христианина картина Страшного Суда. Сколько раз последняя труба Архангела тревожила сон Русского отрока, воспитанного под влиянием Евангельских преданий! Сколько вдохновений эта мысль подавала искусству! В X веке, который ожидал кончины мipa, эта картина, должно полагать, в первый раз написана была в Византии. Оттуда перешла она в Италию, вместе с первыми началами искусства, и одушевляла кисть Джиотто, Андрея Орканьи, Микель Анжело и поэтический гений Данта.
У нас эта картина принадлежит к числу народных изображений. Древность ее несомненна и засвидетельствована летописцем. Она действовала на воображение Владимира. Имя Руси, до сих пор стоящее ошуюю, есть обстоятельство замечательное, имеющее отношение к летописному сказанию. Есть некоторое сходство между народною картиною и стихом, который касается того же предмета (44). Вероятно, Византийская живопись одушевляла отчасти народную фантазию.
Вот содержание стиха. Михаил Архангел сходит на гору Синайскую, как на гору закона, и будит мертвых из гробов. Отверзается небо: нисходит Богородица в сонме Ангелов; они сносят на землю крест, на котором был распят Христос, крест – символ искупления, осуждающий нераскаянных грешников. Потом является и сам Судия. Суд передан верно по слову Евангельскому. Праведные идут в Рай, и Божия Матерь встречает их. Грешные осуждены на вечную муку; но прежде чем идти в нее, они с мольбою обращаются к Михаилу Архангелу, чтобы он заступился за них перед Судиею, – но Архангел отвергает их молитву.
Грешники обращаются к праведникам, но праведники не смеют молить за них Бога. Тогда отверженные прибегают к Заступнице всего рода человеческого – и Она, тронутая их мольбами, молит Судию, чтобы Он ради Ее помиловал многогрешный народ, погибающий. Господь соглашается помиловать их, если только Матерь Его захочет во вторые видеть Его на распятии. Но Она не в силах вынести того в другой раз. Грешники осуждены.
Тогда начинается их глубоко-знаменательное прощание со всем тем, чтó Христианину в этом мipe было драгоценного. Они прощаются с мыслью о Рае, с пищею райскою, с животворящим крестом, с крестным знамением, которого лишаются, с Заступницею Пресвятою Богородицей, с Иисусом Христом, с Иоанном Предтечей, с Архангелами, Ангелами, Херувимами, Серафимами и всей Силой Небесной, со всеми Святыми и Праведными, с Пророками, Апостолами, Мучениками, Страстотерпцами, пустынными жителями, со всеми угодниками Божиими. Вот последние слова этого чудного прощания, в котором Русский человек глубоко изобразил, как тяжко ему отверженному будет отрывать от своего сердца всю святыню мiра Христианского:
Простите, наследницы все Божии!
Царствуйте вы во веки в Царствии небесном!
Вашему Царству не будет конца!
А уже мы грешные
Вашего Царства лишаемся...
После этого слезного прощания так изображена в стихе кончина мiра и вечная смерть грешников:
От Востока солнца до Западу
Протечет река-Сион огненная:
Протечет она, яко гром прогремит.
Тогда Ангелы, Архангелы преустрáшатся,
Херувимы, Серафимы преужáснутся,
И вся Сила Небесная
Вострепещется, восколеблется;
Понесет сия река огненная
Человека многогрешного
По мукам по разноличныим;
Повелит Господь всем Ангелам, Архангелам
Брега с места содвигнути,
Повелит Господь перстьем засыпати,
Святым духам замурáвити,
Чтоб от грешных было не слышати
Ни зыку, ни крику, ни рыдания.
Так в этой шумной кончине мipa грешные исчезли с лица земли; но на отчаянной картине не может остановиться воображение народа, воспитанного любящею Церковию, а верное Евангельскому Откровению, оно успокоивается на мысли о земле новой, убеленной. Вот отрывок, который, по моему мнению, мог бы достойно заключить стих о Страшном суде. Я передаю вам то, чтó слышал сам из уст семидесятилетней крестьянки:
Было добро да миновалося;
Будет добро, того долго ждать.
И речет Пресвятая Богородица,
Святая Жена милосердия:
«Рабы де вы мои Христолюбивые!
Поимейте веру Христианскую:
И верою и любовию
Поимейте друг друга и брат брата
И сын отца и мать свою!
За вашу веру Христианскую
Сошлет Господи пророчество:
Илью пророка, и Онофрия,
И станут святые пророчити,
И сóйдет на землю бездушный бог,
Бездушный бог, Антихристóс;
Он исколет святое пророчество.
От той-то от святой óт крови
Загорится матушка сыра земля;
С Восхода загорится до Запада,
С Полудня загорится да дó Ночи:
И выгорят горы со раздольями,
И выгорят лесы темные.
И сошлет Господи потопия,
И на три дни, на три месяца,
И вымоют матушку сыру землю,
Аки харатью белую,
Аки скорлупу яичную,
Аки девицу непорочную,
Аки вдовицу благочестивую (45).
На этом светлом образе земли, очищенной огнем и водою, успокоивается воображение Русского народа, взволнованное всеми ужасами кончины мipa.
Примечания к пятой лекции
(1) Кенигсб. Список, стран. 61.
(2) Древние Российские Стихотворения, собранные Киршею Даниловым, стран. 85. X песня: О женитьбе Князя Владимира.
(3) Там же стран. 45. Волх, сын молодой Княжны Марфы Всеславьевны, называется также Всеславьевичем, хотя отец у него был змей. Не имеет ли это отношения ко Всеславу, Князю Полоцкому, который в Слове о Полку Игореве является великим кудесником?
(4) Там же, стран. 22.
(5) Там же, стран. 187.
Меня, Осударь, зовут Алешею Поповичем,
Из города Ростова, старого попа соборного.
(6) Там же, стран. 22. Но Волынь и Галицкая земля, названная красною, т.е. Червонною Русью, тут же смешана с северною Карелою:
Из славна Волынца, красна Галичья,
Из тоя Карелы богатыя.
(7) Сказания Русского народа, изд. Сахарова. Книга четвертая. Русские народные былины, стран. 11. Здесь Никита, отец Добрыни, назван богатым Рязанским гостем, а мать Добрыни Амелфою Тимофеевною. Добрыня во всех преданиях носит отчество Никитича.
(8) Кирш. Данил., стран. 160.
(9) Там же, стран. 252.
В дальну Орду, в Половецку землю.
(10) Там же, стран. 261, 265. Царь Саул Леванидовичь едет в свое царство Алыберское. В Слове о Полку Игореве Ярослав действует с разными народами, в том числе и с Ольберами.
(11) Кирш. Данил., стран. 201. Сорочина имеет отношение к Сарацинам; Алюторы или Олюторы, Си¬бирской народец в Иркутской губернии. Моск. Гор. Листок, № 192. стран. 769. Об Чукчах и Олюторах, народце с Чукчами живущем.
(12) Там же, стран. 242 – 251.
(13) Там же, стран. 71 и 146.
(14) Там же, стран. 95.
(15) Там же, стран. 211.
(16) Soldan, Geschichte der Hexenprocesse. 1843. cтран. 175 – 222. Иннокентий VIII говорит: haeresis est maxima opera maleficarum non credere. Вот чтó произошло в XVII столетии в Германии, в местечке Линдгейме: «Пять или шесть женщин были преданы пытке с тем, чтобы дознать от них, не оне ли на кладбище того местечка, не за долгое время, вырыли умершего младенца и сварили для своих чарований. Женщины сознались. Муж одной из этих несчастных достиг того, что могила была разрыта в присутствии священника и многих свидетелей. Открыли гроб и нашли в нем младенца нетронутым. Но фанатик инквизитор почел нетронутое тело за дьявольское привидение и настоял на том, что так как женщины уже во всем признались, то признание их гораздо важнее, нежели то, чтó будто бы видят глаза, а потому и следует сжечь их «во славу триединого Бога», Который повелел истреблять чародеев и ведьм. Женщины в самом деле были сожжены». Там же, стран. 257.
(17) См. Рассуждение о ересях и расколах, бывших в Русской Церкви, соч. Николаем Рудневым. 1838. Здесь высчитаны подобные случаи, приводимые в летописях (стран. 4 – 10).
(18) Истор. Татищева, т. I, стран. 39.
(19) Кирш. Данил., стран. 192.
(20) Там же, 61 стран.
(21) Кирш. Данил., стран. 215 – 225. Поток Михайло Ивановичь. В этом предании замешаны и соборные попы, как принявшие уговор на обрученье и участники в последней казни чародейки, которая называется Авдотьею Лиховидьевною. Отчество показывает, что она дочь какого-нибудь кудесника. К соображению при этом должно принять обычай окапывания в земле жен мужеубийц или просто убийц до пострижения их в монастырь, как это видно из двух грамот, напечатанных в V томе Актов Исторических №№ 14 и 80.
(22) «Гораздо важнейшую роль, чем другие животные, играют у древних Индийцев змеи. В эпизоде Магабхараты: Нáляс, змей олицетворяет мудрость. (В поэме Жуковского: Наль и Дамаянти, примешаны картины из других преданий). У Поэтов, рядом с богами и брахманами, упоминаются почти постоянно змеи (нáга, собственно неходящие, т.е. не ногами ходящие, – ура-га, ходящие грудью, – паннáга, ногами не ходящие, от над – нога, на – не). Лассену показалось даже, что эти змеи, равно как и обезьяны в Рамаяне, были особые народы, бывшие в союзе или во вражде с племенами древних Индийцев. Важную ролю в Санскритском мiростроении играет царь змеев, называющийся собственным именем Сешас. Вот напр. какую он ролю играет в Бгагавад-пуране, во время творения вселенной. Из пупка покоящегося Вишну прозябнул, распустился и расцвел лотос. В чаше этого лотоса покоился – Брагма. Долго покоился он на цветочных листьях; наконец любопытно ему стало выглянуть из своей колыбели. Он приподнялся, посмотрел на все 4 стороны, и у него образовалось 4 лица: восточное, южное, северное и западное. Приобрел он 4 лица, но не увидел ничего, кроме бушующих волн океана и смутного пространства. Любопытно ему стало, чтó же такое этот лотос, в котором он очутился, чтó такое сам он, откуда взялося все это? – и томимый пытливостью разума, он опустился вниз внутренностью ствола своего лотоса, чтобы найти по крайней мере корень лотоса, найти на чем он основан; но чем глубже он опускается, тем длиннее становится стебель, и не дошел он до корня. Смущенный неудачею своих эмпирических исследований, Брагма воротился назад в цветочную чашу и, уничтожая себя перед лицем бесконечного, погрузился в созерцание. В это время в глубине собственной его души Единый (экас) явился ему в следующем образе: «Он восседал на змие (сэша), который служил ему ложем, светло-голубым, как фибры лотоса; блеск, исходивший из алмазных зубов, венчавших голову этого змея, разгонял мрачность волн»... (Сообщено К.А. Коссовичем). – Змея у Индийцев является символом жизни или первоначального духа. Будда Парсва изображается в сопровождении этого символа. (Rhode. Ueber religiöse Bildung der Hindu’s, т. I. стран. 356). Вот откуда может объясниться, почему Поток головою Большого Змея возвращает жизнь телу жены своей.
(23) Наст – поверхность снега, замерзшая после оттепели. Отсюда ненастье. (Замечание К.Ф. Калай¬довича).
(24) Кирш. Данил., стран. 45 – 53.
(25) Сказку об Илье Муромце я предложил по изданию Г. Сахарова: Русские народные сказки. СПб. 1841 стран. 65. В Москвитянине 1843 года, № 11, напечатана также народная сказка: Илья Муромец. списанная со слов крестьянина Г-м Ядовиным. В ней главные события сходны с преданием, но многие подробности пропущены, например все сиденье Ильи и приход нищих, давших ему силу; другие напротив прибавлены, например смерть Катюшки, дочери Соловья разбойника, которую Илья убивает плеткой. Под конец Илья выходит из себя, вынужденный к тому Князем Владимиром, который не так честно с ним поступает. Видно, что эта сказка есть искажение предания, перенесенного в другое место. Она была записана в Шенкурске, Архан-гельской губернии, слишком далеко от своей родины.
(26) Старинные великорусские песни, записанные Священником Е. Фаворским в селе Павлове, Нижегородской губернии. Приб. К Изв. Памятники и образцы народного языка и словесности. Л. VI.
(27) Московский Сборник, т. I. 1852. стран. 344. Весьма замечательно предисловие к песням А.С. Хомякова.
(28) Былины или побывальщины, собранные Г. Гуляевым. Памятники и образцы народн. яз. и словесн. Л. X. – Москвитянин. 1843. № 11. – Былины или побывальщины, называемые также старинами. Собраны в гор. Онеге Г. Верещагиным. Пам. нар. яз. Л. XXIII.
(29) Китай, соч. монаха Иакинфа. СПб. 1840. стран. 34. «Удельные Князья собирали в своих владениях народные песни и представляли Главе Империи, который судил по оным о нравах и правлении в уделах».
(30) Для полноты библиографии, относящейся к нашему предмету, мы указываем на замечательную статью К.С. Аксакова, напечатанную в Русской Беседе. 1856, № IV: Богатыри времен великого князя Владимира по Русским песням. Здесь довольно подробно и верно указаны черты богатырей; но не можем никак согласиться с мнением Автора, в примечании к его статье, чтобы очерки богатырей, им сделанные, подтверждались и дополнялись всеми вновь напечатанными песнями.
Безобразие пьянства искажает древние образы песни, как мы видим. К этому присоединяется еще и куренье табаку. Трубка и цигара появились также в современной народной песне. Обычай не столько безобразный и вредный для нравственности народной, сколько опасный и вредный для его благополучия! От трубки беспрерывно горят деревни, села и города: – бедствия ежедневные, стоящие России миллионов, нажитых веками, а пропадающих минутами!
(31) Русские народные песни, собранные Петром Киреевским. Часть 1-я. Русские народные стихи. Чтения Общ. Ист. и древн. Росс. № 9. 1848.
(32) Из недоступных источников почерпнут стих о Голубиной Книге; из Ветхого Завета: стих об Иосифе прекрасном, примененный к удельным междоусобиям братьев; из Нового Завета: стих о Страшном Суде, стих о богатом и убогом Лазаре; из Житий Святых: стих о Егории хорабром, имеющий отношение к Московскому гербу, о Елисавете прекрасной, об Алексии Божьем человеке, о Димитрии Солунском, о Николе Святителе, об Анике воине, о Федоре Тироне (в котором представлен образец покорного и благочестивого сына), о Борисе и Глебе (также с применением к междоусобицам), стих Иоасафия Царевича к пустыне (из Жития Св. Варлаама и Иоасафа), имеющий отношение к пустынножительству нашему в XIV и XV веке. Из Богослужебных песней взята Похвала Божией Матери: это преложение Акафиста в стихи.
(33) В Эдде есть предание о великане Имере, из трупа которого творится весь мip: из тела зем¬ля, из крóви море и озёра, из костей горы, из зубов камни, из черепа небо, из мозгу облака. (Rühs. Edda. стран. 169). Конечно, только одною ученою натяжкою можно бы было найти здесь какое-нибудь соотношение с нашим стихом. Между Скандинавским преданием об Имере скорее можно найти соотношение с подобным преданием о создании мipa, которое находится в одной главе Риг-Веды (Айтарейя Араниа). Здесь создание большого и малого мipa, вселенной и человека представлено фантастически в чудном взаимном соотношении. Тожественность мифа Индийского и Скандинавского очевидна, но первый гораздо знаменательнее и живее второго.
(34) Известно общее средневековое мнение о Иepyсалиме, что он стоит посереди или на пупе земли. У Данта в Поэме основаны на этом его астрономические замечания. О пупе земном говорится в Хождении Даниила Паломника: «И ту есть возле стены за олтарем (церкви Воскресения Христова) пуп земный». (См. издание Сахарова стран. 13.) Поводом к этому преданию не послужило ли место в Пророке Иезекииле, гл. 38, ст. 13: «Еже обратити руку мою на землю опустошеную, яже населися, и на язык собраный от язык многих, сотворивших притяжания имений, и живущих на пупе земли».
(35) Об этом месте, на котором плакала Божия Матерь, есть такие слова в Хождении Даниила Паломника, составлявшем любимое чтение нашего народа в древней Руси: «Место, иде-же плакась Святая Богородица, то место есть на пригории том. На то место притече скоро Святая Богородица, тщашебося текуще в след Христа и глаголаше в болезни сердца своего слезящи: «Камо идеши чадо мое? И чесо ради течение се скоро течеши? Егда другий брак в Кана Галилеи, да тамо ли тщишись, сыне мой и Боже мой, не молча мене отъиди сыне рождшая тя? Дай же ми слово рабе твоей». И прииде на место то Св. Богородица, и узре с горы Сына Своего распинаема на кресте, ужасеся вельми, и согнувся седе, печалию и рыданием одержима бяше». (Изд. Сахарова, стран. 16).
(36) «И обрет же ту еvаггелие и псалтырь руськыми писмены писано, и человека обрет глаголюща тою беседою, и беседовав с ним, и силу речи прием, своей беседе прикладае различии писмень, гласнаа и сьгласнаа, и кь Богу молитву дрьже, и вьскоре начеть чисти и сказовати, и дивляху се ему, бога хваляще. Слышавь же, яко светый Клименть еще в мори лежить, помоливь се рече: верую в Бога и о светемь Клименте надею се, яко обрести его имамь и изнести изь моря. Убеждь же Архиепископа и с клиросомь вьсемь и говейными мужьми, и вьседьше в корабле идоше на место. Утишившу се морю велми, дошьдьше начеше копати поюще, и абие бысть благоухание много, яко и кадило много, и по семь явише се светые мощи, еже вьзьмше сь великою чьстию и сь славою вьсехь граждань вьнесоше вь градь, яко же пишеть вь обретении его». (Из Жития Св. Константина). Шафарик, а за ним и другие полагают, что здесь под именем Русских письмен надобно разуметь Готфские; но о Готфах, имеющих свои письмена, далее упоминается в житии, и сам Св. Кирилл в прении своем с Венецианскими триязычниками называет их именем Готфов. Здесь, напротив, из подробностей сказания видно, что Св. Кирилл встретил соплеменника, потому что сей час же заговорил с ним и немедленно усвоил показанную ему грамоту.
Приведем еще, для полноты объяснения этого места в народном стихе, тропарь, воспеваемый Церковью Священномученику Клименту Папе Римскому, Ноября 25: «Иже от Бога чудодействы преславно удивляя вселенныя концы мipa, священный страдалче, паче естества морю составы водам содеваеши разделение, в честней памяти твоей, всегда притекающим усердно, в богозданную ти церковь, чудесным твоим мощем, и по всенародном хождении, море во едино течение чудодетельне твориши, Клименте предивный, моли Христа Бога спастися душам нашым».
(37) По преданиям Индийским, вместо кита, слон головою своею поддерживает землю: когда чешется у него в голове, и он пошевеливает ее несколько, тогда бывает землетрясение. Вся же вселенная покоится на одной из голов змия Сэша.
(38) Зверь Индрик своим именем указывает также на наше родство с Индийскими преданиями. Заметим еще, что имя Индрика встречается и в прозвищах народных. Акты Археогр. Эксп. т. 2. № 142.
(39) В народе сохранились предания о Святой горе, т.е. Афонской, которая у нас по преимуществу зовется Святою, потому что от нее ведет начало свое жизнь наших пустынников.
(40) Читая эти стихи, невольно припоминаешь Виргилиевы:
extrema per illos
Iustitia excedens terris vestigia fecit.
(Georg. II, 473, 4.)
И Правда, землю покидая,
У них последние оставила следы.
(41) Нельзя не заметить сходства между этим стихом и отрывком из одного слова, приписываемого Кириллу Туровскому, но вернее принадлежащего Авраамию Смоленскому. «И тако, и нужею страшною душа от телеси изидеть, и станеть одержима душа, зрящи на свое тело; яко же бо кто изъволкся из ризы своея, и потомь стал бы, зря ея: тако станеть душа на свое тело зрящи, от негоже изыде, умилно к Аггелом взирающи, и виде дела своя пред собою поставлена, или добрая, или злая, и яко в всех извещаема». Пам. Слов. XII в. стран. 94. Ясно видно, что фантазия народа при сочинении духовных стихов одушевлялась церковным словом.
(42) Это стихотворение приведено Графом Пертикари в его сочинении: Della difesa di Dante.
(43) Фра Бартоломео ди Сан-Марко – друг Фра Иеронима Савонаролы, гонителя соблазнов Итальянского искусства, – живописец, старавшийся примирить красоты художественные с духовными потребностями Религии, изобразил Божию Матерь Милосердия, которая стоит на каменном пиедестале, и около нее несколько Ангелов держат покров: внизу на ступенях народ; один стоит прямо, другой сидит, третий преклонил колена – и все смотрят на Спасителя, Который сверху мещет стрелы и молнии в народ, а Божия Матерь от них защищает его. (См. Вазари Vita di F. Bartolomeo di S. Marco). Вот одна Итальянская народная легенда, которая показывает, как превратно понимал народ поклонение Божией Матери: «Чезарио пишет, что в селении Лованьо был молодой рыцарь благородного происхождения, который в турнирах и других светских суетах расточил все свое имение; пришед в совершенную бедность и не будучи в состоянии являться в общество вместе с другими рыцарями, он впал в глубокую меланхолию и доходил до отчаяния. Его дворецкой, желая утешить рыцаря, сказал ему, что возвратит ему богатство, если он согласится на его предложение. Рыцарь дал согласие: ночью пошли они в лес, и дворецкой чарами вызвал дьявола и просил его о помощи рыцарю. Дьявол предложил свои услуги, но с тем вместе первое условие: отвергнуть Иисуса Христа и Его веру. Рыцарь, после некоторой борьбы с самим собою, решился на этот смертный грех, и хотя против воли и с великою боязнию, но отверг Иисуса Христа и веру Его. Потом дьявол предложил другое условие, чтобы рыцарь отвергнул также и Матерь Божию: тогда уже он все получит, чего желает. Рыцарь отвечал, что этого он никогда не сделает, и тотчас же пошел назад, избегая всякого ответа. Мучимый раскаянием в грехе, им совершенном, рыцарь входит в церковь, и с ним другой, знавший его несчастия. Грешник приступает с молитвою к изваянию Божией Матери, которая держала на руках сына Младенца, и просит у Нее ходатайства перед Спасителем. Божия Матерь ходатайствует, но Спаситель сначала отказывает Своей Матери. Тогда Божия Матерь встает, сажает Сына Своего на алтарь, бросается перед Ним на колени и усердно молит Его о прощении. Спаситель прощает. – Рыцарь, бывший невидимо свидетелем всего этого события, предложил молодому человеку руку своей дочери, – и таким образом юноша снова все получил».
Известно, что первая и единственная, можно сказать, молитва Италиянского народа есть Ave Maria.
(44) К этим сходствам между стихом и картиною принадлежат: огненная река, протекающая от востока к западу; снесение Ангелами на землю креста, на котором был распят Христос; одинаковые слова в стихе и на картине: «Звезды спадут с неба, как листья с дерев», которых нет в Евангелии.
(45) Эти стихи имеют также отношение к другому отрывку из слова Авраамиева, которое приведено выше: «Прешедшимь же им огненую сию реку, огньная си река, по Божию повеленью, послуживши, отшедши к западу, учинится озеро огненое, на мучение грешным. Посем будеть земля нова и равна, якоже бе искони, и бела паче снега; и потом повелением Божиим пременится, и будеть яко злато, изидеть из нея трава и цветии многоразличнии и неувядающи никогда же, понеже суть духовни; и посем възрастуть древа, не яко видимая си суще, но высотою и лепотою, величеством невъзможно есть изъглаголати усты человеческыми, понеже суть духовна, о Христе Исусе о Господе нашем». Пам. Слов. XII в. стран. 101.
Дополнения
К стран. 75 и 105. Г. Буслаев в своей Исторической Грамматике Русского языка, – в которой я имею удовольствие нередко кланяться моим старым знакомым из лекций Истории Русского языка и слога по памятникам, читанных мною в Московском Университете в 1836 году, – весьма остроумно производит слово квас от глагола кыснути (стран. 28 и 48. Ч. 1).
К стран. 161. В дополнение к библиографии, касающейся вопроса об изобретении Славянской азбуки, мне приятно указать на статью А.С. Хомякова: Несколько слов о Глаголице, которая напечатана была в V томе Русской Беседы нынешнего года, когда уже я давно окончил печатанием мою третью лекцию. Весьма остроумна догадка, касающаяся изобретения буквы Ч по ее древнейшему написанию: «Чаша была поставлена как знак самого звука». Но невольно приходит на мысль вопрос: от чего же буква не названа была именем чаши, если дана ей эта форма?
Степан Шевырёв
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
