История русской словесности

Лекция седьмая

Содержание седьмой лекции

Умозрительное построение летописи по историческим данным. – Европейские летописи XI века на трех языках. – Биографические известия о летописце. – Житие свв. Бориса и Глеба. – Житие св. Феодосия. – Значение Нестора как летописца. – Шлецер. – Открытие Шлецера. – Исследования других ученых. – Свои скептики и оправдатели. – Труд Профессора Сухомлинова. – Основная причина оправданию Нестора. – Характер Христианства в Несторе летописце. – Наша История есть дар нашей Церкви. – Мысль о единстве земли Русской в законе Христовом. – Источник одушевления Нестора в чувстве Веры. – Мертвые источники летописца. – Живые его источники. – Население монастыря. – Отношения монастыря ко внешней жизни. – Ян Воевода. – Гюрятя Новгородец. – Форма изложения летописи: притча и рассказ. – Значение притчи. – Первая притча о Козарах и Полянах. – Другие притчи. – Драматическая форма в изложении. – Язык. – Отличие от западных летописцев: отсутствие личности. – Черты народного сознания. – Отношения к современным событиям. – Удельные междоусобия. – Набеги Половцев. – Образец братской любви в Борисе и Глебе. – Мысль о Русской земле. – Слова М.П. Погодина о Несторе.

Умозрительное построение летописи по историческим данным.

Соберем в одно черты Русского образования в XI веке, чтобы отсюда не только понять возможность, но и вывести необходимость появления современной летописи. Четыре Князя деятельно помогают просвещению и сами занимаются делом книжным. При Ярославе у Св. Софии Киевской возникает соборная библиотека, наподобие Константинопольской. Духовенство, по желанию Князя, распространяет учение в народе. Святослав, сын Ярослава, подражая отцу, наполняет книгами клети своего дома. Владимир Мономах сам является писателем. От книжных сокровищ XI века, сквозь разгромы Половецкие, Татарские, Литовские и другие, сквозь пожары, которыми никакая история так не обильна, как наша, сквозь 12-й год, сквозь наше губительное равнодушие доходят до нас пять значительных памятников с обозначением года, как будто для того, чтобы неопровержимо свидетельствовать о том богатстве, которого мы лишились. Три из них принадлежат Новгороду, два другие – Киеву. Византийские художества украшают север и юг России. Божии храмы умножаются. Образование духовенства восходит на такую степень, что главою Русской Церкви является впервые наш же соотечественник, глубоко постигнувший основы Христианства. Среди множества монастырей Греческих основывается монастырь народный, Русский, где семя духовной жизни принимается скоро, куда стекаются со всех сторон, изо всех сословий Русские люди, чувствующие к ней призвание, и где строитель сам споспешествует книжному делу. Уже ли, при всех этих условиях, не пробудится в народе мысль выразить письменно сознание подвигов своей жизни, не явится летопись? Это было бы противосмысленно всему тому, чтó мы знаем об этом веке даже из других памятников, кроме преданий летописных. По данным, какие имеем, можно бы было умозрительно построить сочинение летописи. Где явиться ей? Конечно, в Киеве – средоточии духовной и государственной жизни. В каком месте Киева? Непременно в той обители, где Византийское образование восприняло характер народный. Из какого сословия выйдет летописец? Верно, из иноков, но не Греческих, а Русских, с полным сочувствием к отечественной жизни. Но в монастыре будет ли он иметь средства к наблюдению жизни государственной? Мы видели отношения этого монастыря к светской власти и к народу; мы видели, как он привлекал в свои стены людей из всех сословий, как он духовную власть свою простирал на все стихии жизни. Отсюда нам ясна возможность сближения летописца-инока с людьми практическими. Откуда займет летописец свое летосчисление? С какого образца снимет внешнюю оправу своей летописи? Конечно, все это предложит ему Византия. Таков характер всего столетия, в господствующих главах духовенства, в монастырских уставах, в зодчестве и живописи. Византийские хронографы были нам уже тогда известны в Болгарских переводах. Чтó послужит источником для труда его? Прежде всего, устные предания, живущие в народе, из которого сам инок вышел и с которым сохранил связи отношений и сочувствия; потом государственные акты, церковные записки, рассказы мужей войны и совета, собственные наблюдения; из источников иностранных преимущественно Византийские, а не западные, от которых удаляла Вера. По мере того, как рассказ будет углубляться в одиннадцатый век, яснее и яснее будет становиться ткань историческая, ярче и ярче должны выступать лица и события, потому что летописец имеет их уже перед своими глазами. Какой дух выразится в летописце? Дух свежего, нового Христианина, дух не брезгливый, но любящий и кроткий, простирающий сочувствие свое и на то, чтó прекрасного представляло наше Отечество и в своей языческой жизни. Удельные междоусобия братьев-Князей и набеги Половецкие отзовутся непременно в его сказаниях. В самой форме рассказа чье влияние будет заметно? Не столько Византийские хронографы, сколько свежее прочтение Библии и, может быть, особенный характер южно-русских преданий положат печать свою на летописании инока. Свои думы о событиях времени он будет сопровождать песнями Псаломскими и притчами Соломона, точно так, как первый учитель монастыря, Феодосий, сопровождал ими каждое свое занятие. Наконец, язык, в грамматических формах своих, непременно должен представить господствующее влияние Болгарской письменности; но, несмотря на то, в нем скажется невольно устная стихия языка народного, которая перейдет под перо летописца вместе с живыми сказаниями о событиях.

Так строим мы умозрительно летопись нашу в XI столетии по тем данным, которые в руках наших, – и все, чтó в ней находим, совершенно подтверждает наши предположения. Летописец есть. В прошедший раз мы видели, как он, в юном еще возрасте, пришел в Киевопечерский монастырь. Здесь полюбил он книжное учение; здесь, говоря его же словами, пожинал он то, чтó посеяно было Ярославом. В своей Летописи сильно выразил он нам эту любовь к книгам, сравнив их с реками, напаяющими вселенную, с исходищами мудрости. «В книгах, – говорит он, – неисчетная глубина; ими утешаемся в печали; оне – узда воздержанию... Если в книгах поищешь мудрости, обрящешь великую пользу душе своей; кто книги часто читает, тот беседует с Богом или святыми мужами» (1). Такой плод принесли заботы Феодосия о водворении книжного учения в его обители. Из нее простерлась духовная жизнь на всю нашу Россию; из нее же вытекла и чистая струя летописного предания, в которой видим мы всю первоначальную жизнь нашего Отечества.

Европейские летописи XI века на трех языках.

В Европе XI-го столетия только на трех языках писалась современная История: на Греческом повествовали Византийцы, на Латинском все летописатели западные, чтó нанесло великий вред живой достоверности событий, и, наконец, третий язык, на котором писалась История нашего севера, в стенах Киевопечерского монастыря, был Славяно-Русский. У Французов первый народный летописец их, Виль-Гардуэнь, писавший по-французски, относится к началу XIII века; к тому же веку принадлежит и первый летописец на Италиянском языке, Маттео Спинелли (2). Немецкие летописцы, покинувшие Латинский язык в пользу народного, – еще позднее.

Биографические известия о летописце.

Кто же этот летописец, которому мы обязаны сведениями о первоначальной жизни нашего Отечества? То кажется несомненным, что он – черноризец Феодосиева Печерского монастыря, потому что таким он означается на многих списках Киевской летописи, за исключением однако древнейшего Лаврентьевского. Все обстоятельства и подробности событий, примыкающие к сему монастырю, показывают и без этого имени, что она писана в стенах его. Если согласить разноречие в показаниях летописи и Патерика Киевопечерского таким образом, что летописец пришел в монастырь за год до кончины Феодосия, когда уже Стефан, может быть, назначен был ему в преемники, и, пробыв год в бельцах, принял пострижение от Стефана, – тогда год пришествия летописца в монастырь будет 1073-й. Он сам себе определяет в таком случае 17 лет. Если все это должно быть отесено к творцу самой Летописи, а не к сочинителю небольшого отрывка о зачале Печерского монастыря, вставленного после в Летопись, – то, в таком случае, может быть с точностию определен и год рождения летописца, а именно 1056, совпадающий замечательным образом с годом первого значительного памятника нашей письменности, с годом Остромирова Евангелия (3). Татищев назначил и родину летописцу – Белоозеро, неизвестно, – на каком основании; но должно думать, что инок до поселения своего в монастыре имел случай странствовать по всему северу своего Отечества, потому что так верно описал его. Конечно, мог он узнать о нем многое и от своих собратий по обители, которые стеклись в нее ото всех концев Руси, привлекаемые любовию и гостеприимством Феодосия.

На каком основании мы именуем нашего первого летописца Нестором? На одном только списке Летописи изо всех до нас дошедших, Хлебниковском, мы находим имя Нестора (4).

Татищев свидетельствует, что он видел это имя на трех списках; но они не дошли до нас (5). Шлецер говорит, что нигде на списках он не встречал имени Нестора. Скромность ли самого летописца была тому причиною, что он не хотел оставить своего имени на повести о деяниях своего народа; другие ли летописцы, продолжая его сказания, изгладили его имя? Вернее, конечно, первая причина, объясняемая древним смирением нашим; но она получит смысл еще глубочайший, когда мы вникнем в дух самой Летописи (6). Какое же древнее свидетельство дает нам право называть Нестора творцом первой нашей летописи? Оно находится в Патерике Киевопечерском. В послании черноризца Печерского монастыря, Поликарпа, к Архимандриту того же монастыря, Анкидину, содержащем жития святых, прославивших обитель, в житии Агапита, безмездного врача, Поликарп, предлагая Игумену Анкидину труды свои на сохранение преданий о святых мужах обители, принимает для того в образцы Нестора, и так об нем выражается: «Яко же блаженный Нестор в летописце написа о блаженных отцех: о Дамияне, и Иеремии, и Матфее, и Исаакии (7)». В самом деле, не в Патерике, а в Летописце мы находим жития этих святых, из которых Иеремия помнил крещение Русской земли, и летописец предлагает их в том же самом порядке, в каком они здесь поименованы. Видно, что Поликарп писал имена их, содержа в памяти своей этот порядок. В другом отрывке того же послания, о житии Никиты Затворника, бывшего впоследствии Новогородским Епископом, сказано, что, когда он одержим был бесом и пророчествовал по его внушениям, тогда пришли к нему в келлию, для совершения над ним молитв целебных, с Игуменом Никоном многие иноки, и в их числе Нестор, иже написа летописец (8). Когда же игуменствовал Никон? Он наследовал Стефану, преемнику Феодосиеву, тому самому, который постриг Нестора. Стефан правил монастырем с 1074 года, а в 1078 передал игуменство Никону, который держал его до кончины своей, а именно до 1088 года (9). И так, пришествие богоносных отцев Печерской обители в келлию к Никите затворнику совершилось в промежутке десяти лет (от 1078 до 1088 года). – Кто же это свидетельствует? Поликарп, черноризец того же монастыря, автор третьей части Патерика Печерского. Он, по собственным его словам, принял это свидетельство от Симона, Епископа Владимирского и Суздальского, который сам был прежде черноризцем того же монастыря, епископствовал от 1215 до 1226 года и участвовал также в сочинении Патерика (10). Древнейшая пергаменная рукопись Патерика, какую мы имеем, относится к 1406 году (11), но содержит только одно из двух свидетельств.

Выведем же заключение из всего нашего исследования. Мы имеем свидетельства двух иноков Киевопечерского монастыря, живших во второй половине XII-го и в первой четверти XIII-го столетий, – свидетельства, из которых знаем, что в том же монастыре во время игуменства Никонова (1078 – 1088) жил инок Нестор, который сочинил Летописец (12). Предание это в течение многих столетий постоянно сохранялось в обители, где в ближней Антониевой пещере почивают и мощи Преподобного Нестора, первого летописателя Русского, а в дальней, Феодосиевой пещере находятся мощи другого Нестора, который, в отличие от летописца, назван некнижным (13).

Есть ли другие известия о жизни Нестора? Мы знаем, что он был несколько времени дьяконом в монастыре и принял посвящение в этот сан от игумена Стефана (14). Это могло бы свидетельствовать о том, что он одарен был благозвучным голосом. Под 1091 годом Летописи он рассказывает о том, как он по желанию всех иноков и по приказанию Игумена с помощию двух собратий откопал мощи Феодосия, которые сонмом Епископов и Игуменов были перенесены в церковь обители (15). Другие сочинения Нестора, означенные его именем и несомненно ему принадлежащие, еще более утверждают за ним право на звание творца первой летописи. Таковы: Житие Бориса и Глеба и Житие Феодосия (16).

Житие Бориса и Глеба.

Через четырнадцать лет после того как обнародованы были эти слова, вышли, наконец, в печать, трудами нашего славного ревнителя и знатока Русской старины, О.М. Бодянского, Житие Бориса и Глеба и Житие Преподобного Феодосия, написанные Нестором (17). Издатели печатного Патерика приписывали Нестору еще сочинение Жития Св. Антония, на которое ссылаются Поликарп и Симон, творцы многих житий Патерика, нигде однако не упоминая имени Нестора как автора Жития. Самое сочинение до нас не дошло (18).

В заключении Жития Бориса и Глеба Нестор именует сам себя (19). Кроме того, в приступе к Житию Феодосия он упоминает о том труде своем, как о первом (20). Гораздо более сходства между Житием двух братьев мучеников, написанным Иаковом мнихом, и Летописью, нежели между сею последнею и Житием Бориса и Глеба, которое написал Нестор. Это ведет к заключению, что летописец, приступив к историческому труду своему, дополнил свои сведения трудом Иакова, который, будучи сам жителем берегов Альты и постриженником монастыря, там основанного, мог точнее собрать многие сведения о святых страстотерпцах на месте мучения одного из них.

Нестор, рассказав мученические подвиги Бориса и Глеба и чудеса от мощей их, такое слово обращает к современникам, связывая им свое повествование с главною язвою века, с удельными междоусобиями. «Видите ли, братья, как высоко поставлена была покорность святых к их старейшему брату? Если бы они воспротивились ему, то едва ли бы сподоблены были от Бога такого чудесного дара. Много и ныне детских князей, не покоряющихся старейшим и противящихся им. Их убивают, но не сподобляются они такой благодати, как те святые, ибо чтó чуднее их? В такой чести и в такой славе являют покорность до того, что и на смерть предаются. Мы же не имеем ни малой покорности к старейшим, но иногда вопреки им глаголем, иногда укоряем их и часто противимся. А послушайте, чтó говорится о тех святых: когда пришли посланные на погибель им, они не только молили окружавших, чтобы не противились, но и отослали их от себя домой, желая лучше умереть за всех, в подражание Иисусу Христу, положившему душу за людей Своих» (21).

Ясно, что Нестор, сочиняя это Житие, имел в виду подкрепить основное начало старейшинства в роде, которое колебалось уже сильно в молодом поколении Князей. Борис и Глеб представлены здесь добровольными мучениками этого начала: они, проникнутые духом первых времен Христианства, идут на смерть, покоряясь старейшему в роде, без малейшего прекословия.

Прославление двух страдальцев-князей в это время было чудесным явлением в народной жизни и вере нашей. И Житие, и Летопись равно замечают, что Митрополит Георгий, будучи Греком, не хотел дать веры явлению угодников Божиих, но потом объят был ужасом, пал ниц и просил прощения, целуя мощи их.

Житие св. Феодосия.

Житие Феодосия Печерского написано позднее и обнаруживает бóльшую опытность в писателе. Мы уже знакомы с подробностями его содержания. Инок проникся всеми устными преданиями обители и, сочиняя Житие, не имел никакой иной цели, как слить их в один живой и нравственный образ, на память современникам и потомкам. В Житиях отцев-пустынников, какие остались нам от древней Руси, Житие Феодосия представляет, конечно, первенствующий образец по истине собранных преданий, по простоте и силе изложения. Здесь нет риторики школ позднейших, ни витиеватого вступления, ни отвлеченных размышлений, отдаляющих от живой нити увлекательного рассказа.

Мы думаем, что эти два труда послужили для Нестора приготовлением к его главному труду – Летописи. Дополнения, какие в ней находим, к обоим Житиям, и даже разногласия между ними и Летописью, при несомненных свидетельствах Патерика и других данных, нисколько не колеблют нашей уверенности в том, что творец Житий и Летописи есть одно и то же лице. Зная любознательность и добросовестность нашего летописателя, мы совершенно понимаем, как он старался дополнять свою Летопись новыми, более точными сведениями. Разногласие в подробностях событий, проистекающее от разных свидетелей, есть повод не к сомнениям, а к уверенности в том, что сказания добросовестны. Нестор, конечно, не опасался, что за это бросят тень сомнения на лице его, как летописателя. Остается одно только противоречие между сказанием о начале Печерского монастыря, вставленным в Летопись, где сказано, что Нестор был принят Феодосием, и между Житием Феодосия, по которому он был принят и пострижен Стефаном. Противоречие – важно потому, что касается самого лица летописателя. Возможность его разрешения предложена нами выше.

Значение Нестора как летописца.

Утвердив историческое основание, на котором мы признаем Нестора творцем первой нашей летописи, мы перейдем теперь к его значению. Без него мы имели бы весьма малые сведения о некоторых событиях из первоначальной жизни нашего Отечества, по одним Византийским и западным источникам. Но мы не знали бы, кто мы? откуда мы? какая связь наша с народами иноплеменными, вошедшими в состав нашего исполинского целого? Этого мало: скажем еще, что редкие народы так ясно и верно знают о начале своих государств, как мы. Известия о том, до нас дошедшие, не омрачены никакою баснею, не запутаны никаким произвольным вымыслом. Этим мы обязаны монастырю Феодосиеву и иноку, им воспитанному, – Нестору. Сколько критика ни блуждала в своих сомнениях и предположениях, но все-таки возвращалась к оправданию простых и глубокомысленных сказаний истинолюбивого летописца.

Но не одним домашним значением ограничивается его заслуга. Все то Славянское племя, к которому мы принадлежим, в Несторе находит первое достоверное свидетельство о своем движении с юга на север и о водворении на тех местах, где оно теперь различными отраслями своими обитает (22). Кроме того, должно сказать, что весь северо-восток Европы без нашего летописца остался бы навсегда погружен в совершенную тьму неизвестности (23).

Шлецер.

Долго мы признавали в Несторе одно свое, домашнее значение и не постигали всемiрного. Для того чтобы открыть сие последнее, нужен был подвиг иностранного ученого, вооруженного всеми силами западной науки. Странная участь связала нашего инока-летописца с первым, можно сказать, родоначальником исторической критики в Германии. К нашей Летописи в первый раз применен был тот испытующий анализ науки, который впоследствии Нибур применил к началам Истории Римской, к Титу Ливию, и который едва ли был испытан еще каким-нибудь западным летописцем. На нас лежит обязанность здесь воздать должное тому ученому, который, будучи одарен высоким беспристрастием мысли, свойственным его народу, оказал незабвенную услу¬гу первым началам нашей истории. К тому же, знаменитая личность Шлецера входит сама собою в ученую биографию нашего летописца.

В кабинете М.П. Погодина можно видеть портрет этого колоссального мужа науки, мужа прежней Германии. На лице его вы замечаете отпечаток самого трезвого и проницательного разума; глаза его бросают меткий и острый взгляд всеобъемлющего критика; самоуверенность и твердость при нем – эти сопутницы Германской науки, впрочем, не всегда с пользою ей служащие; к устам его прикован сарказм сомнения, ограждающий от всякого предрассудка, вредного разумному сознанию. Август Людвиг Шлецер родился в 1735 году в деревушке Гогенлоге-Кирхбергской, от сельского пастора. На десятом году возраста он собирал уже анекдоты и пословицы, объявляя тем сочувствие живому событию и народному смыслу. Два Университета Германских, Виттенбергский и Гёттингенский, и третий Шведский в Упсале участвовали в его образовании. Богословие было первою наукою, которою он занимался в Виттенберге. За ним следовала Филология. Упсала открыла ему Естественные науки. Рано усвоил он себе многие языки, в том числе восточные, древний готфский в переводе Улфилы и Исландский в сагах. Гёттинген довершил его ученое образование. Здесь к наукам отвлеченным присоединились науки практические, обозначавшие будущее направление Шлецера, историко-статистическое и политическое. Здесь Физика, Химия, Ботаника, Анатомия, Зоология, Моисеево Законодательство, История Империи Германской, Ленное право, Нравоучение, Естественное право, Вексельное право, Математика и Политика попеременно его занимали. Судя по этому, можно видеть, какие разнообразные сведения вмещал в себе этот человек, и на какой обширной энциклопедической почве выросла его вели¬кая специальность в исторической критике (24).

Вот каких ученых мужей доставляла тогда Германия нашему Отечеству! Это был колосс в деле знания и с тем вместе человек гениальный. Миллер, сам у нас достойно возделывавший отечественную науку, пригласил к нам и Шлецера и тем еще более заслужил нашу признательность. В 1761 году переехал Шлецер в Петербург, за год до вступления на престол Русский той принцессы Ангальт-Цербтской, которая еще 16-ти лет, в 1745 году, приехала в Россию и занемогла от усиленных занятий Русским языком. Можно заключить, как пример Екатерины II действовал на Германцев, приезжавших в Россию. Шлецер неутомимо принялся за Русский язык, который был пятнадцатым из всех, какие он уже тогда изучил. Но ни с одним он не вынес такой борьбы, как с Русским. Через год по восшествии на престол Императрицы Екатерины II, в 1763 году, Шлецер издавал уже Русскую Грамматику.

Изучение языка и сближение с Русскими дали Шлецеру понятие о Русском народе и его способностях. Он, как Екатерина, имел в высшей степени характер беспристрастного Германца, способного отречься от своих народных предрассудков в пользу чужой народности: наука особенно давала ему эту возможность. Весь огромный запас своих сведений и всю силу исторической критики, им первым развитую, Шлецер применил к Несторовой Летописи. В течение сорока лет наш инок-летописец выносил на себе всю тяжесть учености Германца, все пробы неутомимой его пытливости, и вынес их с честью и славой.

Открытие Шлецера.

Шлецер, сличив Нестора со всеми Византийскими и Западными летописцами, открыл, что на всем пространстве верхне-северной Истории, от 800-го по самый 1500 год, Нестор есть один только настоящий, в своем роде полный и справедливый летописатель. Он назвал его честным Нестором, преимущественно перед другими его совместниками (25).

Исследования других ученых.

Шлецер завещал своим наследникам в исторической критике многие сомнения касательно нашего летописца. Любопытно проследить в истории этих исследований, как мало-помалу наука новыми своими открытиями оправдывала все показания Несторовы. Шлецер оподозрил договоры Олега и Игоря; Круг совершенно оправдал их достоверность прилежным изучением Византийских источников. Шлецер указал на три Византийских летописца, которые могли служить материялом для Нестора: на Георгия Синкелла, неизвестного автора Хроники Пасхальной и Георгия Кедрина, и прибавил, что, может быть, кому-нибудь удастся отъискать еще четвертого или пятого Византийского историка, с которым Нестор более согласуется, нежели с Кедрином (26). Предположение Шлецера оправдалось: найден был, в самом деле, один из древнейших Греческих летописцев, процветавший в IX столетии, Георгий Амартол, которого хроника давно была переведена на Славяно-Болгарский язык и послу¬жила Нестору, так сказать, оправою, куда он вставил свои собственные сказания (27). Разработка всех иностранных источников, Арабских Г. Френом, западных на севере и юге, и своих отечественных послужила только к решительному оправданию всех известий Несторовой летописи. В самом деле, любопытно видеть, как разные историки, в различных странах и в разные времена, согласно подтверждают его свидетельства: Массуди и Ибн-Фоцлан, историки X века в Багдаде и Александрии; Луитпранд, епископ Кремонский, в северной Италии; Константин Багрянородный, Лев Диакон, того же века, Кедрин XI-го в Византии; Дитмар, Епископ Мерзебургский, Ламберт Ашаффенбургский, Зигберт Гемблурский в XI столетии в разных местах Германии; неизвестный автор Исландских саг на острове Исландии. Едва ли в какой-нибудь другой истории может повториться такое любопытное явление (28).

Свои скептики и оправдатели.

Сомнения, оставленные Шлецером, породили у нас школу и своих скептиков. Нестор должен был пройти через искушения и своих соотчичей. Не с чувством укора поминаем мы их, а, напротив, с чувством благодарности. Надобно было до конца, искренно выразиться всем этим сомнениям, которые произвели сильное воздействие. Надобно было и нашим ученым сказать полное, решительное слово об Несторе: скептицизм вызвал достойные труды Буткова, Погодина, Кубарева (29).

С тех пор как в 1846 году издан был весь подлинник Летописи по древнейшему ее Лаврентьевскому списку, многие новые труды совершены были еще над нею. Погодин продолжал по ней свои исследования исторические. Беляев совершил обозрение всех событий Русской Истории, в ней переданных, и, приведя их к некоторому единству, извлек отсюда заключение о единстве лица, собравшего их в од¬но целое.

Труд проф. Сухомлинова.

Но главный труд, принадлежащий собственно Истории Русской Словесности, был совершен Проф. Сухомлиновым. В своем рассуждении: О древней Русской Летописи, как памятнике литературном, он сличил Летопись с теми источниками, откуда в ней многое заимствовано. Здесь особенно замечательны выписки из Палеи, вставленные в проповедь Греческого философа, обращавшего Владимира в Христианство; исповедание веры Владимира при крещении, переведенное на Славянский язык из Михаила, синкелла Иерусалимского патриарха Фомы и друга Феодора Студита; выписки из хроники Георгия Амартола, переведенной на Славянский язык, также из Мефодия Патарского; извлечения из Паннонских житий Кирилла и Мефодия, из жития Св. Владимира, из сказания о Борисе и Глебе, писанных монахом Иаковом, из поучений Феодосия и проч. (30).

Вторую часть труда своего ученый посвятил на изучение самостоятельной части Летописи. Здесь мне особенно приятно было заметить встречу в мыслях автора со мною во всем основном воззрении на летописца.

Конечно, никакой другой летописец не подвергался таким истязаниям критическим от чужих и своих, как наш инок Киевопечерский. Его можно назвать истинным мучеником Науки. Но чем более она пытала его, тем бóльшею славою венчался он. Апофеоза его, как ученого, вполне совершилась в наше время, как у нас, так и во всей Европе. Нестору поклонились уже ученые иноземцы, наши соплеменники Славяне и, наконец, мы, увидев, что наш Нестор имеет не одно семейное Русское, но и всемiрное значение.

Основная причина оправданию Нестора.

К числу доказательств, которые истощила уже наука в пользу правдолюбия Несторова, мы прибавим еще новое, предлагаемое нам нашею наукою и ясно истекающее из всего предъидущего, чтó мы уже знаем о начале нашей древней жизни в Христианстве. Чтó всего более может поручиться нам за достоверность Несторову? Его Христианский характер. Нестор – обновленный человек, свежий Христианин. Сказать что-нибудь противное его совести и убеждению было бы противно его Вере. Это первый ученый у нас с добросовестностью Христианина. Правда его Летописи есть правда исторической его совести, окрещенной во Христа. Недаром наша Церковь признала его Святым: он, в самом деле, угодил Богу своею Летописью, в которой, кроме истины, сознанной разумом, облеченным в простоту духовной силы, не сказал ничего. В этой чистой совести просвещенного Христианина таится основная причина того, почему Нестор так славно победил все истязания Науки, которая, с своей точки зрения, наконец признала то, чтó давно уже утвердила Церковь (31).

Характер Христианства в Несторе летописце.

Какой характер Христианства в Несторовой Летописи? Это Христианство, исполненное любви, не пристрастное, не одностороннее, а истинное Христианство, чистое и светлое, каким оно долж¬но быть. Оно не мешало ему касаться с участием языческой истории нашего Отечества. Он вполне постигает, что народы, окрещенные во Христа, выше всех других народов; но такое воззрение нисколько не препятствует ему и до введения Христианства находить у племен языческих доброе. Вспомним, как он, следуя показаниям учителя своего в летописании, Георгия Амартола, хвалит закон Сириян, Бактриян, Брахманов Индийских, Британцев, у которых замечает одноженство. Вспомним то, чтó говорит он о Полянах, языческих предках Киевлян, как хвалит их верность отеческим обычаям, тихость и кротость их нравов, целомудрие в быту семейном, брачные уставы и обряды (32). Нестор, даже порицая дурное в нравах народов поганых, живущих внутри и около России, не питает однако против них никакого озлобления. Напротив, есть у него прекрасное место, свидетельствующее о Христианском его сочувствии ко всей природе и ко всему человечеству, почти в заключении его Летописи, там, где говорит он об Ангелах. «Нельзя людям видеть естества ангельского: Ангелы принимают разные образы, являются столпом огненным или облачным. К каждой твари приставлен Ангел, по словам премудрого Епифания. Есть Ангел облакам и туманам, Ангел снегу, граду и морозу, Ангел гласам и громам, Ангел зиме и зною, осени, весне и лету; Ангелы живут в тайнах бездны; Ангелы скрыты под землею и в преисподних тьмы; весь мiр ими исполнен, вечер и ночь, свет и день: все сотворенное хранимо Ангелами. Так Ангел приставлен и к каждой земле, да соблюдает ее, хотя бы она была и поганая. Если Божий гнев бывает на землю, Бог велит Ангелу другой земли идти на нее, и Ангел ведет народы. Так на нас, за грехи наши, Бог послал поганых иноплеменников, и они пошли, водимые Ангелом. Если бы кто сказал, что нет Ангела у поганых народов, тот пускай услышит о том, как Ангел, в виде мужа, предстал Александру Македонскому, шедшему на царей Востока, и сказал ему: послал меня Бог пред тобою унимать царей великих и народы; я хожу пред тобою, помогая тебе. Но в Христианах уже не один Ангел, а столько их, сколько людей крестилось». (33) С таким воззрением на природу тесно связано и воззрение на ее явления, в которых летописец видит знамения духовных сил, в ней незримо присутствующих. Приведу здесь кстати слова г. Сухомлинова: «Такая вера в родство человека с природою, в единство всех сил вселенной, средоточием которой является человек, с его замыслами и поступками, с его ограниченными нуждами, – есть след давно минувшего быта, удержанный сказаниями Летописи. Возникнув во времена первобытные, эта вера оживляла многие поколения, к ряду коих принадлежит и поколение, современное нашему летописцу. Простым и необходимым явлениям природы он придает значение высшее, как бы осмысляет их, чтó показывает самое название: знамение – явление знаменательное, предвещавшее что-либо доброе или злое: «Знамения бо бывают ова на зло, ова ли на добро», – говорит летописец». – Заметим только, что эта вера в единство сил природы и человека, относящаяся ко временам первобытным человечества, одухотворена была в летописце воззрением Христианским. Отношение мipa духовного к мipy физическому до сих пор остается для нас великою тайною. На раскрытие ее не посягнула Наука даже в современном ее состоянии, а между тем человек, в себе самом связывающий оба эти мipa, всегда стремился разгадать ее, хотя бы то было каким-нибудь таинственным предчувствием. Этот мистицизм был сроден человеку во все времена; он не чужд и XIX-му столетию, и отсюда объясняем мы стремление нашего Нестора, как и других летописцев, описывать, по выражению поэта.

Пророчества и знаменья небесны.

Христианство нисколько не мешало Нестору с живым сочувствием изображать дела наших языческих князей. С какою полнотою выдается перед нами суровое лицо Святослава, его любовь к войне, славе и дружине! Как верно переданы дела Ольги и Владимира, когда они еще были язычниками! Вся первоначальная история древней Руси, до введения Христианства, предстает нам в такой правдивой, неискаженной целости. Этим мы обязаны кроткому Христианскому воззрению и какому-то ненарушимому спокойствию нашего летописца, который, вместе с народом своим зная истину Христовой веры, не считает за нужное обращать никаких гонений на язычество. Когда мы взглянем на летописи наших западных братий и других народов, то невольно приходит в голову вопрос: чтó бы было с нашею первоначальною Историею, если бы она попалась под Латинское перо Римско-католических монахов? 

Наша История есть дар нашей Церкви.

Мы только исполним долг благодарности, если скажем простую и очевидную истину, что вся наша достоверная первоначальная История есть дар нашей Православной Церкви, плод того счастливого события, что мы приняли истину Веры из Византийско-Иерусалимского источника, а не от Западной Церкви (34).

Мысль о единстве земли Русской в законе Христовом.

Но не обнаруживая никакого брезгливого чувства ко временам языческим, а, напротив, принимая искреннее участие во всем том, чтó составляет славу и силу Отечества, Нестор, конечно, черпает свое собственное одушевление в мысли о Христианстве. Как глубоко сознаёт он, что единство не только для земли Русской, но и для всего человечества возможно в одном законе Христовом! Рассказав о том, как племена языческие у нас разделены были законом и обычаем, как то же разделение постигало и все другие народы, жившие в язычестве, по свидетельству Георгия Амартола, и применив это к Половцам, как народу дикому, современно известному во всей тогдашней Руси, Нестор прибавляет: «Мы же, Христиане, сколько есть земель, верующих в Святую Троицу, в единое крещенье, в единую Веру, закон имеем един все, сколько нас ни есть во Христа облекшихся» (35).

Источник одушевления Нестора в чувстве Веры.

Все свое личное одушевление черпает он в мысли о Христианской вере. Ее постепенное водворение в России и, наконец, крещение народа составляют, можно сказать, главное действие, к которому примыкают все нити его рассказа. Основание Русского государства и его исполинский рост в первых мужах силы служат одним преддверием к этому событию, через которое силе внешней суждено только облечь силу внутреннюю. Одушевление его возрастает по мере того, как Христианская вера более и более распространяется в пределах Русской земли; оно доходит до светлого восторга, когда летописец начинает рассказывать водворение веры в самом народе. Первый сильный порыв религиозного одушевления обнаруживается в Несторе, когда он говорит об Ольге, после ее кончины.

«Си бысть предътекущия Крестьянстей земли, аки деньница пред солнцемь и аки зоря пред светом, си бо сьяше аки луна в нощи... Мы же рцем к ней: радуйся, Руское познанье к Богу; начаток примиренью быхом. Си первое вниде в царство небесное от Руси, сию бо хвалять Рустие сынове, аки началницю; ибо по смерти моляше Бога за Русь».

Но главный герой всей Летописи Несторовой есть сам насадитель духовного семени в земле Русской, – Владимир. Около него соединяются, так сказать, все силы летописца. Замечательна мысль изобразить его обращенным Соломоном: тот был мудр, а наконец погиб; этот сначала был невеждою, а наконец обрел спасенье. Владимир вмещает в себе все физические силы, все естественные страсти Русского человека, и вся жизнь его знаменательно прообразует, как все это богатое и грубое вещество должно уступить место духовной силе веры, но веры, принятой не слепо, а при полном свете разумного сознания. Владимир, по изображению Нестора, представляет первого Русского Христианина, в котором разум вполне сочетался с духом веры. В исповедании веры, которое произносит он при крещении, все основы Христианства так ясно и отчетливо сознаны, как только может их сознать истинный Христианин. Здесь таятся глубокие начала философии Христианской, которые и после так же ясно сознаются всеми представителями нашей Церкви, подвизавшимися за ее истину против ересей (36).

Крещение народа Нестор передает как будто словами какого-нибудь очевидца, может быть, того инока Иеремии, который жил в монастыре Киевопечерском и помнил это событие. «На утрия же изиде Володимир с попы Царицины и с Корсуньскыми на Дънепр, и снидеся бещисла людии; влезоша в воду и стояху овы до шие, а друзии до персии, младии же от берега, друзии же млади держаще, свершении же бродяху, попове же стояще молитвы творяху. И бяше си ведети радость на небеси и на земли, толико душь спасаемых; а дьявол стеня глаголаше: оувы мне, яко отсюда прогоним есмь!». После того как Нестор рассказал о крещении Руси и распространении грамотности, так выражает он свою духовную торжественную радость об этом событии: «Благословен Господь Иисус Христос, иже возлюби новыя люди, Руськую землю, просвети ю крещеньем святым. Тем же и мы припадаем к нему, глаголюще: Господи Иисусе Христе, что ти въздамы о всех, яже въздасть нам, грешником нам сущем? недоумеем противу даром твоим въздаянья въздати; велии бо еси и чюдна дела твоя, величью твоему несть конца, род и род въсхвалить дела твоя». Подражая учителю своему Феодосию, который всякое дело жизни сопровождал тихим чтением Псальмов, он славословит Бога словами Давида. Потом, возвращаясь к мысли о событии, он продолжает: «Колика ти радость! не един, ни два спасаетася. Рече бо Господь, яко радость бываеть на небеси о едином грешнице кающемься; се же не един, ни два, но бещисленное множьство к Богу приступиша, святымь крещеньем просвещени. Яко же и пророк рече: въскроплю на вы воду чисту, и очиститеся и от идол ваших, и от грех ваших». Пророки и Апостолы предлагают летописцу свои вдохновенные мысли и образы для духовного прославления этого события. Наконец так он заключает свое славословие: «Мы же взопьем к Господу Богу нашему, глаголюще: благословен Господь, иже не дасть нас в ловитву зубом их; сеть скрушися, и мы избавлени быхом от прельсти дьяволя. И погибе память его с шюмом, и Господь в векы пребываеть, хвалим оть Русьскых сынов, певаем в Троици; а демони проклинаеми от благоверных мужь и от верных жен, иже прияли суть крещенье и покаянье в отпущенье грехов, новии людье Хрестьянстии, избрании Богом».

К числу лирических мест, исполненных Христианского одушевления, принадлежит и по¬хвала Св. Владимиру, которою летописец заключает описание его кончины и всенародного по нем плача. Назвав его новым Константином великого Рима, он продолжает: «Дивно же есть се, колико добра створил Русьстей земли, крестив ю. Мы же, Хрестьяне суще, не воздаем почестья противу онаго възданью. Аще бо он не крестил бы нас, то ныне были быхом в прельсти дьяволи, яко же и прародители наши погынуша. Да аще быхом имели потщанье, и мольбы приносили Богу зань в день преставленья его; и видя бы Бог тщанье наше к нему, прославил бы и: нам бо достоить зань Бога молити, понеже темь Бога познахом. Но дажь ти Господь по сердцю твоему, и вся прошенья твоя исполни, его же желаше, царства небеснаго: дажь ти Господь венец с праведными, в пищи райстей веселье и ликъствованье с Аврамомь и с прочими Патриархы; яко же Соломон рече: умершю мужю праведну, не погыбаеть упованье. Сего бо в память держать Русьстии людье, поминающе святое крещенье, и прославляють Бога в молитвах и в песнех и в псалмех, поюще Господеви, – новии людье, просвещени святымь Духом, чающе надежи великаго Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, въздати комуждо противу трудом, неиздреченную радость, юже буди улучити всем Хрестьяном».

Мертвые источники летописца.

Определив и уяснив основную черту в характере летописца, мы перейдем теперь к уразумению других его отношений, которыми обозначаются его живые источники. Об источниках мертвых мы уже говорили: это Византийские хроники. Оне дают ему внешнюю оправу, летосчисление, известия о первоначальном расселении народов, о обычаях некоторых племен, предания о первых походах языческой Руси на Царьград, взятые из Георгия Амартола и Кедрина (37); но, говоря вообще о народах диких и Русским неизвестных, летописец старается оживлять рассказ свой современными уподоблениями. Так, например, приводя из Георгия Амартола место о нравах и обычаях разных грубых народов, Нестор указывает на Половцев, которые, будучи верны закону отцев своих, проливают кровь, едят мертвечину и всякую нечистоту и не соблюдают целомудрия семейного. Говоря о племенах, издревле живших в России, он указывает на современных ему Вятичей, которые оставались в том же обычае, потому что крещением просвещены были только в XIII столетии Печерским иноком Кукшею; след., после Нестора. Поминая о походе Угров через Киев, в 898 году, летописец сравнивает образ их кочевого шествия с Половецким (38).

Живые его источники.

Чтобы объяснить все живые источники, какими мог пользоваться Нестор, надобно представить себе внутреннее состояние Киевопечерского монастыря и его отношения ко внешней жизни. Еще при Антонии он имел до ста человек братии, которые стеклись со всех концов Руси, изо всех сословий; иные же приходили от других народов, или сносились с ними посредством странствий, а иногда несчастных случаев, как, например, плена. 

Население монастыря.

Антоний был сам из Любеча и странствовал по землям Востока. Феодосий хотя родился около Киева, но жил долго в области Курской. Варлаам, сын первого Киевского Боярина, вышел из палат боярских и великокняжеских; Ефрем – из конюших Великого Князя. Исаакий затворник был богатый купец из Торопца. Арефа – уроженец города Полоцка. Николай Святоша, Князь Черниговский, участвовал в некоторых походах против Половцев. Ефрем, после епископ Переяславский, был родом Грек; Моисей – Угрин (Мадяр) и жил долго в плену у Болеслава, Короля Польского. Евстратий и Никон Сухой были в плену у Половцев. Последний обратил в Христианство Половчина, своего хозяина, у которого содержался, и он постригся. Другой Никон, после игумен монастыря, несколько времени епископствовал в Тьмуторокани. Исаия и Леонтий обращали язычников в Ростове и, конечно, с своею обителью сохраняли постоянные сношения. Иные старцы так были многолетни, что помнили самые отдаленные события Русской жизни: таков был Иеремия прозорливый, который, вероятно, сам получил крещение при Владимире в 988 году, был свидетелем этого всенародного события и, конечно, рассказывал о нем всей братии. Когда представишь себе все это население монастыря Киевопечерского, тогда поймешь, каким образом все отечественные предания могли раздаваться в стенах монастырских и переходить в Несторову Летопись.

Отношения монастыря ко внешней жиз¬ни.

Рассмотрим теперь отношения монастыря ко внешней жизни. Летописец сам об них доно¬сит. 

Ян Воевода.

В притворе монастырском был погребен 90-летний старец Ян, умерший в 1106 году. От него сам летописец слышал многое, чтó внес в свою Летопись. Ян был сын Вышаты, который также правил воеводством при Ярославе, и внук того Остромира, посадника Новгородского, для которого написано было в Новгороде Евангелие дьяконом Григорием. Мы знаем дружелюбные отношения Феодосия к Яну и жене его, Марии. Конечно, Воевода великокняжеский посещал нередко монастырь и держал беседу с Нестором. Это был муж практический, изведавший опыт жизни. Он сбирал дани от имени Князей по разным странам Русским; он спорил с волхвами и усмирял их; он держал воеводство Киевской тысячи в то время, как священа была церковь Киевопечерская; он сражался до конца жизни с Половцами. Близость к монастырю Печерскому такого человека, который в памяти своей мог содержать предания своего отца и деда, правивших делами военными и государственными, конечно, была много плодотворна для летописца. 

Гюрятя Новгородец.

Кроме Яна, есть еще другой свидетель, на которого ссылается Нестор: Гюрятя Роговичь Новгородец. Он сообщает ему то, чтó слышал через отрока своего, посыланного в Печору, платившую дань Новгородцам, от Югры, жившей на Севере около тех мест. Из всех этих отношений мы видим, что монастырь Киевопечерский не прерывал совершенно связей со внешним мiром, что его посещали мужи разных стран, ведавшие предания жизни древней и события современные. Отсюда ясны для нас живые источники летописца. Присутствие в обители Иакова монаха, который был высоко чтим Феодосием и написал Житие Владимира, Похвалу ему и Сказание о смерти Бо¬риса и Глеба, пополняет еще те же самые источники.

Форма изложения летописи: притча и рассказ.

Перейдем теперь к форме изложения Несторова. В этом отношении вся Летопись, как мне кажется, может быть разделена на две половины, из которых в первой, содержащей в себе события до XI века, преобладает форма притчи, а во второй половине, начиная с XI столетия, уже виден рассказ почти современника и, наконец, очевидца. Притчу надобно совершенно отличить от мифа. Миф есть басня, или вымысел фантазии, в котором содержится только намек на истину события, почти исчезающий в произволе самого вымысла.

Значение притчи.

Притча же чужда всякой фантазии и заключает в основе своей событие чисто-историческое, которое в разуме народном осмыслилось и округлилось, а фантазия разве в том только здесь участвовала, что дала ей самую простую форму, нисколько не изменяющую истины ее смысла. Вся первоначальная наша история тем отличается от истории других народов, что вовсе чужда мифа, за исключением разве некоторой Скандинавской примеси, о чем было говорено в четвертой лекции. Характер ее – притча.

Пример: первая притча о Козарах и Полянах.

Чтобы еще более уяснить, как я это разумею, – приведу самую первую притчу, какая встречается в Летописи, а именно о Козарах и Полянах.

«По сих же летех.... наидоша я (т.е. на Полян) Козаре седящая на горах сих в лесех, и реша Козари: платите нам дань. Съдумавше Поляне и вдаша от дыма мечь, и несоша Козари ко Князю своему, и к стариишиным, и реша им: се налезохом (нашли) дань нооу. Они же реша им: откуду? они же реша: в лесе на горах, над рекою Днепрьскою. Они же реша: что суть въдали? они же показаша мечь. Реша старци Козарьстии: недобра дань, Княже! мы ся доискахом оружьем одиною стороною, рекше саблями (т.е. мы доискались этой дани оружием острым одною стороною), а сих оружье обоюду остро, рекше мечь; си имуть имати дань на нас и на инех странах. Се же сбыся все; не от своея воля рекоша, но от Божья повеленья».

Так народ округлил в памяти своей событие, истина которого состояла, как кажется, в том, что Козары напали на Полян, а Поляне, сами будучи племенем тихим, кротким, но креп¬ко стоявшим за свободу, мечами отстояли свою независимость.

Другие притчи.

В подобных притчах предстают и далее важнейшие события первоначальной жизни Отечества. Таковы: призвание Варягов-Руси Чудью, Славянами и Кривичами; водворение Олега в Киеве; поход его на Царьград; притча о парусах паволочитых для Руси, а кропинных для Славян, выражающая предпочтение Олега к своим сопришельцам; походы Игоря; смерть его; первое мщение Ольгино; избрание Веры Владимиром; единоборство Печенега с Русским. Некоторые происшествия, являющиеся в промежутках, не имеют этого характера, потому что явным образом заимствованы из Византийских источников. Последняя притча относится к 997 году и содержит в себе рассказ об осаде Белагорода Печенегами, которые были обмануты хитростью одного старца, предложившего жителям города наполнить два колодезя киселем и сытою. Вскоре за тем рассказана смерть Владимира. Далее все события принимают характер чисто-исторический. При Ярославе, уже ни одной притчи. Потом встречаются описания самой наружности Князей, как например: Мстислава Владимировича, Глеба Святославича, Изяслава Ярославича. Видно, что пишет или очевидец, или человек, слышавший про события от современников.

Драматическая форма в изложении.

Какой внешний характер принимает форма в изложении Несторовом? Как в притче, так и в собственном его рассказе, внешний характер формы – драматический. Выводимые лица, а иногда и целые племена, ведут разговоры между собою. Откуда могла быть заимствована эта форма? Конечно, не у Византийских летописцев, у которых она не существует. Можно, по моему мнению, искать двух источников для объяснения этому явлению. Первый заключается в форме библейской. Иногда, читая Летопись, как будто забываешься и читаешь Библию, если удалить мысль о содержании. Так, повсюду видны живые следы прочтенной Библии. Второй источник, может быть, в характере южно-Русских песень, которые, предпочтительно перед песнями всех других Славянских племен, отличаются драматическою формою, как заметил О.М. Бодянский (39). Вероятно, обе причины вместе могли подействовать на Нестора.

Язык.

Язык его в грамматических формах носит следы самого сильного влияния грамоты Славяно-Болгарской, т.е. нашей древней церковной. При этом кстати припомнить собственные слова летописца, который говорит, что в его время одна и та же грамота была на Руси и у Болгар Дунайских. У Владимира одна из жен, мать Бориса и Глеба, была родом из Болгарии. Сношения с Дунайскими Болгарами упоминаются в XI веке (40). Славяно-Болгарское наречие, прежде всех образовавшееся письменно, определенными формами своими долго имело влияние на наш язык. Но, несмотря на то, в языке Нестора пробивается сильно эта живая, устная речь. Полногласие Русских слов, повторение предлогов, будущее время вместо настоящего и другие обороты указывают на народную стихию. Выражения, как например: иде в Греки, иде из Грек, посла по Варяги, посла по гости, да поиди за Князь наш за Мал (оборот древний, оставшийся у нас в выражении: за муж), с Патреярхом с Фотьем, ялися по дань, емля дань на Грецех, за малом бо бе не дошел Царяграда, отзываются временем самого Нестора и теперь еще живут в народе Русском почти в том же самом виде. Через семь веков приятно подслушивать следы этой живой молви, которая раздавалась, может быть, в келье Несторовой, из уст расскащика Яна и переходила на древнюю хартию, под перо летописца.

Отличие от западных летописцев: отсутствие личности.

В Несторе, как и во всех древних летописцах наших, замечается отсутствие личности, которая, напротив, так господствует в западных летописателях. В Виль-Гардуэне виден смелый предводитель ватаги Французских смельчаков, занятый только водворением в Константинополе и презирающий все Византийское; в Джиованни Виллани – обанкрутившийся купец, который богомольным странником явился в Рим, влюбился в великолепие его древних памятников и гордое славолюбие языческого Рима перенес на предания своего отечества; в Фруасаре – трубадур, искатель приключений и любезник, который бродит по феодальным замкам, угождает дамам и рыцарям, собирает и записывает их рассказы. Отсюда, из этой личности, проистекает заманчивость хроник Запада; всегда личные страсти оживляют их повествование; но тут есть, конечно, и невыгода: трудно бывает Науке сквозь эти пристрастия добраться до исторической истины. Сам Вильмень говорит, что хроника Виль-Гардуэня похожа на рыцарский роман.

Наш летописец Нестор и его последователи не имеют этой выгоды западных летописцев. В нем видим мы лицо бесстрастное, человека, не увлекаемого никаким пристрастием. Но эта личность уступает место другой великой личности, и становится за нее, – личности самого народа Русского. Да, наш Нестор – это сама народная совесть, принявшая образ летописца; это – народные уста, которыми высказалась первоначальная жизнь нашего Отечества. Позднее, в летописях XVI века, когда оне принимают уже государственный характер, вы не встречаете той же искренности. Как понял это гений Шлецера! Как он сочувствовал Нестору, и как не любил Степенных книг! Когда вникнешь в этот характер летописца, скрывшего лицо свое за лицом своего народа, тогда поймешь, что не без глубокого смысла самое имя его исчезло на Летописи.

Только погрузив свое личное в дух своего народа, летописец мог дойти до сознания тех глубоких истин, как в событиях, так и в чертах народной физиогномии, которые до сих пор остаются теми же и поражают нас в его бесстрастном и простодушном рассказе. Припомним здесь то, в чем мы, пережившие столько изменений, подчинявшиеся столь многим влияниям, даже и теперь можем признать себя.

Черты народного сознания.

При самом начале нашего государства, приведем на память: какие слова раздались из уст наших предков? Так или иначе совершилось призвание Варягов-Руси, для защиты ли от напоров вражеских, для внутреннего ли устроения земли, – пускай о том спорит Критика; но глубокомысленною истиною звучат для нас эти слова, которыми открывается История нашего Отечества: «Вся земля наша велика и обилна, а наряда в ней нет; да поидете княжит и володети нами». Сколько добродушной иронии в этих словах, иронии, обращенной на самих себя, к чему способен едва ли не один только Русский человек! Как открыто исповедует он свой природный недостаток перед чужими племенами и как гостеприимно приглашает их к себе, для устроения своей великой и обильной земли! В этих словах еще отзываемся все мы, сколько нас ни есть.

Когда Магометане предлагают закон свой Владимиру, – он отвечает только: «Руси есть веселье питье, не можем без того быти». Сколько любви к народу заключается в этом ответе Царя, который, не входя ни в какие иные соображения, потому лишь отверг закон Магометанский, что он вовсе отвергает веселящий напиток, необходимый для Русского народа!

Высокую терпимость обнаруживает Владимир, выслушивая представителей разных Вер и вникая подробно в учение каждой. – Не чувствуя себя в праве предоставить себе одному решение в таком деле, от которого зависела вся жизнь его народа, он призывает к себе Бояр и Старцев градских и совещается с ними. Сколько здравого, практического смысла в ответе Бояр и Старцев: «Ты знаешь, Князь, что своего никто не хулит, а хвалит; если хочешь испытать вполне, имеешь у себя мужей: пошли их узнавать, как кто из них служит Богу!».

Как поверяет на душе своей каждый сын православной Церкви верность впечатления, какое испытали в соборном храме Царьграда послы Владимировы, предстоя богослужению: мы не знали, на небе ли мы были, или на земле! (41)

Какое добродушное доверие выражается в словах народа, который с радостью идет к Днепровской купели и говорит: «Если бы то не было добро, князь и бояре сего бы не прияли!».

Голос истины, звучащий из глубины этих слов, оправдывается нам и теперь собственным нашим народным сознанием, которое вернее всего может убедить нас в правдивости летописца. И теперь в нашей мысли, по скольку она связывается с народною мыслию, разгадывается глубокий знаменательный смысл этих событий.

Припомним некоторые отдельные черты, так верно уловляемые летописцем из народной жизни. Доступен нашему сердцу голос Русских матерей, которые, видя детей своих, понимаемых Владимиром в ученье книжное, плачут по них, как по мертвецах. Тут сказалось наше исключительное семейное начало, которое нередко находится у нас в противоречии с государственною необходимостью. Этот Киевский отрок, обманывающий врагов-Печенегов звуками Печенежского языка, и теперь ясен нам, до крайности доводящим свою способность подделываться под языки иноземные. Мы и ныне еще любим величаться своим богатством, особенно перед Немцами, как в 1073 году величался им Святослав Ярославичь. Чем более вникаешь во все подробности событий, передаваемые летописцем, тем более внутри себя, как Русского человека, сознаешь их правду и тем более постигаешь, что одним только погружением лица своего в личность всего народа летописец мог так верно и простодушно познавать его первоначальную жизнь в самых древних о ней преданиях.

Отношения к современным событиям.

Но неужели лице летописца не обнаруживает никаких отношений к современным событиям Отечества? Напротив, – очень яркие и важ¬ные с двух сторон. Во-первых, они служат одним из сильнейших доказательств, к какому времени должна быть отнесена Несторова Летопись; во-вторых, они дают высокий нравственный характер историку: отсутствие личности здесь еще более содействует к тому, чтобы Летопись его взошла на степень нравственного современного подвига.

Два главные события кладут печать современности на Несторовы сказания: межоусобия братьев-Князей и набеги Половецкие. Они между со¬бою связаны в мысли летописца: последнее он представляет как наказание Русской земле за первое, чем оно действительно и было, потому что дикие кочевые народы много пользовались раздорами братьев-Князей, чтобы чинить набеги на наше Отечество.

Удельные междоусобия.

Вражда братьев, губящая Русскую землю, всего более гложет сердце летописца и внушает ему сильные и смелые уроки в пользу мира. Всюду, где только находит он к тому удобный случай, он исполняет это как священную обязанность. В самом начале Летописи мы находим значительное место. Описав, по Георгию Амартолу, разделение земли между сынами Ноевыми, Нестор прибавляет: «Сим же, и Хам, и Афет, разделивше землю, жребьи метавше не преступати никомуже в жребии братень, живяху кождо в своей части». Сличите это место с Амартолом и другими Византийскими летописцами, – вы не найдете у них ничего подобного. Не явно ли, что эта прибавка сделана от самого летописца с умыслом, чтобы по случаю такого важного события, как первое разделение земли, дать урок братьям-Князьям? У Амартола, напротив, вслед за этим разделением, говорится о Ханаане, сыне Хамовом, который, видев, что земля, прилежащая к Ливану, хороша и плодовита и гораздо лучше его земли, силою отнял ее и изгнал наследников Симовых. Об этом событии упоминает Нестор в другом месте, где говорит о Святославе, изгнавшем Изяслава, и приводит его иными словами, как нарушение отцовской заповеди, вместе с казнию, которая через 400 лет постигла Хананейское племя от Евреев, потомков Симовых (42).

Святополка Нестор изображает окаянным братоубийцей, сравнивая его то с Каином, то с Авимелехом, избившим братью свою, то с Ламехом, который виновнее Каина, потому что знал уже о казнях Божиих, постигающих братоненавидение: явный намек на Князей современных. Рассказав об ужасных делах Святополка, летописец предлагает такое значительное поучение, заимствуя основную мысль его из вопросов и ответов Анастасия Синаита, помещенных в Святославовом Изборнике 1073 года:

«Аще бо кая земля управится пред Богом, поставляеть еи царя или князя праведна, любяща суд и правду, и властеля устраяеть, и судью правящаго суд. Аще бо князи правьдиви бывають в земли, то многа отдаются согрешенья; аще ли зли и лукави бывають, то болше зло наводить Бог на землю, понеже то глава есть земли; тако бо Исаия рече: согрешиша от главы и до ногу, еже есть от царя и до простых людии. Люте бо граду тому, в немьже князь оун, любяи вино пити с гусльми и с младыми светники. Сяковыя бо Бог даеть за грехы, а старыя и мудрыя отъиметь, якоже Исаия глаголеть: отъиметь Господь от Иерусалима крепкаго исполина, и человека храбра, и судию, и пророка, и смерена старца, и дивна светника, и мудра хитреца, разумна, послушлива; поставлю уношю князя им, и ругателя обладающа ими».

Набеги Половцев.

Изображая частые набеги Половцев, Нестор припоминает слова учителя Феодосия и не упускает случая напомнить Князьям об усобных ратях, народу о его суевериях и остатках язычества. «Наводит Бог по гневу Своему иноплеменников на землю: усобная рать бывает от соблазнения дьявольскаго... Дьявол радуется злому убийству и кровипролитью, подвигая свары и зависти, братоненавиденье, клеветы». – Так говорит он к народу словами того же Феодосия: «Мы только словом нарицаемся Христиане, а живем по-погански. Верим встрече: если кто черноризца встретит, или попа, или коня лысого, или свинью, то возвращается. Не поганский ли то обычай? Другие верят чиханью, чтó бывает будто бы на здоровье голове. Всякими соблазнами привлекает нас дьявол: трубами, скоморохами, гуслями, русальями. Видим игрища утолочены народом, который пихает друг друга, а церкви стоят пусты».

Всеслав победил Половцев, потому что в день Воздвиженья воздохнул ко кресту Господню. «Бог явил тогда силу крестную на показанье земле Русской, да не преступают честнаго креста, целовавши его; если же кто преступит, то и здесь примет казнь, и на придущем веке казнь вечную» (43). Уроки значительные Князьям, которые в XI веке беспрерывно нарушали крестное целованье.

Под 1093 годом, описывая нападение Половцев на Киев, бывшее в праздник Бориса и Глеба, Нестор говорит, что Бог и самые праздники отнимает у народа, пославши первое зло сего лета на Вознесенье Господне, а второе на новый праздник Русской земли, в день Бориса и Глеба. Сбывается слово Пророка: преложу праздники ваши в плач и песни в рыдания. За тем следует живая картина опустошенной земли и особенно пленников, которые, в чужой стране терпя зиму, голод, жажду, почерневшие телом, нагие, босые, с изможденными лицами, с воспаленным языком, с ногами, изъязвленными тернием, на взаимные вопросы отвечают со слезами друг другу: я из того города, я из той веси, – сказывают род свой и, вздыхая, возводят очи на небо к Вышнему, сведущему тайная. – Эти подробности о пленных Нестор мог, вероятно, слышать от иноков, которые нередко страдали в плену Половецком.

Образец братской любви в Борисе и Глебе.

Но, не желая только уроками поучать одних, а других, может быть, раздражать, летописец гораздо сильнее и действительнее выражает задушевную мысль свою о всеобщем мире в образце братской любви, Борисе и Глебе, падших жертвою ненависти. Велика была мысль Божия послать таких угодников во времена семейных междоусобий: конечно, молитвы Киевопечерских иноков о единстве Русской земли много участвовали в явлении их мощей и в учреждении нового праздника, который совершался во имя братской любви, приявшей венец небесной награды.

Особенно трогательны все места Летописи, касающиеся их жизни и смерти. Видно, что это было любимым предметом размышлений летописца, который свое поприще, как писателя, начал Житием братьев-страстотерпцев. В Житии Нестор особенно указывал на начало старейшинства между Князьями, которому принесли себя в жертву мученики; увидев из опыта, как это начало колебалось в жизни, в Летописи Нестор уже сосредоточивает все внимание на братской любви, которая соединяла братьев в жизни и увенчала их венцом небесной радости. Мы приведем отрывки. 

Такие слова влагает летописец Глебу, плачущему о убитом брате своем, Борисе: «Увы мне, Господи! луче бы ми умрети с братомь, нежели жити на свете семь; аще бо бых, брате мой, видел лице твое Ангельское, умерл бых с тобою; ныне же что ради остах аз един? кде суть словеса твоя, яже глагола к мне, брате мой любимый? ныне уже не услышю тихаго твоего наказанья; да аще еси получил дерзновенье у Бога, молися о мне, да и аз бых туже страсть приял; луче бо ми было с тобою жити, неже в свете семь прелестнемь».

По убиении Глеба, так изображает летописец небесное свидание двух братьев: «Акы агня непорочно принесеся на жертву Богови, в воню благоуханья, жертва словесная, и прия венець; вшед в небесныя обители, и узре желаемаго брата своего, и радовашеся с нимь неиздреченною радостью, юже улучиста братолюбьемь своимь. Се коль добро и коль красно, еже жити братома вкупе!».

Известно, что Житие Бориса и Глеба, по древнему уставу нашей Церкви, читалось иногда вместо паремий. Конечно, это чтение действовало благотворно на Князей того времени. Часто раздавалось в стенах монастырских и молитвенное пение акафиста в честь Бориса и Глеба, которым летописец заключает свою повесть о их кончине. Приведем из него те слова, сила коих, конечно, наиболее совершала чудес любви и единения в тяжкую эпоху раздоров.

«Радуитася, страстотерпца Христова Русьскыя земля, яже изцеленье подаета приходящим к вам верою и любовью. Радуитася, небесная жителя, в плоти Ангела быста, единомысленая служителя... Радуитася, брата вкупе, в местех златозарных, в селех небесных, в славе неувядающей... Възвысила бо есть ваю светоносна любы небесная, тем красных всех наследоваста в небеснемь житьи: славу, и раискую пищю, и свет разумный, красныя радости. Радуитася, яко вся напаяюща сердца, горести и болезни отгоняща, страсти злыя изцеляюща, каплями кровными святыми очервивша багряницю, славная. Ту же красно носяща, с Христомь царствуета всегда, молящася за новыя люди Хрестьянскыя и сродникы своя (земля бо благословися ваю кровью; и мощьми лежаща, духомь божественымь просвещаета)... Радуитася, светлеи звезде, заутра въсходящии. Но Христолюбивая Страстотерпца и заступ¬ника наша! покорита поганыя под нозе князем нашим, молящася к Владыце Богу нашему мирно пребывати в совокуплении и в сдравии, избавяща от усобныя рати и от пронырства дьяволя (44)».

Так наш летописец, передавая современникам события из древней жизни нашего Отечества, обращал прошедшее в глубокомысленный урок настоящему. Заслонив трудом своим одинокую свою личность, он, конечно, один из первых Летописью своею содействовал важнейшему событию в древней Истории нашего Отечества: единению Русской земли.

Мысль о Русской земле. 

Эта мысль носится над всем его сказанием и выражается значительно на самом заглавии, где в первый раз и дважды встречаем мы это великое имя: Русская земля, в котором только и могли сходиться наши разделенные предки XI столетия. Отсюда понятен нам высокий нравственный смысл надписания Летописи: «Се повести времяньных лет, откуду есть пошла Русская земля, кто в Киеве нача первее княжити, и откуду Русская земля стала есть».

Это замечание печатно в первый раз высказано было моим товарищем и другом, М.П. Погодиным, который, к общему сожалению, покинул кафедру Русской Истории в нашем Университете. Ничем лучше не могу заключить изучения Несторовой Летописи, как теми словами, которыми он заключил свое исследование о том же предмете в историческом отношении:

«Мы обладаем в Несторовой Летописи таким сокровищем, какого не представит нам Латинская Европа, какому завидуют наши старшие братья Славяне. Нестор, во мраке XI века, в эпоху междоусобных войн, возъимел первый мысль передать на память векам деяния наших предков, мучительное рождение Государства, бурное его детство. Нестор проложил дорогу, подал пример всем своим преемникам в Новегороде и Волыни, Владимире и Пскове, Киеве и Москве, как продолжать его историческое дело, без которого мы блуждали бы во тьме преданий и вымыслов. Нестор исполнил это дело с примечательным здравым смыслом, искусством, добросовестностию, правдивостию и, прибавим здесь еще одно прекрасное его свойство, с теп¬лотою душевною, с любовию к отечеству. – Любовь к отечеству в эпоху столь отдаленную, в эпоху, когда везде господствовала личность, выражение о Русской земле, когда всякий думал только о Киевском, Черниговском или Дорогобужском Княжестве, выражение о Русской земле в устах святого отшельника, погребенного заживо в глубокой пещере, обращенного всею душею к Богу и уделяющего между тем по нескольку минут на размышления о земной своей отчизне, – явления умилительные! Так, м. г., Нестор есть прекрасный характер Русской Истории, характер, которым должен дорожить всякий Русский, любящий свое Отечество, ревнующий литературной славе его, славе чистой и прекрасной. Нестор по всем правам должен занимать почетное место в Пантеоне Русской литературы, Русского просвещения, – там, где блистают имена бессмертных Кирилла и Мефодия, изобретателей Славянской грамоты, которые научили наших предков молиться Богу на своем языке, между тем как вся Европа в священных храмах лепетала чуждые, непонятные, варварские звуки; там, где блистает имя Добровского, законодателя Славянского языка, обретшего непреложные законы в движениях его коренных элементов, сообщившего Филологии ее высокое достоинство; там, где мы благоговеем пред изображением нашего Холмогорского рыбака, Ломоносова, давшего нам услышать новую, чудную гармонию в отечественной речи; где возвышается памятник Карамзина, которого должны мы почитать Нестором нашего времени, идеалом Русского гражданина и писателя; куда перенесли мы недавно со слезами гроб нашего Пушкина, который опустился далее всех в глубину Русской души и извлек из нее самые основные звуки. Туда, туда, постановим мы... не портрет, но освященный образ нашего первого летописателя, знаменитого инока Киевопечерского, Нестора, провозгласим ему вечную память и будем молиться ему, чтоб он послал нам духа Русской Истории, ибо дух только животворит, а буква, буква одна умерщвляет, по слову Святого Писания; мы будем молиться ему, чтобы он соприсутствовал нам в наших разысканиях о предмете земной его любви, о предмете самом важном в системе гражданского образования, в коем таится все наше настоящее и будущее, об отечественной Истории; мы будем молить его, чтоб он подавал нам собой пример трудиться не для удовлетворения своего бедного самолюбия, не из угождения своим мелким страстям, а в духе того смиренномудрия, которое внушило ему эти прекрасные слова, по замечанию одного из моих товарищей: «Аз грешный Нестор мний всех в монастыре блаженнаго отца всех Феодосия», – трудиться в духе горячей любви к Отечеству, с искренним желанием научиться и узнать истину.

Примечания к седьмой лекции

(1) Считаю за нужное выписать все это замечательное место из Летописца, свидетельствующее о любви его к книжному ученью: «Сь же (Ярослав) насея книжными словесы сердца верных людий, а мы пожинаем, ученье приемлюще книжное. Велика бо бывает полза от ученья книжного; книгами бо кажеми и учими есмы пути покаянью, мудрость бо обретаем и въздержанье от словес книжных; се бо суть рекы, напаяющи вселеную, се суть исходища мудрости; книгам бо есть неисчетная глубина, сими бо в печали утешаеми есмы, си суть узда въздержанью. Мудрость бо велика есть, яко же и Соломон хваля е глаголаше: аз премудрость вселих, свет, разум и смысл, аз призвах страх Господень; мои съвети, моя мудрость, мое утверженье, моя крепость: мною цареве царствують, а силнии пишють правду, мною вельможи величаются и мучители держать землю: аз любящая мя люблю, ищющи мене обрящють благодать. Аще бо поищеши в книгах мудрости прилежно, то обрящеши великую ползу души своей; иже бо книгы часто чтеть, то беседуеть с Богом, или святыми мужи; почитая пророческыя беседы, и еуангельская ученья и апостолская, житье святых отец, въсприемлеть душа велику ползу. Ярослав же се, яко же рекохом, любим бе книгам, многы написав положи в церкви святой Софьи, юже созда сам; украси ю златом и сребром и съсуды церковными, в ней же обычныя песни Богу въздають, в годы обычныя. И ины церкви ставляше по градом и по местом, поставляя попы и дая им от именья своего урок, веля им учити люди, понеже тем есть поручено Богом, и приходити часто к церквамь; и умножишася прозвутери, людье Хрестьянстии». (Летоп. по Лавр. сп. 1846. стран. 65 и 66).

(2) Villemain. Tableau de la littérature du moyen âge. 8 ème leçon. A Ville-Hardouin et aux chroniques de Saint-Denis commencent les monumens de l’histoire nationale en langue vulgaire. Il... mourut vers l’an 1213. Maffei. Storia della letteratura Italiana. Vol l. pag. 36. «Первая Италиянская проза есть Хроника Неаполитанца Маттео Спинелло, которая простирается от 1247 до 1268 года; но честь первой Истории, написанной слогом Италиянским не необразованным, принадлежит Флорентинцу Рикордано Малеспини, умершему около 1281 года». – К XIV веку относится образование исторической Немецкой прозы. Одна из первых летописей, писанных на Немецком языке, есть Гессенская хроника Иоганна Ридезеля, ум. после 1341 года. См. Wachler Vorles. über die Geschichte der deutschen National-litteratur. 1 Theil 128 – 130. – Конечно, поэтические произведения, содержащие в себе некоторые исторические материалы, сюда не идут в сравнение. Богатство их на Западе известно.

(3) В примечании 22-м к шестой лекции приведено было важное разноречие между Патериком и Летописью, относящееся к приходу летописца в монастырь. Тимковский, первый, в своем рассуждении о Патерике (Труды Общ. И. и Д. Р. т. I. стран. 12), указал на эти разногласия между Патериком и Летописью. Должно сказать, что место о зачале Киевопечерского монастыря находится и в Патерике, под заглавием: «Нестера мниха обители монастыря Печерскаго сказание, чесо ради прозвася Печеръский монастырь». В словах: «К немуже и аз приидох худый и недостойный раб», по некоторым не вставлено имени Нестора, но в рукописи Патерика Рум. муз., писанной в 1462 году, имя Нестера находится. Кроме этого важного разноречия, есть и другие, не менее важные, в рассказе о кончине Феодосия. В Житии говорится, что иноки прямо и единогласно нарекли игуменом Стефана, которого и утвердил Феодосий, а в Летописи прибавлено, что иноки сначала предоставили Феодосию наречь себе преемника, и когда он указал им на Иакова, то они остались недовольны этим назначением, потому что Иаков был с Альты пострижеником другого монастыря, и тогда уже выпросили у Феодосия Стефана, возросшего под его рукою.

(4) См. Полн. Собр. Русских летописей, изд. Археогр. Коммис. т. I. стран. 1. «Нестера черноризца». Карамзин открыл этот список в библиотеке после покойного купца П.К. Хлебникова и относил его к XV или XVI столетию. Издатель же Летописи относит его к XVI-му. Покойный А.Ф. Малиновский указал на одну рукопись XV столетия, в которой против слов: «И яз приидох 17-ти лет сущу», написано рукою того же переписчика: Нестер. Труды Общ. Ист. и Древн. Росс. т. VIII. стран. 251.

(5) Истор. Росс. Татищева, т. I. стран. 53. «Между всеми токмо в трех древнейших и надежнейших имя его объявлено так, как здесь в заглавлении положено». Эти списки у Татищева означены числами и именами второго раскольнического, кончавшегося 1197 годом; четвертого Голицынского конч. 1198 годом, и одиннадцатого, писанного в начале с юсами. На первых двух было заглавие такое, по свидетельству Татищева: Повесть времянных дей Нестора черноризца Феодосиева Печерскаго монастыря. На третьем: Летосказание Нестора чернорисца Печерскаго Феодосиева монастыря о бытии Руския земли о Князех и людех. Миллер думал, что первый из этих списков писан в XII столетии. (См. Ежемес. Сочин. 1755, Апрель, стран. 296). Татищев говорит, что он был писан на пергамене, весьма древним письмом. Третий из этих списков подарен был Татищевым Английскому Королевскому Собранию. Должно думать, что он целее сохранился у Англичан, уважающих не только свои, но и чужие народные предания, чем у нас, довольно равнодушных к своему, – и потому можно бы было обратиться в Англию и достать этот список. Татищев прибавляет, что точная копия с этого списка отдана была им в Академию наук, – и, след., должна находиться в Академической библиотеке.

(6) Замечательно, что переписчики выставляли свои имена, а из летописцев, участвовавших в сочинении летописи, только и знаем из самой летописи об имени Василия, тезки ослепленного Василька, к которому он был посылан. Вот приписка первого переписчика Сильвестра: «Игумен Селивестр Святаго Михаила написах книгы си летописец, надеяся от Бога милость прияти, при Князи Володимере, княжащю ему Кыеве, а мне в то время игуменящю у Святаго Михаила, в 6624 (1116), индикта 9 лета; а иже чтеть книгы сия, то буди ми в молитвах». Об этом Сильвестре Петр Могила в Патерике Печерском говорит: «Хотя мнози писатели о Руссах преди Нестора быша, обаче ово от древности исказишася, ово погибоша, и мало Константин улучи, и Нестору Силвестр Выдобожский исполня сохранил». От чего же сочинение самой Летописи не может быть приписано Сильвестру? Автор Летописи именует себя черноризцем Феодосиева монастыря, и все подробности свидетельствуют, что она была сочиняема в стенах этого монастыря, а не Выдубицкого Михаиловского, где переписывал ее Сильвестр в 1116 году, т.е. вскоре после того, как она была написана. Что Летопись доведена была первым ее творцом почти до кончины Святополка-Михаила Изяславича, – это можно видеть из предварительного хронологического обозре¬ния событий, которое, под годом 6360 (852), предпосылает летописец, начиная от сего года и кончая смертию Святополка. Слова: «Скажем, что ся удея лета си», показывают, что он задал себе задачу описать события, начиная с 852 года до кончины Святополковой, последовавшей в 1114 году. Приписка Сильвестра, находящаяся под 1110 годом, хотя сама и относится к 1116 году, показывает, что Летопись доведена была именно почти до этого года. Приведу также приписку Лаврентия монаха, переписчика, труд которого дошел до нас. «Радуется купець прикуп створив, и кормьчий в отишье пристав, и странник в отечьство свое пришед; такоже радуется и книжный списатель, дошед конца книгам, такоже и аз худый, недостойный и многогрешный раб Божий Лаврентей мних. Начал есмь писати книги сия, глаголемый Летописець, месяца генваря в 14, на память святых отец наших аввад, в Синаи и в Раифе избьеных, князю великому Дмитрию Костянтиновичю, а по благословенью священьнаго епископа Дионисья, и кончал есм месяца марта в 20, на память святых отець наших, иже в монастыри святаго Савы избьеных от Срацин, в лето 6885, при благоверном и христолюбивем князи великом Дмитрии Костянтиновичи, и при епископе нашем христолюбивем священном Дионисье Суждальском и Новгородском и Городьском. И ныне, господа отци и братья, оже ся где буду описал, или переписал, или не дописал, чтите исправливая Бога деля, а не клените, занеже книгы ветшаны, а ум молод не дошел: слы¬шите Павла апостола глаголюща: не клените, но благословите. А со всеми нами хрестьяны Христос Бог нашь, Сын Бога живаго, ему же слава и держава и честь и покланянье со Отцем и с пресвятым Духом, и ныня и присно в векы аминь». Рукопись писана в 1377 году на пергамене, в большую 4-ку на 173 листах, до 40-го листа в сплошную строку, а далее в два столбца. В рукописи четыре почерка: первый уставный до 40-го листа; второй полууставный, перемежающийся другими двумя. Видно, что Лаврентий не один писал эту рукопись, а продолжал дело прежних переписчиков и имел, кроме того, помощников. Замечательно, что в Лаврентьевском списке нет слов: «Черноризца Федосьева монастыря Печерскаго»; в Ипатьевском, который относится к концу XIV или к началу XV века, и во всех других списках эти слова находятся.

(7) Приведу это важное место из Патерика Печерского: «Сии вси послушествовани верою знамений чудесы от твоего черноризца, а от моего господина Епископа Симона; другим убо неприятна мнятся быти глаголемая величества ради дел; винаж есть неверованию: мене грешнаго суща сведят Поликарпа. Но аще повелит твое преподобство написати, их же ми ум постигнет и память принесет; аще ти не потребно будет, да сущим по нас ползы ради оставим, яко же блаженный Нестор в летописцы написа, о блаженных отцех, о Дамияни и Еремии, и Матфее, и Исакии. В житии же святаго Антония вся жития их вписана суть, аще и вкратце речена».

(8) Вот самые слова из древнейшего списка Патерика: «Сего не терпяще преподобнии ти мужи Никон игумен, Иоан иже бысть по нем Игумен, Пумин постник, Матфеи прозорливець, Исакеи святыи печерник, Агапит лечець, Григории чюдотворець, Никола, иже бысть после же Епископ Тьмутороканю, Нестер, иже написа Летописець, Григории творець кануном, Фектист, иже бысть Епископ Чернигову, Оньсифор прозорливець, си вси приидоша богоносци к прелщеному и помолившеся Богови отгнаша беса от него».

(9) История Росс. Иерархии, часть II стран. 42. Летоп. по Лавр. сп. стран. 89. В се же лето (6596) умре Никон Печерьский Игумен.

(10) Вот слова Поликарпа: «Пречестный Архимарите всея Русии, отче и господине мой Анкидине, подай же ми благоприятныя твоя слуха, да в ня возглаголю дивных и блаженных мужь жития, деяния и знамения бывших во святем сем монастыри Печерском, еже слышах о них от Епископа Симона Володимерскаго и Суждальскаго, брата твоего, черноризца бывшаго тогожь Печерскаго монастыря, иже и сказа мне грешному», и проч. Еще в житии Марка Печерника: «Аз же худый... слышанию последую, еже ми сказа Преподобный Епископ Симон и сия написах». Карамзин, первый, отличил этого черноризца Поликарпа, автора третьей части Патерика, жившего еще в первой четверти XIII-го столетия, от другого Поликарпа, который был Архимандритом с 1164 года и скончался в 1182 году. (т. III. И. Г. Р. прим. 171). Сему последнему приписывали сочинение некоторых житий в Патерике.

(11) Эта рукопись принадлежит Ржевскому купцу Берсеневу; она известна под именем Арсениевской рецензии, но искажена исключением некоторых мест и самого имени Нестора. Патерик Румянцовского му¬зея, за № 305, писан в 1462 году. Но Калайдовичь в бумагах своих упоминает о Патерике, будто бы им виденном в Синодальной библиотеке, за № 431, который, по его свидетельству, относится к 1296 году.

Проф. Казанский в статье своей: Еще вопрос о Несторе (Временник Общ. Ист. 1849. Кн. 1), предложил вопрос: Можно ли думать, что писатель жития Преподобного Феодосия Печерского и Летописи, известной под именем Несторовой, есть одно и то же лицо? Нашед разногласия между Житием Феодосия и Летописью, равно как между Житием Бориса и Глеба и тою же Летописью, ученый заключил, что автор Житий и Летописи не есть одно и то же лицо. На эти разногласия указывали и до него; но никто не приходил к такому решительному заключению, потому что все признавали несомненными два свидетельства Киевопечерского Патерика, на которых со времени Шлецера утверждено было мнение об Несторе как творце Летописи.

Проф. Казанский, видя, что он своими сомнениями не поколебал нисколько прежнего мнения, учинил нападение на самые свидетельства Патерика в статье своей. Критический разбор свидетельств Патерика Печерского о Летописи Нестора (Временник. 1850. Кн. 7). Я отвечал на эту статью в 10-й книжке Временника. См. мои Замечания на критический разбор свидетельств Патерика Печерского о летописи Нестора. Обращу особенное внимание читателя на 8-ую страницу моих замечаний, где ясно доказано, что летопись в теперешнем ее виде была перед глазами Поликарпа.

(12) Все эти обстоятельства, приведенные мною и в совокупности взятые, не оставляют в наше время никакого сомнения касательно вопроса о Несторе, как первом летописце Русском. Одни только разногласия Летописи с Патериком остаются неразрешенною загадкою, и особенно место о пришествии летописца к Феодосию, противоречащее сказанию Несторову в житии Феодосия. Желательно б было, чтобы кто-нибудь обратил на это прилежное внимание. Что Патерик составлен после летописи, это несомненно; но современно ей существовало одно житие Феодосия, к которому после и стали прибавлять все относящееся к монастырю Печерскому. Вставка имени Нестора во все, чтó внесено из Летописи в Патерик, еще более служит подтверждением тому, что предание об нем, как летописце, существовало уже в обители несомненно, и потому все вставляемое из летописи означали его именем. Так (позволю себе эту догадку), может быть, и сказание о зачале Печерского монастыря, вероятно, написанное другим иноком и внесенное Нестором в летопись без имени инока, вставили в Патерик с его именем. Сим способом, по моему мнению, может быть соглашено противоречие между Патериком и Летописью.

(13) Описание Киевопеч. Лавры. Изд. 2-е. Киев. 1831. стран. 106 и 110.

(14) … «И якожь от того (Стефана) пострижен быв и мнишеския одежда сподоблен, пакижь и на дияконский сан от него возведен сый…».

(15) Это место находится в летописи и в Патерике. В сем последнем оно везде содержит имя Нестора, которого в летописи нет.

(16) «Житье святаго и преподобнаго Отца нашего Феодосия, Игумена Печерскаго, списано Нестером, мнихом того же монастыря». Так значится заглавие Феодосиева Жития на всех рукописных Патериках, которые с него и начинаются. В самом начале Жития Нестор свидетельствует о другом своем сочинении: «Благодарю тя, Господи Владыко мой Иисусе Христе, яко сподобил мя еси недостойнаго исповедателя быти святым твоим угодником. Се бо исперва списавшу ми о житии и убиении и о чюдесех святую и блаженую страстотерпцу и мученику Бориса и Глеба, понудихся и на другое исповедание приити» и проч. А.М. Кубарев в своем исследовании о Несторе (1842) привел отрывок из этого Жития по древнейшему харатейному списку из библиотеки Синодальной типографии. Тот же исследователь предупреждает (стран. 57), что должно отличить это Житие от другого Жития, писанного после Несторова, в котором упоминается уже о перенесении мощей Бориса и Глеба. Это позднейшее житие, по мнению М.П. Погодина, может быть приписано Иакову черноризцу.

(17) Чтение о житии и о погублении и о чюдесех святоую и блаженоую страстотерпьцю Бориса и Глеба. Съписание Нестора. По харатейному списку Московской Синодальной Библиотеки, с разнословиями по некоторым другим. (Чтения Общ. Ист. 1859. Книга 1). – Православный Собеседник в Апрельской книжке 1858 года напечатал также: месяца Маия в҃ день. Чтение о житии и о погублении блаженную страстотръпицу Бориса и Глеба. –О.М. Бодянский говорит, что здесь не вполне является сочинение Нестора, а только одна первая его половина. – Археологическое Общество собирается с 1851 года издать Житие Бориса и Глеба, написанное Иаковом мнихом, с изображениями, какие при нем находятся, по списку Типографской библиотеки. – О.М. Бодянский обещает также вскоре издание всех творений Иакова мниха, по двум пергаменным спискам.

Житие Феодосия в переводе на современный Русский язык издано было Преосвященным Филаретом Епископом Харьковским в Ученых Записках 2-го Отдел. Акад. Н. Кн. II. Вып. II. А потом и самый текст оригинальный был издан в Чтениях Общ. (1858. Кн. III) под заглавием: Житие Феодосия, игумена Печерьскаго, съписание Нестора. По харатейному списку XII-го века Московского Успенского Собора, с разнословиями по многим другим.

(18) Выписки из Патерика, касающиеся Антониева Жития, можно прочесть в статье А.М. Кубарева: О Патерике Печерском, напечатанной в Чтениях Общ. Ист. 1847. № 9. стран. 14 – 15.

(19) «Се же и аз, Нестер грешный, о житии, и о погублении, и о чюдесих святою и блажьную страстотерпьцю сею, опасне ведущих испитав, а другая сам сведы, от многих мала въписах, да почитающе славять Бога».

(20) «Се бо испрьва писавъшю ми о житии и о убиении и о чюдесех святою и блаженою страстотрьпцю, Бориса и Глеба, понудихъся и на другое исповедание приити».

(21) «Видите ли, братие, коль высоко покорение, еже стяжаста святая к стареишоу брату? Си аще бо быста супротивилася емоу, едва быста такому дару чудесному сподоблена от Бога: мнози бо суть ныне детескы князи, не покаряющеся старешим и супротивящяся им, и оубиваеми суть, ти не суть такои благодети сподоблени, яко же святая сия. Яко что бо святую сею чюднее, еже в такои чти и в такои славе, ти тако покорение имуща, яко же и на смерть предастася? Мы же нимало имам покорения к стареишинам, но овогда прекыи глаголем им, овъгда же оукаряем я, многажды же супротивимся им. Н послушаите глаголемых, яже о святою. Егда же беста святая сия, яко и он, егда не того же ли отца быста сына, или во ине месте? Того ради не супротивистася ему, но слышасте преже: егда придоша послании на погубление ею, что отвестата сущим с нима, егда хотяста супротивитися има; не токмо молястася, да не противятся им, ни в домы своя повелеста им ити: оуняста бо сама за вся оумерети, подражающа самого и҃са х҃а, иже положи душю свою за люди своя».

(22) Об этом см. I. стран. 88.

(23) Любопытны слова Шлецера о том месте, какое занимает Нестор в бытописании северном. Он, сравнив его со всеми источниками для Истории верхнего Севера, говорит: «Теперь пусть сравняют беспристрастно Русское богатство с бедностию всей остальной верхнесеверной истории: Несторову древность с молодостию Скандинавов, прочих Славян и Венгров; полноту и связь в Русской истории с отрыв-ками других; ее правдивость и важность с легкомысленными выдумками первых Скандинавских, Славянских и Венгерских времянников и всеми их продолжениями до XVI столетия!».

(24) Schloezer. Ein Beitrag zur Litteraturgeschichte des achtzehnten Iahrhunderts, von Adolf Bock. Hanno¬ver. 1844.

(25) Нестор. Перев. Д.И. Языкова, т. I. стран. 49 и 47 Введения. Шлецер прибавляет: «Один только Геинрих Латыш может еще быть поставлен подле него, хотя описываемый им предмет и не столь обширен; но Исланец Снорро в сравнении с ним едва может быть терпим; ибо, как полуученый, нещадно баснословит и подробно рассказывает пустые мелочи».

(26) Нестор Шлецера. Перев. Языкова, т. I. стран. 14 и 15. Вступление в Русск. Истор.

(27) О Славянском переводе Георгия Амартола см. статью П.М. Строева в Трудах и Летописях Общества Истор. и Древ. Росс., часть IV. кн. I. 1828: О Византийском источнике Нестора. Здесь приведено семь мест, сходных с такими ж в летописи. См. также статью о Георгии Амартоле И.М. Снегирева в тех же Трудах, часть V. кн. I. К полному изданию Лаврентьевского списка Несторовой летописи приложены отрывки из Хронографа Георгия Амартола, сведенные по пяти рукописям, из коих старшая XIV века. Необходимо б было, конечно, издать древнейшую из них и приложить к ней варианты из других. Нужен бы был также и Греческий подлинник для поверки. Лучшие по древности кодексы Греческие находятся в Королевской Мюнхенской Библиотеке. Они уже были списаны в один и приготовлены к изданию. Следовало бы только дополнить вapиантами из Парижских рукописей. В 1839 и 40 годах я предлагал Обществу И. и Д. Р. предпринять на свой счет это издание, на которое готов был один Мюнхенский ученый; но Общество, по недостатку денежных средств, не могло согласиться на мое предложение. Проэкт Г. Газа в Париже, которому покойный Граф Н.П. Румянцов намеревался поручить это издание, также не был исполнен. А между тем, для полного объяснения Несторовой Летописи необходимо б было такое издание Греческого подлинника с древним Славяно-Болгарским переводом.

С тех пор в 1847 году напечатано было исследование Князя М.А. Оболенского: О Греческом кодексе хроники Георгия Амартола, Московской Синодальной библиотеки. М. 1847. Здесь, кроме Амартола, указано еще на Славянский перевод Палеи Иоанна Дамаскина, как на источник Нестора.

(28) Не могу не указать на первые страницы Историко-критического рассуждения М.П. Погодина о начале Русских летописей, где прекрасно развита эта мысль.

(29) Оборона Летописи Русской, Несторовой, от навета скептиков. Соч. П. Буткова. СПб. 1840 г. Нестор, Историко-критическое рассуждение о начале Русских Летописей, соч. М. Погодина. Москва. 1839. Нестор, первый писатель Российской Истории церковной и гражданской, соч. А. Кубарева. (Напечатано в 4-й книжке Русского исторического сборника). Москва. 1842. У Г. Буткова в Предисловии указано подробно все то, чтó было издано скептическою школою.

(30) Исследования, замечания и лекции, М.П. Погодина, о Русской Истории. Томы I – VII. Москва. 1846 – 1856. – О Несторовой Летописи. Исследование И.Д. Беляева. Чтения Моcк. Общ. Ист. 1847. № 5. – О древней Русской летописи, как памятнике литературном. Сочинение М.И. Сухомлинова. СПб. 1856.

Чтоб дополнить, по возможности, библиографию предмета, присоединяем еще то, чтó к нему относится. Исследование о Летописи Якимовской. П.А. Лавровского. Ученые Записки 2-го Отдел. Акад. наук. Книга II. Вып. I. СПб. 1856. Здесь опровергнута первая часть Якимовской летописи и обличен в ней подлог, составленный по всему вероятию Архимандритом Мельхиседеком; но с тем вместе признана вторая часть содержащею достоверные, действительные известия о нашем отечестве. – Хронология Нестора и его продолжателей, И.Д. Беляева. Чтения. 1846. № 2. – Хронология вообще, и в особенности хронология Нестора и его продолжателей. П.В. Хавского. Чтения. 1847. № 3. – Библиографическое обозрение Русских летописей. Д. Поленова. Ж. Мин. Нар. Просв. 1849. Октябрь, Ноябрь и Декабрь. – Ответ на новый вопрос об Несторе, летописце Русском. Сочинение П.Б. СПб. 1850. Этот ответ направлен был г. Бутковым на сомнения, изложенные г. Казанским в его статье: Еще вопрос о Несторе. – Объяснение некоторых недоумений касательно летописи Нестора. П.С. Казанского. Временник. Кн. 13. 1852. – Ueber die Sprache der ältesten russischen Chronisten, vorzüglich Nestor’s, von Franz Miklosich. Wien. 1855. – Заметим еще прикосновенное к тому же вопросу: О времени основания Печерской обители. П.С. Казанского. Временник. Кн. 19. 1854. – О языке северных Русских летописей. П.А. Лавровского. СПб. 1852. – Новгородские летописи. М.П. Погодина. Изв. Акад. Л. 139 и 140. – Исследования о Новгородских летописях. Там же. Т. II. Л. 5.

(31) Память Преподобного Нестора, Летописца Печерского, празднуется 27-го Октября.

(32) Поляне бо своих отець обычай имуть кроток и тих, и стыденье к снохам своим и к сестрам, к матерем и к родителем своим, к свекровем, и к деверем велико стыденье имеху; брачныи обычаи имяху: не хожаше зять по невесту, но приводяху вечер, а завътра приношаху по ней, что вдадуче.

(33) Весь этот отрывок об ангелах есть один из прекраснейших в Несторе и достоин бы был занять место в Учебнике образцев древней Русской Словесности. «Том же лете бысть знаменье в Печерьстем монастыре, в 11 день февраля месяца: явися столп огнен от земля до небеси, а молнья осветиша всю землю, и в небеси погреме в час 1 нощи, и вес мир виде. се же столп первее ста на трапезници каменей, яко не видети бысть креста, и постояв мало, съступи на церковь и ста над гробом Феодосьевым, и потом ступи на верх, акы ко встоку лиць, и потом невидим бысть. Се же беаше не огненый столп, но вид ангелеск: ангел бо сице является ово столпом огненым, ово же пламенем. якоже рече Давыд: творя ангелы своя духы и слугы своя огнь палящь, и шлеми суть повеленьем Божьим, аможе хощеть Владыка и Творець всех. ангел бо прихо¬дить кде благая места и молитвении домове, и ту показають нечто мало виденья своего, яко мощно видети человеком; не мощно бо зрети человеком естьства ангельскаго, яко и Моиси великый не взможе видети ангельскаго естьства, водяшеть бо я в день столп облачен, а в нощи столп огнен; то се не столп водяше их, но ангел идяше пред ними в нощи и в дне. Тако и се явленье некоторое показываше, ему же бе быти, еже и бысть: на 2-е бо лето не сели ангел вожь бысть на иноплеменникы и супостаты, якоже рече: ангел пред тобою предъидеть, и пакы: ангел твой буди с тобою. Якоже пророк Давыд глаголеть: яко ангелом своим заповесть о тебе схранить тя. Якоже пишеть премудрый Епифаний: к коей же твари ангел приставлен: ангел облаком и мъглам, и снегу и граду и мразу, ангел гласом и громом, ангел зимы и зноеви, и осени и весны и лета, всему духу твари его на земли, и тайныя бездны, и суть скровены под землею, и преисподнии тьмы, и сущи во безднах, бывшия древле верху земля, от неяже тмы, вечер и нощь, и свет и день, ко всим тварем ангели приставлени. Тако же ангел приставлен к которой убо земли, да соблюдають куюжьдо землю, аще суть и погани; аще Божий гнев будеть на кую любо землю, повелевая ангелу тому на кую любо землю бранью ити, то оной земле ангел не вспротивится повеленью Божью. Аще ли кто речеть, яко ангела несть у поганых, да слышить яко Олександру Макидоньскому ополчившу на Дарья, и пришедшю ему и победившю землю вою от въсток и до запад, и поби землю Егупетьскую, и поби Арама, и приде в островы морьскыя; и врати лице свое взыти в Ерусалим, победити Жиды, занеже бяху мирни со Дарьем, и поиде со всими вои его, и ста на товарищи и почи, и приспе ночь, и лежа на ложи своем посреде шатра, отверз очи свои, виде мужа стояща над ним, и мечь наг в руце его, и обличие меча его яко молонии, и запряже мечем своим на главу цареву. и ужасеся царь велми и рече: не бий мене, и рече ему ангел: посла мя Бог уимати царе великии пред тобою и люди многи, аз же хожю пред тобою, помагая ти; а ныне ведай, яко умереши, понеже помыслил еси взити в Ерусалим, зло створити ереем Божьим и к людем его. и рече царь: молю тя, о господи, отпусти ныне грех раба твоего; аче не любо ти, а ворочюся дому моему. и рече ангел: не бойся, иди путем твоим к Иерусалиму, и узриши ту в Иерусалими мужа в обличеньи моем, борзо пади на лици своем и поклонися мужю тому, и все еже речеть к тобе створи, не преступи речи ему; в онь же день преступиши речь его, и умреши. и въставь царь, иде в Ерусалим, и пришед въспроси ереев: иду ли на Дарья? и показаша ему книги Данила пророка, и рекоша ему: ты еси козел, а он овен, и потолчеши и возмеши царство его. Се убо не ангел ли вожаше Олексаньдра? не поган ли побежаше, и вси Еллини кумирослужебници? Тако и си погании попущени грех ради наших. Се же ведомо буди, яко в хрестьянех не един ангел, но елико крестишася, паче же к благоверным князем нашим: но противу Божью повеленью не могуть противитися, но молять Бога прилежно за хрестьянскыя люди. Якоже и бысть: молитвами святыя Богородица и святых ангел умилосердися Бог, и посла ангелы в помощь Русьским князем на поганыя, якоже рече к Моисееви: и се ангел мой предъидет пред лицем твоим, якоже рекохом преже.

(34) Не могу здесь не вспомнить с особенным удовольствием, что эта мысль встретила сильное, единодушное сочувствие в моих слушателях.

(35) Мы же Хрестеяне, елико земль, иже верують в святую Троицю, в едино крещенье, в едину веру, закон имам един, елико во Христа крестихомся и во Христа облекохомся.

(36) В исповедании Веры Св. Владимира превосходно указано назначение лиц Пресвятой Троицы сими словами: «Три собьства свершена, мыслена, разделяема числом и собьственным собьством, а не божествомь; разъделяет бо ся неразделно, и совкупляется неразместно. Отець, Бог Отець, присносый пребываеть во отчьстве, нерожен, безъначален, начало и вина всем, единем нероженьемь старей сый Сыну и Духови; от негоже рожается Сын преже всех век, исходить же Дух Святый без времене и бес тела; вкупе Отець, вкупе Сын, вкупе Дух Святый есть. Сын подобен сущен Отцю, роженьемь точью разньствуя Отцю и Духу. Дух есть пресвятыи, Отцю и Сыну подобно свершено и присносущно. Отцу бо отцьство, Сыну же сыновьство, Святому же Духу исхоженье. Ни Отець бо в Сын, ли в Дух преступа, и ни Сын во Отца и в Духа, и Дух ли в Сын, ли во Отець; неподвижена бо свойствия. Не трее Бози, един Бог, по нему же едино Божьство в трех лицах». – Глубоко сознано также воплощение Иисус Христово и его человечество, не мечтою, а существенно. «Хотеньемь же Отца и Духа свою спасти тварь, отческих ядр, их же не отступи, съшед, и в человечьское ложе пречистое, аки Божье семя, вшед, плоть съдушну, словесну же и умну, не преже бывшю приим, изиде Бог воплощен, родися неизречьньне, и девьство Мати съхрани нетленьно. Не смятенье, ни размешенье, ни измененья пострадав, но пребыв еже бе, бысть еже не бе, приим рабий зрак истиною, а не мечтаньемь, всячьски, разве греха, нам подобный быв. Волею бо родися, волею взалка, волею вжада, волею трудися, волею устрашися, волею умре, истиною, а не мечтаньемь; вся естьственая, неоклеветаны страсти человечества». См. 65 стран. в помянутом сочинении г. Сухомлинова, где показан источник этого исповедания.

(37) Сведения о первых походах Руси приведены из перевода Георгия Амартола в статье П.М. Строева (стран. 182 и 183) и еще полнее в приложениях к Лаврент. списку Летописи (стран. 242 и 245). Место о первом походе Игоря также сходно с подобным местом у Кедрина, которое впрочем взято, по всему вероятию, из Амартола.

(38) Лавр. список Нестор. Летоп. Нов. изд. стран. 7, 6 и 10.

(39) О народной Поэзии Славянских племен. I. Бодянского. Москва. 1837. стран. 135.

(40) Лавр. спис. Нест. Летоп. стран. 113.

(41) Мы позволим себе выразить совершенное противоречие словам г. Щапова в его книге: Русский раскол старообрядства. «Предки наши, – говорит он, – по обращении к вере и Церкви Христовой, прежде всего пленились, вслед за послами Владимировыми, внешним благолепием и обрядностию Христианского богослужения, которая в то время в Византии достигла высшего развития». – До путешествия послов предложено было у нас самое учение веры Христианской, которое подействовало на Владимира, а богослужение, как внешнее выражение внутренней истины, только подтвердило первоначальное убеждение. Первым же плодом насажденной веры были дела милосердия и любви. Г. Щапов находит в народе Русском порок – одно стремление к наружному благочестию и обряду. Нет веры без внешнего обряда: это ее необходимая и вместе слабая сторона. Но сказать, чтобы народ Русский всегда приковывал всю веру свою к одному наружному обряду, значит вовсе не понять смысла его древней жизни. Один из наших патриархов говорил так в старинные времена: «В церкви есть видети общий смысл всего народа и государства, общий в вере святей разум, общее святых Отец учение, и чинное в обычаи предания содержилище, един глас... аще ли един глас, и едино умствование». Вот с каким уважением наши патриархи смотрели на отношение народа к церкви; не так смотрит на него наше молодое духовенство, готовое сей час же обвинить весь народ в непонимании церкви и от него отколоться.

(42) Вот место из выписки, которая сделана из Амартола П.М. Строевым (Труды и Летописи О. И. и Д. Р. часть IV. кн. I. Москва. 1828. стран. 179): «Сим бо убо тако наследовавшим, Хамов сын Ханаон, видев землю прилежащу кь Ливану, яко блага есть и плодовита, и повелику своея земля лучши сущи, силою исхити ю; а сущим от Сима наследникы изгна», и проч. – Это место, очень важное, к сожалению, не находится в приложениях из Амартола к новому изданию Лавр. списка Нестор. Летоп. (см. стран. 240). Приведу соответственное место в Греческом подлиннике, выписанное мною из Мюнхенской рукописи: τούτων οὖν τῶν ϰληροδοϑέντων, ὁ τοῦ Χάμ ὑιὸς Χαναὰν ἰδών τὴν προς τῷ Λιβάνω γῆν ὅτι ἀγαϑὰ τε ϰαὶ εὒφορος, ϰαὶ ϰατὰ πολὺ τῆς ἑαυτοῦδε αλλαστόσσης γῆς, τυραννιϰῶς ϰαϑήρπασεν αὐτὴν· ϰαὶ τοὺς ἐϰ τοῦ Σὴμ ϰληρονόμους ἐξήλασε· ϰαὶ οὕτω πᾶσα γῆ τῆς ἐπαγγελίας τοῦ Χαναὰν προσηγορεύεται· ϰαὶ τεῦϑεν ὁ δίϰαιος τοίνυν ϰριτῆς μεταταῦτα τοῖς ἐϰ τοῦ Σὴμ ὑιοῖς Ιῆλ, ἀπέδωϰεν αὐτὴν… Вот место из Летописи (стран. 78, нов. изд.), где говорится о Святославовом похищении Киевского престола: «А Святослав седе Кыеве, прогнав брата своего, преступив заповедь отню, паче же Божью. Велий бо есть грех преступати заповедь отца своего: ибо и сперва преступиша сынове Хамови на землю Симову, и по 400 лет отмьщенье прияша от Бога; от племене бо Симова суть Евреи, же избивше Ханантиско племя, всприяша свои жребии и свою землю. Пакы преступи Исав заповедь отца своего, и прия убииство; не добро бо есть пре¬ступати предела чюжего».

(43) Лавр. сп. Нестор. летоп. стран. 72, 73, 74. Замечательно употребление будущего причастия от глагола: приду – придущий подобно: грядущий, будущий. Нестор служит оправданием подобному употреблению у Гоголя в Мертвых Душах: «Пронестись светлым явленьем возрадующим мiр» (стран. 466). У Жуковского, в переводе Илиады (т. VI. стран. 171), также употреблено будущее причастие: падущих:

Братьев моих истребленье, тогда неизбежно падущих

В прах под рукою врага...

(44) Архимандрит Савва открыл в июльской книге служебной минеи XII века канон святым мученикам Борису и Глебу, творение Иоанна Митрополита Русского. Жаль, что канон еще не издан, и что мы не можем сверить его с отрывком акафиста в Летописи. Любопытно и необходимо сличить Летопись с Житием Бориса и Глеба, которое писано Преподобным Нестором. Жаль, что все Житие не издано по древнему списку (издано только в 1859 году); но некоторые материалы для сличения предлагают приложения, сделанные к исследованию г. Кубарева. Нельзя не заметить, к соображению, некоторых отличий в Летописи от рассказа в Житии. В первой есть подробности о убиении отрока Георгия, которых нет в Житии. В ней же сказано, что убийцы завертели Бориса почти мертвого в шатер, взложили на телегу и повезли, когда он еще дышал, а Святополк, узнав, что он еще дышит, послал двух Варягов прикончать его, один из них, увидя, что он еще жив, извлек меч и пронзил Бориса в сердце. В Житии Борис, раненый и сочтенный мертвым, после того как убийцы удалились, выбегает из шатра и произносит еще молитву. Тогда один из убийц возвращается и ударяет его в сердце. В описании кончины Глеба, Летопись предпосылает некоторые подробности, не находящиеся в Житии, и, обратно, Житие предлагает подробности о кончине, которых нет в Летописи. Вообще сия последняя, теперь вполне изданная, нуждается еще в обширном труде, в котором, собрав в одно все, совершенное предшественниками для критики Нестора, следует разобрать всю Летопись по частям и сличить ее со всеми источниками. Должно ожидать такого труда от г. Профессора Казанского Университета, Иванова, который в своем исследовании о Летописях Русских, напечатанном в Учебных Записках Казанского Университета, совершил прекрасный приступ к этому делу.

Не от г. Иванова дождались мы такого труда, который был предложен мною в 1846 году, а от г. Сухомлинова, о чем сказано выше.

Подготовка текста и публикация М.А. Бирюковой

Степан Шевырёв

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"