История русской словесности

Лекция осьмая

Содержание осьмой лекции

Другие летописцы, современные Нестору. – Патерик Киевопечерский. – Сказание о создании Киевопечерской церкви. – Заклю­чительная мысль об XI-м веке. – Государственные деятели XII века на поприще духовного образования. – Владимир Мономах. – Мстислав. – Георгий. – Ростислав-Михаил. – Андрей Боголюбский. – Николай Святоша. – Евфросиния Полоцкая. – Верхуслава. – Памятники письменности XII века. – Общие черты обра­зования в XII веке. – Изящные искусства. – Зодчество. – Живопись. – Церковное пение. – Духовенство. – Отношения к За­падной Церкви. – Отношения к Церкви Константинопольской. – Отношения Духовенства к народу. – Общее обозрение памятников Словесности XII века. – Писатели, упоминаемые в летописях. – Паломник, или хождение Даниила. – Странствия в Иерусалим.– Сочувствие летописца крестовым походам. – Время хождения Даниилова. – Предположения о родине Даниила. – Подробности очевидца. – Содержание. – Главный характер рассказа. – Первый взгляд на Иерусалим. – Иордан и водокрещение. – Заключительный рассказ о сошествии света. – Свидание с Балдуином. – Кандило от всея Русския земли. – Воскресная ночь. – Явление света. – Снятие Русского кандила со Гроба. – Заключение.

 Другие летописцы, современные Нестору

Были ли другие летописцы, современные Нестору? – Без сомнения. Симон, Епископ Владимирский, в своем послании к Поликарпу, ссылается на летописца старого Ростовского, который упоминал более чем о тридцати Епископах. Самые вставки в Летопись доказывают, что Нестор пользовался письменными трудами своих современников. Под 1097 годом инок Василий рассказывает, с изумительными подробностями, ослепление Василька, – эту юридическую драму времен удельных, где в ужасном действии обнаружилось чувство правды, жившее тогда в Русском народе, где не отрывочными прави­лами какого-нибудь устава, а цельными событиями самой жизни определяется простой смысл древних, первоначальных отношений между властию Князей, семейными обязанностями, Церковью и народом. Расскащик сам участвовал в сношениях между Давидом и Васильком, который был ему тезкой: этому счастливому случаю мы обязаны сохранением имени летописца. К со­жалению, событие еще не разгадано наукою и давно ожидает художника, который бы постигал смысл древней жизни нашего народа.

В другом месте, под 1114 годом, летописец доносит о себе, что был в Ладоге, и передает, чтó слышал от Ладожан о стеклянных глазкáх, падающих с неба дождем и выполаскиваемых Волховом; он сам подобрал их более ста. Еще рассказывали ему Ладожане о том, что в стране за Югрой и Самоедами бывает чудное явление: из тучи падают белочки и маленькие олени, вырастают и разбегаются по земле. Обилие пушных зверей этой страны да­ло повод к такой сказке. В свидетели пре­данию расскащик приводит посадника Павла Ладожского и всех Ладожан. Сам ли Нестор был в Ладоге, или другой летописец – автор этой вставки, мы решить не можем; но вернее, кажется, принять последнее предположение (1).

Патерик Киевопечерский.

Мы уже сказали, что начало Патерику Киевопечерскому положено было Нестором в Житии Феодосия и тех местах Летописи, которые ка­саются обретения мощей Св. Феодосия и Житий Дамиана, Иеремии, Матфея и Исакия. Продолжатели Несторова труда или, может быть, правильнее, настоящие основатели Патерика, к трудам которых впоследствии присоединено было все, на­писанное Нестором относительно важнейших событий монастыря, были: Симон, сначала инок Печерский, потом Епископ Владимирский и Суздальский, и Поликарп черноризец. Оба жили во второй половине XII столетия и в первой четверти XIII-го. Мы, нарушая хронологию, здесь упоминаем об их трудах потому, что они свя­заны тесно с первым камнем Патерика, принадлежащим Нестору, а самое содержание их изображает нам лучшую сторону жизни XI-го столетия.

Симону принадлежит Послание к Поликарпу, с Житиями угодников Печерских, и Сказание о создании Печерской церкви; Поликарпу – Послание к Акиндину, также заключающее в себе Жития Печерских угодников, из коих иные жили и в XI, и в XII столетиях. Патерик представляет нам записки монастыря, из которых мы видим, как духовная жизнь его, привлекая к себе избранных изо всех сословий, в свою очередь, из обители проливала свет на все страны нашего Отечества и на самые дикие племена, с ним воевавшие. Недаром игумен Никон в ответе своем гневному Изяславу, требовавшему возвращения Боярского сына, назвал их воина­ми Царя небесного. В самом деле, они были такими. По словам Симона, подобно Апостолам, посланным во всю вселенную, питомцы се­го монастыря крещением освятили всю Русскую землю. Леонтий, Епископ Ростовский, погиб от неверных и явился в лике мучеников, третьим гражданином от Русского мipa, вместе с двумя Варягами. Исаия продолжал дело Леонтия и обращал идолопоклонников в Ростове. Евстратий, раздавший свое имение нищим и постриг­шийся в монастыре, отведен был Половцами в плен вместе с 50-ю Русскими, в числе которых было 30 иноков. Половцы продали их в Грецию, Жиду. В плену Евстратий проповедывал спутникам своим верность обету крещения. Слово подействовало: все погибли голодом и жаждою. Постник Евстратий, приучивший тело свое к воздержанию, пережил всех, но для того, чтобы испытать мщение от Жида и претерпеть страдания Христовы. Распятый на кресте, он праздновал день Пасхи словами: «Сей день, его же сотвори Господь, возрадуемся и воз­веселимся в онь!» и обращал Жидов со креста своим терпением и словом. Никон сухой выносил тяжкие мучения в плену у Половцев, не хотел выкупа и, чудно спасенный, обратил к истинной вере Половчина, который терзал его. Кукша в начале XIII столетия просвещал Вятичей, живших по Оке и, вместе с своим учеником, был усечен неверными. В самых стенах монастыря совершались прекрасные явления любви. Пресвитер Тит был причислен к лику Святых за то, что умел победить в себе чувство ненависти к диакону Евагрию и просил у него прощения, тогда как он никак не хотел примириться с Титом. Этот образец кротости был поучителен для времени, когда вражда со­ставляла главное несчастие Русской земли.

Так Киевопечерский монастырь являлся све­тильником любви, мира и добрых Христианских нравов на всю тогдашнюю Русь. В нем одним и тем же пером зачалась Летопись госу­дарственная и Летопись монастырская – Жития Святых. Обе струи вытекли отсюда; в первой глядится первоначальная жизнь самого народа; во второй сам народ созерцал для себя высшие образцы духовной жизни и к ним стремился. Можно ли исчислить все добро, которое воспитали в нем Жития Святых? Он читал их и улуч­шался; они были для него духовною школою, от­куда он почерпал свое Христианское смирение, неистощимую любовь и преданность Bеpe. То, что начато было монастырем Киевопечерским, продолжалось после, в течение всей жизни древне-Рус­ской: не оскудевали никогда в нашей до-петров­ской Словесности ни летописные сказания, ни предания о жизни духовных мужей, которыми вос­питывалась внутренняя сила Отечества. В при­мерах Русской святости мы видим, как народ наш понимал Христианство и переносил его ис­тину во внутреннюю глубину своего духа, не упо­требляя никогда оной для каких-нибудь внешних, практических целей, сопряженных с вы­годами человеческой личности. Христианство воз­делывало у нас внутреннего человека и не об­ращало внимания на блеск внешнего. Желатель­но, чтобы в наше время, когда образование обра­тилось на эту внешнюю сторону, приведено было в яснейшее сознание то, чтó воспитала древняя Русь, – тот человек внутренний, который обра­зуется духом Веры и содержит в себе почву для всякого прочного внешнего развития.

Сказание о создании Киево-печерской церкви.

В XI веке построена была церковь Киевопечерского монастыря, в Византийском стиле, трудами и подвигами игуменов святой обители. В конце ХII-го столетия, или в начале XIII-го, Епископ Симон передал письму прекрасное священ­ное Сказание о том, как изобразилась и преднаписалась церковь эта в небесах, а потом созда­лась и украсилась на земле. Событие и Сказание связывают одиннадцатый век с двенадцатым, и вот почему мы приведем здесь содержание этого произведения, в котором мысль Веры сочеталась с изящными образами.

УАфрикана, Варяжского Князя, было два сына, Фрианд и Шимон. По смерти отца они были из­гнаны из родной области дядею своим, Якуном слепым. Шимон пришел в Киев и предложил услуги свои Ярославу, который послал его к сы­ну своему, Всеволоду. Князья шли в поход против Половцев. Шимон был с ними. Святый Антоний благословил Всеволода и предрек сопутнику его, Шимону, что Бог сохранит его в битве, и что тело его ляжет в стенах церкви, которая будет создана. Солнце взошло и осветило на бе­регах Альты битву, какой еще не было. Три раза соступались войска, говорит летописец; бросая оружие, сцеплялись руками; кровь текла по удольям. Русские были разбиты и бежали. Шимон, раненый, лежал на поле и вдруг на небесах увидел церковь ту же самую, какую видел на море, во время бури. Молитва к Богу спасла его от смерти. Возвратясь в Киев, он явился к Антонию и передал ему то, чтó до тех пор таил в душе своей. Он рассказал ему, что у отца его был крест, с изображением Христа, как чтут его Латины, и что отец украсил его поясом о чреслах, в 50 гривен злата, и венцом на главе. Изгнанный Якуном, Шимон снял пояс и венец с Иисуса и слышал голос от Его изображения: не возлагай их на себя, но неси на уготованное место, где созиждется церковь Матери Моей, и отдай Феодосию (2). Когда плыл он по морю на корабле, слу­чилась ужасная буря. Все отчаялись в спасении. Он возопил к Господу с покаянием, – и вдруг увидел на небесах церковь, и слышал из бури голос, что это та самая, на которую даны венец и пояс. Ее же видел он, раненый, и на поле битвы. Таинственным голосом даны были и размеры ее величине. Антоний нарек Шимона Симоном и, призвав Феодосия, вручил ему венец и пояс.

Князь Святослав копает ров для храма и на построение дает сто гривен злата. Симон просит Феодосия, чтобы в этой церкви упо­коилось тело его по смерти, и чтобы приноси­лись моления за его родителей и детей. Приходят к Антонию мастера из Царяграда: Анге­лы юноши позвали их к Влахернской Богома­тери, и Она Сама послала их в Киев, дав им злата на три года, мощи Святых, Свою икону, и обещала Сама посетить церковь, которую избрала Себе обителью. По гласу Ее, они также видели церковь на воздухе. Антоний принял путников. Все готово к строению. Надобно определить ме­сто. Всю ночь молит он Бога о том, чтобы утром по всей земле была роса, кроме того уча­стка, где надлежало быть храму. И утром сушею обозначилось его основание. На другую ночь дру­гая молитва: да будет по всей земле суша, а на месте святом – роса, и было так. Золотым поясом Господним измерена широта и долгота хра­ма. Молитвою Антония низведен огонь с неба, который пожег деревья и терния, и полизал росу. Нередко после столпы огненные являлись над церковью до самого неба. Владимир Мономах был тогда еще ребенком, и златой пояс исцелил его от недуга.

Иконописцы Византийские приходят к игу­мену Никону расписывать церковь. К ним в Царьграде явились Антоний и Феодосий, уже не бывшие тогда в живых, договорились с ними и вручили им злато. Пришед в монастырь, они узнали святых старцев по иконам их. В пу­ти они видели церковь на высоте. Лодка сама несла их вверх по Днепру и сама пристала к обите­ли. Когда братья-живописцы окладывали храм мусиею, образ Богоматери сам изобразился на стене и просиял, как солнце, и белый голубь излетел из уст его и влетал в уста изобра­жения Спасова, и садился у написанных Святых то на руках, то на головах, и иконописцы не могли изловить голубя и признали в нем явление Духа Божия (3). Когда еще не совершилось освящение церкви, в ней уже являлись чудеса. В Киеве жили два друга: Иоанн и Сергий. Пришед в церковь, они пред иконою вступили в ду­ховное братство. Иоанн имел пятилетнего сына Захарию; бóльшую часть имения своего он роздал нищим, а часть сыновнюю, сто гривен злата и тысячу серебра, вручил для хранения другу своему и брату Сергию. Сын 15-ти лет захотел взять свое имение, но Сергий отрекся и утаил его. Тщетно Захария просил у него по­ловины, или третьей, или даже десятой части. Тогда он призвал Сергия в ту самую церковь, где он сочетался духовным братством с покойным отцем его, и требовал клятвы. Сергий поклялся, но когда приступил к целованию иконы, он не мог вынести напора бесов, – и во всем сознался (4).

Когда пришло время освящать церковь, Епи­скопы разных городов, незванные, собрались в монастырь, подобно Апостолам, слетевшимся к телу усопшей Божией Матери. Когда же соборно запели они перед вступлением в церковь: возь­мите врата князи ваша! – никого не было в храме, и сами Ангелы отвечали из него: кто есть Царь славы?

Так, говорит Сказание, все строилось Божиим промыслом об этой святой и божественной церкви. Голос Божий, венец и пояс Христа, Дух Святой, Божия Матерь, Ангелы, Угодники, и, по воле Божией, Византийские зодчие и иконописцы, Князья, народ, небо, Днепр, вся при­рода участвуют в ее создании, – и прежде чем явиться ей на земле, она носится беспрерывно на небесах, и во время морской бури на тучах неба, и над битвою Альтскою, и над Царьградом... Чудное, священное предание! Как не пожалеть, что оно, заключая в себе столько поэтических и живописных образов, не одушевило у нас ни одного художника? Не потому ли, что искусство наше живет на чужбине и черпает свои вдохновения из источников иноземных? Такое пре­дание на Западе давно бы прославлено было по Европе и кистью славных живописцев, и словом поэтов (5).

Заключительная мысль об XI-м веке.

Прежде чем перейти к XII-му веку, заключим XI-й главною мыслию, которую он выражает. Вот она. Духовное образование, приня­тое нами в X столетии от Византии, в XI-м было усвоено нашей жизни, и посредником в этом усвоении явился Киевопечерский монастырь, который во времена удельных междоусобий дей­ствовал во имя внутреннего духовного единства Русской земли. Заметить надобно, что, принимая образование от Византии, мы совершенно удали­ли от себя всякое влияние стихии языческой. Дол­жно сказать и то, что Восточная столица Империи, будучи основана Константином под влиянием Христианской мысли, допустила в себя мiр языческий только во внешних украшениях жиз­ни (6), тогда как Запад содержал его в са­мой своей внутренности и тем после повредил в себе полному действию начала Христианского. Мы же приняли сие последнее во всей его чисто­те и искренности, без всякой посторонней при­меси, которая, особенно вначале, могла быть вред­на нашему духовному росту. Отсюда проистекает коренное различие во всем последующем западном и нашем образовании; надобно заметить это в самом зерне его.

Государственные де­ятели XII века на поприще духовного образования.

Владимир Мономах.

Государственные деятели XII века, принесшие пользу духовному образованию древней Руси, были следующие. – Во главе других стоит правнук великого Владимира и внук Ярослава, Владимир Мономах, княживший от 1113 до 1125 года. Он представляет первый прекрасный плод того духовного начала, которое распространяла Церковь. Прославился он победами над Полов­цами, но еще более духом любви и мира. Мы увидим его еще раз в числе писателей и к нему возвратимся, а здесь упомянем о дружелюбных его отношениях к Митрополиту Никифору, который писал к нему учительные послания.

Мстислав.

С именем Мстислава Владимировича (1125 – 1136) соединено воспоминание об одном значительном памятнике письменности этого века.

Георгий.

Георгий Владимировичь Долгорукий (ум. 1157) содействовал развитию жизни на севере и в городе своем Суздале создал церковь на подобие Киевопечерской (7).

Ростислав-Михаил.

Ростислав-Михаил Мстиславичь (кн. 1160 – 1168) любил беседу с игуменом Печерского монастыря, Поликарпом, и нередко угощал у себя всю братию. Часто выражал он желание Поликарпу постричься в монастыре, но тот удерживал его словами: «Вам Бог так велел быть: правду делать на сем свете, в правду суд судить и в крестном целованьи сто­ять». Со вздохом отвечал ему Ростислав: «Отче! княжение и мiр не могут быть без греха», – и томился по обители. Трогательно описана кон­чина его в Летописи и те молитвенные слезы, с которыми он испустил дух, и которые Летописец называет жемчужными зернами (8).

Андрей Боголюбский.

Андрей Боголюбский (кн. от 1159 до 1174) продолжал дело отца своего во Владимире, построил город и назвал его именем любви к Бо­гу, много прилежал к Божественному писанию, строил прекрасные церкви, заслужил в летописях сравнение с Соломоном, покровительствовал славному проповеднику, Кириллу, Епископу Туровскому, и получал от него частые послания (9).

Николай Святоша.

Из Удельных Князей XII столетия замечателен пример Николая Святоши, Князя Черниговского, сына Давидова и внука того Свято­слава Ярославича, которого любовь к книжному ученью нам уже известна. В 1106 году этот Князь, оставив честь, славу и власть княжения, пришел в монастырь, постригся и явил пример послушания и непрерывной деятельности. Он был поваром, дровосеком и вратарем мона­стыря; казну свою он употреблял на церковное строение и на книги, которых множество храни­лось в обители, еще во второй половине XII века, как свидетельствует Епископ Симон (10).

Евфросиния Полоцкая.

Упомянем еще о двух женах из рода Княжеского. Евфросиния, мiрски Предислава, бы­ла дочерью Георгия, Князя Полоцкого, младшего из сыновей Всеслава Брячиславича. Красота ее пленяла юных князей, но она отвергла их для небесного Жениха и постриглась в монастыре, где игуменьей была тетка ее, супруга Князя Ро­мана Всеславича. По примеру Иерусалимских дев, она испросила у Полоцкого Епископа, Илии, дозволение жить в пристроенной к Софийскому со­бору келлии, где молилась и списывала священные книги, которые отдавала в продажу, а день­ги, вырученные за них, раздавала нищим. С благословения Епископа, она учредила монастырь при церкви Спасовой, на Сельце, куда принима­ла дев и жен, в том числе родную сестру свою, Градиславу, и двоюродную, Звениславу, которая принесла ей все свои драгоценные одеж­ды и утвари. Здесь наставляла она духовную семью свою в книжном учении. В ее Житии сохранилось краткое поучение к инокиням, из которого мы приведем заключительные слова: «Сотворитеся же чистая пшеница Христова, измелитеся в жерновах смирения постническими тру­ды, чистотою же, любовию и молитвами да бу­дете яко хлеб сладок Богу». – Евфросиния по­строила церковь Св. Спаса, памятник нашего зодчества в XII веке, и теперь еще уцелевший; приобрела от Греческого Императора, Мануила, Эфесскую икону Богоматери, писанную, по преданиям, Св. Евангелистом Лукою и теперь хра­нимую в Торопце; более сорока лет была игуменьею монастыря своего; уже в глубокой ста­рости совершила странствие ко Гробу Господню и скончалась в Иерусалиме, до 1169 года. В оби­тели Спасской долго хранился дар ее благочестия, крест с надписью 1161 года, который потом перенесен в Софийский Собор и, по воссоединении Униатов, совершил странствие в обе наши столицы (11).

Верхуслава.

Другая замечательная жена этого столетия была Верхуслава, супруга Ростиславова и невестка Рюрика, Князя Киевского. Она писала письма к Епископу Симону и покровительствовала Поликарпу черноризцу, известному списателю Житий в Патерике (12).

Сводная летопись Татищева, которая в новое время возвратила доверие Русских историков (13), славит многих Князей за их лю­бовь к училищам, к ученым и к чтению книжному. О Святославе Юрьевиче († 1174) говорит она, что он имел большую начитанность, милостиво принимал ученых, приходивших от Греков и Латин, часто с ними беседовал и имел состязания. Роман Ростиславичь, по сви­детельству той же летописи, частыми беседами поучал своих братьев и вельмож; устроивал в Смоленске училища, своею казною содержал в них учителей Греческих и Латинских, не хотел иметь священников неученых и до того истощил на все это свое имение, что Смольняне погребли его на свои деньги, снесенные любовью народа к покойному. Ярослав Галицкий († 1188), прозванием Осмомысл, прославленный в Слове о полку Игореве, призывал художников и ремесленников изо всех стран, знал языки, читал многие книги, искоренял ереси наставлени­ями, призывал всех к ученью и доходы с монастырей употреблял на училища. Константин Всеволодовичь, по летописям, Мудрый († 1218), не щадил словесных наставлений своему народу, дом свой по смерти отдал под училище во Владимире и внес в него свои книги, был охотник до чтения их и знал многие науки, имел при себе многих ученых, покупал древние Греческие книги высокою ценою, получал другие в дар от Патриархов и собрал их более тысячи, повелевал переводить их на Русский язык, собрал многие дела древних Князей, сам их описывал, и другие с ним труди­лись (14).

Памятники письменности XII века.

Поименуем памятники письменности, несо­мненно, относящиеся к XII столетию. Все они пи­саны на пергамене. Евангелие, писанное в лист Алексою, сыном пресвитера Лазаря, для Новгородского Князя, Мстислава Владимировича, впоследствии бывшего и Князем Киевским, хранится в Московском Архангельском Соборе. Оно было относимо всегда к 1125 – 1132 годам Мстисла­вова княжения в Киеве; но, судя по тому, что в послесловии к сему Евангелию Мстислав на­зывается Князем Новгородским, что хранилось оно в Новгороде, должно полагать, что оно писано ранее 1125 года (15). Этот список, полный апракос, в тексте передающий древний, перво­начальный перевод Славянских просветителей, обилующий древнейшими формами и оборотами Славянской речи, сличен с тремя списками XII века и с четвертым XIII-го, и приготовлен к изданию Проф. Невоструевым (16). – Второе Евангелие, апракос, писано для Новгородского Юрьева монастыря Феодором, при игумене Кириаке, между 1119 – 1128 годами и принадлежит Новоиерусалимскому монастырю (17). – Третье Евангелие (Галичское) писано, кажется, южным Славянином в 1144 году, и хранится в Синодаль­ной библиотеке. Это самый древний список Евангелия тетра, т.е. расположенного по четырем Евангелистам (18). – Четвертое Евангелие, 1164 года, писано дьяком Константином, а мiрски Добрило, для попа Семена, и находится в Румянцовском музеуме (19). – По указателю Московской Синодальной библиотеки значатся Служебник, по преданию, принадлежавший Антонию Римляни­ну, скончавшемуся в 1147 году, и Стихирарь ме­сячный нотный, 1157 года (20). – Новгородская Софийская библиотека имеет Стихирарь празднич­ный, писанный при Новгородском епископе Арка­дии и при Тиуне Тупочеле, между 1156 – 1163 го­дами. – В Румянцовском музее есть пергаменная рукопись, содержащая в себе Иоанна Лествичника Беседы к монашествующим, несомненно, XII века, хотя год подробно и не обозначен (21). Замечательно, что это богословско-созерцательное сочинение дошло до нас в столь древнем переводе и списке, и писано Русским правописанием, след., в России. – В Синодальной библиотеке есть 18 огласительных и 5 тайноводственных поучений Кирилла Иерусалимского, писанных уставом XII-XIII века (№ 478). Упомянуты в приписке писцы Феодор и Константин. – К это­му же столетию относятся некоторые надписи: 1) нам уже известная на кресте Евфросинии Полоц­кой, 1161 года, 2) надписи в той же церкви Св. Спаса и 3) надпись на Рогволодовом, так называемом Борисоглебском, или Оршанском камне, 1171 года, времен Полоцкого Князя Рогволода (Василия), сына Борисова (22). К тому же столетию относится и первая грамота, писан­ная на пергамене и данная Мстиславом Новгородскому Юрьеву монастырю вместо крепости на земли и судные пошлины, при игумене Исаии, след., между 1128 и 1132 годами. Этот важный памятник письменности XII-го века для нас еще тем более драгоценен, что он, первый в своем роде, был подвергнут критическому истолкованию незабвенным Митрополитом Евгением, при чем в первый раз положены не­которые основания для Русской палеографии (23).

Общие черты образования в XII веке.

Соберем в одно черты, которыми обозначается лучшая сторона этого столетия. Византийское образование, пересаженное на Русскую почву, приносит в нем значительные плоды. Сношения с Грецией не прерываются. Владимир Мономах был сын Гречанки и внук Греческого Царя, Константина Мономаха. Его внука, дочь Мсти­славова, была за Греческим Царевичем. Всеволод III Георгиевичь был воспитан в Греции. Наши Князья вступали в брачные союзы с Англиею, Франциею, Норвегиею, Даниею, Чехами, Поль­шею, Ханами Половецкими (24). Все это могло содействовать распространению у нас иноземных языков. Мы рано развили эту способность и лю­били ею славиться перед другими народами: «В том бо честь есть от инех земель», – говорит Владимир Мономах в своем Поучении. Если отец его Всеволод, сидя дома, знал пять язы­ков, то должно думать, что другие Князья, посещавшие чужие земли, могли превосходить Всево­лода в этом знании. Замечательным образом распространен был Латинский язык в нашей земле. Константин Всеволодовичь, княживший уже в XIII веке, но образовавшийся в XII-м, говорил Латинским языком, как своим природным, по свидетельству друга его, Епископа Симона (25). Монах Рубруквис, странствовавший по России в половине XIII века, встретился с Половчином, говорившим по-Латыни (26).

Врачебная наука приходила к нам с Востока. Ею занимались Армяне и Сирияне. Владимира Мономаха пользовал Армянин; врачем у Николы Святоши был Сириянин. Но и в мо­настыре Печерском иноки занимались также врачеванием: Алипий исцелял вапами; Агапит, без­мездный врач Печерский, простыми зелиями и молитвами.

Изящные искусства.

Искусства изящные, Зодчество и Живопись, перенесенные из Византии в Киев, стали раз­множаться и на Севере. Уже не одни Греки, но и Русские ими занимались.

Зодчество.

Церковь Киевопечерская, небеси подобная, по выражению современников, возбудила во многих Князьях соревнование строить такие же: Владимир Мономах соорудил подобную в Ростове, Георгий – в Суздале. Андрей Боголюбский в течение всего своего княжения во Владимире занимался созиданием великолепной церкви, и мастера изо всех земель участвова­ли в ее построении. Сам город вырастал по мере того, как вырастала и украшалась церковь. Другой, также славный храм был воз­двигнут Андреем в Боголюбове. Имя Соломона заслужил он от летописцев как великий храмоздатель (27). Богатство церквей его, конечно, было достойно изумления, судя по свидетельствам очевидцев. Недавно найденные фрески во Владимирском соборе, может быть, относятся к его времени и обнаруживают стиль необыкновенно изящный (28). Кроме того, столицу свою он украсил двумя вратами: золотыми и серебряными. В 1194 году надобно было обновить две церкви: одну во Владимире, опаленную в великий пожар, а другую в Суздале, которая опадала старостью и безнарядьем, как говорит летописец. Епископ Иоанн не искал даже мастеров Немецких, а нашел своих на всякую строительную потребу (29). В конце же XII-го столетия Давид Ростиславичь Смоленский воздвиг в своем городе церковь во имя Архистратига Михаила, которая своею красотою возбуждала удивление во всей стране полунощной (30). В самом конце века, летопись упоминает о Русском зодчем, Милонеге-Петре, которого нашел между своими приятелями Рюрик Ростиславичь, питавший нена­сытную любовь к зданиям. Сей-то зодчий вывел каменную стену по берегу Днепра у Михайловского Выдубицкого монастыря, которая возбудила удивление летописца, вероятно, инока той же оби­тели, и внушила ему страницы благодарности Князю и художнику, которых он сравнивает с Моисеем и Веселеилом (31). О Милонеге упоминает и Новгородская Летопись, как тысяцком; но мы не знаем, он ли был вместе и зодчим (32).

Живопись.

Когда Греческие мастера пришли в Киев расписывать церковь Печерскую, тогда Алипий был им поручен родителями своими для обучения иконописанию. Сначала он был учеником их, а после помощником. В течение всей жиз­ни своей он занимался этим искусством в обители; трудился для Игумена, для братии; обновлял обветшавшие иконы. Плату за труд свой он делил на три части: одну употреблял на покупку красок, другую раздавал нищим, третью отдавал в монастырь. Он знал, ве­роятно, целебную силу некоторых красок, по­тому что однажды, помазав вапою лицо прокаженного, исцелил его от гнойных струпов. Есть прекрасное предание об этом первом Русском живописце, достойное кисти художника. Удрученный летами и предсмертною болезнию, он не мог докончить образа Успения Божией Матери, заказанного ему усердным и богатым богомольцем к самому дню этого праздника, и Ангел, в виде юноши, явился к немощному, дописал за него икону, и в срок готово было изображение. Деятельность этого иконописца от­носится к концу XI-го столетия и переходит в XII-е.

Церковное пение.

Церковное пение, вместе с Христианским богослужением, введено к нам из Греции. Око­ло 1051 года переселились в Киев из Царьграда три певца с своими семействами, и от них ведет свое начало ангелоподобное пение древних наших храмов. Тогда же введено, конечно, и демественное пение, – пение целым хором, всена­родное. Прежде 1074 года жил в Киево-печерском монастыре доместик Стефан; около 1134 года в Новгородском Юрьевском монастыре – доместик Кирик. В Киеве к концу XI и в начале XII в. известен был двор доместиков за Десятинною церковию, где доместики, как должно предполагать, обучали Русских церков­ному хорному пению. Около 1130 года пришли из Греции к В. К. Мстиславу три гораздые певци, из которых один, скопец Мануил, был поставлен в 1137 году епископом в Смоленске. Некоторые краткие молитвы пелись по-гре­чески. При перенесении мощей Бориса и Глеба народ единогласно взывал: Кирие елеисон (33). По освобождении от врагов народ, участвуя в благодарственном богослужении, имел обы­чай хором возглашать тот же греческий припев. Древнейшие нотные Стихирари и Минеи с крюковыми нотами относятся у нас к XI-му и особенно к XII веку. Русские люди слагали свои каноны: так в Киевопечерской обители известен был Григорий, творец канонов. Иоанн, Митрополит Русский, сложил канон Св. Борису и Глебу, недавно открытый (34). Св. Кирилл Туровский сочинил канон молебный, отличающийся многими духовными красотами (35).

Духовенство.

Хотя по некоторым памятникам этого века и по преданиям летописным мы имеем пра­во заключить, что образование становилось при­надлежностию также и мiрских людей, особенно же представителей власти; но, конечно, всего более сосредоточивалось оно в лицах духовных. Потому, если мы хотим начертать полную кар­тину образования Русского в этом столетии, то прежде всего обратим внимание на духовенство. Мы изобразим его в трех отношениях: во 1-х, в отношении к Западной Церкви, которая хотела простереть на нас свое влияние, во 2-х, в отношении к духовенству Греческому, и в 3-х, в отношении к народу.

Отношение к Западной Церкви.

Разделение между Восточною и Западною Церк­вами обозначалось все ярче и ярче, особливо в тех крайних последствиях, к которым приходил Запад через свое отторжение. Духовен­ство наше всегда неусыпно и деятельно заботи­лось о том, чтобы оградиться от смешения. Еще в прошлом столетии игумен Феодосий писал послание к Великому Князю Изяславу о Варяж­ской вере (36). Митрополит Георгий, современник Феодосию, написал стязанье с Латиною (37). В XII-м, Митрополит Никифор наставлял о том же Владимира Мономаха, по его собственному вопрошению. Все точки разделения, как во внешних обрядах, обычаях, так и во внутреннем содержании Веры, обозначены весьма от­четливо и ясно. Более подробное внимание обра­щено на приложение: и Сына, к Символу Веры. Указаны опресноки, употребление давленины в народе, запрещение брака белому духовенству, про­тивное правилам первого Собора, неуважение к алтарю, и резко обозначен обычай Епископов и попов воинственного Запада ходить на войну и осквернять руки кровью (38). Поучая власть, духовенство предостерегало и народ. В ответах Епископа Нифонта на вопросы черноризца Кирика, налагается шестинедельная эпитимия на жен, которые носили детей своих к Варяжским попам для молитвы (39). Начальни­ки Церкви, как бы с умыслом, настаивали на соблюдении некоторых православных обрядов, чтобы оградить и предостеречь паству от всякого наружного общения, к коему любило при­бегать западное духовенство, чувствуя само в себе недостаток общения внутреннего. Так, например, в тех же ответах Нифонта повелевается хоронить мертвецов до захождения солнца, как будто по той причине, что мертвец в последний раз является на свет до общего воскресения; но вернее, кажется, потому, что Латиняне ввели обычай погребать по захождении солнца (40). Есть памятники у нас, свидетельствующие, что мы имели сношение с Римскими Папами по предмету разделения Церквей. Таково послание Русского Митрополита Иоанна III к Папе Александру III (1164 – 1166). Судя по содержанию, ясно видно, что оно было вызвано самим Папою. Писано оно в духе кротости, любви и мира. «Отдай же ми, Господа ради, – говорит Иоанн, – от многия бо любве тако­вая написавшу ми тобе». Он указывает на Пап, или их полномочных, которые заседали в Соборах, и на отступления, за тем последовавшие. Он желает соединения, но просит, чтобы Па­па обратился к своему брату по духу, Патриарху Константинопольскому, и показал ему всякое тщание, «да разрушатся соблазны и в едино нам единение быти и возглаголание духовно» (41).

Отношения к Церкви Константи­нопольской.

Самое это Послание уже показывает то отношение покорности и любви, в каком всегда находилась Церковь Русская к своей матери, Цер­кви Константинопольской. В духовенстве нашем этого столетия ярко заметны две стихии: Грече­ская и Русская. Митрополиты, по большей части, были Греки; но видно уже стремление призывать Русских на престол Митрополии. В 1147 году Изяслав Мстиславичь собором шести епископов поставил Митрополитом Климента Смолятича, человека ученого, но без благословения Св. Софии; это поставление встретило сильное противодействие в других Епископах, особенно же в Нифонте Новгородском, который отрицался служить вместе с Климентом и смело обличал его (42). В летописях того времени обнаруживается недоверие к хитрому характеру Греков (43). Может быть, эта же самая причина высказывается в действиях той части духовенства, которая неблагоприятствовала Царьграду. Но следовало же отделить вопрос Церкви от народных и местных отношений, и сохранить Восточное единство. Нашлись у нас и тогда люди, понявшие эту великую мысль, и главным в числе их был Нифонт Новгородский, которого летописи именуют поборником Рус­ской земли, хотя он и являлся представителем прав Греческой стороны в нашем духовенстве. Так было всегда в Истории нашего образования: когда обнаруживалась в некоторой части Русских какая-нибудь исключительность, могущая быть вредною самому народу в высшем духовном общении с другими народами мiра, – всегда являлись у нас, подобно Нифонту, побор­ники Русской земли и народа, не в тесном, а в самом обширнейшем значении этого слова. С другой стороны, просвещеннейшие из Греков старались сами согласоваться с потребностями народными и писали на Славяно-Русском языке, как, например, Митрополит Никифор, современник Мономаха.

Отношение духовенства к народу.

Взглянем теперь на отношение духовенства к народу. Важною задачею для того времени было водворить благоустройство в Церкви, истребить нечистые остатки язычества, внести духовные на­чала в жизнь гражданскую, освятить нравы и обычаи жизни семейной, домашней. Кротко, снис­ходительно и заботливо действовала Церковь для достижения этой цели. Вопросы Кирика и других Нифонту Новгородскому, – памятник нашей вну­тренней церковной деятельности, – ясно это свидетельстуют. – Давать ли причащение больным, извергающим гной? – Непременно, отвечает Нифонт. Не тó смрад и отлучение святыни, чтó из уст исходит, но смрад греховный. В ве­ликую заслугу вменяется погребение валяющихся костей человеческих. Рачительно смотрела Цер­ковь за пищею народа, чтобы он не ел белок и удавленины. Всякий оскверненный сосуд должно было очищать молитвою: так Религия способ­ствовала к очищению даже всей внешней жизни Русского человека. По шести недель эпитимии на­лагалось на жену, которая носила больных детей своих к волхвам, или которая, следуя языческим суевериям, в случае охлаждения любви му­жа, омыв тело свое водою, давала ему пить ее. Никаких других наказаний не налагала Церковь, кроме духовных. Принимается в соображение и возраст наказуемого: для молодых эпитимии не так отяготительны, как для взрослых. При об­ращении язычников в Христианскую Веру Цер­ковь отдает первенство соплеменникам-Славянам перед другими народами, вероятно, по преиму­ществу языка, более для них понятного, нежели для иноплеменных; огласительные молитвы для Болгарина, Половчина, Чудина продолжаются сорок дней, а для Славянина только восемь. Стро­го наблюдала Церковь за своими служителями и за благочинием во храмах; строго – за чистотою жиз­ни своих духовных чад, в отношении к исполнению церковных обязанностей; обуздывала злоупотребления, хотя бы они совершались и под самым набожным предлогом: так, например, налагала эпитимию на тех, которые давали клятву идти в Иерусалим и не были в силах испол­нить ее, или, может быть, иногда прикрывали бродяжничество этою святою целию (44).

Общее обозрение памятников Словесности в XII веке.

Эти черты Русского образования в XII веке, совокупленные в одно, послужат к тому, чтобы подтвердить достоверность и объяснить значение тех памятников Словесности, к изучению которых мы теперь приступим. Мы уже сказали, что от этого века дошло до нас немаловажное число отрывков, по коим можно заключить, как значи­тельно было целое. Каждый из них выражает свою особенную мысль, – а совокупленные вместе наукою, они доказывают, что Словесность наша в этом столетии вступила в деятельную связь с современною жизнию. Обозрим сначала вообще все эти памятники по внутреннему их значению, прежде нежели изучать каждый порознь. Хождение Даниила Паломника в Иерусалим представляет нам, как мысль о Гробе Господнем жила и тогда еще в народе Русском и сливалась с мыслию о Русской земле. Поучение Владимира Мономаха детям изоб­ражает несложную картину века, характер этого Князя и первое очевидное влияние Христианства на воспитание древнего Русского человека. Послание Митрополита Никифора к Владимиру Мономаху, подтверждая достоверность предъидущего памятни­ка, определяет отношения представителей Церкви к предержателям светской власти. Слово Даниила Заточника, раскрывая в первый раз черту южно-Русского характера в словесном произведении, – юмор, доказывает, что можно было у нас в XII столетии разумным и смелым словом снять с себя опалу Княжескую. Словá Кирилла Туровского – памятник духовного красноречия, изумительный по глубине мыслей богословских, по красотам образов духовной Поэзии. Слово о полку Игореве, нося на себе черты юж­но-Русской природы и Поэзии, вскрывает самую глубокую рану в жизни этого периода и высказывает чувство, наиболее господствовавшее в сердце народа.

Писатели, упоминаемые в летописях.

Прежде чем изучать подробно и порознь каждое из этих произведений, упомянем для пол­ноты имена тех писателей, которые, судя по известиям летописей, вероятно, действовали сло­вом, но не дошли до нас в своих сочинениях. Нифонт, Епископ Новгородский с 1130 го­да, скончавшийся в 1156 году, строгий защитник единомыслия нашего с Константинополем, именуется в летописи ревнителем священным и Божественным вещем. Татищев полагает его одним из продолжателей Несторовой Лето­писи. Нам уже известны его ответы на вопрошение черноризца Кирика, обнаруживающие Христианский разум этого Святителя. В древних рукописях под именем Святого Нифонта зна­чатся некоторые слова, к сожалению, еще не при­веденные в известность. Митрополит Евгений приписывает их Новгородскому Епископу (45). О Клименте Смолятиче, возведенном в 1147 году из молчальной кельи своей на престол Киевской Митрополии, по желанию Изяслава, – летописи говорят, что он был очень книжен и учителен, и много оставил сочинений (46). В рукописях нередко встречаются слова с именем Климента Епископа; но до сих пор они не изданы, – и критика не решила еще: должны ли быть они при­писаны Клименту, Папе Римскому, или Клименту, Славянскому Епископу, или, наконец, нашему Клименту Смоленскому. Третий духовный деятель в слове был Авраамий, основатель Богородицкого монастыря в Смоленске. Он отличался даром красноречия в проповедях своих и привлекал великое множество молельщиков в свою оби­тель, но тем возбудил зависть в духовенстве, оклеветан был пред народом в чернокнижии и даже осужден Смоленским Епископом Игнатием, запретившим ему священнослужение, вскоре однако оправдан другим Епископом Лазарем. К сожалению, из слов Авраамия дошло до нас только одно, – и духовное красноречие его было только, по большей части, собственностью его современников (47).

Паломник или Хождение Даниила.

От начала этого столетия остался нам памятник, известный под именем: Книга глаго­лемая странник, также: Паломник, или Хожде­ние Даниила Русския земли Игумена.

Странствия в Иерусалим.

Мы уже знаем, что хождения Русских в Иерусалим в этом веке были довольно часты. Припомним по­дробности о странниках в начале Жития Феодосиева, путешествие Св. Евфросинии Полоцкой, сви­детельство в вопрошении Кириковом, что клят­ва ходить к св. местам простиралась даже до вредной крайности, против которой Церковь при­нимала благоразумные меры предосторожности. Мысль о Гробе Господнем была всеобщею мыслию Христианства этого времени. Запад совершал тогда свои блистательные крестовые походы. Наши предки, занятые у себя раздорами внутрен­ними и набегами вражиими, не могли принимать в них участия. Но в летописи, современной этим событиям, есть отголоски народного сочувствия западному движению на Восток в главной его по­будительной мысли.

Сочувствие летописца крестовым походам.

Вот словá, которые мы читаем под 1190 годом летописи:

«В то же лето иде царь Немецкый со всею своею землею, битися за Гроб Господень, проявил бо бяшеть ему Господь ангелом, веля ему ити. И пришедшим им и бьющимся крепко с богостудными тыми Агаряны, Богу же тако попустившу гнев свой на весь мiр, зане исполнися злоб наших вся земля, и си вся наведе на ны грех ради наших, во истину суд створи и пра­вы судбы его, и преда место святыня Своея инем иноплеменником: сии же Немци, яко мученици святии, прольяша кровь свою за Христа, со цари своими. О сих бо Господь Бог наш знамения прояви: аще кто от них в брани от иноплеменьных убьени быша, и по трех днех телеса их невидимо из гроб их ангелом Господним взята бывахуть, и прочии видяще се тосняхуться пострадати за Христа; о сих бо воля Господня да сбысться, и причте я´ ко избраньному своему стаду, в лик мученицкый» (48).

Так мы, наравне со многими Государями и народами крестоносного Запада, видели издалека од­ну только светлую сторону дела; мы не знали тог­да, что под его благочестивым блеском скры­валась тайная мысль Римских первосвященников распространять свое владычество. Мы не зна­ли, что Папы, говоря словами Историка крестовых походов, во зло употребляя власть свою над умами верных, вооружили крестоносные пол­ки против народов Христианских и против личных своих врагов, и что священные войны, утратив свой первоначальный характер, превра­тились в междоусобные распри самих Христиан (49).

Мы не вносили меча в обетованную землю, но провожали ко гробу Господню многих богомольных странников с молитвами за Русскую землю. Удивительно было бы, если бы никто из них не дал нам сведений о своем хождении. Даниил Игумен исполнил это за всех. Немногие произведения древней нашей Словесно­сти дошли до нас в таком множестве списков, как его Хождение. Причина ясна: оно было любимым чтением Русского народа. Частое переписывание этого памятника было также виною искажения языка его (50).

Время хождения Даниилова.

Когда совершил свое странствие Даниил? Вот его собственный ответ на этот вопрос: «Ходил есми тамо в княженье Русское Великаго Князя Святополка Изяславича». Княжение это про­должалось от 1093 до 1113 года. Есть другие обстоятельства, также определяющие время хождения Даниилова: первое – он говорите об Акре, что она уже принадлежала Франкам, а не Сараци­нам; в самом деле Акра была взята Франками в 1110 году; другое – упоминаемый Даниилом поход Короля Иерусалимского, Балдуина, к Дама­ску, который совершился в 1114 и 1115 годах. Об нем говорит Даниил как очевидец. Но как же согласить год смерти Свя­тополка с годом Балдуинова похода? Различие двух лет, конечно, дело весьма маловажное в хронологии. Кроме того, можно предполо­жить, что Даниил отправился в 1113 году, ко­гда еще княжил Святополк, и пробыл там, как он сам говорит, 16 месяцев в метохии св. Саввы, вероятно, без сведений о смерти Ве­ликого Князя. Другие Князья, имена которых он поминал на эктениях и записал у Святого Саввы в Лавре: Владимир Мономах, Давид Святославичь, Олег-Михаил, Святослав-Панкратий и Глеб Минский, все относятся к началу XII-го века и тем более определяют время памятника.

Предположения о родине Даниила.

Кто был этот Даниил? Он сам себя называет игуменом Русской земли; но какого монастыря – неизвестно. Карамзин полагал, что это мог быть Юрьевский Епископ Даниил, постав­ленный в 1113 году; но этот год противоречит соображениям, приведенным выше. Опи­сывая Иордан, он сравнивает его такими сло­вами с рекою Сосновою: «Всем есть подобен Иордан Соснове реце и в ширину, и в глуби­ну, лукарево ж вельми (т.е. извилисто) и быстро течет, болоние имать, також яко Соснова река». Это сравнение дало повод Митрополиту Евгению и Карамзину предполагать, что Даниил или ро­дился, или жил в Черниговской области, где течет река этого имени (51). Прозвание Паломника, встречающееся в некоторых рукописях, указывает на существование у нас того же обычая, какой был на Западе: называть паломниками (palmieri) богомольцев, которые, возвращаясь из Иерусалима, приносили с собою пальмовые ветви от заутрени Вербного воскресения. – Один ли странствовал Даниил? – Он упоминает о дружине своей, о Русских, приключившихся тогда вместе с ним, Новгородцах и Киевлянах, ссылается даже на них по именам, особенно на Седеслава Иванковича (52), которого одного мог едва ввести с собою в столп Давидов (других не впустили); также на Городислава Михаиловича, на двух Кашкичей и иных многих, бывших свидетелями его странствия.

Подробности очевидца.

Все подробности описаний показывают оче­видца; везде оправдываются собственные слова его: «Яко видех очима своима грешныма, по истине тако и написах». Расстояния мест, по большей части, он обозначает глазомером, употребляя такие выражения: «То есть близь стены городныя, яко муж каменем довержет», – или еще при описании высоты горы Фавора, которую сравнивает с круглым стогом сена: «Высота ея ж есть яко может с нея на полдень лиц олны добрый стрелец четырежды встрелить, а на зем­ли стоя, горе осмижды встрелит, коли доброй стрелец» (53). При посещении всех святых мест помогал Даниилу один инок из обители Св. Саввы, муж святой, старый деньми, вельми книжный, живший в Галилее лет 36 и у Св. Саввы 20 лет: «Тому мужеви святому вложи Бог в сердце любити ми вельми худаго» (54). Вообще, с чувством благодарности и любви го­ворит Даниил о гостеприимной лавре Св. Сав­вы: ее пять келий каменных, высоких, по словам его, прилеплены к скалам и стоят страшно на высоте, по обеим сторонам потока, утверждены Богом, как звезды на небесах (55).

Касательно зданий и местности Игумен Даниил, по свидетельству нашего Паломника XIX столетия, не дает совершенно ясного о них понятия, быть может, по ошибкам переписчиков, перемешавших меру, расстояние и взаимное по­ложение мест; представляет однако же любопытные сведения о Греческих и Латинских обителях того времени. Оне, вероятно, были разрушены; позднейшие путешественники не упоминают о многих, приводимых Даниилом. В течение первых пяти веков, со времени завоевания Св. Земли Сарацинами и до Крестоносцев, мо­настыри держались в руках Греков, и должно полагать, что запустение оных было следствием крестовых походов, раздраживших Восток. Даниил сам жалуется уже на разорения, которые совершаемы были Сарацинами. Г. Муравьев нашел еще развалины нескольких обителей на местах, описанных Даниилом (56).

Содержание.

После этого предуведомления, которое было необходимо для того, чтобы убедиться в досто­верности памятника, мы познакомимся короче с его содержанием, чтобы уяснить себе дух Па­ломника, характер его рассказа и тайную сердечную мысль, которая привела его на Гроб Госпо­день. Дух его есть дух смирения, искренней, про­стодушной набожности, без малейшей примеси лицемерия. Описания его чужды всякой искус­ственной изысканности, но при всей простоте носят на себе печать той живописи, которую внушает природа, а не искусство. Задушевная мысль его, высказанная в заключении, молитва о земле Русской.

Главный характер рассказа.

В кратком вступлении и в некоторых словах послесловия, предшествующих заключитель­ному повествованию, Игумен сам выражает ха­рактер своего рассказа. Свой путь и святые ме­ста, где Христос Бог наш походил Своими ногами, Даниил описал, не возносяся, не велича­яся путем сим, но любви ради святых мест, чтобы не забыть того, чтó Бог показал ему недостойному, и для верных человек, дабы кто, услышав о местах сих святых, потщался к ним душою и мыслию: тогда равную мзду приимет с ходившими. Многие, сидя дома, милостынями и добрыми делами достигают свя­тых мест и бóльшую мзду приимут от Бога. Многие же, доходив до святых мест и увидев святый град Иерусалим, вознесшися умом, как будто нечто доброе сотворили, погубляют мзду труда своего. Все эти советы Даниила совершенно согласны с советами Отцев Церкви, касающихся того же предмета (57). На пути своем странник не видел никакого зла, ни от поганых, ни от зве­ря лютого, ни болезни в теле не чул: всегда, как орел, был телом легок, укрепляемый Божиею благостию; как олень, ходил крепко, без всякого труда и без лености: «Аще похвалитися подобает, то силою Христа моего похвалюся: сила бо моя в немощах совершается», – говорит Апостол Павел. – Все же написал он нехи­тро, но просто, о местах святых, о граде Иерусалиме и о всей земле обетованной, если и не му­дрено, то безо лжи: как видел своими очами, так и написал (58).

Первый взгляд на Иерусалим.

Так передает Даниил первый взгляд на Иерусалим и чувство, которое бывает тогда в душе каждого Христианина:

«И есть же св. град Иерусалим в дебрех, около его гóры каменны высоки, и олны пришед близ к городу, то видети град. Первое виден дом Давыдов, а потом мало подошед видети Елеонская гора и Святая Святых, а потом весь град видети. И ту есть гора, ровна близ пути Иерусалима, яко версты одноя вдалее, и на той горе сседают людие с коней, и пеши вси людие ходят, и покланяются Христиане Святому Воскресению. Бывает же тогда радость всякому Христианину велика, увидевшему град святый Иepycaлим: никто же бо может не прослезитись, видевши землю желанную, и места святая, иде же Христос Бог нашего ради спасения походи, и идут пеши с радостию великою ко граду Иерусалиму».

Весьма трогательно описано то место, откуда плачущая Божия Матерь смотрела на распинаемого Сына Своего. Мы уже знаем это место из предъидущих чтений. Замечательно изображение приро­ды, окружающей Иерусалим. На ней видит Даниил благословение Божие. Он описывает пло­ды ее, из которых всего более понравился ему виноград: «Лучше бо всех овощов на земли, и гроздия несть таковаго нигде же овоща: подобен есть небесному овощу», – говорит Даниил. Любо­пытно средневековое предание о том, что кровь и вода истекли из ребр Иисусовых через расседшийся камень на главу Адамову и омыли грехи рода человеческого. Встречается иногда, хотя весьма редко, одушевление поэтическое, внушаемое Даниилу словами Писания. Так, например, гово­ря о том, что воды Содомского моря убежали от прежнего места на четыре версты, ради Крещения, он так выражается: «Тогда бо узрев море наго Божество в водах Иорданских, убоявся, побеже и вострепета, и видев Бога, Иордан возвратися вспять, яко же Пророк глаголет: «Что ти есть, море, да побеже, и ты, Иордан, воз­вратися вспять?».

Иордан и водокрещение.                           

Три раза был он на Иордане. Сам его измерил, перешел вброд на другую сторону и много ходил по тому берегу, любовно. Особенно приятно ему сходство между Иорданом и рекою Сосновою, устьем которой он дает понятие о ширине Иордана. Он возвращается и после к этому любимому сравнению. Был он и на водокрещении. Вот описание этого праздника:

«Сподоби ж мя Бог трижды быть на Иордане, и в самый праздник водокрещения бых на Иордане, со всею дружиною моею, видехом благость Божию, приходящую на воду Иорданскую. И множество народа без числа тогда приходят к воде, со свещами, и всю ту нощь бывает пение изрядно, свещем без числа горящем. В полунощи-ж бывает крещение воде. Тогда бо Дух Святый исходит на воды Иорданския. Достойнии-ж человецы видят добрии, како выходит Дух Святый, а вси народи не видят, но ток­мо радость и веселие всякому человеку бывает тогда в сердцы, едва погрузят Крест честный и егда рекут: «Во Иордане крещающутися Госпо­ди», – тогда вси людие вскочат в воду Иордана, крестящесь в Иорданстей реце, яко жь Христос в полунощи крестился есть от Иоанна».

Заключитель­ный рассказ о сошествии света.

Перейдем теперь к заключению рассказа, где Даниил упоминает о своих сношениях с Балдуином, королем Иерусалимским, и выражает тайную мысль свою, которая, кажется, всего более побудила его не только совершить это отдаленное странствие, но и описать его. Все это содержится в последней главе Хождения, надпи­санной так: А се о свете, како сходит ко гро­бу Господню с небеси. Здесь описана Воскрес­ная полночь в Иерусалиме, и особенно выдается правдивость рассказа нашего странника, который не хочет поразить своих читателей никаким чудом.

Вот как приступает он к своему пове­ствованию: «И се ми показал Бог видети худо­му и недостойному рабу своему, Даниилу иноку: видех бо очима своима грешныма по истине, како сходит Свет святый ко Гробу животворящему Господа нашего Иисуса Христа. Мнози бо инии странници неправо глаголют о схожении Света святаго. Инии бо глаголют, яко Дух Святый голубем сходит ко Гробу Господню; а другии бо глаголют, яко молния сходит с небеси, и тако вжигаются кандила над Гробом Господним. То есть лжа и неправда: ничто же бо тог­да видети – ни голубя, ни молнии, но тако не­видимо сходит благодать Божия, и вжигаются кандила над Гробом Господним. Да о том ска­жу, яко ж видех по истине».

Свидание с Балдуином.

Описывая приготовление кандил на Гробе Господнем в великую Пятницу, запечатление самого Гроба и погашение всех светильников по церквам Иерусалимским, Даниил так передает свидание с Балдуином и свой последний подвиг в Иерусалиме:

«Тогда аз худый и недостойный идохом, в пятницу великую, в первом часу дни, ко Князю Балдвину, и поклонихся ему до земли. Он же, видев мя поклонившась, призва мя к собе с любовию, и рече ми: «Что хощеши, Игумене Русский?» – познал бо мя бяше добре и любяше мя вельми, яко ж бяше муж благ, и смирен вельми и не гордит. Аз же рекох к нему: «Княже мой, Господине! молюти ся Бога деля, и Князей Русских: хотел бых и аз поставити кандило свое на Гробе святем Господнем от всея Русския земли, и за вся Князи наши, и за вся Християне Русския земли».

Кандило от всей Русской земли.

И тогда Князь с радостию повеле ми поставити кандило, и посла со мною мужа своего, слугу лучшаго ко иконому Святаго Воскресения, и к тому, иж держит Гроб Гос­подень. И повелеста ми оба – иконом и ключарь Святаго Гроба Господня, принести кандило свое с маслом. Аз же поклонихся има, и шедше на торг, с радостию великою, и купих кандило стеклянное велико, и налиях масла древянаго чистаго без воды, и принесох ко Гробу Господ­ню, уж вечеру сущу, и умолих ключаря того единаго, и возвестих ему. Он же отверз двери Гроба Господня, и повеле ми выступити из калиг, и тако босого введе мя единаго во Гроб Господень с кандилом, еже ношах аз, и повеле ми поставити своима рукама грешныма в ногах, а в головах стояше кандило Греческое, а на персех Святаго Гроба Господня кандило всех монастырей, а на среде Русское кандило, еже поставих аз грешный». Русский Игумен прибавляет к тому, что только эти три канди­ла, стоявшие в низу, и зажглись в то время, а из Фряжских, повешенных на верху, ни одно не возгорелось тогда.

Поставив кандило свое на святом Гробе Господа нашего Иисуса Христа, он поклонился честному тому Гробу Господню, и облобызал с любовию и со слезами то святое и честное место, где лежало тело пречистое Господа нашего Иисуса Христа, и вышел из Гроба того с радостию великою, и пошел в свою келлию.

Воскресная ночь.

На другой день, в субботу, многое множество людей собралось перед церковью Воскресения Христова: туземцы и пришельцы от всех стран, от Вавилона, Египта, Антиохии и других. Все стояли с незажженными свечами у храма: когда отворились двери, в тесноте великой все вошли во храм и наполнили церковь и палату. Так описывает Даниил всенародную молитву перед сошествием небесного Света:

«И те людие иного не глаголют ничто же, но токмо: «Господи помилуй!» – зовут не ослабляючи, и вопиют сильно, яко тутнати и взгремети всему месту тому от вопля людей тех. И ту источницы прольются слезами от верных человек; аще бо у кого окаменено сердце имать, и той тогда может ся прослезити; всяк бо человек тогда зазрит себе и поминает грехи своя, глаголет в себе: «Егда моих деля грехов не снидет Свет святый?» – и тако стоят вси вернии слезно и сокрушенно сердце имуще. И ту сам Князь Балдвин стоит со страхом и смирением великим, источник слез проливает­ся от очию его; так же и дружина его стоят около его прямо гробу, близь олтаря великаго».

В седьмом часу дня Князь Балдуин отпра­вился ко Гробу Господню из дому с своею дру­жиною: все босые и пешие. Игумен Св. Саввы с братиею, и в том числе наш Паломник Даниил, пользовались покровительством Балдуина, который поставил нашего странника близь себя. Воины раздвинули улицу в народе. Наши путни­ки прошли в церковь до самого святого Гроба, под покровом Балдуина. Он приказал сам поставить Даниила высоко над самыми дверьми гробными, против великого олтаря, так, что можно было ему дозреть во двери гробные, ко­торые все были замкнуты и запечатаны царскою печатью. Великий олтарь был занят Латински­ми попами. Православные священники, стоявшие над самим Гробом Господним, начали петь вечерню; Латиняне же, в великом олтаре, как выражается Даниил, стали верещать по свойски. Долго ожидали Света. Епископ с диаконом два раза исходил из олтаря и припадал к гробным дверям, не увидит ли света? но напра­сно. В то время все люди возопили со сле­зами: Кирие елеисон. Когда же запели песнь: Господеви поем, – внезапно малая тучка при­шла от Востока и остановилась над непокрытым верхом церкви, и одождила над Гробом святым, и омочила всех, над ним стоявших.

Явление Света.

Тогда внезапно воссиял свет во святом Гробе, и вышло из него блистание страшное. Епископ с четырьмя диаконами подошел ко Гробу и отворил двери; взяв свечу у Князя Балдуина, он вошел во Гроб и зажег ее от того святого Света, и изнесши из Гроба, отдал самому Кня­зю в руки, и стал Князь на месте своем, дер­жа свечу с радостию великою. От той свечи все близ стоявшие и наш Паломник зажгли свои свечи, а от них уже все люди. Свет святой казался Даниилу не как земной огонь, но светился чудно: пламя его было червлено как ки­новарь. Кто не видел этой радости, прибавляет инок, тот не может иметь веры к сказующему об этом видении. Но верные добрые люди веруют и в сласть слушают сказания о сей святыне. «Верный бо в мале и в мнозе верен есть, а злу человеку истина крива есть».

Приняв свет, все пошли в свои храмы и, возжегши там свечи, довершили Богослужение. На другой день Игумен святого Саввы с братиею вынес свое зажженное кандило из Гроба. Иконом и ключарь святого Гроба Господня объявили им, что только три кандила, стоявшие ни­же над гробом, и зажглись тогда. Даниилу ка­залось, что пять Латинских кандил, гордо висевших выше, горели другим светом. После трех дней наш странник взял и свое канди­ло, которое поставил он во имя Русской земли.

Снятие Русского кандила со Гроба.

Вот это описание:

«И по трех же днех по литургии, идохом аз ко ключарю святаго Гроба Господня и рех ему: «Хотел бых взяти кандило свое». Он же поим мя с любовию токмо единаго, введе мя с собою во Гроб, и вшедше во Гроб обретох свое кандило на Гробе святем, еще горящее светом тем святым, и поклонихся Гробу тому свя­тому и облобызах со слезами место то святое, идеже лежало пречистое Господа нашего Иисуса Христа тело; и тогда бо измерих собою Гроб в длину и в ширину; при людех бо не воз­можно измерити никому же; и почестих святаго Гроба Господня по силе своей как мог, и тому ключареви подах нечто мало и худое благословение свое. Он же, видев любовь мою сущу ко Гробу Господню, и к тому самому удвигнув же дску сущую в головах святаго Гроба, и уломи тако святаго камени нечто мало на благословение, и запрети ми с клятвою никому-ж поведати во Иерусалиме. Аз же поклонихся Гробу тому свя­тому, и у того ключаря взем кандило свое с маслом горящим, и изыдохом с радостию ве­ликою зело и обогатився Божиею благодатиею, нося в руку моею дар и знамение святаго Гроба: про­свещая семо вся места, идохом радуясь, яко некако сокровище богатества обретох».

Заключение.

Вот набожный подвиг, совершенный на Гро­бе Господнем в начале XII века духовным представителем Русской земли, по его собствен­ному простодушному рассказу. Он не обратил никакого внимания на крестовые походы, которые тогда были во всем своем разгаре. Летописцы на­ши издали сочувствовали, однако, мысли, двигавшей Запад ко святому Гробу; но, может быть, действи­тельность вблизи представляла иное и обнажала пружины не совсем чистые. Худого слова Даниил не сказал об них, может быть потому, что не мог сказать доброго. Два раза, по случаю возжения кандил и вечерни, выражает он свое неблаговоление к Латинской Церкви. Но замеча­тельно его особенное человеческое сочувствие к благородной личности Князя Балдуина, которого называет он мужем благим, смиренным, не гордящимся, и изображает его веру и терпимость перед лицем своего народа. Благород­ный Князь Запада и наш простодушный инок, как видно, поняли друг друга в том, чтó одно сближает людей всех веков и народов. Все же блистательное, гордое движение крестоносцев на Восток было вне сферы мыслей смиренного представителя Русской духовной жизни того времени и вне той цели, для которой он совершил свое далекое странствие. В то время, когда кипели раздоры Князей, когда Половцы, по свидетель­ству летописи, несли землю розно, и сами дети рвали члены своей матери, Игумен Русский ста­вит на Гробе Господнем кандило от всей Рус­ской земли, за всех Князей наших, и за всех Христиан земли Русской. Так мысль о земле своей, об ее единстве духовном, когда еще не было возможно государственное, принимала главное участие в молитвах нашего странника XII-го столетия, – и вне ее он ничего сознать не мог.

И, видно, усердно помолился Русский инок о нашей земле. В том же столетии, через 33 года по совершении его подвига, в летописи под 1147 годом, в словах, которыми Георгий Владимировичь звал к себе на пир Святослава Ольговича, в первый раз помянулось имя Мос­квы, – и родился город, залог спасения России, где впоследствии олицетворилась государ­ственно мысль о том единстве Русской земли, за которое молился у Гроба Господня Паломник Даниил.

Примечания к осьмой лекции

(1) Ипатьевский список. СПб. 1843, стран. 4 и 5.

(2) Замечательна эта связь наших древних церковных преданий с Латинскими во всем, чтó ка­сается до общего в деле Веры. Явное свидетельство в пользу нашей терпимости.

(3) Эти прекрасные предания о голубе находятся не в самом Сказании, а в Житии Алипия иконописца.

(4) В подробностях об этом событии есть за­мечательное указание на обычай вступать в духовное братство во храме перед иконою, чем у нас освя­щалось человеческое чувство дружбы. В преданиях о Витязях так должно разуметь выражение: братья названые. Приведу весь этот отрывок из Сказания:

«Быста два мужа некая от великых града того друга собе: Иоанн и Сергей. Сия приидоша в цер­ковь Богонареченную, и видеста свет паче солнца на иконе чюдней Богородичней, и в духовное братство приидоша. По мнозех же летех Иоанн разболевся, остави сына своего Захарию пяти лет суща, и призва игумена Никона, и раздааше имение свое нищим, и часть сыновнюю дасть Сергию тысячу гривен среб­ра и сто гривен злата; предасть же и сына своего Захарию юна суща на съблюдение другу своему яко брату верну, заповедав тому: яко егда возмужает сын мой, дайте ему злато и сребро. Бывшу же За­харии пятинадесяти лет, въсхоте взяти злато и сре­бро отца своего у Сергея. Сийже, уязвен быв от диавола, и мнев приобрести богатьство, и хоте живот с душею погубити, глаголеть юноше: отець твой все имение свое раздал Богови: у того проси злата и сребра своего: той ти должен есть, аще ти помилует; аз же не повинен есмь ни твоему отцу, ни тебе, ни во едином златницы. Се ти сотворил отец твой своим безумием, раздая все свое имение в милостыню; тебе же нища и убога оставил. Сия же слышав, юноша нача плакатися своего лишения. Посылает же юноша с мольбою к Сергию: дайже ми половину, а тебе половина. Сергий жестокими словесы укоряше отца его и того самого. Захария же третией части проси, таче и десятыя. Видев же себе лишена всего, глаголет Сергию: прииди и кленимися в церк­ви Печерской пред чюдною иконою Богородичною, идеже и братьство взя со отцем моим. Сей же отвеща и кленыйся, яко не взял тысячи гривен сре­бра, ни сто гривен злата, и хоте целовати икону, и не возможе приближитися ко иконе. Исходящу ему из дверей, нача вопити: о святая Антоний и Феодосий! не велита мене погубити аггелу сему немилостивому. Молитаже ся святей Богородице, да отженет от мене многия бесы, им же есмь предан. Возмете же злато и сребро запечатано в клети моей, и бысть страх на всех, и оттоле не дадяху клятися святою Богородицею никомуже. Пославше же, взяша сосуд запечатан, и обретоша в нем две тысячи гривен сребра, а злата двести: тако бо усугуби Господь отдатель милостивым. Захария же все вдаст игумену Иоанну, да растрошит якоже хощет. Сам же по­стригся, сконча живот свой ту. Сим же златом и сребром поставлена бысть церкви святаго Иоанна Предотеча, уду же на полати восходят, во имя себе Иоанну болярину и сынови его Захарии, егоже бысть злато и сребро». (Выписано из двух сличенных рукописных Патериков М.П. Погодина и И.Н. Царского).

(5) Для библиографии, касающейся Киевского Пате­рика, следует привести статьи, с тех пор вышедшие: О Патерике Печерском и Описание харатейного списка Патерика Печерского. А.М. Кубарева. Обе статьи перепечатаны из Журн. Мин. Нар. Просв. (1838 и 1840) в Чтен. Общ. (1847 № 9), первая исправлен­ная, вторая с небольшими пополнениями. – Обзор редакций Киево-Печерского Патерика, преимущественно древних, Макария, Епископа Винницкого. (Изв. Акад. Т. V. Вып. 3. и Историч. чт. о яз. и слов. 1857). – О редакциях Патерика Печерского вообще в ответ на предъидущую статью. А.М. Кубарева. (Чтения 1858. Книга третья).

(6) Эту мысль очень ясно выразил А.Н. Муравьев в своем сочинении: Первые четыре века Христианства. Изд. 2-е. СПб. 1842. стран. 245. «Скоро красота древнего Рима перешла в новый, вместе с правительством, частию сената и сановниками всемiрной империи. Крепкие стены, обширные пристани, палаты царские и чертоги вельмож, площади народные, амфи­театры, ристалища, бани, водопроводы, торжища, все соорудилось внезапно, кроме капищ идольских; ни одно из них не осквернило Царьграда, и кумиры языческие изнесены были из храмов Греции, чтобы украшать только его ристалища, с треножником Делфийским, послужившим для стольких оракулов».

(7) Об этом говорится в Сказании о создании Киевопечерской церкви. Такую же церковь построил и Владимир Мономах в Ростове.

(8) Ипат. список. стран. 94 и 95.

(9) Пролог. Апреля 28. Житие Кирилла Туровского. «И Андрею Боголюбивому Князю многа послания написа от Евангельских и Пророческих указаний».

(10) Патерик Печерский. О Преподобнем Свя­тоши Князи Черниговьском. «Суть же и книгы его многы и до ныне».

(11) Житие Преподобныя матере нашея Еvфросинии девицы, игумении обители святаго Спаса в По­лоцке, в Четиих Минеях, под 23 числом Маия. – Исторические сведения о жизни Преподобной Еvфросинии, Княжны Полоцкой, с описанием и изображением креста, принесенного ею в дар Полоцкой Спасской обители. СПб. 1841. соч. К.С. Сербиновича. – Путешествия Русских людей в чужие земли, изданные Г. Сахаровым. Часть I. СПб. 1837. стран. 91. – Ист. Госуд. Росс. Т. 2. прим. 251.

(12) Памятники Российской Словесности XII века. Москва. 1821. стран. 255. «Пишеть же ми книги (зна­чит: письма, на древнем Болгарском языке) Кня­гини Ростиславля Верхуслава, хотящи тебе поставити Епископом Новуграду на Онтониево место, или Смо­ленску на Лазарево место, или Юрьеву на Олексиево место». Слова из послания Симона к Поликарпу.

(13) О древне-русских училищах. Соч. Н. Лавровского. Харьков. 1854. стран. 38 – 49. – В. Князь Константин Всеволодовичь Мудрый И. Беляева. Временник. 1849. Кн. 3. – История Русской Церкви. Макария Винницкого. 1857. Т. 3. стран. 97.

(14) История Российская Татищева. 1774, Кн. 3. стран. 196, 238, 279, 410.

(15) Описание этого Евангелия находится в Списке Русским Памятникам П.И. Кеппена, стран. 30 – 32, в Иоанне Экзархе Болгарском (стран. 110), где выписано и послесловие. См. Палеографические приложения в конце этой части и снимок с Евангелия, приложенный к 169-й странице. Мстислав сел в Новгороде с 1095 года (Лавр. сп. стран. 98).

Г. Филимонов напечатал в 3-й книге Чтений 1859 года Дополнительные сведения к Истории Мсти­славова Евангелия. Он полагает, что оно писано было в 1103 году, когда Мстислав, княжа в Новгороде, заложил церковь Благовещения на Городище, и что оно написано было для этой самой церкви; что обложено было в Царьграде Наславом, по поручению Мстислава, уже княжившего в Киеве; что отправлено опять в Городищенскую церковь, где и оставалось до 1559 года, когда обновлено повелением Иоанна Грозного. Мстислав в 1117 году вызван был отцом своим из Новагорода в Киев и жил в Белегороде, оставив по себе для Новгородцев сына своего Всеволо­да; но, конечно, он сохранял до самого 1125 года свой титул Князя Новгородского как старший сын Владимира Мономаха, потому что Князей Белогородских мы не знаем. А потому, отдавая полную спра­ведливость остроумным догадкам г. Филимонова, до открытия новых данных, мы можем повторить то же самое, чтó говорили и прежде: Мстиславово Евангелие написано ранее 1125 года.

(16) Мстиславов список Евангелия есть полный список апракоса, поскольку содержит чтения и на простые, будние дни от пятидесятницы до великого поста, тогда как в Остромировом списке и многих других читаются здесь только одни субботние и недельные Евангелия. Евангельский текст сличен с Остромировым списком апракоса, Галичским тетром и двумя другими списками XII века (хранящи­мися в Типографской библиотеке), из коих один апракос, а другой тетр, и одними апракосом XIII века (в ризнице Архангельского собора). С сими же всеми списками сличен и месяцослов Мстиславова Евангелия. В обоих случаях в Евангельском тек­сте для объяснения разных вариантов, а в месяцослове для показания других святых, сравнительно с нынешним изданием, употреблены Греческие списки Евангелия Синодальной библиотеки VIII – XI в., извест­ные издания Нового Завета Маттеи, Шольца, Тишендорфа и др. Для объяснения месяцослова, сверх того, взят во внимание Греческий месяцослов Императора Васи­лия X в., Ассеманиев календарь, Греческие и Славянские списки, издания пророков, миней и нек. др.

По исследовании оказалось, что Евангельский текст Мстиславова списка вместе с другими апракосами вообще передает древний, можно думать, первоначальный перевод Славянских просветителей, тогда как в Остромировом списке виден текст исправленный, представляемый и тетрами. Месяцослов Мстиславов идет из числа в число, согласен с древними спи­сками и очень близко подходит к нынешнему печат­ному, а в Остромировом списке неполон, в показаниях иногда оригинален и в переводе неисправен. В языке перевода по Мстиславову списку предста­вляется весьма много древнейших форм и оборотов речи, и замечательно, что они встречаются в Болгарских переводах золотого Симеонова века.

(17) Описано о. Архим. Амфилохием в Изв. Акад. т. VII. Вып. 4.

(18) Описано Калайдовичем в Иоанне Экзархе прим. 57. стран. 104. В Описании Славянских руко­писей Моск. Синод. бт. за № 20. стран. 209. В Палеографич. Матер. г. Буслаевым, стран. 11.

(19) См. Опис. Рум. Муз. № 103. – О нем же Калайдовича в Иоанне Экзархе, прим. 68. стран. 110.

(20) Из Служебника снимок в Образцах древлеписания Погодина, тетр. 1 № 6, а Стихирарь описан в Палеографич. матер. г. Буслаевым, стран. 18. В Указателе Архим. Саввою обозначен 1152 год.

(21) См. 198 № Рум. Муз. По описанию Г. Куприянова, Новогородская Софийская библиотека имеет пять пергаменных рукописей XII века и три XII – XIII. Изв. Акад. Л. 125 и 129. О памятниках письменности XII века см. Истор. Русск. церкви пр. Макария, стран. 85 – 94.

(22) Надпись на кресте напечатана в Исторических сведениях о жизни преп. Евфросинии. Кроме того см. Журнал Минист. Народн. Просвещ. Январь. Смесь. 1 – 6. К той же книжке приложен и снимок со креста, изданный также особо. О других надписях см. Кеппена Спис. Русск. пам. стран. 34, 35 и 45 – 48. Надпись на Рогволодовом камне снята в Bulletin Hist. philol. Т. II. Köppen, der Rogwolodische Stein.

(23) См. Вестник Европы 1818, №№ 15, 16 и 20. Примечания на Граммату Великого Князя Мстислава Володимировича, и сына его Всеволода Мстиславича, удельного Князя Новгородского, пожалованную Нов­городскому Юрьеву монастырю. Эта статья отпечата­на и особой брошюрою. Кроме того об этой грамо­те у Кеппена в Списке Русск. Памятн. стран. 32 и в Ист. Госуд. Росс. т. 2. стран. 177.

(24) Ист. Госуд. Росс. т. 2. стран. 167.

(25) Об этом говорит Издатель Духовной Владимира Мономаха. 1793, стран. 28.

(26) Ист. Госуд. Росс. т. 3. прим. 216.

(27) Ипат. Спис. стран. 82, 88, 111.

(28) Владимирский собор описан был в художественном отношении Графом С.Г. Строгоновым в особом сочинении: Димитриевский собор во Владимире на Клязьме. М. 1849. В б. л. с 23-мя изображениями.

(29) Там же, стран. 173. Прекрасно выражение летописца о Владимирской церкви: яже бе ополела в великий пожар.

(30) Ипат. спис. стран. 151.

(31) Там же, стран. 152 – 155, под годом 1200.

(32) Новгор. летоп. стран. 19 и 20.

(33) Истор. Русск. церкви Макария. Т. II. стран. 201.

(34) См. Извест. Акад. Н. л. 175.

(35) Напечатан в Истор. Русск. ц. Макария. т. 3. стран. 139 и прим. 241.

(36) Это послание встречается при некоторых рукописных Патериках, между прочим в одном, принадлежащем И.Н. Царскому.

(37) Открыто Преосв. Макарием и напечатано в Истории Русск. ц. Т. II. прим. 273.

(38) См. в Памятниках Слов. XII в. Послание Митрополита Никифора к Владимиру Мономаху: О раз­делении Церквей, восточной и западной.

(39) Пам. Слов. XII в. стран. 202.

(40) Там же, стран. 184.

(41) Там же, стран. 209 и 211.

(42) Ипат. Спис. стран. 29, 30 и 79.

(43) Там же, стран. 92. «Се же молвяше им (Епископ), льсть тая в собе: бяше бо родом Гречин».

(44) Пам. Слов. XII в. Вопросы Кирика Нифонту. «Ходили бяху роте, хотяче в Иерусалим. Повележе опитемью дати: та бо, рече, рота губить зем­лю сию».

(45) Слов. М-та Евгения. т. 2. стран. 142. Вот эти слова: по Каталогу рукописей Графа Ф.А. Тол­стова, стран. 123, 130, 135, 456: 1) Слово Св. Нифонта, яко в последнем издыхании покаанием и слезми и милостынею угодити Богу. 2) Св. Нифонта о искушении Божьи. 3) Его же о русальях. 4) Св. Нифонта о богатем и скупем. 5) Св. Нифонта, како подобает с тихостию и молчанием обедати на трапезе всяко­му Христьянину. По Описанию Румянц. муз. стран. 227, 230, 234: 5) Слово Св. Нифонта о ядении и то­ же слово о русальях.

(46) Никон. летоп. т. 2. стран. 95. «И зело книжен, и учителен, и философ велий, и много писа­ния написав, предаде». Ипат. спис. стран. 29. «И бысть книжник и философ, так якоже в Русской земли не бяшеть».

(47) Об Авраамии Смоленском см. Истор. Русск. Слов. ч. 3, стран. 13 и прим. 236.

(48) Ипат. спис. стран. 139. Здесь, конечно, гово­рится о третьем крестовом походе, который со­вершался именно в это время под предводительством Германского Императора Фридриха I-го, и в котором участвовали Филипп II, Король Франции, возвратившийся из похода в 1191 году, и Ричард Львиное Сердце, наследник отца своего Генриха II-го, возвратившийся в 1192 году.

(49) Слова Мишо (Histoire des croisades): Quelques papes, abusant de leur ascendant sur l’esprit des fidèles, armèrent les milices de la croix contre des peuples chrétiens et contre leurs ennemis personnels; les guerres saintes perdirent par-là le carectére qu’elles avaient eu d’abord, et ne furent plus que des guerres civiles dans la chrétienté.

(50) До сих пор лучшее издание этого памят­ника Словесности принадлежит Г. Сахарову, который напечатал его в первом томе Путешествий Русских людей в чужие земли, сличив по шести спискам. Издатель говорит сам, что он не имел средства пользоваться сводным списком Митрополита Евгения. Лучший древнейший пергаменный список этого па­мятника, по свидетельству П.М. Строева, принадлежит Флорищевой мужеской пустыне, находящейся во Владимирской Епархии, в Гороховецком уезде.

(51) И. Г. Р. т. 2. прим. 211. Словарь М-та Евге­ния. т. 1. стран. 113.

(52) См. Путеш. Русск. люд. в чужие земли. том I. стран. 18 и 86.

(53) стран. 11 и 71.

(54) стран. 4 и 65.

(55) стран. 36.

(56) Путешествие к Св. местам А.Н. Муравье­ва. т. I. стран. IX Предисловия.

(57) Бл. Августин в своей Беседе о словах, Апостолом Петром сказанных Спасителю, говорит: «Не замышляй путей далеких: Того, Кто везде, достигают любовью, а не плаваньем». Св. Григорий Нисский в послании: О странствующих в Иерусалим, еще сильнее восстает против злоупотребления сих странствий, говоря, что Иисус Христос и Святый Дух не живут в одном месте более, чем в другом. Блаженный Иероним, сам совершивший странствие, разделял то же мнение, как видно из слов его: «Из Иерусалима, как и из Британнии, равно отверсты небесные чертоги». Он прибавляет, что много Святых достигло вечного блаженства, не видавши Иерусалима.

(58) При изучении этого памятника любопытно опять взглянуть на различие в нашем воззрении на Иерусалимские странствия и западном. У нас Церковь останавливала злоупотребления, Западная сама подавала к ним повод. В XI столетии, наказания церковные на Западе были заменены странствиями ко святым местам. Не было такого преступления, которого нельзя б было искупить хождением в Иерусалим и набож­ными подвигами на Господнем Гробе. Вменялось в особенную заслугу подвергаться страданиям от Мусульман. Совершивший путешествие приобретал славу особенной святости: отъезд и возврат сопро­вождались обрядами или, лучше сказать, церковными почестями в честь странника. Многие Христиане ка­толического Запада, по свидетельству его же монахов, отправлялись за тем, чтобы возбудить к себе удивление и рассказывать чудеса по возвращении. Повествования самых набожных странников ими напол­нены. Особенно поразительны хождения Французских богомольцев. Крайним неприличием отзывается рассказ под заглавием: Sainte et bénigne astuce du Comte d’Anjou. Странствие семи тысяч человек, совер­шенное в 1064 году, за 21 год до первого кресто­вого похода, блеском внешности и золотом Епископских одежд раздражило алчность варваров, и на­кануне Христовой Пасхи разбойники, прельщенные добычею, напали на великолепных богомольцев, и полилась кровь с той и другой стороны: таково было начало войн, длившихся после в течение столетий. Все это не худо принять к соображению для того, чтобы видеть различие проявления Христианской жизни у нас и на Западе. (Извлечено из книги Мишо.)

(Продолжение следует)

Степан Шевырёв

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"