Предмет лекции. – Венценосцы-писатели. – Поученье и Послание Владимира Мономаха. – Сомнение в авторе. – Особенный характер произведений др. Р. Словесности. – Точка зрения на памятник. – Повод к сочинению. – Сочувствие к Василию Великому. – Понимание Христианства. – Слова против смертной казни. – Обхождение с людьми. – Гостеприимство к иноземцам. – Знание языков. – Слова против лени. – Дневные занятия Князя. – Походы Владимира. – Ловы его. – Домашняя деятельность. – Три мысли заключительные: Мысль о Промысле Божием. – Мысль о любви и прощении. – Послание к Олегу. – Молитва заключительная и мысль о покаянии. – Послание Митрополита Никифора к Владимиру Мономаху. – Другие сочинения того же Митрополита. – Повод к сочинению Послания. – Сличение Послания с Поучением. – Содержание Послания. – Духовное значение поста. – Три силы души. – Чувства человека. – Зрение и слух. – Разбор сил души и чувств Князя Владимира. – Погрешность в слухе. – Наставление Князю. – Заключение. – Значение Послания. – Слово о Данииле Заточнике. – Исторические известия о Слове. – Общий характер Слова. – Расположение Слова. – Содержание. – Черты южно-Русского юмора. – Переделка Слова в XIII веке. – Летописец Переяславля Суздальского. – Проповедь Кирилла Туровского. – Сведения о жизни Кирилла. – Сочинения его. – Общий характер Проповеди. – Не политический. – Не противуязыческий. – Духовно-созерцательный. – Способ изложения. – Подробный разбор трех Слов. – Слово в новую неделю по пасхе. – Символический образ. – Слово о расслабленном. – Всемiрная мысль Христианская. – Слово на Вознесение Господне. – Мысль и образ. – Замечательное в других Словах. – Общее заключение о Проповеди. – Притчи и Молитвы.
Предмет лекции.
Поучение Владимира Мономаха детям, Послание к нему Митрополита Никифора, Слово Даниила Заточника и Слова Кирилла Туровского – будут предметом настоящей лекции.
Венценосцы-писатели.
Русская Словесность может указать у себя на четырех венценосцев-писателей. К удельному периоду относится Владимир Мономах, к царскому – Иоанн Грозный, ко временам новым – Петр Первый и Екатерина Вторая. К ним можно было бы присоединить еще старшего из всех, из периода героического, Святослава, который действовал словом не письменным, а устным на свою дружину, и Владимира Святого, сложившего молитву при крещении Русского народа.
Поученье и ПосланиеВладимира Мономаха.
Поученье Владимира Мономаха детям найдено было в Лаврентьевском списке Несторовой Летописи, где вставлено под 1096 годом (1). Перед заключительною молитвою оно содержит в себе примирительное Послание к Олегу Святославичу, писанное в 1096 году, после Муромского сражения, в котором убит сын Владимиров, Изяслав (2). Из разбора памятника мы увидим, что не летописец, а сам Владимир, по всему вероятию, вставил это Послание в Поученье, потому что оно совершенно приходится к смыслу своего места.
Сомнение в авторе.
Вставка Поученья в Летопись могла бы подать повод ко мнению, будто оно сочинено не Владимиром Мономахом, а самим летописцем, который таким Поученьем хотел обозначить черты Мономахова характера. Но есть неопровержимые противоречия такому произвольному предположению: во-первых, умышленное сочетание двух сочинений в одно, чего бы не сделал, конечно, летописец, которому возможно было вставить одно Послание под 1096 год, если оба сочинения существовали раздельно; он же вставил все, потому что на Поученье время не обозначено, а Послание приходится к событию года; во-вторых, отсутствие Поученья во всех других списках Летописи, кроме Лаврентьевского; в-третьих, характер Поученья, которое, конечно, было бы совершенно иным, если бы сочинил его инок. Но изучение самого содержания, показав внутреннее значение этого памятника и связь его с жизнию, всего более убедит нас в его подлинности.
Особенный характер произведений др. Р. Словесности.
При взгляде на этот памятник нельзя не обратить внимания на особенный характер произведений нашей древней Словесности. Не блещут они внешними формами изящества, не отличаются вовсе огромностию, но богаты внутренним значением и, главное, выражают мысль самой жизни. Странным покажется для иных такое произведение Словесности, как Поучение отца детям; но когда мы вникнем в смысл нашей древней жизни, когда представим себе, как важно было у нас слово престарелого и умирающего, как переходило оно от отца к сыну и внуку и до поздних потомков, как оно, представляя, с одной стороны, опыт прошедшей жизни, с другой, предлагало завет грядущему, – то отсюда выступит для нас важность немногословного Поучения. Такиезаветы оставляли у нас Пастыри Церкви, Князья и Цари, частные люди (3). Немного их сохранилось, но тем они для нас важнее. Духовные завещания в самой древности едва ли имели тот исключительно юридический характер деления собственности, какой они позднее приняли. Важнее было оставить детям наследие духовное в мудром опыте и слове жизни.
Точка зрения на памятник.
Поученье Владимира Мономаха носит на себе во многих подробностях яркиеследы современного удельного периода; но для нас оно особенно важно духом Христианства, проникающим в первоначальную жизнь древнего Русского человека, и теми чертами, в которых впервые сознает себя он, как в своих достоинствах, так и в недостатках. Вот точка зрения, с которой мы будем смотреть на этот памятник, и он оживет для нас.
Повод к сочинению.
Сидя на санях, писал это Поученье Владимир и хвалил Бога за то, что Он соблюл его до таких дней; след., уже в глубокой старости (4). Писал же он эту грамоту детям своим с тем, чтобы они, или иной кто, приняли ее в сердце свое и, читая ее, потщались бы на все добрые дела (5). Первое слово его касается главной раны времени: братних междоусобий и клятвонарушения. Когда он был на Волге, встретили его послы от братьев и звали на Ростиславича; но он, несмотря на то, что мог подвергнуться их гневу, отказался, чтобы не нарушить крестного целованья. По обычаю времени, в печали он разгнул Псалтирь и нашел в нем слова утешения: «Вскую печалуеши, душе, вскую смущаеши мя?.. Кротции наследят землю, насладятся на множестве мира».
Сочувствие к Василию Великому.
Пример Василия Великого, собиравшего юношей, душею чистых и телом нескверных, для того чтобы поучать их, поощряет и Владимира к поучению. Он обнаруживает большое сочувствие к сему Отцу Церкви, именем которого был сам наречен при крещении. Видно, что творения Василиевы были ему известны. Славится Василий преимущественно как проповедник милостыни, и Владимир с самых первых слов Поучения говорит об ней (6). То же сочувствие к природе, какое встречаем в творениях Василия, заметно и здесь. Вглядываясь в премудрое устроение мipa, Владимир особенно поражен разноличием образа человеческого: если бы мiр весь совокупить, то всякий из нас предстал бы с своим особенным лицем по мудрости Божией (7). С чувством поэта говорит он о пении птиц: «И птицы небесныя умудрены Тобою, Господи: егда повелиши, то вспоють и человекы веселять тобе; и егда же не повелиши им, язык же имеюще онемеють». Здесь видно благочестивое созерцание природы, настроенное чтением творений Василия Великого.
Понимание Христианства.
В понимании Христианской Веры являет Владимир питомца древней Церкви нашей. Его Христианство имеет характер непритворный, искренний; он не ханжа, не лицемер. Он говорит, что милость Божия заслуживается не одиночеством (т.е. самозаключением), не монашеством, не голодом, как иные добрые люди терпят (8): вот одно из доказательств, что произведение скорее принадлежит мiрянину, чем иноку. Три дела добрые для него заключают в себе не тяжкую Божию заповедь, ведущую к небесному царствию: покаянье, слезы и милостыня. Замечательны эти ночные земные поклоны и ночное пение, которым очищаем то, в чем согрешили днем: обычай древнего Русского человека. Путешествующему на коне, если и не будет при нем оружия, не нужно многих молитв, – довольной одной: Господи помилуй, самой лучшей изо всех, любимой молитвы Владимира Мономаха и Русского народа (9).
Христианство Владимира не обрядовое, а деятельное. От совета о поклонах и молитве он переходит к делам милосердия и правды и говорит: «Всего же паче убогих не забывайте, но елико могуще по силе кормите и придавайте сироте, и вдовицю оправдите сами, а не вдавайте сильным погубити человека».
Слова против смертной казни.
За тем следуют те драгоценные, золотые слова против смертной казни, на которые XII век может указать в поученье XIX-му: «Ни права, ни крива не убивайте,ни повелевайте убити его; аще будет повинен смерти, а душа не погубляете никакоя же хрестьяны».Во времена, так называемые варварские,Христианская любовь открыла Владимиру Мономаху эту истину, которой не могла выразуметь юридическая мудрость веков просвещеннейших. Смысл этой истины, с самых первых времен Христианства озарившей у нас Владимира Святого, Изяслава, Мономаха, впоследствии долго был затемняем то диким Татарским влиянием, то просвещенным Западным, пока не открылся опять в сердце Основательницы нашего Университета, по тому же простому Христианскому внушению, какое было и Владимиру Мономаху.
Обхождение с людьми.
Христианство одушевляет его прекрасными человеческими чувствами в общественном обхождении с людьми: «Паче всего гордости не имейте в сердци и в уме, но рцем: смертни есмы, днесь живи, а заутра в гроб». – «Болнаго присетите, над мертвеця идете, яко вси мертвени есмы, и человека не минете не привечавше, добро слово ему дадите».
Гостеприимство к иноземцам.
Совет о гостеприимстве к иноземцам Владимир доводит до крайности и с простодушною искренностью выказывает его источник, – наше заграничное славолюбие, которое так часто иностранные гости наши употребляли во зло: «И боле же чтите гость, откуду же к вам придеть, или прост, или добр, или сол, аще не можете даром, брашном и питьем; ти бо мимоходячи прославят человека по всем землям, любо добрым, любо злым». Как в этой черте Русские XIX-го столетия еще сходятся с Русскими XII-го! Гостеприимство свое Русский переносил с собою и в дорогу; Владимир дает совет напоить и накормить хозяина, у которого остановишься: «Куда же подете, идеже станете, напойте, накормите унеина (хозяина)» – обычай, еще и теперь сохранившийся в наших областных странствиях.
Знание языков.
Мономах советует знать чужие языки. Нам известно, что это знание было тогда уже нашею народною чертою. Источник его указан Владимиром также в чувстве Русского честолюбия перед иными народами: «Его же умеючи, того не забывайте доброго, а его же не умеючи, а тому ся учите; якоже бо отець мой, дома седя, изумеяше 5 язык, в том бо честь есть от инех земль».
Слова против лени.
Глубоко сознает Владимир Мономах наш порок народный, нашу лень, которая, по собственному нашему же признанию, заслужила эпитет Русской, – порок, которого корень таится или в природе нашей страны, подающей нам собою пример шестимесячного бездействия, или в исторических обстоятельствах нашей жизни, или, наконец, в особенности нашего темперамента, принадлежности народов, как и людей отдельных. На этот порок воздействует только одна порывистая наша деятельность, способная обнаружить необычайные, внезапные силы, сократить в десятилетия то, для чего потребны века, в месяцы то, для чего нужны годы, точно так, как сама природа наша, после долгого тяжкого сна, совершает с дивной быстротою весь процесс растительный. Против этого народного порока, в частности, возможно только действие человеческой воли, и с ним боролись все наши славные исторические личности, начиная от Владимира Мономаха до Петра Великого, Ломоносова, Карамзина.
В своем кратком Поучении Владимир считает нужным пять раз сказать слово против лености, в предостережение детей своих от нее. И здесь Христианская Вера помогает ему как сознать этот порок, так и действовать против него. «Бога деля не ленитеся, молю вы ся, не забывайте трех дел тех: не бо суть тяжка». – «Того не забывайте, не ленитеся», – прибавляет он к предписанию о ночных поклонах. Не лениться велит он в дому своем: «В дому своем не ленитеся, но все видите; не зрите на тивуна, ни на отрока, да не посмеются приходящии к вам, и дому вашему, ни обеду вашему»; – не лениться велит он на войне: «На войну вышед, не ленитеся, не зрите на воеводы, ни питью, ни еденью не лагодите, ни спанью; и стороже сами наряживайте, и ночь отвсюду нарядивше, около вой тоже лязите, а рано встанете; а оружья не снимайте с себе, вборзе не розглядавше, ленощами внезапу бо человек погыбаеть». – Леность в Русском человеке мать тому, что он забывает то, чтó умеет, и не учится тому, чего не умеет: «Леность бо всему мати, еже умееть, то забудеть, а его же не умееть, а тому ся не учить; добре же творяще, не мозите ся ленити ни на что же доброе».
Дневные занятия Князя.
Солнце не заставало на постели Русского Христианина XII-го столетия; колокол церковный будил его: «Да не застанет вас солнце на постели, тако бо отец мои деяшеть блаженый и вси добрии мужи свершении». За утренней отдавши Богу хвалу, когда он видел всходящее солнце, то прославлял Бога с радостью и говорил: «Просвети очи мои, Христе Боже, и дал ми еси свет твой красный», и еще: «Господи, приложи ми лето к лету, да прок грехов моих (т.е. в остальных грехах моих) покаявъся, оправдив живот, тако похвалю Бога».
После этой молитвы древний Князь садился думать (т.е. совещаться) с дружиною, потом людей судил; но при этом случае Владимир Мономах употребляет прекрасное выражение, которого смысл хорошо бы возвратить просвещенным юристам и нашего времени; у него людей судить значит: «людей оправливати»… Потом на лов ездил. Следуя Русскому обычаю, Мономах советует спать после обеда: «Спанье есть от Бога присужено полудне, от чина бо почиваеть и зверь, и птици, и человеци».
Походы Владимира.
Не в похвальбу себе, а зная, что собственный живой пример всего лучше действует на людей, Владимир Мономах рассказывает детям о походах своих и ловах в течение одних 13-ти лет. Здесь мы переносимся в жизнь и внешнюю деятельность наших Князей XII-го века. Всех походов больших Владимир совершил 83, а меньших и не припомнит. В том числе важнейшее место занимают походы Половецкие. Мирóв с Половецкими Князьями заключил он без одного 20; лучших князей из оков выпустил 109; побито более 200. Освобождать землю Русскую от диких племен и от диких зверей – вот было два дела у Князей того времени, любивших Отечество. Охота была тогда не праздною забавою, не тратою времени, а спасительным подвигом. Она поражала не мирных безвредных животных, a свирепых, или доставляла полезных человеку. Можно представить себе, каким множеством диких зверей наполнены были тогда леса и поля России.
Ловы его.
Владимир довольно подробно рассказывает о своих ловах. За Черниговым он по сту зверей уганивал. В Турове, вместе с отцом, ловил всякого зверя. В Чернигове коней диких живых вязал сам путами по 10 и по 20-ти, а других брал руками. Многим опасностям подвергался он на своих ловах. Два тура метали его и с конем на рогах своих; олень бодал – и два лося: один топтал ногами, другой рогами бодал; вепрь от бедра меч оторвал; медведь у колена подкладку откусил; какой-то лютый зверь вскочил к нему на бедра и коня с ним опрокинул. Но Бог сохранил его невредимо. И с коня много раз падал, голову пробил себе дважды, зашибал руки и ноги, в юности не берег живота, не щадил головы своей. Чтó надо было делать отроку его, то творил он сам, на войне и на охоте, ночью и днем, в зной и в холод, не давая себе покою; не смотря ни на посадников, ни на бирючей, сам делал чтó было надобно.
Домашняя деятельность.
Такова была деятельность Владимира вне дома; ей соответствовала и домашняя. Весь порядок в доме своем устроивал он сам; ловчий наряд весь сам содержал: сам смотрел за конюшней, за соколами, за ястребами; но в то же время и худого смерда, и убогой вдовицы не давал сильным обидеть,и за церковным нарядом и службою сам смотрел. Но за все это хвалил он не себя, а Бога, Который не ленивым сотворил его, а потребным на все дела человеческие.
Три мысли заключительные.
Мысль о Промысле Божием.
Тремя мыслями заключает Мономах свое Поученье. Первая мысль о Промысле Божием, простирающемся на всякий случай жизни человеческой. «Никто же вас не может вредитися и убити, – говорит Владимир, – понеже не будеть от Бога повелено; а иже от Бога будеть смерть, то ни отець, ни мати, ни братья не могуть отьяти... Божие блюденье леплее есть человечьскаго!». Вот еще когда, в начале XII века, мы находим такое ясное выражение этой мысли в народе Русском, которая была источником славных его подвигов, приобрела ему столько земли, стяжала ему столько царств, которая велика в целом народе и часто искажается до вредного предрассудка в отдельных лицах, и бывает виною небрежности, особенно страшной в его быту домашнем.
Мысль о любви и прощении.
Вторая мысль касается любви Христианской и прощенья братьям, чтó Владимир выражает словами Апостола и Спасителя: «Молвить бо иже: Бога люблю, а брата своего не люблю, ложь есть, и пакы: аще не отпустите прегрешений брату, ни вам отпустить Отець вашь небесный» (10). Эта мысль, одна только, врачевала раны междоусобий братских при Владимире. В ней одной заключалась сила духовная, спасавшая Россию от совершенного раздробления.
Послание к Олегу.
Здесь, вероятно, автор Поученья сам вставил Послание, писанное им к Олегу Святославичу в 1096 году после Муромского сражения, где был убит сын Владимиров, Изяслав. Оно здесь кстати, как пример отца, завещанный детям. Написано оно было Владимиром по желанию сына его, крестника Олегова, и представляет одно из очевидных доказательств тому, как действовала иногда сила Евангельской любви в эти ужасные времена братского кровопролития. Замечателен совет ему сына его: «Не будем ему мстителями, но возложим все на Бога, перед Котораго все предстанем, а Русской земли не погубим!». Владимир дает самый кроткий урок Олегу, как бы следовало ему прислать ко Владимиру по смерти его сына утешительную грамоту (видно, был такой обычай) и вдову, сноху его, чтобы им вместе оплакивать ее мужа и свадьбу ее, на место песней (11), потому что свекор ее, видно, – за грехи свои, не видал ее первой радости, ее венчанья.
Молитва заключительная и мысль о покаянье.
Все Поученье заключается молитвою, в которой Владимир совместил многие молитвы Спасителю, Божией Матери и Андрею Критскому, творцу канона покаянного. Здесь, как бы перед кончиною, Владимир сам совершает над собою первое из трех Христианских дел, порученных от него детям, дело покаяния, в котором очищается душа его, и без которого страшно было умереть древнему Русскому человеку, и говорит словами Св. Андрея Критского: «Всклонися, душе моя, и дела своя помысли, яже сдея, пред очи свои принеси, и капля испусти слез своих, и повежь яве деянья и вся мысли Христу, и очистися!» (12).
ПосланиеМитрополита Никифора кВладимиру Мономаху.
С Поучением Владимира Мономаха тесно сопряжен другой памятник, относящийся также ко времени и к лицу его: Послание к нему Митрополита Киевского Никифора(13).Мы знакомы уже с другим Посланием того же Митрополита к тому же Князю: о разделении Церквей Восточной и Западной. Известны еще два послания его к Князьям о том же предмете. Очень мало сведений сообщают нам летописи о Митрополите Никифоре. Мы знаем, что он был родом Грек и прислан от Константинопольского Патриархак нам, в Россию, в 1104 или 1106 году, и скончался в 1121-м.
Другие сочинения того жеМитрополита.
В Уставе Новгородского Софийского собора, по словам митрополита Евгения, находится его же Поученье в неделю Сыропустную о посте, к духовным и мipским людям, которое обыкновенно читалось в церкви Архиереемпосле вечерни в неделю Сыропустную. Здесь Святитель сознается в незнании языка, принуждающем его к безгласности и безмолвию (14). Совместное присутствие двух помянутых посланий при весьма древнем переводе богословского сочинения Мефодия, Епископа Патарского, встречающееся в рукописях, заставило Калайдовича предполагать, что и этот самый перевод принадлежит Митрополиту Никифору.
Повод к сочинению Послания.
По какому поводу написано наше Послание? Приведем слова самого автора, из которых это объясняется. «Сего ради дръзнухом мы, яко устав есть церковный и правило, – в время се (т.е. во время поста) и к Князем глаголати что полезное». Стало быть, церковный устав требовал, чтобы Митрополит во время поста писал учительные послания к представителю светской власти, и, в силу этого церковного правила, Митрополит Никифор написал Послание к Владимиру Мономаху, в котором разбирает его душевные и чувственные способности.
Сличение Послания с Поучением.
Но прежде чем вникнем подробнее в содержание и мысль произведения, взглянем на отношение его к предшествующему. Мы увидим, что одно подтверждается другим, и увидим также, к чести Владимира Мономаха, что он в Поученье детям своим предписывал то, чтó выполнял сам на деле, по свидетельству Митрополита Никифора. Из Послания узнаём, что этот Князь более спал на земле, редко жил дóма, чуждался светлого платья, любил ходить по лесам в простой одежде и, только по нужде возращаясь в город, облекался в ризу властительскую (15). Не тот же ли это самый Владимир, который и Поученье свое пишет не дóма, беспрерывно занят военными походами и ловами? Его домашняя деятельность, его гостеприимство, смирение, любовь ко всем и воздержание подтверждаются словами его духовного наставника. Здесь он также служит сам и все стережет своими руками; дает светлые пиры своим подданным; смотрит на них, как они объедаются и упиваются, а сам доволен малою пищею и водою; угождает своим рабам и покоряет их своею любовию (16). Сокровище его никогда не залеживалось, серебро и золото никогда не считались, а все раздавал он обеими руками: не тот же ли это Мономах, который в Поученье говорит, обращаясь к Богу: «Се все, что ны еси дал, не наше, но твое, поручил ны еси на мало дний», и потом к детям: «И в земли не хороните, то ны есть велик грех (17)».
Содержание Послания.
Духовное значение поста.
Вникнем теперь подробнее в содержание Послания. Предварительно Пастырь Церкви излагает значение поста. «Если бы в начале праотец Адам постился от древа разумнаго и сохранил Владычнюю заповедь, то второй Адам, Христос Бог наш, не требовал бы от нас поста и не постился бы Сам, на извещение Своего вочеловечения. Двояко житие наше: словесное и безсловесное, безплотное и телесное. Словесное и безплотное есть в нас чудное и божественное; безсловесное – страстное и сластолюбивое. Отсюда рать в нас многая: плоть противится духу, и дух – плоти. Отсюда и потребность поста: он кротит телесныя страсти и духу покоряет тело. В сей победе начало всякому благу. Так пост есть основание добродетели – и, как солнце, возсиял он в мiре.Все языˊки постятся ради преступления первого праотца; но не все так разумеют силу поста, как люди Христовы, язык святой, царское священие. Многое иное мог бы я сказать на похвалу поста, если бы говорил кому другому; но с тобою нечего долго беседовать о посте, добляя глава наша и всей Христолюбивой земли, его же Бог издалека проразумел и предповелел, его же из утробы освятил и помазал, смесив от Царской и Княжеской крови, его же благочестие воспитало и пост воздоил, и святая Христова купель от самой младости очистила».
От предварительного наставления о посте Митрополит переходит к исследованию источника добра и зла, которые так смешаны в человеке и так тесно сопряжены между собой, что легко бывает ему одно принять за другое. Здесь духовный созерцатель обнаруживает замечательную глубину в своих богословско-психологических наблюдениях над существом души человеческой.
Три силы души.
Три силы, или три стихии, находит он в нашей душе, сотворенной Божественным вдохновением. Он называет их так, вероятно, переводя с Греческого: словесное, яростное и желанное. Судя по определению каждой из этих сил, можно без натяжки заметить, что словесное соответствует разумному началу, яростное – деятельному (воле), желанное – силе творческой. Конечно, Пастырь Церкви понимает их богословски; но здесь явен первоначальный источник мысли, перешедшей в Немецкую философию, и через нее принятой и нами, мимо того древнего начала, откуда истекла она, и откуда мы могли бы теперь пополнить то, чего недостает в ней.
Словесное (конечно, от λόγος, слово и разум) старее и выше всех: им уразумели мы небо и все прочее сотворенное, и взошли к разуму Божию. Авраам упражнялся в звездословии, но от хождения и стояния звезд познал Творца их и уверовал в Бога. Енох, прежде его, словесным угодил Богу и преселился на небо. Моисей видел задняя Божия (конечно, Историю мipa и человека) и тем взошел до разума самого Зиждителя. Такова сила словесного в тех, которые по правде сохранили ее. Та же сила словесная действовала в Деннице Ангеле, но он не по правде принял эту силу, а непщевал равен быти Богу и, за гордость свою, спал с небес. Так Эллины были словесными, но не сохранили силы словесного, не уразумели его, как должно, и впали в идолослужение. Яростное, в истинном своем направлении, есть ревность по Боге и месть на врагов Божиих; но, искаженное, перерождается оно в злобу и зависть. Так исказилось оно в Каине братоубийце, а действовало по правде в Моисее, когда он поразил Египтянина, биющего Иудея, когда сокрушил дски Закона и сам копием побивал отступников; в Илии, когда истреблял он жрецов Вааловых. Разбойники избивают поганых, но по злобе и желанию их имущества. – Третия сила – желанное есть постоянное желание к Богу, от которого раздираешь вретище, переходишь в сияние Божие и наслаждаешься веселием. Это веселие рождается от страдания ради Бога; от того веселия растет семя жизни, от него чудотворения, пророчества. Тем человек приближается к Богу, – и еще на земле носит уже образ и подобие Божие. Не есть ли это творческая сила в нас, в самом высшем, духовном своем значении?
Чувства человека.
От трех сил души человека переходит Наставник к чувственным его способностям. Чувства называет он слугами, воеводами и вспоминателями души. Приведем все это прекрасное место в подлиннике: «Та убо душа седить в главе, ум имущи, якоже светлое око в себе, и исполняющи все тело силою своею. Якоже бо ты, Княже, седя зде в сей своей земли, воеводами и слугами своими действуеши по всей земли, и сам ты еси господин и Князь: тако и душа по всему телу действуеть пятью слуг своих, рекше пятию чювьствии: очима, слухом, обонянием, вкушением и осязанием».
Зрение и слух.
Зрение тем выше слуха, что если мы сами что, не без ума однако, видим, то верно видим; слух же сообщает нам как истинное, так и ложное. Но есть у слуха и свои преимущества, которых зрение не имеет: зрение видит только спереди, а слух слышит спереди и сзади. Но за то зрению можно веровать, слуху же надобно ни веровать, ни неверовать, а много испытывать чтó услышишь: премудрые советы для того, в чьих руках участь многих.
Разбор сил души и чувств Князя Владимира.
От изучения сил души и тела вообще духовный Наставник переходит к исследованию их в самом Князе и здесь сравнивает себя с врачами тела, которые, любя болящего, стараются проникнуть в разум его недуга. По душевным силам, Митрополит испытал Князя и не находит в нем порока. По словесному, Князь не уклонился от правой Веры. По яростному, он имеет по Боге ревность: – здесь Пастырь Церкви пользуется случаем напомнить Князю, чтобы он не давал волку внити в стадо Христово, в виноград Божий не допустил бы терния, а сохранил бы старое предание отцев своих, – и тем, вероятно, намекает на предупредительное Послание свое о разделении двух Церквей: Восточной и Западной. По желанному, не за малое почитает он то, чтó в нем видит. Но, разбирая пять чувств Великого Князя, он находит погрешность в одном только слухе, вероятно, потому, как говорит он, что Князь, не будучи в состоянии все видеть своими глазами, от своих напоминателей через слух принимает «пакость душевную». «И отвръстоу сущу слуху, тем единем стрела входить ти; того ради Соломон повелевает нам, глаголя: блюдете, да не смерть внидеть оконци вашими».
Наставление Князю.
Здесь следует трогательное наставление Пастыря, где он перед властию является заступником всех страдающих. Приведем это место словами подлинника: «О сем испытай, Княже мой, о том помысли: о изгнанных от тебе, о осуженых от тебе наказаниа ради, о презреных; въспомяни о всех, кто на кого изрекл, и кто кого оклеветал, и сам суди и разсуди таковыя, и якоже от Бога наставляем, всех помяни, и тако сътвори и отпусти, да ти ся отпустять, и отдаждь, да ти ся отдасть. Аще бо не отдамы, якоже Христос глаголеть, грехопадениа человеком, ни Отец Небесный оставить нам прегрешений наших. Но и всуе нарицаем отца Бога, и глаголем к Нему лжюще: остави нам длъгы наша, якоже и мы оставляем длъжником нашим».
Духовный Наставник опасается, чтобы Князь не опечалился его словом, а еще более, чтобы не подумал, что написано оно по внушению какого-нибудь лица, сетующего на Князя. Здесь весьма верно сознаны назначение представителя Церкви и отношение его к представителю власти. Церковь у нас никогда не вступалась в разборы личных отношений между Князем и его подданными. Учительное послание Митрополита Князю не имело бы вовсе своей силы и важности, если бы внушено было не постановлением Церкви, а каким-нибудь частным обстоятельством. Против такого обвинения тщательно ограждает себя Митрополит. «Нет, ради благовериятвоего, просто написал я так, на воспоминание тебе, потому что великие власти великого напоминания требуют; великую пользу приносят оне и великим грехам подвержены». Здесь, в оправдание своего Послания, Митрополит ссылается на устав церковный.
«Хотя мы и грешники острупленные, но Слово Божие, в нас живущее, здраво и цело: Оно только может исцелять. Есть в нас невидимым искуситель: человек в лице, Бог в сердце».
Заключение.
В заключение Пастырь советует Князю уединяться от здешней молвы в гору Хоривскую и там петь, вместе с Давидом, царственные псальмы, особенно же Псалом: «Милость и суд пою тебе, Господи», в котором заключается истинное изображение Царское и Княжеское. Творя правду и милость, созиждет он дом душевного спасения и сохранит град, который есть душа его, и Бог просветит его разумные очи, и освятит его слух,и очистит сердце.
Значение Послания.
Этот памятник, несмотря на краткий объем свой, представляет самым значительным образом то правильное отношение, какое у нас существовало в самые древнейшие времена между Церковью и светскою властию. Вытекло же оно из самого разума, в каком мы приняли Христианство. Всего яснее обозначиться оно могло в лице того Князя, который в удельные времена представлял прекрасный образец духовного воспитания Церкви.
Слово о Данииле Заточнике.
От сего произведения, строгого и важного по своему значению, мы перейдем к другому, в роде веселом и забавном. Это – Слово о Данииле Заточнике (18). Исторические известия об этом памятнике весьма малочисленны.
Исторические известия о Слове.
Из подробностей самого Слова мы узнаём, что Данило был сослан на озеро Лачь (теперь в Олонецкой губернии), неизвестно, за какую вину, но предположить можно, что обвиняли его в воровстве, судя по этим словам: «Или ми речеши: солгал ми еси аки тать; аще бых умел украсти, толико бы не скорбех... Мужь погубляет мужество свое татьбою». – Автор жалуется много на нищету свою. В изгнании он написал это Слово, которое будто бы чудесным образом дошло до Князя, – и Князь, прочитав его, велел освободить заточника. В летописи XIV века есть свидетельство, что имя Данила и, вероятно, Слово его, были тогда уже известны. Под 1378 годом, по случаю Вожской победы над Татарами, говорится об одном священнике, который был сослан на Лаче озеро, идеже бе Данило заточеник (19). Автор сам обращается к Князю и называет его сыном Великого Царя Владимера, а в одном из списков Князь назван Ярославом. Посему можно было б отнести это Слово к Ярославу Владимировичу, след., к XI-му столетию, но Калайдовичь говорит, что титул Царя приличнее Владимиру Мономаху, о котором и Митрополит Никифор сказал, что Бог смесил его от Царской и Княжеской крови, намекая тем на происхождение его по матери от Византийских Императоров; а относительно имени Ярослава Карамзин полагает, что это могло быть светское имя Георгия. Вот по каким данным ученые заключают, что это Послание надобно отнести к Великому Князю Георгию Долгорукому, сыну Владимира Мономаха. Нельзя не сознаться, что основания критики довольно шатки. Кроме того, яснее определяется столетие памятника словом одного Князя, которое вставлено в это Послание и относится к XII-му веку, по свидетельству летописцев (20). Приводятся также слова Святослава Игоревича к его малой дружине, которых нет в Несторовой Летописи: «Нам ли от града погинути, или граду от нас пленену быти?». Не показывает ли это, что автору известны были исторические источники, до нас не дошедшие? Слово содержит в себе множество намеков, как должно думать, на современные ему обстоятельства; но все они облечены такою тайною безличности, что мы решительно не можем вывести из них никакого заключения, кроме одного, что оно относится ко временам удельным, которых черты ярко обозначаются в Слове. Нельзя даже решить, автор Слова – светское лицо или духовное: судя по общему характеру сочинения, вернее кажется предположить его лицом светским. Безличность нашей древней жизни причиною и здесь той таинственности, которою облечено это произведение, вместе со многими другими.
Общий характер Слова.
Но тем не менее важны внутреннее его значение и содержание. Исторические обстоятельства Послания все-таки показывают, что можно было у нас еще в удельные времена разумным словом сложить с себя Княжескую опалу и, под видом остроумной шутки, сказать много смелых истин. В Слове Данила Заточника в первый раз обнаруживается, как в малом зародыше, Малороссийский юмор – это особенное свойство наших южных Русинов, возведенное на высшую степень художественности Гоголем, – это чудное слияние плачущего смеха и улыбающейся грусти, которые находят примирение в светло-разумной мысли, выливающейся в самую простую народную форму – Русской пословицы, или Соломоновой притчи. Весьма замечательно сочетание этих двух форм выражения в Слове Заточника, – это сочувствие между Соломоном и Русским народным смыслом. «Да разверзу во притчах гадание мое», – говорит Данило, – и нередко одевает глубокомысленную Соломонову притчу в яркую одежду Русской пословицы, а иногда свою собственную мысль возвышает до мысли общей, мысли духовной, облекая ее в возвышенный образ Когелефа. Такое сочетание понятно из общего характера образования, первым орудием которого была Библия. Летописец с драматическою формою ее повествования согласил форму древних народных преданий: так и наш первый юморист, Данило, Соломоновой притчей придал духовный характер своей пословице.
Расположение Слова.
Рассмотрим теперь содержание самого Слова. Вникнув в него глубже, мы увидим в нем не одно случайное сплетение остроумных изречений, а все приемы хитрого Русского человека, который глубоко знает входы души человеческой и сознательно идет к своей цели. Сначала веселит он Князя своими остроумными шутками; расположив его к веселью, глубже трогает его чувство изображением своего состояния, и потом уже, овладев его сердцем, является перед разум его с смелою мыслию и словом. Рассказ содержания оправдает воззрение наше на ход всего Слова.
Содержание.
Сначала автор хотел бы вострубить в разум ума своего, отверзть в притчах свое гадание, прославиться мудростию; но боится похуления Князя и его опалы. Тут изображает он свое положение и с тем вместе положение всякого опального человека, сравнивая его с травою, растущею в такой тени, что на нее ни солнце не сияет, ни дождь нейдет, а потом веселит Князя своими шутками.
«Аз бо есмь, Княже Господине, яко трава блещанна, растуще за стению, на юже ни солнце сияет, ни дождь идет: тако и аз, Княже Господине, всеми обидим есмь, зане огражен есмь страхом грозы твоея, яко оплотом твердым. Но не воззри на мя, Княже Господине, яко волк на ягня: но воззри на мя, Господине мой, аки мати на младенца. Воззри, Господине, на птицы небесныя, яко ти ни орют, ни сеют, ни в житницу собирают, но уповают на милость Божию; тако и мы, Княже Господине, желам твоея милости: зане, Господине, кому Любово, а мне горе лютое; кому Бело озеро, а мне черныя смолы; кому Лачь озеро, а мне, на нем седя, плачь горки; кому ти есть Новъгород, а мне углы опали: зане не процвете часть моя».
Вот первые Русские каламбуры, восходящие к половине XII-го столетия.
Изображая свое положение, Данило жалуется на нищету свою и так представляет параллель между богатым и убогим. «Богат мужь везде знаем есть и в чюжей земле друзи имать, а убог и во своих невидимо ходит. Богат возглаголет, вси возмолчат, а слово его вознесут до облак; а убог возглаголет, вси нань кликнут и уста ему заградят: их же ризы светлы, тех и речь честна. Княже мой, Господине мой! избави мя от нищеты сея, яко серпу оть тенета, яко птицу от кляпцы, яко утя от ногтей носимаго ястреба, яко овцу от уст львовых».
Еще раз Данило обращает внимание Князя на состояние Русского человека, находящегося в опале Княжеской: он похож на дерево при пути: многиепосекают его и в огонь бросают. Никто за него: всеми он обидим, «зане огражен страхом грозы твоея».
Все мрачнее и мрачнее становится речь Заточника по мере того, как он глубже раскрывает свое положение. Вот сильное его слово о печали: «Злато искушается огнем, а человек напастьми; пшеница бо, много мучима, чист хлеб подает, а в печали обретает человек ум совершен. Молеве ризы изъедают, а человека печаль; печалну мужу засышут кости. Аще кто человека в печали призрит, как студеною водою напоит во знойный день. Птица бо радуется весне, а младенец матери; тако и аз, Княже Господине, радуюся твоей милости; весна убо украшает цветы землю, а ты, Княже Господине, оживляеши вся человекы своею милостью, сироты и вдовицы, от вельможь погружаеми».
Расположив Князя такими словами к себе, Данило резко-противоположными чертами представляет жизнь Князя и свою: «Но егда веселишися многими брашны, а мене помяни сух хлеб ядущь, или пиеши сладкое питие, а мене помяни теплу воду пьюща, и праха нападша от места заветреня. Егда ляжеши на мягъкых постелях под собольими одеялы, а мене помяни под единым платом лежаща, и зимою умирающа, и каплями дождевными яко стрелами сердце пронизающе. Да не буди, Княже, рука твоя согбена на подание убогимь: ни чашею бо моря росчерпати, ни нашим иманием твоего дому истощити».
Мы видели, как весело Данило начал, и какие слезы теперь в словах его.
Растрогав сердце Князя и овладев его чувством, он говорит ему сильное слово, в полной уверенности, что теперь светлый разум его, через истину чувства, уже найдет верный доступ к разуму Князя. Мы передадим несколько мыслей в том порядке, как оне следуют.
Вот мысль о том, что Князь богат не казною, а людьми: «Яко же бо невод не удержит воды, но точию едины рыбы: тако и ты, Княже Господине, не воздержи злата и сребра, но роздай людем. Паволока, испещрена многи шелки, красно лице являет: тако и Князь многыми людьми честен и славен по всем странам… Похвалися Езикей Царь послом Царя Вавилоньскаго, и показаша им множество злата и сребра; они же реша ему: нашь Царь богатее тебя, не множеством злата, но множеством воя: занеже мужи злато добудут, а златом людей не добыти».
Вот изображение Князя щедрого и Князя скупого: «Гусли бо строятся персты, а тело основается жилами, а дуб крепится множеством корения: тако и град нашь крепится твоею державою: зане Князь щедр отец есть всем; слузи бо мнози отца и матери лишаются и к нему прибегают. Добру бо господину служа, дослужится свободы, а злу господину служа, дослужится болшиа работы. Зане Князь щедр, аки река без берегов текуще всквозе дубравы, напаяюще не токмо человецы, но и скоти и вся звери; а Князь скуп, аки река, велик брег имущь каменны: не лзя пити, ни коня напоити. А боярин щедр, аки кладезь сладок; а скуп боярин, аки кладезь солон».
Вот смелые слова о Тиуне и рядовичах Князя: «Не имей себе двора близ Княжа двора; не держи села близ Княжа села: Тиун бо его яко огнь трепетицею (тряпицею или трутом) накладен, а рядовичи его яко искры; аще от огня устережешися, но от искры не можешь устрещися жжения порт (одежды)».
Вот мысли о безумных и мудрых, исполненные необыкновенного остроумия:«Княже, Господине мой! не лиши хлеба нища мудра, ни вознеси до облак богатаго безумна, несмысленна: нищь бо мудр, яко злато в калне сосуде, а богат красен не смыслен, то аки паволочитое зголовье, соломы наткано»…
«Мужа мудра посылай, мало ему кажи; а безумна посылай, сам не ленися по нем итти... Не сей на браздах жита, ни мудрости на сердце безумных: безумных бо ни орют, ни сеют, ни в житницы собирают, но сами ся ражают. Как во утел мех воду лити, так безумнаго учити; псом и свиниям не надобе злато и сребро, ни безумному мудрая словеса; ни мертвеца розсмешити, ни безумна наказати (т.е. научить)... Коли пожрет синица орла, коли камение воспловет по воде, коли свиния почнет на белку лаяти, тогда безумный уму научится. Или ми речеши: от безумия ми еси молвил: то не видал есми неба полъстяна, ни звезд лутовяных, ни безумна мудрость глаголюща».
Вот смелое изображение отношений Князя к его советникам, откуда яснеют черты удельного времени: «Княже мой Господине! не море топит корабли, но ветри; а не огнь творит разжжение железу, но надымание мешное: такоже и Князь не сам впадает во многия в вещи злыя, но думцы вводят. З добрым бо думъцею Князь высока стола додумаетца, а с лихим думъцею думает, и малаго стола лишен будет».
Далее, до самого заключения Слова, следует самая едкая и довольно длинная выходка против злых жен. Здесь могут быть заметны современные отношения, но они скрыты в общих чертах. Можно было бы предположить, что виновницей изгнания Данила была какая-нибудь злая женщина, потому что нигде шутка его не переходит в такую злость, как здесь. «Глаголет бо в мiрских притчах: не скот в скотех коза, и не зверь во зверех ежь, не рыба в рыбах рак, не птица во птицах нотопырь; а не мужь в мужех, кем своя жена владеет»... Лучше вола ввести в дом, нежели понять злую жену: вол не молвит, не мыслит зла, а злая жена биема бесится, а кротима высится, в богатстве гордится, а в убожестве других осуждает. Что есть жена злая?.. Мiрской мятеж, ослепление уму, начальница всякой злобе, поборница греху, засада спасению... Червь древо тлит, а злая жена дом мужа своего теряет. Лучше в утлой ладье по воде ездить, нежели злой жене тайны поведать: утлая ладья одежду вымочит, а злая жена всю жизнь мужа своего погубляет. Лучше камень долотить, нежели злую жену учить; или железо варить: железо уваришь, а злой жены не научишь: злая жена ни ученья не слушает, ни Бога не боится, ни людей не стыдится, но всех укоряет и всех осуждает. Что льва злее в четвероногих? что лютее змеи в ползающих по земле? всего того злая жена злее. Нет на земле больше женской злобы: женою прадед наш Адам изгнан из рая; жены ради, Иосифпрекрасный затворен был в темницу; жены ради, Пророка Даниила в ров ввергли, – и львы ему ноги лизали. Злое орудие дьявольское! У одного умерла жена злая: он, по смерти ее, начал детей продавать; люди сказали ему: зачем ты продаешь детей? он отвечал им: если родились в мать, то, выросши, они меня продадут.
При определении исторического значения этого памятника, должно принять в соображение подробности, которые Татищев в своей сводной летописи передает о Георгии Долгоруком. Он был женолюбив, любил сладкую пищу и питье, предпочитал веселье расправе и заботам о воинстве, поручал правление вельможам-любимцам. Дом свой загородный, приют веселья и жен, Георгий сам называл раем. Слова Данила Заточника: «Помилуй мя, сыне великаго царя Владимера! да не восплачюся, яко Адам раю»... и далее еще: «Женою бо сперва прадед наш Адам изгнан бысть из рая», могут иметь отношение к показанным историческим данным; но все-таки останутся одними догадками. Плач Адама по изгнании из рая есть известная церковная песня.
Слова Данила: «Но бых яко падая пчела по различным цветам и совокупляя яко медвеный сот: тако и аз по многим книгам собирая сладость словесную и разум», – показывают, что автор пользовался многими книгами для составления своего Слова. Но, несмотря на заимствования, он остался верен своему юмористическому характеру.
Характер южно-Русского юмора.
Итак, вот еще где, в произведении, отстоящем на семь веков от нашего времени, мы встречаем первое проявление того южно-Русского юмора, который только в наше время достиг у нас полноты своего развития. Так необходимо изучение этих первых начатков нашего Слова, которые снаружи кажутся незначительны, а между тем таят в себе первородные черты Русского духа и служат к объяснению многих явлений в Европейском периоде нашей жизни. Эти начатки тем важны, что на них нет еще чуждого влияния, и потому зародыши коренных свойств наших, хотя малые и вовсе не развитые, предстают в них во всей своей чистоте, без малейшего изменения. Так наше древнее, мнимо отторженное и мертвое, связывается с новым и оживает в мысленном сознании. Юмор Гоголя вызван был в наше время юмором Гофмана и Жан-Поля в мiр Русской Поэзии; но зародыш его, как мы видим, за семь веков нашей жизни и, конечно, еще ранее, не выходя наружу, таился в самом духе южно-Русского народа: ибо то только принимается в нашем теперешнем образовании и переходит в значительные явления жизни, при влиянии всемiрной образованности, чему есть зародыш в чистой недосягаемой глубине народного духа. Если мы сличим юмор Гоголя с юмором Заточника, то, несмотря на размер развития, коренные черты их будут одни и те же. Это сходство может даже послужить к тому, чтобы отличить юмор Гоголя от юмора Германских поэтов. Сей последний представляет то же раздвоившееся чувство между смехом и грустью, но под влиянием совершенно субъективного произвола, или каприза фантазии, которая вовсе отрешена от действительной жизни и не ведет к примирению. В юморе южно-Русском раздвоившееся чувство находится под влиянием светло-разумной, художественной мысли, которая чужда всего капризного и произвольного, и потому не отрешается от жизни: в сей последней ссорится она только с частным неразумным, но ссорится по тайной любви, по тайному сочувствию с разумною сущностью самой народной жизни. Вот почему всегда для нее возможен исход к примирению. Да, юмор Гоголя и юмор Заточника – есть юмор светлоразумный и глубоколюбящий: этими чертами должно отличить его от того ложного юмора, который у нас теперь нередко встречается в Словесности, и который вовсе чужд любви, а след., и разума, и способен только или ненавидеть, или карикатурить, или кривить мыслию.
Переделка Слова в XIII веке.
Наши скептики подвергали и этот памятник древней Словесности Русской сомнениям, ни на чем не основанным; но в новое время археологу В.М. Ундольскому посчастливилось открыть позднейшую переделку его, относящуюся к первой четверти XIII-го столетия, под заглавием: Данила Заточника моление к своему князю Ярославу Всеволодовичу (21). Открытие ясно обнаружило, что слово Даниилово было известно у нас в XII-м веке; оно положило конец всем праздным сомнениям.
Каламбур над озером Лачем заменен здесь игрою слов над Переславлем: «Кому ти есть Переславль, а мне Гореславль».Автор говорит: «Княже мой господине: орел царь над птицами, а осетр над рыбами, а лев над зверми, а ты, княже, над Переаславцы». Оба места ясно обнаруживают, что Слово переложено было согласно с местными обстоятельствами в Переславле Залесском или Суздальском и обращено к Ярославу Всеволодовичу, как это видно из надписания Слова и из обращения к Князю: «Помяни мя, сыне великаго царя Всеволода».
Ярослав (Феодор), сын Всеволода III Георгиевича, десяти лет отправлен был отцом своим в 1201 году на княжение в свою родину, Переславль, который до самого восшествия Ярослава на престол великокняжеский во Владимире, в 1238 году, оставался его любимым городом. Княжа в Новгороде, он нередко покидал Новгородцев и удалялся от их бурного веча в свой мирный Переславль, а иногда призывал отсюда свое войско под Новгород. Этим временем (1201 – 1230) определяется переделка Слóва. Вот место, изображающее отношения Князя:
«Лев рыкнет: кто не устрашится? а ты, княже, речеши: кто не убоится? якож бо змий страшен свистанием своим: тако и ты, княже нашь, грозен множеством и силных вой. Злато красота женам, а ты, княже, людем своим. Тело крепится жилами, а мы, княже, твоею державою. Птенцы радуются весне, а младенцы матери, а мы, княже, тобе. Гусли строятся персты, а град нашь твоею державою. Якож бо ряб збирает птенца не токмо своя, но и от чюжих гнезд приносит яица, воспоет, рече, ряб, созовет птенца, ихже роди, ихже не роди: тако и ты, княже, многи совокупи, не токмо своя домочадца, но и от иных стран совокупи притекающая к тебе, ведуще твою обычную милость. Князь бо милостив яко источник тих, не токмо скоты напаяет, но и человека» (22). Отношения Князя Ярослава к Новгороду и к Рязанской области, где он также княжил несколько времени, могут служить к объяснению этого места.
Плен Татарский, угрожавший целой России, находит свой отголосок в конце Слова; но видно, что он не постиг еще Русского севера. Вот это место:
«Се уже оставим речи и речем сице: воскресни, Боже, суди земли! Воздвигни князя, убуди бояр, умножи силу князю нашему, укрепи бо ны и утверди ленивыя, вложи ярость страшливых в сердцы! Не дай же, Господи, в полон земля нашея языком, незнающим Бога! Да не рекут иноплеменницы: где есть Бог их? Бог же нашь на небеси и на земли. Подай же им, Господи, победу на вся востающая на ны!».
Все главное содержание Слова почерпнуто из Даниилова подлинника; но заметно изменение в порядке мыслей и óбразов. В одном месте приводятся слова Даниила, но их не встречаем в изданной рукописи, по крайней мере в том же самом виде: «Данил рече: храбра, княже, борзо добудеши, а умный дорог есть, зане умных дума добра. Тех бо и полцы крепцы и гради тверды; инех же полцы силни, а без думы, и на тех бывает победа: мнози бо ополчающесь на болшая грады с своих с менших сседают».
Есть места совершенно оригинальные, принадлежащие подражателю. В них, хотя не вполне ясно, обнаруживаются отношения, в каких он находился. Приведем наиболее замечательное, в Русском переводе.
«Князь, господин мой! был я в великой нужде; под работным ярмом пострадал, испытал все это зло. Лучше бы было мне видеть ноги свои в лыках да в дому твоем, чем в красных сапогах да на боярском дворе. Лучше бы я тебе в дерюге служил, чем в красной одеже да на боярском дворе. Нелепа серга златая в ноздрях у свиньи; тоже на холопах красивое платье. Вздень котлу в ушки золотые кольца, дно его все черно будет и весь он обожжен: так и холоп, хотя бы паче меры гордился и буянил (гордел и буял). Не избыть ему своего укора – холопьего имени. Лучше бы мне было пить в дому твоем воду, чем мед на боярском дворе. Лучше бы мне было воробья печеного принимать от руки твоей, чем бараньи плеча от руки злых господ. Часто работный хлеб у меня как полынь в устах, а питье свое растворяю плачем. Доброму господину служа, дослужишься свободы, а злому мужу служа, дослужишься бóльшего рабства».
Нельзя не сочувствовать такому благородному порыву негодования против холопства и рабской работы. Видно, что подражатель Даниилу Заточнику терпел в Переславле подобное горе на дворе у какого-нибудь боярина. Страшно ему холопство! Страшно оно у боярина, но еще страшнее у самого холопа. «Не холоп в холопех, кто у холопа работает!» – говорит он.
Дух всего подражания Слову Даниила Заточника показывает, что оно писано до Татарского нашествия, когда рабство было еще ненавистно Русскому человеку, когда он еще не был приучен к нему двумя с половиною веками самого позорного ига.
Это видно еще и из того, что автор не сочувствовал иноческому званию, особенно когда клобук не помогал в борьбе с бесом, как топор бегающему около тура. «Или скажешь ты мне, князь, – говорит он, – в чернецы постричься? Не видал я, чтобы мертвец на свиньях ездил, или чорт на бабе. Не едал я от ивы смоквы, ни от липы гроздия виноградного. Лучше уж мне так окончить жизнь свою, нежели, восприняв ангельский образ, солгать Богу. Лги мiру, а не Богу; Богу нельзя лгать, ни Вышним играть. Многие, отошедши от мiра, опять возвращаются, как псы на свою блевотину, и гоняются за мiром; обходят села и домá славных мiра сего, как псы ласкосердые: где браки и пиры, там чернецы и черницы».
Во времена Татарщины Русскиелюди выше стали понимать духовное призвание иночества. Тогда Русский, страдавший от рабства, достигал в обителях внутренней свободы и мог в уединении хранить и воспитывать нравственные силы для будущего, более счастливого времени (23).
Летописец Переяславля Суздальского.
К тому же самому времени Ярослава Всеволодовича, когда он княжил еще в Переславле,и к той же самой местности должно отнести Летописец Переславля Суздальского, писанный в Переславле, гораздо до нашествия Татар. Многие места обнаруживают в авторе дух гражданина Переславского, преданного своей родине, любовь к своему Князю Ярославу и сердечную приязнь, какая связывала Князя с родиною и ее сынами, Переяславцами. Этот литературный памятник древнего города Переяславля может служить к объяснению и историческому подтверждению предъидущего. Замечательно, что летописец для описания первоначальных событий истории Русской, совершившихся в Киеве, пользовался таким древнейшим списком Несторовой Летописи, который не был еще искажен в иных местах переписчиком Лаврентием мнихом, списавшим ее в Суздале (24).
Проповедь Кирилла Туровского.
Но вот нас еще ожидает в XII столетии памятник, который объемом и содержанием важнее всех предъидущих: Проповедь Кирилла Туровского. Странно бы было, если бы при всем том влиянии, какое Византия в XII веке имела на нас в деле Веры, Церкви, искусств изящных, в летописях, житиях Святых, – одно ее Христианское Красноречие не нашло у нас отголоска, осталось без подражателей! Из Поучения Владимира Мономаха мы видели, что Творения Василия Великого были у нас известны. В Святославовом Сборнике XI века, писанном в России, находятся отрывки из сочинений Отцев Церкви. Мы имеем пергаменную рукопись тринадцати Слов Григория Богослова, хотя не обозначенную годом, но относимую также к XI веку и писанную, вероятно, в России (25). В летописях встречаются речения из Иоанна Златоуста. Если списки переводов Иоанна Лествичника, писанных Русским правописанием, восходят у нас до XII века, то, конечно, должно предполагать, что Болгарские переводы Отцев Церкви весьма рано сделались нам известны и питали мысль и слово избранных представителей нашего духовенства.
Проповедь у нас была. Подробности жизни Авраамия Смоленского это свидетельствуют; но Слова его, за исключением одного, не дошли до нас. За то мы имеем не маловажное количество Слов такого проповедника, каким могла бы гордиться любая Европейская Словесность того же столетия. Предложим исторические известия о Кирилле Туровском, извлекаемые из одного Жития его, которое должно быть писано во время Татар, потому что сочинитель, в обращении своем к Кириллу, молит его избавить Россию от настоящия нам беды и от безбожных Агарян, присно мучащих нас.
Сведения о жизни Кирилла.
Сын богатых родителей, Кирилл родился и воспитан в Турове, городе, лежавшем недалеко от Киева. Не возлюбил он богатства, а прилежал к изучению Священных книг и постиг силу Божественного Писания. Постригся в иноки и служил образцом для всей братии. Особенно же наставлял монахов в послушании Игумену. Заключился в столпе на несколько времени; здесь упражнялся в посте и молитве; отсюда излагал Божественное Писание и прославился по всей стране. Князь и народ города Турова, внимавшие его поучениям, умолили Киевского Митрополита возвести Кирилла на Епископский престол Турова (26), и Митрополит исполнил их желание. Кирилл с своего престола Туровского действовал против Ростовского Епископа Феодорца, которого Летопись так называет за укоризну, с ужасом воспоминая о делах его под 1171 годом. Этот Епископ, отлучивший во Владимире народ от Церкви (пример весьма редкий в нашей Истории!), представляет своим тиранством и корыстолюбием яркое исключение в летописях нашего древнего духовенства. Кирилл словами Писания обличил его ересь и проклял его. Не к нему ли относится намек Кирилла в одном из его сочинений? Он говорит, обращаясь к инокам: «Подобает и в нынешних Апостолах и ныне Иуде быти: не продадим Божия слова на ложь, воруя, грабя, обижая» (27). Конечно, и этот случай мог подать повод Кириллу вступить в ближайшие сношения с Андреем Георгиевичем Боголюбским, который должен был бороться с Феодором. В кратком Житии Кирилла сказано, что он написал к Андрею многие послания от Евангельских и Пророческих указаний, также Слова на Господские праздники и другие многие душеполезные сочинения (28). Все это передал он Церкви, – и во времена Татар Русскиеверные люди читали его Словá, называя творца их другим златословесным учителем, воссиявшим в России паче всех. Скончался Кирилл во второй половине XII-го столетия. Неизвестно, когда Церковь наша причислила его к лику своих Святых. Память его празднуется 28-го Апреля.
Сочинения его.
К.Ф. Калайдовичу принадлежит честь открытия творений этого проповедника, о котором не знали ни Карамзин, ни Митрополит Евгений. Сочинения Кирилла встречаются нередко в рукописных Сборниках Библиотек Синодальной, Иосифова Волоколамского монастыря, Румянцовской, Толстовской, Погодинской, Уваровской и других, под именами Кюрила мниха, Кюрила недостойнаго, иногда просто грешнаго мниха, редко Кюрила Епископа Туровскаго. Рукописи восходят до XIII века. Очень часто встречаются они вместе с сочинениями Иоанна Златоуста и Григория Назианзина. Иногда поучения Кирилловы приписываются Златоусту, потому что сходны с его Словами по характеру. Видно, что предки наши смешивали этих двух проповедников, чтó засвидетельствовано и Житием (29). Из 12-ти Слов, напечатанных Калайдовичем в Памятниках Словесности XII века, на трех, а именно: на VI, X и XI-м, нет имени Кирилла. Но, несмотря на то, по сходству слога и характера Калайдовичь ему же приписывает эти Слова. Шестое Слово в рукописи означено даже именем Иоанна Златоуста; но Калайдовичь не нашел его в числе известных поучений сего проповедника. К числу доказательств может быть отнесено и следующее: в этом Слове духовный вития укоряет народ, лениво приходящий внимать его поучениям (30); Иоанн Златоуст, напротив, порицал народ свой за то, что он лениво ходил на литургию, а прилежнее на слушание проповедей его.
Первые десять Слов составляют одно целое и следуют одно за другим, от недели Ваий до праздника Пятидесятницы: это – поучения воскресные и праздничные; XI Слово о Премудрости; XII-е, не имеющее заглавия, о будущем веке, принадлежит, как открылось после, Авраамию Смоленскому. За тем следуют: Сказание о черноризьстем чину от Ветхого и Нового Завета, представляющее совершенство иноческого образа, и две притчи: одна, под именем Повести к Василью Игумену Печерскому, содержит в себе аллегорию о житии иноческом и мiрском; другая так же аллегорически изображает отношения души к телу (31).
Общий характер проповеди.
Постараемся вначале изобразить общий характер проповеди Кирилла. Она не представляет никаких отношений к современным событиям: в заключительных молитвах упоминается иногда о благоверных Князьях, но без имен их, и не более. Таким образом, она вовсе чужда политического характера. Какие тому причины? Оне проистекают из назначения самой Церкви, из ее отношения к народу и властям предержащим. Если бы Русская проповедь в это время захотела принять характер политический, т.е. определить цель и действия свои событиями современными, то должна была бы нападать на междоусобия братьев-Князей. Церковь совершала эту обязанность свою, как мы могли видеть в разных явлениях жизни того времени: она давала уроки Князьям в частных посланиях, в уединении стен монастырских, в одиноких беседах и на светлых пирах, и, наконец, в дееписании Отечества. Но проповедь оглашала храм, где сходились вместе и власти, и народ. Нападать на междоусобия Князей в присутствии народа, значило бы унижать нравственное достоинство предержащей власти и водворять раздор между ею и народом. На такое дело никогда не решилась бы Церковь, которая всегда действовала во имя Любви, уважала власть и, следуя Евангелию, проповедывала повиновение к ней. Не решилась бы такая Церковь, поучая Князей, с одной стороны, с другой, – восстановлять против них народ. Вот главные причины, по которым, как мне кажется, проповедь Русская не могла принять характера политического.
Не противуязыческий.
В отношении к народу, она также не имела нужды принимать характер противуязыческий, преследовать идолослужение. Из всех известных Слов только одно Авраамия Смоленского (XII-е по изданию Калайдовича) касается некоторых языческих суеверий, еще живших в народе, как то: веры во встречу, в чиханье, в птичий грай и в ворожбу. Но эти суеверия, и теперь еще встречающиеся у нас, были уже маловажными остатками язычества, которые требовали только напоминаний. Об очищении же нравов и обычаев Церковь наша заботилась другими, практическими и более верными средствами, а не проповедью.
И в том, и в другом случае, и в отношении к властям, и в отношении к народу, Церковь наша понимала премудро, что нападать и преследовать Словом значит иногда более раздражать, нежели действовать на пользу; она постигала, что главною целью Церковного Слова должно быть самое раскрытие истин Веры, и что утверждение их в сердце и мысли народа, мимо всех житейских временных отношений, есть самое лучшее средство к тому, чтобы очистить жизнь народа, как внутреннюю, так и внешнюю.
Духовно-созерцательный.
Вот почему характер Русской проповеди, в главном из древних ее представителей, есть духовно-созерцательный. На ней нет печати ничего временного, преходящего, условного: она – вещательница истины вечной, неизменяемой – принадлежит, можно сказать, всем векам жизни Русского народа, а не одному только XII-му. Она обращается к верным, к полным Христианам и с ними вместе проникает в смысл Евангельских повествований. Так изображает основную черту Слова своего сам проповедник: «Не от своего сердца сия изношу словеса: в души бо грешне ни дело добро, ни слово полезно ражается; но творим повесть, вземлюще от святаго Евангелия»... (стран. 56). «Мы бо слову несм творци, н пророчьскых и апостольскых въследующе глагол, иже послушествоваша о Бозе живе, им же Дух Святый вписати тако повеле: верующим на спасение, а неверующим на погибель» (стран. 67). Так, по свидетельству самого проповедника, Священное Писание есть единственный источник его вдохновений. Потому, во всех подробностях он строго держится Евангелия в Пророческих сказаний. Но способ изложения его совсем не догматический: вы не найдете у него искусных, утонченных толкований догмата. Он действует преимущественно не на разум, а на весь дух Христианина, и особенно на воображение и чувство, как на две способности, которые первоначально развиваются в человеке. Здесь, может быть, только есть некоторое временное отношение проповеди Кирилла. Красноречие его восходит иногда на степень духовной Поэзии, но в этой Поэзии есть всегда глубокая, затаенная богословская мысль.
Способ изложения.
Многие проповеди Кирилла содержат распространенный рассказ о том, чтó прочтено в Евангелии, рассказ, всегда проникнутый глубокою Христианскою мыслию. Самому повествованию дается Богословское значение, т.е. таинственный, духовный смысл Евангелия всегда в нем обнаружен. Иногда вития рисует картину; иногда выводит разговор и влагает в уста говорящим лицам словá, всегда прямо истекающие из духа Евангелия. Из такого изобразительно-драматического изложения выступает сама собою мысль, сокрытая в повествовании. В стиле картин видно Византийское влияние; ярки узоры Восточной витиеватости в проповедях его, имеющие отношение к подобным узорам мозаиковой живописи и архитектуры Византийской, всегда исполненным таинственного, глубокомысленного значения. По этим внешним признакам можно назвать Кирилла Византийцем в Славяно-Русских формах.
Проф. Сухомлинов в своем исследовании о сочинениях Кирилла Туровского, приложенном к новому их изданию, указал на различия и сходства, какие находятся между Иоанном Златоустом и нашим Кириллом, а в Словах сего последнего – на отрывки, заимствованные из речей Прокла Константинопольского, Тита Вострского, из канона Симеона Логофета: плач Богоматери, и других Отцев, но особенно из Григория Богослова. Мы находим, что критик слишком мало внимания обратил на церковную песнь и службу, которая иногда одушевляла нашего проповедника (32). Так скорее всего из церковных канонов, нежели из других источников, можно объяснить поэтический прием Кирилла, когда он влагает целые речи в уста святым лицам, действующим в его Словах. Конечно, и церковная песнь в этом отношении подражает образцам Луки Евангелиста. Так каноном Симеона Логофета сам г. Сухомлинов объяснил плач Богоматери, вставленный в Слово о сънятии тела Христова с креста. Из церковной же песни можно было бы объяснить обращение Иосифа Аримафейского к Иисусу Христу, вставленное в то же самое Слово (33).
Подробный разбор трех Слов.
От общего характера проповеди перейдем к разбору замечательных Слов отдельно. Для этой цели избираю три слова: mpemиe в новую неделю по Пасхе, пятое о расслабленном в неделючетвертую и осьмое Слово на Вознесение. Первое из них даст понятие об узорочных и символических образах проповеди Кирилловой; второе – о глубине Христианской мысли, проникающей его Слово; третье, одно из совершеннейших, соединит и то, и другое.
Слово в новую неделю по Пасхе.
Слово в новую неделю по Пасхе имеет предметом объяснить значение воскресения, заменившего ветхую субботу, или древней нашей недели, по имени которой названа после и вся седмица, также объяснить обряд Церкви, – раздачу артуса в этот день, и, наконец, вспомнить Фомино испытание ребр Господних. Я приведу только те части слова, в которых более выдается его изобразительный характер.
«В минувшую неделю (т.е. воскресение) все изменилось: небом стала земля, очищенная Богом; обновилась тварь; не нарицаются уже богами стихии... Отселе ад не приемлет в требы младенцев, закалаемых отцами; ни смерть не знает уже почести; престало идолослужение; не только спасен человеческий род, но и освятился Христовою Верою. Христос один – жертва за всех. Перестал праздник субботе; царствует во днях неделя, день Воскресения. Увенчаем же, братие, царицу дней; принесем же ей драгоценные дары с Верою; дадим по силе всякий чтó может: кто милостыню, беззлобие и любовь; другие девство чистое и веру правую, и смирение нелицемерное; иные пение Псальмов, Апостольское ученье и молитву с воздыханием перед Богом».
Далее следует параллель между временем года – весною и праздником Воскресения Христова во всем обширном его значении, где особенно заметно подражание Григорию Богослову (34), не без некоторого влияния и церковной песни.
«Все ветхое конец прияло и стало новым: как видимое, так и невидимое. Ныне небеса просветились, совлекли с себя темные облака, как вретища, и светлым воздухом исповедают славу Господню; эти видимые небеса – символ небес разумных или Сионской горницы, соединившей Апостолов. Солнце восходит, красуясь, и, радуясь, землю согревает: так восстал из гроба праведное Солнце Христос и спасает всех верующих. Луна уступила честь высшему светилу: ветхий закон – закону Христову. Зима языческого кумирослужения престала; лед Фомина неверия показанием ребр Христовых растаял. Весна красная – то вера Христова, оживляющая естество человека; бурные ветры – грехотворений помыслы, покаянием претворенные в добро, возращают плоды душеполезные; земля естества нашего, приняв, как семя, Слово Божие, раждает дух спасения. Новорожденные агнцы и юнцы бегут с веселием на поля к матерям своим, и пастухи играют в свирели: кроткие из язычников люди – агнцы, – кумирослужители неверных стран – юнцы, возвращаются к Святой Церкви и сосут млеко ее учения; пастухи – учители Христова стада: они молятся о всех и славят Христа Бога, собравшего и волков и агнцев в единое стадо. – Деревья распускаются.... Так мы были прежде древами дубравными, не приносили плода, а ныне привилася к нам веpa Христова. Земледельцы – ратаи Слова, приводят словесных юнцов к духовному ярму, погружают крестное рало в браздах мысли, всыпают семя духовное и веселятся надеждами будущих благ. Реки полны вод, совершаются рыбные ловы: так Апостолы, испытав глубину Божия вочеловечения, обретают церковную мрежу, полную ловитвы. Трудолюбивые пчелы летят на цветы и творят медвяные соты: то иноки, которые в пустынях сами себя питают, удивляют Ангелов и человеков и готовят сладость людям и потребное Церкви. Наконец птицы – веселые лики всей Церкви... На этот новый праздник Воскресения приносятся разные дары: от языˊков вера, от Христиан требы, от иереев святые жертвы, от мiродержителей боголюбная милостыня, от вельмож церковное попечение, от праведников смиренномудрие, от грешников истинное покаяние, от нечестивых обращение к Богу, от ненавидящихся духовная любовь. Взойдем ныне и мы, братия, мысленно в Сионскую горницу, где собрались Апостолы и Сам Иисус Христос»… Здесь следует пришествие Фомы, слово Спасителя к нему и ответ его, изображающие переход от неверия к полной и совершенной Bеpе.
Символический образ.
Так все это Слово, в главной мысли своей, представляет символический образ: одухотворение всей видимой природы, во время самого лучшего ее расцвета, в невидимую в самом высшем проявлении Богочеловеческого ее начала. Краски Византийские особенно ярки на óбразах этого Слова.
Слово о расслабленном.
Слово о расслабленном имеет другой характер и представляет яснее другую сторону проповеди Кирилловой, – сторону богословской мысли. Здесь Проповедник распространяет только рассказ о том, чтó содержится в Иоанновом благовестии (гл. 5) о расслабленном, но с постоянною мыслию извлечь из простого повествования Евангельского все глубокое его значение. Эта мысль обнаруживается всего более в разговоре между расслабленным и Спасителем; потому я и представлю весь этот разговор в сокращении.
Господь пришел к овчей купели и, увидев человека расслабленного, долгое время лежавшего на одре в недуге, спросил его: «Хощеши ли здрав быти?». – «Ей, рече, Господи! хотел бых, но не имам человека, дабы, по возмущении Ангелове, ввергл мя бы в купель». Расслабленный изображает Спасителю свои недуги, подражая во многом словам Иова и Псалмопевца. «Тридцать восемь лет на одре сем, недугом пригвожденный, слежу, – говорит он. – Грехи мои расслабили все члены тела моего. Богу молюся, – и не слушает меня. Врачам роздал все мое имение, но помощи получить не мог; нет у них зелия, могущаго переменить казнь Божию. Знакомые мои гнушаются мною; смрад мой лишил меня всякой утехи; ближние мои стыдятся меня... Нет утешающаго. Мертвым ли себя назову? Но чрево мое пищи желает, а язык иссыхает от жажды. Живым ли себя помышлю? Но не только встать с одра, ни подвинуть себя не могу: ноги мои непоступны; руки не только бездельны, но и тела осязать не могут; непогребенным мертвецом разумеюся, и одр сей гроб мне есть. Мертвый я в живых и живой в мертвых. Как живой, питаюся; как мертвый, ничего не делаю. Мучим я, как в аду, бозстудием поносящих меня: смех юношам, притча старцам. Все глумятся надо мною. Внутри болезнь клещит меня, извне обиды... Обрящу ли брашно, но в уста вложить его не могу; всем молюсь, чтобы кто-нибудь накормил меня, и бывает делим мой бедный укрух с питающими меня; стеню со слезами, томим болью недуга, и никто не придет посетить меня… Лежу наг Божия покрова; не имею человека, кто бы, не гнушаясь, послужил мне. Енох и Илия взяты на небо; Авраам с Иовом преставились в бесконечную жизнь; Моисей, Боговидец и Законодавец, не узрел обетованной земли; Соломон премудрый три раза беседовал с Богом, а на старости прельстился женами». «Господи! человека не имам, вложаща мя в купель, вси бо уклонишася и неключими быша, и несть творящаго блага, несть ни единого, и не разумеють вси творящии беззаконие».
И все сие услышав из уст разслабленного, благий наш Врач, Господь Иисус Христос, отвечал ему: «Что глаголеши: человека не имам? Аз, тебе ради, человек бых, щедр и милостив, не солгав обета Моего въчеловечения… Ты слышал Пророка, говорящаго: отроча родится, Сын Вышняго: той болезни и недуги наша понесет. Тебя ради, безплотен сый, обложился Я плотию. Тебя ради, невидимый силам Ангельским, явился всем человекам. Не хотел Я презреть образа Моего, лежащаго в тлении, но хотел спасти его и в разум истинный привести, и говоришь ты: человека не имам? Аз бых человек, да Богом человека створю, рех бо: богами будут и сынами Вышняго вси, и кто же иной, вернее Меня, служит тебе? – Тебе всю тварь на работу Я сотворил; небо и земля тебе служат: небо влагою, земля плодом; для тебя солнце светом и теплотою служит, и луна с звездами ночь обеляет; для тебя облака напаяют землю дождем, и земля на твою службу возращает всякую траву семенитую и древа плодовитые; для тебя текут реки, и пустыня зверей питает, и говоришь ты: человека не имам? И кто Меня вернее человек? Я не солгал обета Моего вочеловечения. Я клялся Аврааму и сдержал клятву. Я послал в крещении ту воду, которой жаждал Исаия; – а ты жаждешь овчей купели. Встань, возми одр свой, да слышит Меня Адам и обновится ныне с тобою от истления; в тебе исцеляю Еввину клятву перваго преступления... Встань, возми одр свой, и иди в дом свой!». – Внезапно вскочил расслабленный с одра, здравый всеми членами тела и силою мощный, и, взявши одр, пошел с ним посреди народа.
Всемiрная мысль Христианская.
Кто же этот расслабленный, исцеленный Спасителем? Заключительные слова Спасителя, обращенные к Адаму, показывают, что под ним разумеется весь ветхий человек, на котором тяготела клятва падения. Что знаменует овчая купель? Купель крещения, вода которой, через освящение Духом, дает всем здравие. Сам проповедник свидетельствует, что сказание Евангельское имеет всемiрное значение, следующими словами: «Но да не мним, яко тому единому се глагола Христос, но всем нам, приемшим крещения благодать, им же праотеческия очистихомся скверны, и изцелени быхом от растлевающаго ны греха». (35)
Слово на Вознесение Господне.
Наконец, третье Слово, подлежащее нашему разбору, самое блистательное из всех, Слово на Вознесение Господне, соединяет с глубиною Христианской мысли все изящество поэтического образа. Вдохновенный мыслию высочайшего праздника после Пасхи, проповедник, согласно с Церковью, приглашает Пророка Захарию дать начало его Слову, потому что он всех яснее пророчествовал о Вознесении Христовом, и припоминает слово Исаии, который всех явственнее предсказал, какая была брань на общего врага, дьявола, как Христос, победою крестною над врагами темными, извел всеродного Адама со всеми народами мiра и все языки соединил в имени людей, а скончавшихся в законе нарек чадами, по слову Пророка: не людие ли сии суть и чада Моя?
Проповедник приглашает Христиан придти умом на гору Элеонскую и узреть мысленно все славное, чтó на ней совершилось. На ту гору сам Христос Бог сегодня пришел, и собралися чины всех Святых: соборы Праотцев, Патриархов множество, полки Пророков, лики Апостолов, толпы верных. Тут, в небесах и на земле, готовится торжество Вознесения. Собрались Ангельские силы и Архангельские воинства: одни приносят облака на крыльях ветряных, для взятия от земли Христа Бога нашего; другие готовят престол Херувимский. Бог Отец ожидает Того, Кого в лоне Своем имел еще прежде с Собою. – Небеса веселятся, украшая свои светила, готовя их к тому, чтобы принять благословение от Творца, когда Он с плотию Своею через их же врата на облака вознесется. Земля радуется, видя на себе Бога явственно ходящего, и вся тварь красуется, просвещаемая от Элеонской горы, которая святостью превзошла Синайскую. Началось песнословие небесное, во славу Вознесения. Сначала, как громы, раздаются голоса Пророков: «Вознесися силою Твоею, Боже! поем и воспоем силы Твоя». За ними поют Ангелы... Патриархи начинают песнь: «Се Бог наш возносится!». Возглашают Преподобные, велегласуют Праведные. Давид, как старейшина ликов, уясняя песненные голоса, говорит: «Вси языцы, восплещите руками, воскликните Богу гласом радости, да взыдет Бог в воскликновении и Господь во гласе трубнем». Все голоса заключает Павел Апостол, присущий также Вознесению не по времени последования сказаний новозаветных, но по вечной мысли тайны Христовой, так ясно открывшейся ему во всех событиях Спасителевой жизни (36).
За этими ликами следует голос Церкви. Христова невеста, видя Жениха своего возносимого на небеса, скорбит и, стеная от сердца, вопиет с Соломоном: «Уязвлена я любовию Твоею, Жених мой небесный», и, провожая любезного, просит, да целует Он ее от лобзания уст Своих. За ней и Апостольский лик жалостно молит Владыку не оставить их сирых и послать им Утешителя Духа. Иисус произнес слово утешения, воздвиг руки, благословил их и начал возноситься на небо; Апостолы поклонились Ему, и светлое облако подняло Его от очей их, и взошел Он на Херувимах, и полетел на крыльях ветряных, и возносил с собою души человеческие в дар Отцу Своему.
Внезапно видению проповедника открывается в небесах чудная борьба между Ангелами. Впереди Спасителя текут Ангельские силы, со страхом и радостию, и хотят отворить врата небесные; но вышние вратники возбраняют им, вопия: се врата Господни: никто из земных ими не проходит; так положил сам Бог: ныне дивимся, зря человека, седящего на Херувимском престоле и хотящего пройти через врата прежде Серафимов. Ангелы поведали силу и сан Сына Божия, человеческим обложенного телом, и сказали: «Не пререкайте воле Божией; никто не чул, как сошел Он на землю, и се, рабий нося образ, восходит». Но небесные вратники отвечали: «Не покоримся, если не услышим слóва Божия». Тогда возгласил Христос: «Отверзите мне врата правды, и, вшед в них, возвещу Отцу Моему, чтó сделал и как пострадал на земле». И, познавши глас Господень, все силы небесные пали, поклонившись и говоря: «Если не видели, Владыко, Тебя сходящего, то поклоняемся Тебе восходящему в славе». Тогда Дух Святый исходит на сретение, вводит равного Себе Сына Божия и, почесть творя, глаголет: «Да поклонятся Ему все Ангелы Божии». Сам Бог Отец возглашает грядущему во плоти: «Сын мой еси Ты, сяди одесную Мене; се престол Твой, Боже, во веки веков: Твои небеса и Твоя земля, и конец земли Ты основал». И, посадив Отец Сына на престоле, венчает Его десницею, воспевающим Серафимам: «Положил еси на главе Его венец от камене честна, славою и честью венчал Его, силу и велелепие возложил на Него».
Мысль и образ.
Славится на Западе Поэзия Данта в начале XIV века своими чудными видениями, в которых она переносила на небо блистательные процессии Италиянской Церкви. Но выше и знаменательнее тех видений духовное видение Кириллово XII-го века, где так глубоко раскрыта основная мысль Христианства – вознесение падшего человечества на небеса, в лице Спасителя, и олицетворена в чудно-изящном образе (37).
Замечательное в других Словах.
Не буду разбирать в такой же подробности других слов Кирилловых; но обращу внимание на то, чтó в них есть замечательного. В первом слове, в неделю Ваий, прекрасна мысль, что Иисус Христос в младенцах, сретавших Его в Иерусалиме, прообразовал всех Христиан, которые, ничто же о Нем пытая, о Нем живут и о Нем умирают. Исполнено силы воззвание к народу, которым заключается Слово: «Излием, как миро, на главу его веру и любовь нашу; изыдем любовию, как народы, в сретение ему; сломим гневодержание, как ветви; постелем ему, как ризы, добродетели; воскликнем молитвами и беззлобием, как младенцы; предъидем милостынями к нищим; восследуем смирением и постом, бдением и блаженным покаянием, и не погубим труда четырехдесятидневного поста, да и в наш Иерусалим внидет ныне Христос». Во втором Слове есть сравнение между человеческими и Божескими деяниями Христа, из которого видно, что Иларионово Слово было известно Кириллу, потому что здесь заметно явное подражание ему даже в некоторых выражениях (38). Изобильно духовным чувством любви все четвертое Слово о снятии тела Христова со креста. Прекрасны здесь: плач Богоматери перед распятым Спасителем, частию заимствованный из Симеона Логофета, размышление Иосифа, снявшего тело, и похвала ему от проповедника. Наконец, в Слове девятом, на Собор трехсот осьмнадцати Святых Отцев в Никее, замечательно вступление: «Если Историки и Витии, т.е. летописцы и песнотворцы, преклоняют слух свой к бывшим между Царями ратям и ополчениям, да украсят словами и возвеличают мужествовавших крепко по своем Царе и не давших плечей врагам во брани, и тех славя похвалами венчают: тем более нам прилично хвалу к хвале приложить о храбрых и великих воеводах Божиих, крепко подвизавшихся по Сыне Божием, своем Царе, и Господе нашем Иисусе Христе». – Это место показывает, что проповедник наш знаком был с поэтическими произведениями, может быть древними, а может быть и нашими, прославлявшими подвиги Князей.
Общее заключение о проповеди.
Извлечем теперь из всего нашего изложения общие черты проповеди Кирилловой. На первом плане выдается глубина мысли Христианской, которая проникает все основы Слова. Христианство же объемлется этою мыслию в своем вечном и всемiрном значении. Самая мысль облекается всегда в образ, заимствуемый из природы, или из Евангельской притчи, или из жизни Спасителя, или из духовных созерцаний самого проповедника. Этот образ, по внутреннему своему значению, становится символом, и вот почему духовное Красноречие Кирилла во многих местах переходит в символическую Поэзию. Византийские краски в узорах речи иногда очень ярки на этом Слове, но всегда исполнены таинственного смысла. В языке видим совершенное господство Славяно-церковной речи; она изобилует прекрасными выражениями, которые могут перейти в собственность современного языка. Их сравнил бы я с теми драгоценными камнями на древних окладах икон, которые всегда сохраняют свою внутреннюю цену и ожидают художника для того, чтобы явиться в блеске новой красоты.
Притчи и Молитвы.
Заключу изучение Слов Кирилла указанием на Притчи и Молитвы его. Проповедник любил притчу, как любит ее вообще и народ Русский. Притчу о хромце и слепце, приставленных домовитым человеком к винограднику, он заимствовал из Пролога, но распространил ее. Хромец – тело, а слепец душа; виноградник, ими обокраденный, – рай. Другая притча, аллегорическая повесть, надписанная Василью, Игумену Печерскому, изображает глубокое значение монастырской жизни и заимствована в главной мысли из Жития Варлаама и Иоасафа, Индийского царевича. В самом же Житии мысль взята из Бесед Иоанна Златоуста (39). В одном городе жил Царь благой, кроткий и милостивый, и пекся о своих людях; только одним был он неразумен: не боялся тревоги и не держал ратного оружия. Он имел при себе многих советников и дочь мужеумную. Из советников, только один благоразумный сокрушался о неосторожности царевой. Внезапно случилось ужасное волнение в городе. Царь вышел с советниками, чтобы усмирить мятеж, но не нашел виновников, а город был в ужасном движении. Тогда умный советник повел Царя и дочь его к великой горе, где в пещере лежало много разного оружия. Через окно взглянули они внутрь вертепа и увидели там мужа, который жил в крайней нищете, покрытый худыми одеждами. Возле него сидела жена и пела песни, слаще всякого брашна. Перед ним же стоял некто, прекрасный и высокий, на твердом камне, – он питал его и подавал ему вино в чаше. Муж, принимая чашу, венчался похвалами и многою радостью. Царь, увидев это, созвал своих друзей и сказал им: «Что за чудо, друзья мои, вы видите! такое снаружи худое житье, а лучше нашей державы веселится, и светлее внешнего внутреннее сияет».
Город – человеческий образ; люди, в нем живущие, – телесные чувства; царь, обладающий телом и угождающий чувствам, – ум; советники и друзья – житейские мысли; шум и тревога – болезнь, или какое-нибудь несчастие; благоразумный советник – печаль ума; гора – монастырь; духовные оружия в нем – пост, молитва, слезы, воздержание, чистота, любовь, смирение, покорение, труд и бескорыстие; глубокая пещера – монастырская церковь; приничение к окну – душеполезное учение; муж в крайней нищете – иноческий чин; жена, неотлучная при нем и поющая сладкие песни, – смертная память; предстоящий ему в красоте и величии – Христос, подающий в таинстве плоть и кровь Свою.
Эта значительная повесть показывает, что иноческая жизнь начинала уже проникать тогда в народную жизнь: в ней-то Кирилл черпал вдохновение для Слова своего, на которое недаром приглашал он народ, как на мед духовный.
Первые отцы нашей Русской церкви любили слагать Молитвы: таковы Молитвы Илариона и Феодосия Печерского. Кирилл Туровский сложил Молитвы повседневные на всю седмицу, начиная с воскресенья и оканчивая субботою, и канон покаянный. Передадим об этих молитвах слова нового издателя: «Молитвы Св. Кирилла были частными молитвами, выражающими чувствования Христианина, глубоко благодарного Господу за Его неизреченные блага, но еще глубже сознающего свое недостоинство, свои духовные и телесные нужды; и потому, как согласные с чувствами и потребностями всякого православного Христианина Русского, оне вошли во всеобщее употребление у всего народа, вместе с покаянным каноном» (40). Часто встречаются оне в Сборниках древней Руси, а теперь новою печатью возвращены снова народу. В некоторых молитвах находим мысли и образы, подобные тем, какие читаем в Словах, из чего видно, что Молитвы и Слова творение одного лица. Не будем сравнивать их между собою: молитва не проповедь, и проповедь не молитва. Думаем, что кто умел молиться с таким глубоким чувством и молитвою обнимать все силы души, тот мог быть и великим проповедником. Молитва Кирилла Туровского есть духовный ключ к объяснению истин и красот его проповедного Слова.
Примечания к девятой лекции
(1) Поученье Владимира Мономаха издано было в первый раз Графом Мусиным-Пушкиным, под заглавием: Духовная Великого Князя Владимира Всеволодовича Мономаха детям своим, названная в Летописи Суздальской Поученье. СПб. 1793. Теперь мы имеем его в Лаврентьевском списке Летописи. 1846. стран. 100 – 107.
(2) Поученье продолжается до слов на стран. 105: «Божие блюденье леплее есть человечьскаго». За тем трудно определить, где начинается послание к Олегу, – словами ли: «О многострастный и печальны аз», или: «Да се написах»; оканчивается же оно на 106 странице словами: «На страшней при без суперник обличаюся» и прочее. Это показывает всего лучше, что оно вставлено самим Владимиром, а не летописцем.
(3) Так увидим мы Слово Митрополита Киприана, Духовное Завещание Грозного, Духовное Завещание Татищева к его сыну.
(4) Словá: седя на санех, первый издатель толкует так: сидя на смертном одре; Карамзин принимает их в собственном значении, т.е. во время зимнего пути. В летописях встречается иногда, что больных или покойников носили на санях.
(5) «Да дети мои, или ин кто, слышав сю грамотицю, не посмейтеся, но ому же любо детий моих, а приметь е в сердце свое и не ленитися начнеть, такоже и тружатися». – «Да сю грамотицю прочитаючи, потъснетеся на вся дела добрая, славяще Бога с святыми его».
(6) «Первое, Бога деля и душа своея, страх имейте Божий в сердци своем и милостыню творя неоскудну, то бо есть начаток всякому добру».
(7) «И сему чюду дивуемъся, како от персти создав человека, како образи розноличнии в человечьскых лицих, аще и весь мiр совокупить, не вси в один образ, но кый же своим лиць образом, по Божии мудрости».
(8) «Ни одиночьство, ни чернечьство, ни голод, яко инии добрии терпять, но малым делом улучити милость Божью».
(9) «Не грешите ни одину же ночь, аще можете, поклонитися до земли, али вы ся начнеть не мочи, а трижды; а того не забывайте, не ленитеся, тем бо ночным поклоном и пеньем человек побежаеть дьявола, и что в день согрешить, а тем человек избываеть. Аще и на кони ездяче не будеть ни с кым орудья, аще инех молитв не умеете молвити, а «Господи помилуй» зовете безпрестани, втайне; та бо есть молитва всех лепши, нежели мыслити безлепицю». Эта мысль заимствована у Иоанна Златоуста. Ту же молитву предлагает и Феодосий своей братии.
(10) I Посл. от Иоанна, ст. 20. Матф. гл. 6. ст. 15.
(11) Здесь находится одно из древнейших свидетельств о свадебных песнях наших в начале XII-го века: «Да бых обуим (обняв) оплакал мужа ея и оны сватбы ею, в песний место: не видех бо сю первее радости, ни венчанья ею, за грехы своя». Слово обуим встречается в Житии Бориса и Глеба: «И пакы въстав, обуим выю его, целоваше с слезами». В Мериле Праведном читаем: «Не буди мудр о себе, в всем стяжи разум, и почти и´ да тя обуимет и дасть главе твоей венец».
(12) Это, вероятно, древний перевод того отрывка из канона Св. Андрея Критского (из последования великого повечерия в понедельник первой седмицы), который в нынешнем издании читается таким образом: «Воспряни, о душе моя, деяния твоя, яже соделала еси, помышляй, и сияпред лице твое принеси, и каплю испусти слез твоих: рцы со дерзновением, деяния и помышления Христу, и оправдайся».
(13) Напечатано в I томе Русских Достопамятностей. Москва. 1815, под заглавием: Послание Никыфора Митрополита Киевскаго к Великому Князю Володимироу, сыноу Всеволожю, сына Ярославля. Калайдовичь говорит, что это Послание, равно и другое послание того же Митрополита Никифора также к Владимиру Мономаху о разделении Церквей Восточной и Западной, в рукописях не отделяются от творения Мефодия Патарского: это внушает ему предположение, что и самое творение Мефодия преложено было на Славянский язык Митрополитом Никифором. Пам. Русск. Слов. XII века, стран. 156. Здесь напечатано и самое Послание. Другие послания того же Митрополита: одно к неизвестному Князю о Латинах, другое к Ярославу Святославичу, Князю Муромскому, во многом сходное с предъидущим, и поучение в неделю Сыропустную напечатаны Преосв. Макарием во 2-м т. Истории Русской церкви (прим. 277, 281 и 283). Содержание их относится более к Истории Церкви.
(14) «Но не дан ми бысть дар язычный, по божественному Павлу, яко тем языком творити ми порученная, и того ради безгласен посреде вас стоя, и молчу много».
(15) «Что подобаеть глаголати к такому Князю, иже боле на земли спить и дому бегаеть, и светлое ношение порт отгонить, и по лесом ходя сиротину носить одежду, и по поути в град въходя, власти деля, в властельскоую ризу облачиться?».
(16) «Сам убо служиши и стражеши рукама своима». – «Ти тако угаждаеши сущим под тобою, и тръпиши седя и зря их же имееши рабы упивающася, и тем поистине угажаеши и покаряеши а».
(17) «Рука твоя по Божии благодати к всем простираются, и николиже ти съкровище положено бысть, ли злато, ли сребро ищьтено бысть, но вся раздавая, и обема рукама истощая даже и доселе». – Слова: «В земли не хороните», показывают, что это был исконный обычай Русского народа: отсюда множество кладов. Земля была тогда единственным банком, где Русские люди, во время насилия и общественной безурядицы, могли сберегать свои деньги.
(18) Напечатано с некоторыми выпусками в VIII томе Истории Карамзина, на 150 стран. Примечаний, под заглавием: Слово о Даниле Заточнике, по списку XVI века, и в Памятник. Слов. XII в. на стран. 225 под двумя заглавиями: Послание Заточника Даниила к Георгию Долгорукому и Слово о Даниле Заточнике. В Каталоге Рккпп. Графа Ф.А. Толстова значится оно (№ 73 Отдел. III-го, ст. 22) под сим последним заглавием. Этою рукописью конца XVI или начала XVII-го века пользовался Калайдовичь при своем издании. Г. Сахаров поместил его в Сказаниях Русского народа, а в Москвитянине (1843. № 9. стр. 149) предложил весьма любопытное сличение некоторых мест из Даниилова Слова с подобными местами из Пчелы – древнего сборника, существующего в списке трех разрядов. Сличая оба текста, кажется, можно вывести то заключение, что Пчела заимствовала свои отрывки из Даниилова Слова, потому что выражения сего последнего гораздо короче и сильнее, тогда как в Пчеле то же самое более растянуто. Здесь, по моему мнению, можно сделать то же самое замечание, какое делаешь обыкновенно при сличении текста сходных мест в Слове о Полку Игореве и в Слове о Мамаевом побоище. В Златоусте 1555 года (Рум. Муз. № 182) находится Поучение, составленное из притчей Соломоновых, в котором есть места, сходные с словами Даниила Заточника о Князьях и думцах. – Г. Сухомлинов в своей статье: Замечания о сборниках, известных под названием «Пчел» (Изв. Акад. Т. II. Л. 14 и 15), указывает также на одно место, заимствованное Даниилом из Пчелы (стран. 227). Судя по этому заимствованию, следует предположить, что Сборник Пчелы был у нас известен уже в XII столетии.
(19) Никон. спис. т. 4. стран. 81.
(20) Данило приписывает эти слова Ростиславу Князю: «Не лгал бо ми Ростислав князь: лепши бы ми смерть, а не Курское княжение». В летописи же, под 1139 годом, эти слова говорит Андрей Владимировичь Переяславский Всеволоду Ольговичу, который хочет отнять у него Переяславль и отдать ему Курск: «Леплее ми того смерть, а с своею дружиною, на своей воочине и на дедне, нежели Курьское княженье». (Лавр. списк. стран. 134).
(21) Напечатано в Русской Беседе. 1856. II. стран. 90.
(22) Ярослав Всеволодовичь, сын Всеволода III Георгиевича, родился 1190 (или 1191 г.) Февраля 8 в г. Переславле; в 1201 году Авг. 10 по воле отца своего отправился в Переславль Залесский на княжение; в 1206 году женился на дочери Юрья Кончаковича, Хана Половецкого, но детей от нее не имел; Всеволод Чермный изгнал его из Переславля в 1207 году, и он переехал к отцу своему в Суздаль; тогда же он послан был отцем своим княжить в область Рязанскую, а по смерти отца своего Всеволода, в 1212 году, снова является на Переславском княжении; в 1214 году он женился вторым браком на Ростиславе, дочери Мстислава Мстиславича Новгородского; в 1215 году был призван Новгородцами; в 1216, пораженный в битве Мстиславом, снова ушел в Переславль; в 1222 г. опять призван в Новгород; в 1224 возвратился с женою в свой любимый Переславль; в 1225 г. Новгородцы послали вновь за Ярославом, который, княжа в Новгороде, постоянно сохранял дружелюбные отношения с Переславлем Залесским и призывал оттуда войско свое в Новгород; нередко из Новгорода уезжал он в Переславль и снова возвращался в Новгород. На престол великого княжения Ярослав Всеволодовичь взошел в 1238 году и был из В. Князей первым данником Татарских Ханов.
(23) Замечательно в переделке Слова употребление слóва: колбаса. «Якоже бо птица частящи песнь ненавидима бывает: глаголет бо се в мирскых притчах: не добро слово продолжено, но добро продолжено колибася».
Один из моих критиков укорял меня в том, что я в XIII веке забыл об этом памятнике. Не мудрено, что он принадлежит к числу тех, которые сами в 1856 году слышали в первый раз от меня же об этом Слове на лекциях Университета. Место говорить о подражании там, где говоришь о подлиннике. Так я сделал и с кафедры; так поступил и теперь.
(24) Летописец открыт и издан Князем М.А. Оболенским во Временнике 1851 г. кн. 9 с Предисловием, в котором пояснены многие места Несторовой летописи, заимствованные из Иоанна Малалы и древле-Славянского перевода Палеи, приписываемой Иоанну Дамаскину. Открытия Князя Оболенского предшествовали исследованиям г. Сухомлинова, который пошел по следам его.
Приведем из Летописца два места, имеющие отношения к Ярославу. Описав кончину Андрея Боголюбского под 1175 годом, он говорит: «Андрею княже великыи, молися помиловати князя нашего и господина Ярослава своего же приснаго и благороднаго сыновца (т.е. внучатного племянника) и даи же ему на противныя, и многа лета с княгинею, и прижитие детий благородных и мирну державу его и царьство небесное в бесконечныя векы». Издатель заключает, что Летописец писан до 1219 года, когда у Ярослава родился первый сын Феодор от второго брака с Ростиславою, дочерью Мстислава Новгородского. – Второе место указывает на взаимную приязнь Ярослава с Переславцами. «Ярослав же, приехав в Переяславль, месяця Априля в и҃ Ӏ день (1213 г.), и съзвав вси Переяславци к святому Спасу, и рече им: братия Переяславци, се отець мои иде к Богови, а вас оудал мне, а мене вдал вам на руце, да рците ми братия, аще хощете мя имети собе, яко же иместе отца моего, и головы своя за мя сложити. Они же вси тогда рекоша: велми, Господине, тако буди, ты нашь господин, ты Всеволод. И целоваша к нему вси крест. И тако седе Ярослав в Переяславли на-столе иде же родися».
(25) Описание этой рукописи находится в библиографических листах П.И. Кеппена, № 7. Автор описания говорит: «Судя по языку, преложение сих слов сделано Болгаром или другим каким Славянином; но настоящая ркпсь есть копия писанная, как кажется, в России». Известно, какую особенную любовь питал к Григорию Богослову Св. Кирилл, первоучитель Славянской грамоты: отсюда вероятно, замечает П.И. Кеппен, что перевод сочинений Григория был одним из первых, коим занялись ученики Константина и Мефодия. В X Беседе замечательна Славянская вставка, вероятно, переводчика, потому что ее нет в подлиннике. Здесь высчитываются разные остатки идолопоклонства, как то: приношение треб на колодезях для испрошения дождя, поклонение рекам и животным, в них живущим, способ присяги с дерном на голове, также присяга костями человеческими, вера в полет птиц, во встречу. Это может еще более убедить, что Слово Кирилла о злых дусех, открытое Князем М.А. Оболенским и упоминающее о многих таких же суевериях, есть Славянское сочинение.
Описание той же рукописи и издание по ней некоторых слов совершено И.И. Срезневским в Изв. Акад. Т. II. Л. 16 и 17 и Т. IV. Л. 18 – 21.
(26) Замечательно это избрание Кирилла в Епископы. Сначала он приобретает своею жизнию и служением любовь Князя и народа, и потом, избранный любовью их, возводится в сан Епископа Митрополитом. Здесь также яснеет обычай избрания, издревле существовавший в нашей Церкви.
(27) В Житии сказано: «Феодорца же, за укоризну тако нарицаема, сего блаженный Кvрилл от божественных писаний ересь обличи и прокля его». Об этом Феодорце говорится в Ипат. списке стран. 102 и в Никон. сп. т. 2, стран. 206. Сказано, что он не хотел поставления от КиевскогоМитрополита, а приехал прямо в Ростов, ссылаясь на то, что он поставлен от Патриарха Константинопольского; что он затворил все церкви во Владимире и даже церковь соборную, где находилась чудотворная икона Божией Матери, и ключи от них взял к себе; что грабил именье князей и бояр; что хотел мученьем отнять сокровища у одного богатого княжего Постельничего и, не стерпев досадного слова его, велел распять его стремглав; что жег волосы, бороды, глаза; отсекал руки, ноги, языки, носы, уши; распинал людей на стенах и на дсках; рассекал на двое; жен богатых также мучил и непокорных варил в котлах; был грозен так, что все его трепетали; голос имел сильный, рост величественный, речь быструю и всегда готовую. Князь Андрей сначала увещавал его; но потом, убежденный просьбами народа, отправил его к Киевскому Митрополиту Константину, который, сняв с него сан, велел наказать его примерною казнию. Приведу из Повести Кирилла к Василью Игумену Печерскому все место, которое может быть истолковано намеком на Феодорца. Это Кирилл говорит инокам: «Сиа же имуще обещания иноци, подвизайтеся; подобает же и в нынешних Апостолех и ныне Июде быти, но кождо вас да съблюдет себе, не продадим Божиа слова на лжи: крадуще, грабяще, обидяще».
(28) Калайдовичь думает (на стран. XXXII своего предисловия к изданию Слов Кирилла), что Послания его к Андрею Боголюбскому и Словá одно и то же, только что сии последние были надписаны этому Князю. Но от чего же Послания поименованы отдельно от Слов в самом Житии? До сих пор ни одного не отъискалось, но мало ли что древнее у нас еще не отъискано и постепенно открывается?
(29) Древнейший список пергаменный, отнесенный Калайдовичем к XIII веку, значится 8-м № 1-го Отд. Катал. Библ. Гр. Толстова. Списки, обозначенные в Описании Румянц. Музея, восходят к XVI, XV и даже XIV веку; некоторые из них исправнее напечатанного текста, по замечанию А.X. Востокова.
(30) «А вы единого часа не можете ли отлучити Богови? Въпрошьшю же вы и отвещаете ми: аще злато или сребро по вся дни, раздавал бых, или мед, любо си пиво, не бысте ли приходили сами и непризываеми, и друг друга бесте варили? Нынеже словеса Божия раздаваю, лучьша паче злата и каменья драгаго, и слажьша паче меду и ста, и лишаетеся их не приходяче к церкви». стран. 55.
(31) Вот полное заглавие всех Творений Кирилла Туровского, напечатанных Калайдовичем: 1) Слово в неделю цветоносную, от сказаниа Евангельска. 2) Слово на Святую Пасху в светоносный день Въскресениа Христова, от Пророчьскых сказаний. 3) Слово в новую неделю по Пасце, о поновлении Въскресениаи о артусе и о Фомине испытании ребр Господень. 4) Слово о сънятии тела Христова с креста и о Мюроносицах, от сказания Евангелскааго, и похвала Иосифу; в неделю г҃ юю по Пасце. 5) Слово о раслабленемь, от Бытия и от сказания Евангельскаго; в неделю д҃ ю по Пасце. 6) Поучение в неделю по Пасце. 7) Слово о слепьци и о зависти Жидов, от сказания Еуангельскаго; в неделю s҃ ю по Пасце. 8) Слово на Възнесение Господне, в четвьрток s҃ недели по Пасце, от Пророчьскых указаний и о въскрешении всеродьна Адама из ада. 9) Слово на Сбор Святых Отец т҃ и и҃ I, от святых книг указание о Христе Сыне Божии, и похвала Отцем Святаго Никейскаго Събора; в неделю преже Пянтикостия. 10) Поучение на Пянтикостии. 11) Слово о премудрости, притча. Из всех Слов, кажется мне, 11-е менее всех может быть приписано Кириллу. Своею простотою оно более напоминает поучения Феодосиевы. 12) Слово (Авраамиево). 13) Сказание о черноризьчьстем чину, от Вьтхаго закона и Новаго, оного образ носяща, а сего делы съвьршающа. 14) Повесть к Василью Игумену Печерьскому. Притча о белоризце человеце, и о мнишьстве, и о души и о покаании. 15) Притчя о человечьстей души и о телеси, и о преступлении Божиих заповедей, и о въскресении телес человечь, и о будущем суде и о муце.
С тех пор, как вышло первое издание моей кииги, Св. Кирилл Туровский был постоянным предметом исследований для наших ученых. Приведу по возможности полную библиографию того, чтó с тех пор было издано. В Чтениях Общ. Ист. 1847 № 8 Слово Кирилла Философа на собор Великого Архистратига Христова Михаила, найденное Г. Розовым, то же почти чтó Слово Авраамиево со вставкою Поучения к попом. В Прибавлениях к Творениям Св. Отцев (год 9-й, кн. 2), 1851, напечатано Послание к Василию, Архимандриту Печерскому, с предисловием.
В Исторических чтениях о языке и Словесности (1855): Новые списки Поучений Кирилла Туровского, с замечаниями И.И. Срезневского, стран. 137, и Еще одно Поучение Кирилла Туровского по неизданным спискам, с замечаниями И.И. Срезневского, стран. 221. Последнее есть то самое, которое у Калайдовича напечатано под № XII и которое должно быть приписано Авраамию Смоленскому.
В тех же чтениях за годы 1856 и 1857: Св. Кирилл, епископ Туровский, как писатель: Преосвящ. Макария (стран. 119). Отрывок из Истории Русской Церкви, перепечатанный после в ней (т. III. Гл. IV). Еще заметки о творениях Св. Кирилла Туровского. И.И. Срезневского (стран. 175).
Православный Собеседник. Казань. 1857. Кн. первая и вторая. Молитвы на всю седмицу Св. Кирилла, Епископа Туровского, с предисловием. – Некоторые из этих молитв напечатаны в 3-м томе Истор. Русск. церкви прим. 240, а Канон молебен Кюрила грешнаго в тексте того же тома (стран. 139 – 141) и в прим. 241.
Рукописи Графа А.С. Уварова. Том второй. Памятники Словесности. Выпуск первый. СПб. 1858. Здесь Проф. Сухомлинов издал Слова Кирилла Туровского по рукописям библиотеки Графа А.С. Уварова. Немногое прибавлено здесь против издания Калайдовича. Наказанье под № XII едва ли может быть отнесено к Кириллу Туровскому. Это слово о почитании книжном приписывается более Иоанну Златоусту и Василию Великому. Об нем упоминает и из него приводит отрывок Православный Собеседник в своем исследовании: о чтении книг в древние времена России (1858. Июнь, стр. 175). Оно озаглавлено так: Слово Апостола Павла, истолковано Ианном Златоустом и Василием Великим. – Поминание и исnoвeдание, Кирилла Епископа Туровского стихи добрейши (за № XVI) должны бы быть отнесены к числу молитв его, или следовать за его каноном; но ни канона, ни молитв на всю неделю не напечатал г. Сухомлинов, потому что, к сожалению, держался только тех рукописей, какие находятся в библиотеке Графа Уварова. Вот причина, почему издание неполно, и в этом заключается главный его недостаток. Но за то ученый издатель обогатил труд свой предисловием: О сочинениях Кирилла Туровского, в котором, с свойственною ему любознательностию, указал на многие источники, откуда Кирилл занял некоторые отрывки слов своих.
(32) Позволю себе не согласиться с следующими словами г. Сухомлинова: «Византийский элемент принес с собою не глубокие идеи или поэтическое чувство, а исключительный, односторонний взгляд на человека, и прозаическую холодность к природе». Кто читал Шестоднев Василия Великого, Творения Иоанна Златоуста, Григория Назианзена и других отцев Церкви, тот никак не может согласиться с Г. Сухомлиновым, который выразился так под влиянием убеждений чужих, совершенно посторонних его собственному направлению.
(33) Вот слова церковной песни: «Тебе одеющагося светом яко ризою, снем Иосиф с древа с Никодимом, и видев мертва нага непогребенна, благосердный плачь восприим, рыдая глаголаше: увы мне сладчайший Иисусе! его же вмале солнце на кресте висима узревше, мраком облачашеся, и земля страхом колебашеся, и раздирашеся церковная завеса: но се ныне вижду тя, мене ради волею подъемша смерть. Како погребу тя, Боже мой, или како плащаницею обвию? коима ли рукама прикоснуся нетленному твоему телу? или кия песни воспою твоему исходу, щедре? Величаю страсти твоя, песнословлю и погребение твое, со воскресением, зовый: Господи слава тебе». Вот то место в Кирилле Туровском, которое частию отсюда заимствовано: «Въпияше же Иосиф, глаголя сице: солнце не-заходяй, Христе, творче всех и тварем Господи! како пречистемь прикоснуся теле твоем, неприкосновьньну ти сущю небесным силам, служащим ти страшьно? Кацеми же плащаницами обию тя, повивающаго мьглою землю и небо облакы покрывающаго? Или какы воня възлею на твое святое тело, ему же дары с вонями Пьрсьстии принесъше Цари, яко Богу покланяхуся, прообразующе твое за вьсь мiр умьрщвение? Кыя ли нагробьныя песни исходу твоему въспою, ему же в вышьних немольчными гласы Серафими поють?».
(34) См. Предисловия г. Сухомлинова стран. XXXIII – ХХХVII. – Приведем к соображению также некоторые места из церковной песни, подающие мысль к такому сравнению: «Днесь весна душам, зане Христос от гроба якоже солнце возсия тридневный, мрачную бурю отгна греха нашего, того воспоим: яко прославися». – «Царица времен, светоносному дню, дней же царю явственнейши даронося, красит избранныя люди церковныя, непрестанно поя воскресшаго Христа». – «Днесь весна благоухает, и новая тварь ликует»...
(35) Приведем из церковной службы места, имеющие некоторое отношение к этому слову: «При овчей купели человек лежаше в немощи, да егда возмутится вода, ввержет мя в ню. егдаже прихожду, ин предваряет мя и приемлет изцеление, аз же немощствуяй лежу, и абие умилосердився спас, глаголет к нему: тебе ради человек бых, тебе ради в плоть облекохся, и глаголеши: человека не имам, возми одр твой и ходи. вся тебе возможна, вся послушают, вся повинуются. всех нас помяни, и помилуй святый, яко человеколюбец.
В купель иногда овчую ангел схождаше и единаго исцелеваше на всякое лето: крещением же божественным ныне очищает безчисленная множества Христос.
Ангел оубо господень на всякое лето схождая, воду в купели возмущаше, совершая здрава единаго точию: Христос же множество безчисленное божественным крещением спасает».
(36) Слово Кириллово, объемля, так сказать, в совокупности всю вечную истину жизни Христовой и извлекая из каждого частного события всемiрный смысл его, не обращает иногда внимания на хронологию событий. Так Спаситель в речи Своей к расслабленному упоминает о воскресении Лазаря.
(37) В Слове на Вознесение Господне я указал на места, взятые из Пророка Захарии, яснее других пророчествовавшего о вознесении, равно и из Исаии. Церковь читает оба эти пророчества на паремьях всенощной. Можно привести еще антифоны, воспеваемые Церковию. Они упоминаются в Слове. Есть немногие сходства в приемах и мыслях. Проповедник приглашает взойти мысленно на гору Элеонскую: «Пойдем же и ныне, братие, на гору Элеоньскую умомь, и узрим мысльно вся преславьная сътворивъшаяся на ней». В церковной песне: «Приидите, совзыдем вернии на высокую гору Елеонскую, якоже Апостоли совосходяще, и на высоту вземше сердца и мысли, узрим Господа ныне носима». Апостолы и в Слове и в песне говорят: «Владыко, не остави нас сирых», но и там и здесь это имеет отношение к обещанию Спасителя: «Не оставлю вас сиры». В песне Ангелы всего более воспевают словá, сказанные ими по свидетельству Деяний Апостольских ученикам: «Мужие галилейстии, имже образом зрите, той паки придет». Эта мысль не упоминается в Слове. Ангелы в песне дивятся, ужасаются, величают человеколюбие, спрашивают: «Кто есть сей пришедый?», – и отверзают врата. Но мысль о борьбе между вышними вратниками неба и Ангелами, сопровождающими от земли Возносящегося, выраженная в таком величавом образе, принадлежит более самому Кириллу Туровскому.
(38) Приведу все это место: «Пред вчерашним днем Господь наш Иисус Христосяко человек распинаемь бе,и яко Бог солнце помрачи и луну в кровь преложи, и тьма бысть по всей земли; яко человек възпиив, испусти дух, но яко Бог землею потрясе, и камение распадеся; яко человек в ребра прободен бысть, но яко Бог завесу прьваго закона полма раздра; яко агнец кровь с водою источи, за кровь агнець закалаемых преже на жрътву, и собою жрътву за спасение мiру Богу Отцю принесе; яко человек в гробе положен бысть, и яко Бог олтарь язычьскыа церкви освяти; яко Царь стражьми стрегом и запечатлен в гробе лежаше, но яко Бог Ангельскыми вои бесовьскым силам в твердыни ада прещаше, глаголя: възмете врата князи ваши, да внидет Царь славы».
(39) Беседы на Евангел. Матфея. Ч. III. 1839. стран. 191.
(40) Православный Собеседник. 1857. Казань. Книжка I. стран. 232. Укажем также на Кутеинское издание Молитв, находящееся в библиотеке Московского Университета: Молитвы повседневные от многих Святых Отец в общую ползу собраны, и з друку выданыи, в Кутеине з друкарни Спиридона Соболя. Року ахла (1631). Тут и «Молитвы на всю седмицу, творение святаго Отца нашего Кирила Мниха Туровскаго».
Степан Шевырёв
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
