Характеристика образования главнейших новых народов Западной Европы

Лекция истории словесности. Продолжение

Вступительная Лекция, читанная Адъюнкт-Профессором Степаном Шевыревым Января 15-го 1834 года

Испания с первого поверхностного взгляда, кажется, во многом сходится с Италиею, в ее религиозном и художественном на­правлении, и будто бы служит ей дополнением. Правда, что сии оба направления господ­ствовали в Испании; но если мы вникнем пристальнее в ее физиогномию, то увидим, что она развила их в себе сторонами со­вершенно противоположными тем, какими Религия и искусство развиты были в Италии.

Испания, вместе с Европейскою Герман­скою и Христианскою стихиею, приняла в себя стихию восточную, начало Магометан­ское. Арабский мiр был тем же для Испа­нии, чем языческий древний мiр был для Италии. От того-то все в ней приняло совершенно иной характер.

Арабы, в течение всей средней эпохи, были образователями Испании: – сначала, одолев ее силою телесною, они долго господ­ствовали над нею и своим образованием. Так продолжалось до самых времен Изабеллы, которая, первая, обратила Испанию к Европе и стала вводить в свою страну все Европей­ское. Но несмотря на то, Арабский дух навсегда напечатлелся на нравственном ха­рактере Испании. Арабы, воспитавшие в кочевой жизни свои физические силы и созванные вдруг словом Магометовым в одну массу народа, быстро из Азии через Африку простерли свои завоевания в Европу до Пиренеев, где встретили отпор нового Европейского мiра.С тою же быстротою завоевали они и науки древности. Материальная религия, вооруженная мечом, действовала не так прочно для веков и для образования человечества, как Религия духовная, вооружен­ная словом; но действовала быстрее. Она-то сообщила Арабам этот дух силы дея­тельной и вместе дух крайности, чрезмер­ности, преувеличения во всем, этот дух быстрого действия, позволяющего себе все средства, этот полет коня Арабского по степям Аравии и Африки. Сей-то дух, сей-то внутренний толчок Арабы передали Испанцам. В этом заключалось начало Магометанское, принятое Испаниею.

Христианская Религия, заключающая в себе начало самое мирное, действующая одним словом и крестом, в Испании переходила в фанатизм религиозный, в крайность исступления. В Италии, Религия имела всегда более практическое и художественное направ­ление. Италия во всем любила умеренность, средину; Испания все преувеличивала. Истина сего замечания очевидна в характере монашеских Орденов, вышедших из той и из другой стороны. Доминик, основатель Ордена Доминиканцев-проповедников и учредитель Инквизиции, был сын Испании. Из нее вышли все ужасы этого тайного судилища, которое с такою богохульною дерзостию похищало наименование святого. В Испании запылали костры ее, auto-da-fè, – и Религия Христианская действовала не водою оживля­ющею, а огнем мертвящим. Современник Доминика и друг его, Франциск, учреди­тель Ордена нищеты и трудолюбия, был сын Италии. В его средствах поддержать Католическую Церковь вы видите начало, со­вершенно противоположное Доминикову: при­мер беспорочной жизни, отрекшейся от все­го земного. В то самое время, как Доминик возбуждал Крестовые походы против секты Албийцев и проливал кровь Христиан, хотя и отпадших от Западной Церкви, в то самое время смиренный Франциск действовал простою проповедью, духовными гимнами, примером житейским, воспринятием на себя ран Христовых. Из Испании вышел этот дворянин Бискайский, этот современ­ник Лютера и его противодействие, созда­тель того страшного Ордена, который своею невидимою сетью опутал всю Европу и есть тайная пружина большей части ее со­бытий в XVI веке. В Испании же только могла явиться эта шестнадцатилетняя девуш­ка, которая, начитавшись легенд, пленилась страданиями первых Мучеников и побежала к Маврам, чтобы принять от них страдания за Христа, – эта вдохновенная Тереза. Все Ордена в Испании имели более политико-фанатическое направление; в Италии напротив житейское, практическое. Таков особенно Орден униженных, принесший великую пользу промышленности Италиянской, и другие, которых назначение было всегда воспитание юношества, вспомоществование бедным, сиротам, призрение больных и тому подобное.

Испания, одна из Христианских держав, войною действовала за Христа, если исключим войны Карла Великого против Саксонцев, имевшие особенные свои причины. Она одна употребляла орудие Магомета, меч, на распространение той Веры, которой заветное слово есть мир и любовь. Как кроваво разыгрался ее религиозный фанатизм в Америке! Как осквернен был ею святой подвиг Колумба! Как дикое некрещенное человечество в лице Монтезумы торжествовало над образованным Христианством!

Дух рыцарства, имевший источником начало Германское, ни в какой стране Европы не достигал такой крайности, как в Испании. Я уже не говорю об Италии, где он ни­когда не господствовал сильно. В Испании он сочетался с этою стихиею Востока, ко­торая все возводила в степень, все пре­увеличивала, всему придавала свою материальную силу. В Испании рыцарство, как и Религия, перешло в свой фанатизм. Кастилланская честь сделалась притчею всех на­родов западной Европы. Это чувство чести перешло впоследствии в чувство аристократическое и в чувство народной гордости. Испания образовалась под преимуществом аристократического начала; Италия напротив под преимуществом плебейского. Вот по­чему сия последняя никогда не могла сосредо­точиться, тогда как Испания слилась во­едино и образовала такую сильную полити­ческую державу.

Художественное направление Испании по­лучило также свою особенность от Арабского начала. Когда мы будем применять черты нравственной физиогномии каждого из главных Европейских народов к их Словесности, мы увидим, как фантазия Испанцев отли­чается тем же преувеличением, как и восточная, и не имеет нисколько той иде­альности, той гармонии, того размера стройного, какие характеризуют фантазию Италиянцев. Это особенно видно в Архитектуре и Поэзии Испанцев: ибо в Живописи они не могли иметь учителями Арабов, вовсе не живописцев, и потому должны были следо­вать Италиянским образцам. Но Живопись за то образовалась у них гораздо позднее, т.е. тогда, когда уже Европейская стихия стала более и более входить в Испанию и подавлять Арабскую.

Художественное направление в Италии под конец показало корень своего языческого происхождения, ввело ее в чувственность, обессилило, изнежило. В Испании этого мы нисколько не видим, ибо в Испании оно имело другой корень – Маврское сильное начало. В Испании искусство возбуждало своими порыва­ми к деятельности; оно сильно вызывало все чувства жизни, все страсти. Оно питало силы народа, оно поддерживало его фанатизм.

Таким образом ясно, что все Европейские стихии в Испании сочетались с стихиею восточною и образовали какой-то особый мiр, преувеличенный, мiр возведенный в степень, мiр фанатизма, мiр огненный. Так и религиозно-художественное направление, ко­торым Испания имеет сходство с Италиею, получило совершенно иной характер, по свойству того начала, с которым оно сочеталось.

Народы южных стран Западной Европы, богато наделенные дарами от природы, любят только украшать жизнь свою. Им досуг предаваться и религиозным созерцаниям и художественной деятельности. Мало требует­ся от них труда на удовлетворение нужд и потребностей. Не так счастливы народы Севера, вскормленные под туманами и снегами, эти сыны нужды и труда, эти пасынки су­ровой природы.

Взглянем теперь на Англию, – и мы увидим истину этого замечания. Между тем как досу­жий Италиянец, этот баловень природы, два раза в году получающий от нее жатву – в своих каштановых и оливных лесах, в своих лимонных и апельсинных рощах, в своих виноградных садах, мог всею душою, свободною от земных забот, предаваться искусству, о чем должен был думать Англичанин – на своей почве, обиженной природою, в своих лесах бесплодных, на земле, со всех сторон одетой морем? На этом бедном сыне Албиона сбылась самая простая, но премудрая истина: нужда есть первая наставница человека. Обведите кучу муравьев маленьким рвом, наполните его водою, проложите маленькой мостик: увидите, как догадливые и смышленые муравьи найдут тотчас сообщение с твердою землею. Вот в природе символ Англии, этого чудного острова, этого, по выражению Шекспира, драгоценного камня в серебряной оправе океана, откуда воссияла вся эта Европейская живая промышлен­ность и торговля. Англия не имела у себя богатого наследия преданий, опытов и произведений от древности. И природа, и пред­ки ее оделили. Бедность даров природы, нужда должна была вызвать ум не на отвле­ченную, не на идеальную, а на вещественную деятельность. Предприимчивый и изобретательный дух Норманнов, слившийся с проч­ным, степенным, трудолюбивым духом Англо-Саксов, взлелеянных также бесплодными лесами Германии, соответствовал этому вызову. В борьбе этих двух противуположных между собою народов, столь дол­го продолжавшейся, выработался нравственный характер Английского народа. Капиталисты Норманны, цари моря в средних веках, ввели в Англию торговлю и аристократию; бедняки Англо-Саксы, удручаемые Норманна­ми, делом рук создали промышленность. В этих двух народах олицетворены две стихии Английской жизни.

То, чтó Италия в миниатюре видела у себя в Венеции, находившейся в том же положении относительно к прочим землям Италии, как Англия – то совершилось в сей последней, в большем, Европейском размере. Англичанин, по необходимости, должен был скорее своих Европейских товарищей удобрить землю, промыслить тор­говлю, превратить ладию в оснащенный корабль, завести поселения, приобрести себе магазины в других странах, превзойти богачей своих братьев делом рук, вы­думать машины, растворить пары, окрылить ими корабли и проч.: сия-то вещественная жизнь Англии образовала в ней ту силу промышленную, которая все силы физические и нравственные, все дары природы и изыскания науки обращает на житейскую пользу, на обогащение способов жизни и делает из Англии государство промышленно-торговое. И сия-то промышленная сила была великим источником того практического смысла Англичан, который проник во всю духов­ную жизнь сего народа; который добирается до всего ощупью, путем зрячего опыта; ко­торый в лице Бакона верит одним только пяти чувствам; который на политическом поприще, в лице Питта, действует с медленною осторожностию, вопрошая опыты жизни; который подчиняет свободную фантазию поэта строгому изучению Истории и жизни в их подробностях.

Англия не имела у себя поэтической древ­ности, которая могла бы возбудить в ней идеальное созерцание. Художественная деятель­ность в ней не процветала. Потому и Религия в Англии никогда не сочетавалась с искус­ствами, всегда чуждалась их, не обращалась также в отвлеченный мистицизм, как в Германии, а соединясь с главным направлением Английского народа, получила практическое, житейское применение, перешла в строгой пуританизм, в положительное исполнение на деле слов Священного Писания. Таким образом Религия вошла непосредственно в нравственность народа, сделалась обычаем житейским. Наука в Англии никогда не во­сходила до отвлеченных, идеальных начал, а шла путем опыта и вела всегда к практике. Воспитание детей, особенно физи­ческое, процветающее всегда там, где жизнь опытна и дельна, достигло в Англии совер­шенства. Одним словом, все ветви челове­ческой жизни в Английском народе свидетельствуют это практическое, промышлен­ное его направление, составляющее главную черту его нравственной физиогномии.

Германия, воспитанная в диких и туманных лесах своих, еще в первоначальной своей жизни, по древнему сказанию Тацита, не любила заключать величества богов своих в образы человеческие, не хотела ограничивать неизмеримое стенами; но освящая леса свои, именовала божеством их отвлеченный, таинственный ужас, и созерцала его единым внутренним благоговением духа. Как оправдал­ся этот краткий, но резкий намек великого сказателя, зревшего один только малый зародыш той идеальной жизни, которую в новом мiре так богато раскрыла Германия!

В ее лесах, еще в первобытной жизни ее разбросанных племен, одушевленных само­родным чувством личной независимости, заключался зародыш того феодализма, который в среднем веке покрыл своими зáмками и разъединил всю Европу. Удивительно, что и в настоящем быту своем, развивши уже в такой полноте свое Европейское назначение, Германия, перед всеми странами Европы преимущественно, сохранила живые черты то­го феодализма, который зачала в себе. Эта разрозненность ее, которую заметил еще Тацит, характеризует ее и теперь. Фео­дальная и семейная жизнь Германцев препятствовала всегда их общественному соединению в одну крепкую массу, развитию их жизни политической; но устремляла их более к жизни внутренней, сосредоточенной в себе, одним словом к жизни умственной.

Сначала, в религиозном и ученом своем образовании, Германия последовала за старшею своею сестрою. Религия сочеталась в ней сперва с художеством; но сие последнее образовалось не из Италиянского начала, а из Византийского, и потом из самородного начала Германии. Она не имела у себя язы­ческой древности: потому искусство в ней не могло перейти в крайность чувственно­сти, как в Италии; оно имело источник более чистый – простую природу; оно было в должных границах перед Религией; но когда сия последняя свергла с себя оковы католические, вместе с тем она отринула даже и те формы, которые Германское искусство заимствовало из своей природы.

Изучение древних из Италии перешло в Германию; но имело на нее совершенно противоположное влияние и привело ее к со­вершенно другим последствиям – к раздору с своею учительницею. В то самое время, как древность, пленяя своими изящными формами художественный ум Италии, увлекала Католическую Религию на юге в оковы чув­ственности; возвращала Италию более и более к давно-истлевшему ее язычеству; отучала даже от народного языка – в то самое время, эта же древность совершенно другою стихиею действовала на Германию: она действо­вала на нее своим духом, духом свободным. Греческая Словесность, еще в древнем мiре давшая первый неудержный толчок Европей­скому и следовательно человеческому образованию, в новом мiре Европы оказала ту же самую услугу. Она пробудила ум Германский и дала ему смелость начать борьбу с этою мертвою, догматическою схоластикою средних веков, которою Арабы, комментаторы Аристотеля, опутали всю Европу. Греческая Словесность, заключавшая в себе зародыш человеческого совершенствования, заслужила потому название науки, по преимуществу человеческой (гуманизма). Гуманизм пришел в раздор со Схоластикою. Подвижники первого были Германские Филологи; защитники второй – католические духовные, ибо на Схоластике утверж­далось догматическое учение Западной Церкви. Скоро ученый спор перешел в религиозный. Филология в Германии была зарею Протестанского учения. Иоанн Рейхлин был предшественником Мартина Лютера.

Таким образом Протестанское учение в Германии было чадом науки. Университеты отошли от монастырей. Религия приняла в себя рациональное начало. Характер догма основного, утвержденного, который отличает католическое учение, был сокрушен протестантизмом. Протестанское учение, плод науки, в свою очередь сделалось ее корнем в Германии, когда после долгой кровавой борьбы оно утвердило свое политическое бытие.

Германцы всегда стремились к тому тайному отвлеченному началу, которое еще их предки религиозным чувством предощуща­ли в диких лесах своих, исполненных ужаса. Германцы, в этом постоянном стремлении, освободили мысль от всяких оков и создали эту самобытную, эту отвле­ченную, эту полную Науку, независимую от жизни, в себе самой содержащую и основание и цель свою, эту науку, размежеванную как обширное и стройное царство, но ко­торая однако начинает теперь в главных мыслителях снова склоняться к Религии и чувствует всю тяжесть своего одинокого существования в пространствах воздушных, всю тяжесть своего излишнего возвышения над землею. Сие-то ученое направление Германии образовало из сей страны один огромный Университет, снабженный бесчисленными библиотеками – один всеобъемлющий мiр учености, воздвигнутый дивными трудами среди Европы, отколе мысль челове­ческая свободно возносится к небесным началам всякого знания.

Пока Россия еще не входила в Европей­ское семейство Государств, не Германия, а Франция занимала средину на западе Европы. По своему местному положению, она призва­на была служить каким-то средоточием в духовном образовании стран западной Евро­пы, и к ней в самом деле примыкали и тяготели все оне, как будто к магниту. Еще Карл Великий дал Франции это место, когда своею державною силою сметывал на живую нитку всю эту разностихийную Европу, которая после его смерти так скоро расшилась и образовала этот разрозненный, феодальный мiр, еще до Карла в ней созревший. Франция, бывшая узлом действий Карла, и впоследствии не изменила своему месту, ей назначенному великим гением. Еще Карл призывал в нее ученых Англии и Италии для водворения первоначального религиозного образования в грубом ее народе. Алкуин с берегов Британии принес в нее свой богословско– практический ум и был первым ее учителем. Диакон Павел, Петр Пизанский, сыны Италии, были также призваны в нее Карлом. Сильным магнитом общественной жизни, Франция и впоследствии привлекала к себе первейших ученых Европы, и Париж рано сделался столицею католического богословия на Западе.

Чувство личной независимости, зародыш Европейского феодализма, рано сочеталось во Франции с чувством общественности. В то самое время, как в Германии феодализм развивал более семейную жизнь и разрознивал народы – в то самое время на юге Франции Прованс из своих феодальных зáмков развивал жизнь общественную. Прованс был средоточием этой жизни для всего юга Европы, для Италии и Испании. Из его-то открытых зáмков, при сильном влиянии Дворов, вышла эта веселая, светская, обще­ственная жизнь, этот изящный мiр рыцар­ства, поэзии и трубадуров. Здесь явились эти блистательные судилища любви, где поэзия украшала жизнь и от нее требовала наград своих. Во Франции созданы и под­ведены под законы эти великолепные турниры, этот блистательный зародыш наших бесцветных собраний и съездов, эти турниры, где рыцарство Французское развило законы общежития, где женщины вошли впервые в свои общественные права и украсили сво­им очаровательным присутствием одинокую жизнь нашего пола. Одним словом, во Франции образовалась вся эта общественная жизнь средних веков, которая из нее впоследствии перешла во все страны. Одушевясь этою роскошною, изящною жизнию, заиграла и любов­ная Провансальская лира, столь звучная, столь богатая мелодиею, эта лира трубадуров, ко­торая дала первый строй и величавой лире Италии, и огненной лире Испании; которая через север Франции имела влияние и на суровую Англию, и проникла своими звуками в крепкие зáмки Германии. Провансальский язык, всех более близкий к первоначально­му общему языку средней Европы, к языку Романскому, был в средние времена обще­ственным языком народов Запада, как теперь язык Французский. Трубадуры с сво­ими песнями разнесли его повсюду.

Когда Франция, собравшись воедино, образовалась монархически при Людовике XI, тогда общественная жизнь ее еще блиста­тельнее развилась около пышного Двора Франциска I. Своего полного цвета достигла эта придворно-общественная жизнь при Людовике XIV; двор его был общество Франции – и эта общественная сила, в которой сливались воедино и народ и Король, достигла такого могучего влияния на Европу, что общество Франции сделалось обществом всей Европы. Тогда-то наложила она на все страны Европейские и свой язык, и свою Словесность, и формы своей дипломации, и формы своей светской жизни.

Во всех периодах истории Франции мы видим, что народ Французский преимуще­ственно развивал в своей жизни общественное направление и создал общежительность нового мipa Европы. Все прочие нравственные силы во Франции служили всегда жизни об­щественной и политической. Франция несет на себе то неизгладимое пятно, что она первая употребила западную Религию для своих политических видов, и при Филиппе IV сделала из католической Церкви всего Запада свой приход в Авиньоне. – Наука и Словес­ность во Франции никогда не действовали свободно, а всегда служили для целей обще­ственной жизни, и как часто истина и красота нарушались для этих целей! – И теперь во Франции трибуна всегда в раздоре с кафедрою; ученые мужи беспрестанно отвлечены от науки обществом и политикою; поэты – рабские услужники современного вкуса, испорченного развратом и пресыщением.

Это общественное направление Французского народа основано на глубоком чувстве его национального эгоизма. Во Французе общее чувство человека слито тесно с чувством его народным: другими словами, человек и Француз в нем слились воедино: Франция есть идеал для Француза. Всякой из ее граждан уверен, что человечество тогда только будет совершенно, когда пройдет через Францию. Всякой из Французов не иначе и понимает человечество, как через призму своей Франции.

Этот эгоизм национальный, слитый с чувством человечества, сжимает народ Французский в одну крепкую массу и образует в нем силу твердую. Но в этом же чув­стве эгоизма Французского заключается и чувство исключительности, односторонности, чувство оскорбительное для всех других наций, чувство враждебное человеческому совершенствованию. Хотя Французские ученые и уверяют, что Франция уже отказалась от своей исключительности, что она теперь охотно восприемлет в себя все, приготовленное другими народами; но в этих уверениях кроется та мысль, что все труды других народов тогда сделаются общим человеческим достоянием, когда пройдут через руки Франции. Голос этих ученых космополитов Франции не есть еще голос народа, а голос нескольких лиц. Они думают, что Франция назначена к тому, чтобы в одной себе соединить все плоды Европы; но ее собственное исключительно общественное направление с одной стороны, с другой же крайность эгоизма национального всегда будут препятствием этому соединению.

И давно ли Франция, подвигнутая исполином, рожденным на огненной земле юга, хотела наложить иго своей национальности на все народы и превратить весь мiр человече­ства в себя? Но какая страна, своими снега­ми и своим оружием, охладила и прервала это стремление, и, младшая из всех, была всех великодушнее и избрала девизом: вся­кому свое?

Плоды Европейского образования может соединить в себе разумным избранием только страна свежая, молодая, сильная, такая стра­на, которая мало участвовала в жизни Евро­пейской и следовательно не вынесла с собою никаких пристрастий, не приняла никакого одностороннего направления. Эта страна близ­ка нам!

Мы видели, каким образом каж­дая из главных стран Европы, которые подлежат моему исследованию, развили в жизни свое особенное направление и как из него определяется нравственная физиогномия каждой. Это направление, сказал я, ни в чем так не отпечатлевается, как в произведениях слова, которое есть выразитель духа. Рассмотрим, каким же образом эта мысль каждого из Европейских народов выражалась в его слове.

(Продолжение следует)

Текст к новой публикации подготовила М.А. Бирюкова

Адъюнкт-профессор Степан Шевырев

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"