Заключение из предъидущего. – Первое, южное отделение древнего периода. – IX и X век. – Первые памятники письменности в X веке. – Три замечания на третье чтение. – Первое: о богатстве языка. – Второе: о разумном его единстве. – Третье: об отношении Славянского языка к Греческому. – Писатели древней Болгарской Словесности: Св. Кирилл. – Св. Мефодий. – Остальные седмичисленники: Св. Климент. – Св. Наум. – Св. Ангелар. – Св. Сава. – Св. Горазд. – Симеон, царь Болгарский. – Заслуги К.Ф. Калайдовича. – Открытия его. Иоанн Экзарх. – Константин, Еп. Болгарский. – Григорий и другие. – Книги ложные. – Договоры Олега и Игоря. – Поэтические предания. – Славянская стихия в Скандинавских мифах. – Взаимное влияние. – Скандинавские саги. – Скандинавская стихия Руси мало-помалу переходит в Славянскую. – Речь Святослава. – Духовное действие Византии на Русь. – Крещение Князя и народа. – Молитва Св. Владимира. – Духовная связь Князя с народом. – Пиры Владимира. – Учение книжное. – Первая эпоха народных песен. – Богатыри. – Любимый Витязь народа. – Телесная сила наших богатырей. – Дикие орды Азии. – Наша борьба с ними. – Запад счастливее. – Предания об Илье Муромце. – Черты Ильи Муромца в совокупности. – Сближение с Цидом. – Сибирское предание: от чего Витязи перевелись на Руси? – Значение предания.
Заключение из предъидущего.
В предъидущих двух чтениях были решены два вопроса: первый, о начале языка устного, и второй, о начале языка письменного. Так, в преддверии науки, мы старались прежде всего определить характер языка того народа, слово которого в его историческом ходе будем изучать. Мы уже сказали, что язык – невидимый образ народа, его физиогномия; на летящих его звуках отливаются все внутренние черты, все свойства, вся душа его. По языку можно отчасти заранее разгадать, каково будет его развитие. В языке зародыш грядущего, данные вперед для разумной жизни того, кто его создал. По характеру Русского языка, как мы его до сих пор определили, можно заключить и об народе, что он будет иметь всемiрное назначение, питать сочувствие ко всем народам мipa, но останется верен своему племени, постоит за свою народность, не потерпит чуждого завоевания.
Заключив вопросы о языке, мы вступаем теперь в самую Историю Словесности. Припомним, как мы разделили древний период на три Отделения: южное, северное и северо-южное. Мы входим в первое из них, которое обнимает столетия от IX-го по первую четверть XIII-го включительно.
Первое южное отделение древнего периода.
Вся деятельность сосредоточивается в Киеве и отсюда распространяется на другие города. Новгород в духовном отношении зависит также от Киева. Излагая Историю Словесности древней по Отделениям, мною принятым, в каждом Отделении порознь я буду следовать порядку столетий.
IX и X век.
Девятый и десятый век мы соединим вместе. Памятники еще так скудны, что это не только возможно, но и необходимо. Мы внесем сюда и темные предания Истории, в которых отражается первый проблеск фантазии народа, где видны древнейшие следы его устных сказаний; мы внесем сюда и первый слой наших исторических песен, откликающихся жизни народной во всем ее развитии. Здесь раздадутся их стародавние, сильные звуки.
Первые памятники письменности в X веке.
В начале Истории Словесности каждого народа драгоценны бывают самые первые памятники письменности, если бы даже относились они и к постороннему предмету. Их редкость, их спасение в бурях веков возбуждают участие. Кому не любопытны начальные черты письмен своих предков? Так Римлянин в Истории Латинской Словесности с благоговением указывает на Евгубинские таблицы, на жреческие надписи братьев Арвальских. Мы не оставим без внимания в первых веках нашей Словесности, когда еще так скудна письменность, ни древних надписей, ни древних рукописей, уцелевших от пожаров, грабежей, Татар, Литовцев, равнодушия.
Первые памятники нашего письма относятся к X веку, ко временам Владимира Святого. Это надписи на двух монетах: золотой и серебряной. Обе найдены в Киеве. Первая утрачена, но сохранился ее снимок. На одной ее стороне изображен Спаситель с круговою надписью: † Исус Христос, а на обороте Св. Владимир со скипетром и державой, в короне, осененной крестом; перед ним какой-то необъясненный знак, подобный трезубцу или хоругви, и кругом надпись: Владимир, а се его злато. Другая медаль серебряная: на ней с лицевой стороны Владимир, со скипетром и в короне, сидит на престоле, и кругом надпись: Владимир на стóле; на обороте тот же знак и словá: а се его сребро. Третий памятник – Черниговская золотая медаль, или гривна; с лицевой стороны Архангел Михаил с Греческою надписью кругóм, которая значит: Свят, Свят, Свят Господь Саваоф, исполнь вся земля славы его; на обороте человеческая голова, окруженная десятью змеями, древний амулет, по мнению Митрополита Евгения, и две надписи вокруг: одна Славянская: г̃и помози рабоу своѥму василигѫ амин; другая писана Греческими буквами. Думают, что имя Василия есть Христианское имя Владимира. Прежде был известен один образчик этой гривны; теперь их много, особенно в Музее Погодинском. Четвертый памятник письменности X века есть надпись, найденная в Киевской Десятинной церкви, достроенной в 996 году; но никто не мог до сих пор понять значения этой надписи (1).
Явления слóва в IX веке уже известны из предъидущего чтения. Они совершаются у других народов того же племени, но становятся нашим достоянием. Внимая Божественной Литургии и чтению Священного Писания, мы должны помнить, что это первые памятники нашей Словесности, дошедшие до нас с немногими маловажными изменениями в языке. Все первоначальное наше слово носит на себе печать Христианства: ничего языческого мы не имеем.
Три замечания на 3-е чтение.
В дополнение к тому, чтó было сказано прежде, мы прибавим еще три замечания.
Первое: о богатстве языка.
Первое будет касаться языка, на который переведено Писание. Должно предполагать, что он не был дик и груб, а представлял уже замечательное развитие, если в нем нашлись достаточные силы для того, чтобы передать глубину мыслей и красоту образов Священного Писания. Но здесь, конечно, нельзя не заметить того чудесного явления, которое совершалось во всех языках, куда переносилось Слово Божие. Не потому ли северные литературы Западной Европы имели всегда преимущество мысли перед южными литературами, что ими ранее усвоен был перевод Священного Писания на народный язык?
Второе: о единстве разумном.
Второе замечание будет о единстве языка разумно-понятного, который проходит через все тысящелетие нашей народной Церкви. Кроме отрады чувству, есть великое значение в том, что наш собрат Христианин в IX веке молился Богу на том же языке, на каком и мы теперь молимся, и точно так же мог понимать свою молитву, как и мы теперь ее понимаем. Такое единство разумения и слóва в деле Веры, проведенное через тысячу лет, есть великое явление, славная особенность нашей Истории. Вот молитва: Отче наш, по рукописи Евангелия половины XI века; так, конечно, читалась она и в IX столетии:
«Отче наш, иже еси на небесех! да святиться имя твое; да придеть царьствие твое; да будеть воля твоя, яка на небеси и на земли. Хлеб нашь насущьныи даждь нам дьньсь; но остави нам дълъгы нашя, яко и мы оставляем дълъжъником нашим, и не въведи нас в напасть, и избави ны от неприязни».
Этот язык малым чем отличается от нашего теперешнего лучшего языка, и понятен равно неучу простолюдину, как и образованному. В том же столетии, взгляните на народную речь племен Романского и Германского. Вот язык Французов в известной присяге войска Карла Лысого, относящейся к 842 году:
«Si Lodhwigs sagrament, que son fradre Karlo jurat, conservat, et Karlus meos sendra de suo part non los tanit, si jo returnar non lint pois, ne jo ne neuls cui jo returnar int pois in nulla adjudha contra Lodhuwig nun hi fuer».
Вот то же самое на языке Немецком IX века:
«Oba Karl then eid, then er sinerno bruodher Ludhuuuig gesuor, geleistit inde Ludhuuuig min herro then er imo gesuor, forbriehhit, ob ih inan eruvenden ne mag, imo ze follusti uuidhar Karle no uuirdhit» (2).
В первой речи мы находим пеструю смесь, какой-то хаос всех Романских наречий, которые позднее образовались. Вторая не может быть понятна Немцу, филологически незнакомому с языком древних памятников Германской Словесности. Оба войска должны были присягать на народных языках, потому что Латинский язык был для них непонятен, а между тем на нем только могли они молиться, на нем только могли оба народа внимать Божественной литургии. Римская Церковь заботилась об одном внешнем единстве, не признавая необходимости единства разумного, внутреннего. Даже в XVI веке представители ее действовали и писали в этом смысле. К 1559 году относится запретительный каталог (Index expurgatorius) Папы Павла IV, в котором запрещены все переводы Библии на новые языки, в числе 48 изданий. Один из поборников Римского католицизма во всех его крайностях, Госий, на вопрос: «Каким языком лучше молиться? – своим родным или чужим, непонятным?» – отвечает: «Все равно, потому что Бог испытует сердца наши, а не смотрит на букву выражения» (3). – И так, по смыслу Римской Церкви, человек может приносить Богу молитву бессмысленную и разум изъять из области Веры. Ясно после этого, почему, наконец, разум протестовал против такой Церкви, которая отнимала у него понятие в Вере и молитве, и почему Запад мог дойти до положения, что наука – дело разума – начинается там, где оканчивается Bера. У нас не могло и не может быть ничего подобного.
Третье: об отношении Славянского языка к Греческому.
Третьим замечанием мы определим отношение между языками Греческим и Славянским в переводе Писания. До сих пор, несмотря на исследования славных филологов, у нас господствовало несправедливое мнение, что Славянский язык подвергся совершенной эллинизации. Экономид и Добровский давно уже ослабили это мнение. Влияние со стороны Греческого языка непременно было; но коренные свойства Славянского в переводе сохранились. Этимология осталась совершенно независимою от этого влияния. Двойственное число в Греческом языке перевода Семидесяти толковников уже не существовало, а в Славяно-церковном оно – коренная, древняя его собственность. Падежи местный и творительный, система спряжений; в синтаксисе: двойное отрицание, дательный замена родительному, родительный при действительном глаголе с отрицанием на место винительного, прилагательные притяжательные, и многие другие обороты, существующие в древнейших рукописях, доказывают, что переводчики переводили не буква в букву, не слово в слово, а вникали в дух родного языка и его особенности. Добровский, сличая древние рукописи, находит, что самый порядок слов в них свободнее от влияния Греческого. Позднее исправители Библии внесли гораздо более Эллинских оборотов в Славяно-церковный язык, который чище является в древнейших кодексах Евангелия (4).
Писатели древней Болгарской Словесности.
Писатели, относящиеся к IX и X столетиям, принадлежат нам не по своему происхождению и месту действия, но потому, что произведения их сохранились у нас. Имена их уже известны из предъидущего чтения. Но здесь мы обозрим по порядку литературную деятельность каждого из них.
Св. Кирилл.
Константин, в монашестве Кирилл (827 – 869), вместе с братом своим Мефодием, перевел избранные места из Евангелия (или так называемое Евангелие апракос, расположенное по церковным праздникам, начиная с Пасхи) и Апостола, потом все книги, необходимые для церковного богослужения: Служебник с Требником – две книги, самые необходимые для архиерея, священника и диакона, первая во время богослужения общественного, вторая в разных случаях богослужения частного; Часослов вместе с Псалтирью – две книги, необходимые для клирошан; Октоих или осмогласник – книга для пения; Минею Общую, содержащую в себе восследования праздникам Богородицы, Предтечи, и общие целым чинам святых, книгу, которая в богослужебных книгах и в древние времена считалась у нас творением и собранием святого отца Кирилла Философа, учителя Славянам и Болгарам; Паремейник или собрание чтений из Ветхого и Нового Завета, известное под именем паремей, читаемых на вечернях, и наконец Устава или общий чин православного богослужения на дни всего года (5).
Кириллу же приписывают дошедшее до нас Haписание о правей вере, в котором он, согласно с православною Церковию, исповедует учение о Пресвятой Троице, также догматы о воплощении Сына Божия и иконопочитании, и присоединяет своего брата Мефодия к сему исповеданию (6).
В предъидущей лекции мы уже упоминали о предисловии св. Кирилла к переводу Евангелия, которое под заглавием: Блаженнааго учителя нашего Константина Философа слово, открыто было А.Ф. Гильфердингом в Печи, где был в старину престол Сербских Патриархов. В этом кратком слове, призывая всех Славян равно к слушанию слова Божия на их языке, просветитель сознает значение подвига передать его на родном языке: «Проглас Св. Евангелия, как прорекли о нем пророки: Христос грядет собрать языки: свет бо есть всему мiру. Они сказали: слепые прозрят, глухие услышат слово буковное и Бога познают, как должно. И так услышьте Славяне все: дар сей дан от Бога... Внушите ныне от своего ума, слышите Славянский народ весь, слышите: слово от Бога пришло, слово, которое кормит души человеческие, слово, которое крепит сердца и умы, слово, уготовляющее к богопознанию. Без света не будет радости оку видеть творение Божие: так и всякой душе бессловесной, не видящей Божия закона… Душа безбуковная мертва является в человеках... Кто на чужом языке слышит слово, как будто медного звона голос ему слышится; ибо Св. Павел сказал: «Молитву свою воздавая Богу, хочу лучше пять слов сказать разумных, чтобы и прочие разумели, нежели тьму слов неразумных, которых человек не понимает… Всякая душа отпадает от жизни Божией, когда слова Божия не слышит... Наги все языки без книг: без оружия сражаться не могут с противником душ наших; готовы в плен муке вечной»...» (7). Вот глубокомысленный завет первоучителя нашей грамоты! Вот побуждение к ее всенародному распространению! «Душа безбуковная (т.е. не просвещенная грамотою) мертва является в человеках!» – говорит он, а сколько таких мертвых неграмотных душ до сих пор в народе Русском!
Слово о злых дусех, с именем Св. Кирилла как творца его, открытое князем М.А. Оболенским, обращено к Славянам язычникам и нападает на многие их суеверия, обличая тем древность сочинения (8). В рукописях Иосифова Волоколамского монастыря встречается с именем Кирилла Молитва о покаянии, о исходе души и за всех Христиан (9). Ему же приписывается Сказание о обретении мощей Св. Климента Римского в Таврии, составленное, судя по содержанию, очевидцем (10).
Под именем Кирилла-Философа встречаются в наших рукописных сборниках изречения о создании человека, об апостольской тайне, о том, чтó есть философия, – показывающие, что народ наш искони уважал первоучителя Славянской грамоты и ему приписывал решение многих вопросов, занимавших мысль его. Некоторые из этих изречений заимствованы из Кириллова жития (11).
Биограф Кирилла, Климент, говорит, что по дороге к Козарам, в Херсоне, научился он Еврейскому языку и Еврейским книгам и перевел восемь частей грамматики, вероятно, на Греческий язык, потому что Славянская грамота еще не была изобретена (12). Тот же биограф ссылается на сочинение Кириллово, на беседы его с Магометанами и Жидами в земле Козарской, из которых он извлек в житии отрывки. Мефодий перевел эти беседы на Славянский язык и разделил на восемь слов. Это сочинение известно было Диоклейскому священнику, жившему в XII веке, а в XIII распространено было между Славянами в виде отдельного творения под заглавием: Кирилл Славянский. Им пользовались многие богословы наши, препиравшиеся с Жидами, между прочими и Григорий Цамблак, как это видно из слов его, обращенных против Еврейского учения (13).
Западные ученые приписывают еще нашему Кириллу сочинение басен на Греческом языке в числе 95-ти, разделенных на четыре книги. Шёль в своей Истории Греческой Словесности говорит, что Св. Кирилл, будучи убежден в том, что на народ, стоящий на низшей ступени образования, ничто так не действует, как басня, сочинил на Греческом языке басни для варварских народов, вновь обращенных в Христианство, и приказал перевести их на Славянский язык. Говорят, что оне еще существуют на языке Чешском. Греческий подлинник пропал, но древний перевод Латинский сохранился под заглавием: Quadripartitus apologicus, или Speculum sapientiae (14).
Св. Мефодий.
Св. Мефодий (885) участвовал с младшим братом своим в переводе Евангелия с Апостолом, Псалтири и книг богослужебных, а по смерти брата перевел шестьдесят уставных или канонических книг Св. Писания кроме Маккавеев (15). Этот подвиг Мефодия не может быть подвержен никакому сомнению, потому что о нем свидетельствуют до осьми древних писателей и в их числе Иоанн, Экзарх Болгарский (16). До нас, к сожалению, не дошло вполне великое дело Мефодиево; полная Библия, какую мы имеем, относится к 1499 году, и даже по преданиям, исследованным учеными, не знают полной Библии Славянской, писанной ранее 1429 года. Но отдельные книги Ветхого Завета, особенно Пятикнижие Моисеево, встречаются в рукописях и носят на себе признаки языка глубокой древности (17). Биограф Мефодия ему же приписывает перевод Номоканона, древнейшего собрания церковных законов, и отеческих книг, содержащих в себе жития святых Вселенской Церкви (18).
Остальные седмичисленники.
За первоучителями Славянскими, Кириллом и Мефодием, следуют их ученики и сподвижники: св. Климент, св. Наум, св. Ангелар, св. Сава и св. Горазд, которые вместе с ними известны в Болгарии под именем седмичисленников. Они, конечно, участвовали все в переводе Писания и, по смерти Мефодия претерпев гонения и заключение тюремное, перешли в Болгарию, где под покровительством царя Бориса продолжали свою деятельность, столько полезную для Славян. По рассказам В. Григоровича мы знаем, как до сих пор их память уважается в Охриде. Недавно открытая А.Ф. Гильфердингом и напечатанная служба седмичисленникам на Греческом языке, вместе с житием св. Наума Болгарского, обнаруживает то же самое (19). Здесь говорится, что седмичисленники окропили всю землю Болгар купелью крещения, и что на них, как на семи столпах, Бог основал всю церковь диких Болгар и Далматов (т.е. Сербов). Ясно, что ими довершено было крещение и христианское просвещение всех Болгар, начатое в 858 году.
Св. Климент.
Во главе учеников Кирилла и Мефодия стоит св. Климент, первый епископ в Болгарии из Болгар, жизнеописатель своих учителей. Он действовал вместе с ними в Моравии и Паннонии, по смерти Мефодия терпел гонения от Вихинга, епископа Немецкого, вместе с Наумом и Ангеларом бежал в Болгарию, действовал при царе Борисе и особенно при Симеоне, возведшем его в сан епископа Велицкого в 886 году, и скончался в 916-м в Охриде, где почивают его мощи, и где до сих пор находится надгробный его камень с Славянскою надписью. В житии его, которое приписывается Феофилакту Болгарскому, рассказаны подробно все его подвиги. В другом сокращенном житии ему приписывается изобретение новых Славянских письмен, отличных от Кирилловских. Шафарик в последнем результате мнений своих под этим разумеет так называемую Кириллицу, которая таким образом представила усовершенствование Глаголицы, примененной к азбуке Греческой. Прежде тот же ученый, а за ним и другие, разумели под этим начертание той особенной Глаголицы круглого письма, которая известна была под именем азбуки Болгарской. Наконец есть еще третье мнение – Шафарик также излагал его прежде, – что Климент внес некоторые новые буквы в азбуку Кириллову. Все это, по неопределенности известий в самых источниках, подвергается произволу толкователей.
Клименту приписываются встречающиеся у нас нередко в рукописях похвальные слова и поучения во славу Христа Спасителя, Пресвятой Девы Марии, Св. Иоанна Крестителя, св. Пророков, Апостолов, Мучеников и других св. Отцев. Им переведена незадолго до смерти Триодь Цветная, которая поется от Пасхи до Пятидесятницы. Жития так называемые Паннонские Кирилла и Мефодия и похвальное им слово ему же приписываются. Славяно-Болгарская Словесность до сих пор ожидает издания творений св. Климента от известного нашего библиографа и археолога, В.М. Ундольского (20).
Св. Наум.
Св. Наум, как сказано в его житии, был сотрудником Кирилла и Мефодия в переводе Писания и младшим их спутником во время путешествия их в Рим. Возвратившись вместе с Мефодием в Славянские земли, он, после гонений в Моравии, перешел в Болгарию и здесь был ближайшим сотрудником и преемником Климента. Он жил на восточном берегу Охридского озера, где до сих пор древний монастырь, посвященный его имени, хранит его св. мощи. Он побуждал Епископа Константина перевести по-Славянски Златоустово толкование на недельные евангелия.
Св. Ангелар.
Об Ангеларе мы ничего не знаем, кроме того, что он, воз¬вратясь с Климентом и Наумом в Болгарию, скоро умер, пользуясь гостеприимством Часлава, вельможи Борисова.
Св. Сава.
Сава, вместе с Гораздом, другим путем отправился в Болгарию, но когда умер, неизвестно.
Св. Горазд.
Горазд был родом Мораван, превосходно знал языки Латинский и Греческий. Мефодий готовил в нем себе преемника и возвел его в сан епископа. Вместе с ним и с Климентом он неустрашимо отстаивал Славянское православие против Немца Вихинга; но после мучений и заключения в темнице принужден был силою удалиться в Болгарию, где и скончался неизвестно когда. В Албании, близь Берата, есть монастырь и храм, посвященные его имени: здесь хранятся его мощи. Шафарик приписывает Горазду Славянское сказание о Мефодии, называемое Паннонским.
Принесем благодарность нашему славному В. Григоровичу, который, странствуя в пределах Европейской Турции, на месте отъискал драгоценные для нас следы пяти из великих седмичисленников Болгарии, которых до сих пор славит и воспевает Болгарская, нам единоверная, церковь (21).
Симеон, царь Болгарский.
При Симеоне, царе Болгарии, процвела особенно Болгарская Словесность. Он был младшим сыном Михаила-Бориса, принявшего крещение. Воспитание свое получил он в Константинополе, куда был послан отцем. Современники, по свидетельству Лиутпранда, звали его полугреком. Он правил престолом Болгарии от 888-го до 927 года, со славою победителя над врагами и просветителя своего народа. Болгарский ученый, питомец Московского Университета, С.Н. Палаузов, изобразил нам это золотое время Болгарской Словесности в своем сочинении: Век Болгарского царя Симеона (22).
Симеон сам перевел 136 избранных слов Иоанна Златоуста и с некоторыми своими прибавлениями соединил их в один сборник под именем Златоструя, который встречается в наших древних рукописях (23). Он покровительствовал всем наследникам полезной деятельности Кирилла и Мефодия на поприще Болгарской словесности. Мы имеем еще памятник его любви к ней: Изборник 1073 года, известный у нас под именем Святославова. Он был только переписан для нашего Князя, но первоначально переведен с Греческого для Симеона, как открылось это в рукописи, найденной мною в монастыре Кирилло-Белозерском (24). Этот великолепный памятник издается теперь трудами нашего знаменитого Славяниста, О.М. Бодянского, на иждивении И.Н. Денкоглу, Болгарина, благодетельного любителя своего племени.
Царь Симеон был окружен многими Болгарскими писателями, которые наследовали и продолжали деятельность седмичисленников. Но прежде нежели сказать о них, почтим память того Русского ученого, которому древняя Болгарская словесность, имевшая такое сильное влияние на нашу, обязана лучшими открытиями. Это был К.Ф. Калайдовичь.
Заслуги К.Ф. Калайдовича.
С неистощимым трудолюбием он соединял самую пылкую, страстную душу. Пепловидный цвет лица его – след непрерывной работы – таил сильный огонь, всегда готовый вспыхнуть. Снаружи тихий и спокойный, он кипел внутри постоянною любовью ко всему древнерусскому. Чтоб добыть старинную рукопись, он готов был решиться на самые необыкновенные средства. Молодость его обошлась не без странных приключений: его лечили в больнице съумасшедших; несколько времени он жил в Песношском монастыре. Когда успокоились волнения юности, он принялся за постоянную работу. Тогда он нашел себе ценителя и покровителя в незабвенном Графе Н.П. Румянцеве, которого имя здесь должно быть также упомянуто с полным чувством признательности. Румянцовский Музей остался нам красноречивым свидетелем любви к слову древне-Русскому в просвещенном Русском вельможе, по самому лучшему, благороднейшему смыслу этого слова. Тогда-то трудами Калайдовича, на иждивении Графа, увидели свет (не исчисляя всех других изданий): Памятники Русской Словесности XII века, Древние Русские Стихотворения, собранные Киршею Даниловым, и, наконец, Иоанн Экзарх, Болгарский писатель X века.
Открытия его. Иоанн Экзарх.
До этого открытия История древней Славянской литературы знала только Кирилла и Мефодия. Недаром Калайдовичь с услаждением воспоминает год и день (1813 Сентября 19), когда в Синодальной библиотеке он открыл нового писателя, который шел по стопам Славянских первоучителей и оправдывал их великое дело. Иоанн, Экзарх Болгарский, перевел Богословие Иоанна Дамаскина чрез 150 лет по смерти творца этого глубокого произведения; сам сочинил Шестоднев, или рассуждение о шестидневном творении Божием, в подражание известному труду Василия Великого; перевел также сочинение Иоанна Дамаскина: О осьми частях Слова, или Греческую Грамматику, с применением к Грамматике Славянского языка, философию Дамаскина под заглавием Любомудрие, наконец сочинил Слово на Вознесение Господа нашего Иисуса Христа и несколько других слов. Все это совершил Иоанн при Симеоне, Князе Болгарском, сыне крестившегося Бориса. Ему посвятил он свой перевод Дамаскина и Шестоднев (25). Калайдовичь познакомил в своем издании только с отрывками произведений Иоанна. О.М. Бодянский предпринял полное их издание, и Богословие уже отпечатано.
Константин, Еп. Болгарский.
Во главе писателей, которые наследовали седмичисленникам, Шафарик ставит Константина, епископа Болгарского, вероятно, Преславского. Он сам называет себя учеником первоучителя Константина:
Шествую ныне по следу учителя,
Имени его и делу последуя.
Калайдовичь открыл четыре слова на Ариан Афанасия Александрийского, переведенные Константином в 906 году по желанию царя Симеона. Другой перевод Константина есть выбор слов на Евангелия недельные, частию из Иоанна Златоустого (37 слов), частию из Исидора Пелусиотского (5 слов), с собственными вступлениями и заключениями переводчика, и с собственным его Словом. Константин переводил это сочинение еще при Болгарском царе Борисе, изображенном в рукописи, по настоянию старца Наума, одного из седмичисленников, в 898 году. Рукопись пергаменная XI века писана с рукописи 918 года. В молитве, начинающей предисловие к произведению и писанной стихами, говорится о недавно совершившемся крещении Славян:
Летить бо ныне и словеньско племя:
К крещению обратишася вьси.
Открытие рукописи принадлежит В.М. Ундольскому, который и трудится над изданием произведений Константина. Сему же Болгарскому писателю Шафарик приписывает Написание о правей выре, которое мы, следуя мнению Архиепископа Филарета, отнесли к произведениям Константина первоучителя (26).
Григорий и другие.
Григорий, Болгарский священник, перевел для царя Симеона с Греческого хронику Иоанна Малалы, куда вставлены рассказы о разо¬рении Трои и о жизни и деяниях Александра Македонского. Герой Македонский и поход Ахиллеса с Мирмидонянами под Трою были любимым чтением Болгар, которые считали Мирмидонян и Македонян за своих предков. Перевод, дошедший до нас, тем особенно важен, что он полнее сохранившегося Греческого подлинника. Нестор и другие летописцы наши пользовались этим хронографом. При сличении Славянского перевода с Греческим оригиналом встречаем драгоценные указания для истории Славянской Мифологии. Все эти открытия принадлежат князю М.А. Оболенскому (27). Тогда же, конечно, и, по всему вероятию, тем же Григорием совершен был перевод Георгия Амартола, летописца, отрывки из которого приводит Нестор.
К этим уже известным теперь писателям мы должны присоединить Феодора Доксова, или Дукса, усердного поборника Славянской письменности, переписавшего слова Афанасия, переведенные Константином, черноризца Храбра, известного автора Сказания о письменех, и безъимянного переводчика двух житий: Антония великого и Панкратия, ученика Петрова.
Нашему любознательному времени принадлежит открытие всех этих памятников древне-Болгарской словесности. Россия сохранила их как драгоценный залог исконной связи своей с племенем Болгар, и желательно, чтобы Филология, извлекши их из древних библиотек, напечатанием возвратила Болгарам их давние рукописные сокровища, у нас уцелевшие.
Книги ложные.
В конце правления Симеонова и при сыне его Петре появились и еретические учения у Болгар, виновниками которых были попы Богомил и Иеремия. Эти ереси рассеяны были по Болгарии и Сербии и известны под именем Богомилов, Бабунов, Патаренов, Манихеев, Павликиян и проч. Учение их содержалось преимущественно в апокрифических евангелиях и посланиях. К этому же времени должно отнести происхождение книг суеверного содержания, с их странными заглавиями: Пларторой, Мартолой или Фартолог (Остролог), Царевы сновидцы, Чаровник, Громник, Молнияник, Коледник, Мысленик, Волховник, Путник, Звездочетец и др. Но еще тогда, в самые древние времена, представители православной церкви в Болгарии указывали на эти еретические и суеверные книги и ограждали паству от их неразумных учений (28).
Договоры Олега и Игоря.
Византия, как сказали мы прежде, употребляла письменное Болгарское наречие в политических сношениях с нами еще до полного водворения Христианства в Русской земле. То свидетельствуют договоры Олега и Игоря. Хотя эти памятники по содержанию своему не принадлежат нам; но нельзя не обратить на них внимания в отношении к языку и по редкости памятников письменных в X веке. Наука, в лице Шлецера, подвергала их также сомнению, но, в лице Круга, она возвратила их достоверной Истории. Словá: литра, епитимия, грамота, корабль, кубара, харатья, нети и ключ, носят на себе следы Греческого влияния (29). Вот отрывок из Игорева договора, замечательный по силе языка, и теперь понятного каждому Русскому:
«Иже помыслить от страны Руския разрушити таку любовь, и елико их крещенье прияли суть, да приимуть месть от Бога Вседержителя, осуженье на погибель в весь век, в будущии: и елико их не хрещено, да не имуть помощи от Бога, ни от Перуна, да не ущитятся щиты своими, и да посечени будуть мечи своими, от стрел и от иного оружья своего, и да будут раби в сии век и в будущии».
Для сравнения припомним теперь народную речь Французов и Немцев IX столетия, приведенную прежде из подобного же памятника, с которого обыкновенно начинается История западных народных литератур. Язык нашего договора, после 900 лет, еще вразумителен будет и теперь Русскому человеку. Чудесное единство и в народной речи, проходящее через многие столетия нашей жизни! Им мы обязаны народной целости, оградившей нас от завоевания, а главное, духовному внутреннему единству Веры, без которого бессильно б было и всякое другое внешнее единство.
В новое время Профессор Лавровский подверг подробному разбору язык договоров и нашел, что Византийское влияние преимущественно отразилось на их синтаксисе. Между договорами Олега и Игоря ученый филолог полагает то различие, что Игорев гораздо свободнее от резких грецизмов, и что переводчик его, не стесняясь буквою подлинника, находил в себе довольно сил, чтобы озаботиться не только о чистоте, но даже и о красоте языка сво¬его (30).
Срезневский полагает, что договоры первоначально написаны были по-гречески, а потом переведены на церковно-славянский язык, к которому примешалась уже позднее от переписчиков и Русская стихия. Исследования, произведенные тем же ученым касательно обычаев и нравов времени по договорам, чрезвычайно любопытны. Жены князей или владетельные княгини: Ольга, мать Игоря, Предслава,ý и жена Улебова, Сфандрь, имеют своих послов, участвующих в общем посольстве Руси в Грецию. Именье убийцы переходило к ближним убитого; но жена убийцы имела однако свою часть из имения мужа, неприкосновенную по закону. Эти два обстоятельства бросают настоящий свет на состояние Русской женщины в самом древнем периоде Руси. – Русские совершали уже тогда письменные завещания: стало быть, грамота была распространена. Употребление печатей было всеобщее: послы имели золотые, а гости серебряные. – Различие слов: закон и пóкон (обычай) указывает на развитие понятий юридических, весьма замечательное. – Выражение: Сотворити любовь со всеми людьми Греческими, дондеже солнце сияет и весь мiр стоит, хотя бы переведено было с греческого, но приносит честь языку и народу того времени. – Хотя рабство у нас уже и было, челядины покупались и продавались; но с ужасом смотрели Русские на рабство, потому что не могли представить себе мýки ужаснейшей, постигающей клятвопреступление, как рабство в сем веке и в будущем (и да будуть раби в сей век и в будущий) (31).
Эти договоры, равно как и исследования, произведенные над нашею первою летописью Погодиным и Срезневским, убеждают нас в том, что письменность в X веке уже была у нас в ходу, и что замечательные события времени записывались летописцами, велись по годам и послужили впоследствии первым материалом для составления летописи более подробной (32).
Поэтические предания.
Памятников поэтических, относящихся собственно к этим векам, мы не имеем; но в летописях видны яркие следы устных преданий народа, в которых участвует фантазия. Обратим внимание на Скандинавскую стихию в них, на то, чтó есть сходного с Сагами. Разумеется, я ограничусь только поэтическою их стороною; историческая меня не касается.
Славянская стихия в Скандинавских мифах.
Но прежде нежели мы коснемся Скандинавской стихии в наших древних преданиях, постараемся отметить Славянскую в Скандинавских, чтобы отсюда могло яснее определиться взаимное влияние.
В Скандинавской мифологии, как изображают ее предания Эдды, третий из двенадцати божественных Азов есть Ниорд. Он управляет ветрами, укрощает море и огонь. Его призывают на помощь мореплаватели и рыбаки. Он так богат, что может дарить богатство всем, его призывающим. Но Ниорд не из рода Азов: он воспитался в земле Ванов, под именем которых разумеются в Эдде Славяне. Любимое местопребывание Ниорда есть Ноатун, т.е. Новгород. Здесь от жены Скады он произвел двоих детей: Фрейра и Фрейю. Фрейр есть превосходнейший из Азов: он властитель над радугой, солнечным светом и мiром растений. Его молят о плодородии и мире. Он господствует над всеми зажиточными людьми. Жена его, Фрея, первенствует в женской половине Азов. Ясно, что идеи морской торговли, земледелия и мира, изображаемые в лице Ниорда, воспитанного у Славян, и Фрейра, у них рожденного, указывают на то, что сами Скандинавы, дышавшие исключительно войною, признавали в своих мифических преданиях заимствование этих идей у Славянского племени.
Браги, в числе Азов, есть бог мудрости и поэзии: по имени его это искусство называется брагуром. А вот как сам Браги рассказывает о происхождении поэзии у своего народа. Боги вели войну с народом Ванами, т.е. с Славянами. Наконец они заключили мир, и знáком взаимного примирения было то, что они вместе плюнули в сосуд. Этот знак мира Азы превратили в человека, по имени Квасира, который был так премудр, что на все вопросы давал ответы и ездил по всей их земле, поучая людей. Раз приехал он к карлам Фиалару и Галару, которые его убили и выцедили из него кровь в две бочки; потом примешали к этой крови меду, и вышел из этого смешения превосходный напиток или мед, дарующий вдохновение поэзии и мудрость всем, от него вкушающим. Здесь опять, хотя и в грубом образе, ясно сознание в Скандинавском веровании, что поэзия произошла в этом племени в минуту дружеского общения, после долгой войны, с Славянским племенем. Не делая теперь никаких филологических натяжек на имена Браги и Квасира, мы предоставляем будущим филологам разрешить, имеют ли эти имена какое-нибудь отношение к самому мифическому преданию, указывающему на древнее общение двух племен в деле мирного искусства (33).
Взаимное влияние.
Влияние, конечно, было взаимное. Вот один след такого влияния со стороны Скандинавской поэзии на народную нашу. Кому неизвестны прекрасные предания Скандинавии о Валкириях? В саге об Ниали оне представлены ткачихами, и битва в виде их тканья, где утоком служит синяя кровь, а внутренность людей нитками для ткани. Валкирии поют страшную песню, изображающую это действие (34). Такое сближение мирного ткатского занятия с битвою напоминает нам подобное сближение другого мирного занятия молотьбы также с битвою в Слове о полку Игореве: «На Немиге снопы стелют головами, молотят цепами харалужными, на токе живот кладут, веют душу от тела». Как в этих двух сравнениях, из которых одно взято из Скандинавской поэзии, а другое из Русской, оправдывается мифическое предание о сближении Скандинавов с Славянами в созданиях поэтических!
Валкирии владеют способностью превращаться в разных животных, в орла, в волка; но особенно замечательно их любимое превращение в лебедей. Песня лебединая особенно приятна Ниорду, питомцу Ванов. Лебедь, можно сказать, есть любимая птица и наших песен. У нас девы принимают также вид лебедей: вспомним Авдотью Лиховидьевну в песне: Поток Михайло Ивановичь. Вспомним в Слове о полку Игореве Обиду, которая вступила девою на землю Трояню и всплескала лебедиными крылами на синем море у Дона плещучи. Брунгильда в лебедином образе купалась с своими восемью сестрами, когда Сигурд овладел ею, унесши под дуб их одежды (35). В сказке о царе Берендее, переложенной Жуковским в гекзаметры, Иван Царевичь точно тем же способом овладевает Марьею Царевною, которая с своими сестрами купалась, только в виде не ле¬бедей, а уточек. Многие сходства доказывают, что сближение между Скандинавами и Русскими Славянами в поэзии было.
Скандинавские саги.
Заметим теперь еще более очевидное влияние Скандинавских Саг на первоначальные предания Русской Истории.
Призвание трех братьев: Рюрика, Синеуса и Трувора, сходно с Ирландским преданием, которое говорит, что народ Ирландский (Гибернский) по причине врожденной лености не хотел ни ездить по морям, ни заниматься торговлею; общим мнением признали за полезное принять какой-нибудь народ в некоторые части земли для производства дел торговых. Призваны были три брата из Остманнов (мужей Востока), Амелав, Ситарак и Ивор, которые построили так же три города и в них поселились. Впрочем, предание о трех братьях есть и у нашего племени общее, и наше домашнее. Вспомним Ляха, Чеха и Русса; Кия, Щека и Хорива. Не имеют ли все они одного источника в библейском сказании о трех сынах Ноевых? Заметим, что в одной Скандинавской саге имена трех знатнейших морских разбойников: Рёрекр, Сиггеир и Туарес, сходны с именами наших пришельцев (36).
Предание о смерти Олега Вещего с некоторыми изменениями встречается в Норвежской истории Торфея; оно взято из Исландских сказок и относится к Витязю Орвар Одду. Приведем его. «Витязь Орвар Одд говорил: «Посмотрим на курган, под которым погребли мы коня Факса, погрязшего в болото». Пришедши же к кургану, сказал: «Теперь нет уже никакой опасности от предсказания ворожеи, угрожавшей мне смертию от Факса». Между тем загорелось болото, и никаких следов не осталось от кургана; лежала только голая и гнилая голова коня. Увидев ее, он произнес: «Узнаёте ли голову коня?». Кругом стоявшие подтвердили. «И это Факсова голова!» – говорил он, поворачивая ее копьем. Тут выскочила из конской головы ящерица и уязвила его в пяту, от чего все тело его заразилось ядом» (37).
В Степенной книге встречается прекрасное поэтическое сказание о первой встрече Игоря с Ольгою. Князь был на ловле. Ему хотелось переехать через реку. Он увидел ладью и позвал ту, которая в ней правила. Это была прекрасная девица Ольга. Она перевезла Игоря и словами целомудрия смирила первые порывы его любви (38). Неизвестен источник этого сказания. В Скандинавских Сагах нет подобного.
Но зато другое: месть Ольгина над Коростеном, крылатая дань, возвращенная пожаром городу, отзывается в Саге о Гаральде Гардраде, меньшом брате Олава Святого. В Сицилии он осаждал город. Граждане были снабжены всем для выдержания осады. Гаральд придумал средство: приказал ловить птиц, имевших гнезда в стенах и прилетавших днем в город за пищею. К пойманным он велел привязать сучки сухих деревьев с серою и смолою, подложив пылающие уголья. Выпущенные птицы полетели в гнезда, свитые между стенами в верхней части строений, покрытые соломою и тростником. Сделался пожар, и вышедшие граждане предложили сдать город (39). Однако заметить надобно, что наше предание отнесено исторически к X веку, а Гаральдово относится к XI-му.
С этим Гаральдом соединено у нас другое историческое воспоминание, переданное им самим в известной песне. Он любил Елизавету, прекрасную дочь Ярослава; но Русская дева, взлелеянная в тишине семейного быта, столько сродного нашим нравам, была равнодушна к подвигам Норвежского героя. Тщетно брал он города, выигрывал сражения, где падали Короли, удивлял Африку и Сицилию своими под-вигами; тщетно на малых ладьях бороздил моря, был в Царьграде у Императрицы, ездил в Иерусалим и очистил путь Иорданский от разбойников; тщетно отовсюду посылал сокровища к Ярославу… Все презирала Русская дева. Но когда Витязь от тревожной жизни возвратился домой и сложил с себя доспехи брани, – тогда Ярослав, вместе с сокровищами, им сбереженными, отдал Гаральду и свое сокровище – прекрасную дочь, и Елизавета, не любившая мужа брани в Гаральде, полюбила в нем доброго и мирного супруга.
Скандинавская стихия Руси мало-помалу переходит в Славянскую.
Вот предания поэтические, связывающие нашу первоначальную историю с Скандинавским севером. Норманская удаль, которую мы видели в Гаральде, отражается на всех первых героях древней Руси, воинским шествием на Византию открывающих нашу политическую историю. Наши Славянские предки были храбры для защиты очагов своих, но ничто их не двигало на другие народы. Послать от дыма меч врагу-насильщику было их делом; но отказываться от мира семей своих для того, чтобы идти тревожить чужого, они не любили. Предприимчивый дух оскандинавленной Руси, тот же дух, который двигал Норманнов от севера к берегам Италии, Франции и Англии, двинул и наших предков к воинственным подвигам. Они пошли за Рюриком, Аскольдом и Диром, Олегом, Игорем, Святославом. По дороге северных вождей на Византию, основано было наше государство. В первых вождях преобладает Норманская стихия. Олег – Норманский Русс. Он увлекает духом мужества и славой; но предание о смерти его показывает, что к нему нет еще полного сочувствия. Игорь еще менее возбуждает его: слабый и медленный, он ни то ни се, он – переход от Русса-Варяга к Руссу-Славянину. Но Святослав – воин наш; в нем полное сочетание Русса с Славянином. Его имя, его одежда, его обычай, все свидетельствует, что он привязался к народу. Его речь к воинам и ответ их прошли через века, и теперь чье сердце из нас не забьется при звуке этих слов, доходящих к нам из-за девяти почти столетий:
Речь Святослава.
«Уже нам некамо ся дети! волею и неволею стати противу, да не посрамим земле Руские, но ляжем костьми; мертвыи бо срама не имам, аще ли побегнем, срам имам, ни имам убежати; но станем крепко, аз же пред вами поиду; аще моя глава ляжет, то промыслите собою». – И сказали воины: «Идеже глава твоя, ту и свои главы сложим». – В последних словах мы видим, какими крепкими узами были соединены Князь и его дружина. Владимир связан уже не только с дружиною, но и с народом. Он строит капища тем языческим богам, которым народ поклоняется. Он не любит Варягов; он не дает им денег, когда они ему докучают окупом с народа; он отправляет их в Царьград и просит Царя расточить их, и не отпускать на Русь ни единого. В сердце Владимира, еще язычника, отзывается уже мягкость, свойственная сердцу нашего народа. Истина Христовой Веры довершила его союз с народом.
Духовное действие Византии на Русь.
Между тем как молодая Русь развивает телесные силы и движет их враждебно на Византию, отсюда воздействует на нее сила духов¬ная и побеждает. Не насилие меча водворило у нас Христову веру; не миссионеры, в заботах о распространении владений церковных, внесли ее к нам. Нет, она принята по разумному избранию, Князем, выслушавшим учение от философа Греческого, с совета бояр, старцев градских и мужей добрых и смысленых, которые ходили в разные земли, чтобы своими очами видеть Богослужение. Не знали они, на небе, на земле ли они были, созерцая, как Греки служат своему Богу; на земле не видали такой красоты и думали, что, конечно, с ними Бог пребывает. Как эти слова Киевских мужей до сих пор отзываются сердцу истинно Русскому!
Крещение Князя и народа.
Слепец-язычник прозрел очами внешними и внутренними, разумно исповедал истинного Бога, – и спешит разделить Веру, дар Божий, с своим народом. На берегу Днепра, мы видим, Князь и народ слились в одну семью, под благословением креста Господня. Была радость на небесах и на земле видеть толико душ спасаемых, говорит летописец. Добрый народ крестился, поверив Князю и Боярам, и не раскаялся в своем доверии.
Из уст Святослава доходит до нас речь его к воинам, одушевляющая чувством чести наше воинство, залог нашей материальной силы. Из уст Владимира, крестителя Русской земли, нам слышится его молитва по крещении народа, залог нашей силы духовной:
Молитва Св. Владимира.
«Боже, створивый небо и землю! призри на новыя люди сия, и дажь им, Господи, уведети тобе истиньнаго Бога, якоже уведеша страны хрестьянскыя; утверди и веру в них праву и несовратьну, и мне помози, Господи, на супротивнаго врага, да надеяся на тя и на твою державу, побежю козни его».
Духовная связь Князя с народом.
Сердце Владимира, и прежде мягкое, по крещении растворилось полною любовию и к дружине, и к народу. Слова Евангелия: «Блажени милостивии, яко тии помиловани будут; продайте имения ваша и дадите нищим; не скрывайте себе сокровищ на земли, но скрывайте сокровище на небесех», – глубоко проникли в его душу. Он стал делить все с своим народом. Нищий и убогий шли во двор княжеский и брали себе всякую потребу для жизни.
Пиры Владимиpa.
Летопись сохранила память о пирах Князя, на которые он сзывал бесчисленное множество народа, куда сходились все сословия, где было всего обильно. Немощным и больным посылались дары от пира во все стороны города. Щедрый Князь баловал и дружину серебряными ложками. Противно ему было пролитие крови: он щадил и разбойников.
Учение книжное.
Вместе с Христианством к нам проникло и грамотное образование. Еще Владимир, по словам летописца, посылал брать детей у людей нарочитых и отдавать их в учение книжное, или по церквам, или в особенные при них училища. Матери плакали о детях, как будто по мертвецах, потому что еще не были утверждены верою. Сохранилось предание, что первый Митрополит Михаил призывал к себе учителей грамоте и наказывал им учить детей любовно, но без слабости (36).
Первая эпоха народных песен.
Благодарная память Русского народа через многие века сохранила в песнях воспоминание о великолепных пирах Князя Владимира, которого оне называют всегда ласковым и красным солнышком. Его именем обозначается первый исторический слой наших народных песен. Беспрерывно повторяют оне, как
Во стольном городе во Киеве,
У ласкова, Осударь Князя Владимира,
Было пированье, почестной пир,
Было столованье, почестной стол,
и как
Владимир Князь распотешился,
По светлой гридне похаживает,
Черны кудри расчесывает.
Богатыри.
Его окружают могучие богатыри. Имена некоторых сохранила История. Другие остались только в песнях и сказках. Тут Добрыня Никитичь, дядя Владимира, брат Малуши, покоритель белоглазой Чуди, наказавший Марину, еретницу и безбожницу. Тут Алеша Поповичь, сын соборного попа, одолевший Тугарина Змеевича, который, может быть, олицетворяет Орду Татарскую. Тут Чурило Пленковичь, вождь большой силы, Русский кондотьери, который набирает огромное войско для Владимира... Тут много их, храбрых и сильных. У каждого свое дело. Все они служат Князю и Русской земле.
Любимый витязь народа.
Но любимый витязь Русского народа, любимый герой его устных преданий – Илья Муромец, которого сама Церковь признала Святым.
Телесная сила наших богатырей.
У нас обыкновенно в народных преданиях обращают внимание только на телесную крепость наших богатырей; видят в них олицетворение одной дикой, грубой, вещественной силы. Это воззрение одностороннее. Правда, что у нас, как в юности всякого великого народа, развивалась эта сила, но при особенных обстоятельствах, которые ее вызвали и дали ей особый характер. Мы уже видели, как Русь своею Скандинавскою стихией привила к нашему мирному племени воинский дух, который, однако, много уступил коренному свойству народа и, главное, – духовной силе.
Дикие орды Азии.
Но всего более вызвана была на поприще телесная сила нашего народа набегами диких племен, которые напирали на нас из Азии. Мы стояли первою стражею у Европы – и на свои плеча должны были принимать всю эту дичь, всю эту плоть народов кочевых, которые в течение столь многих столетий извергала на нас Азия, народов без мысли, без гражданского образования, несших только меч и огонь в наши пределы. С самых незапамятных времен начинается это шествие. В VI или VII веке нашли на наших предков Обры, телом великие, умом гордые, как называет их летопись: они, вместо волов и коней, впрягали в телеги жен Дулебских. Бог потребил их руками Русского народа: не осталось ни одного, ни наследка, ни племени, и только народным присловьем отметила летопись их существование: «Погибоша аки Обре». За Обрами следовали Козары, племени Турецкого. Они были не столько дики, но что могли вносить к нам? – войну, сначала идолопоклонство, потом Жидовскую веру. Киевские Славяне послали им по мечу от дома, но Козары обложили их пушною данью. Через нас проходили Угры. Кто не знает сурового племени Мадяров? В западной Европе, окруженное всем развитием человеческой гражданственности, оно еще в XIX веке сохранило яркие черты своего жестокого характера. В тяжкие времена общих бедствий человечества выступают наружу коренные свойства народов. В холеру, Мадяры превзошли все племена Европейские своею жестокостью. Каковы же они были тогда, когда в 898 году кочевали под Киевом на берегу Днепра? – За Уграми шли Печенеги, свирепые грабители всего юга Русской земли, пившие вино из черепа Святославова; за Печенегами кровожадные Половцы, без преданий семейных, – наконец Татары, два века с половиной тяготившие нашу землю... Не высчитываю иных. Вот с какими племенами, в течение столь многих столетий, суждено было бороться Русскому народу!
Наша борьба с ними.
Богатыри наши стояли на страже земли своей: в них народ олицетворил все свои силы, им употребленные на отпор. Не мудрено, что беспрерывное столкновение с племенами столь дикими отозвалось и в наших витязях некоторою грубостью. Насилие рождает насилие; с кем поведешься, тем и прослывешь. Следы грубости и произвола до сих пор являются наростом на нашем характере, от природы мягком и кротком.
Запад счастливее.
Счастливее нас в этом отношении были народы Запада. Азия послала и на них свою силу, но в лице Арабов, народа, который внешним просвещением своим превосходил племена, воевавшие с ними. Арабы внесли науки и поэзию в Испанию и Прованс. Арабы напомнили о древних писателях, забытых во времена варварские. Мнения ученых разделены: Арабскому или Германскому племени приписать начало рыцарства, уважение к женщинам, рифму – эту красоту романтической Поэзии, которой не знала древняя, и первые ее образцы. Вот с каким племенем суждено было бороться Франкам! Не такие племена выпали нам на долю.
Предания об Илье Муромце.
Но остановим внимание на любимом Витязе нашего народа, Илье Муромце, и рассмотрим черты его, как народ их создал. Об нем одном только из всех его товарищей до сих пор раздаются устные предания, недалеко от Мурома, на берегу Оки, в селе Карачарове, и целая семья силачей ведет от него род свой (40). Не велик его род племен, а почестен во мiру: он сын крестьянина Ивана Тимофеевича; отец и мать его правят мiром в селе Карачарове. Сидит он сиднем 30 лет; не владеет ни руками, ни ногами. Что же вдруг дает ему силу? – Желание сотворить милостыню двум прохожим нищим. Они просят утолить их жажду. Илья встал в первый раз, и приносит им по великой братине пива и вина крепкого. Но дар его нищим обратился ему же в пользу: «Выпей-ка сам», – сказали калики перехожие. Когда Илья выпил, они спрошали его: «Слышишь ли, Илья, силу свою?». – «Слышу». – «Как велика твоя сила?». – «Кабы был столб от земли дó неба, и я перевернул бы всю землю». – «Много дано силы Илье: земля не снесет: Поубавим силы, – говорят калики промеж себя. – Сходи-ка опять за пивом, да напой нас». – Илья принес пива крепкого пуще того: калики его напоили в третий раз – и силы в нем поубавилось, кабы на семую часть. – «Будет с него», – сказали калики и простились с ним.
Само Провидение, в виде нищих, сотворило чудную силу богатыря, обратив в нее его милостыню. Когда Илья ощутил в себе силу, он задумал дело великое и снарядил сбрую ратную, копье булатное, коня богатырского. Какое же дело задумал он? – Ехать во стольной град Киев, Богу помолитися, Князю Владимиру поклонитися. – Но, как добрый семьянин, он прежде является к отцу и матери и просит у них благословения великого. «На кого ты нас старых покидаешь, любимое детище?» – говорят ему родители. Но Илья бьет челом пуще того. Дали ему отец с матерью благословенье великое и положили на него крепкую заповедь, сказав ему: «Берегись обиды напрасныя, не проливай крови Христианския». – Принял благословенье Илья Муромец и обещался соблюдать крепкую заповедь.
Два раза объезжает он Соловья-разбойника, чтó заложил прямоезжую дорогу к Киеву, чтобы только не нарушить своей заповеди: не выимать из колчана калену стрелу, из налушна тугой лук. Впервые разрушает он великую заповедь, когда нападают на него разбойники-станишники и хотят отнять у него коня богатырского. Тогда только вынимает Илья из налушна тугой лук, из колчана калену стрелу; но стреляет не по станишникам, а по сыру дубу, по сырой земле. Спела была тетивка у его туга лука, угодила стрела в сыр кряковистый дуб да в сыру землю; изломала дуб в черенья ножевые, учала рвать землю в косую сажень. От того ль грома богатырского станишники испужалися... Страхом победил Илья разбойников, но пощадил кровь их. Они отдают себя ему в холопство вековечное, предлагают ему казны, сколько хочет; но Илья не берет ни того, ни другого.
Далее, два раза только нарушает свою заповедь Илья Муромец: в первый раз, когда видит он, что несметная сила бусурманская хочет обложить Чернигов град, стены разломать и извечные домы Божии на дым спустить. Он побил эту силу, полонил царя и не со славой и похвальбой, а каликой перехожим взошел в освобожденный им город. «Приими со святой Руси Русского; приими и пожалуй словом ласковыим калику перехожего; приими немалы подарочки со родной земли», – говорит Илья Князю Черниговскому в его высоком тереме. Стольный Князь велит Князьям, Боярам и всему люду почестному, чтобы кланялись калике перехожему. Он жалует с Руси Русского золотым перстнем, да становым кафтаном, и угощает пиром на весь Чернигов город.
В другой раз Илья нарушил заповедь для того, чтобы освободить дорогу в Киев от Соловья разбойника. Угодив стрелой ему в правый глаз, он схватил его в торока и, привязав к луке седельной, повез в Киев-град. Не хочет он золотой казны, которую предлагают ему жена и дети Соловья. В Киеве, в терему Великого Князя Владимира, он объявляет себя каликой перехожиим из села Карачаева. «Ты скажись, молодец, кто твой род племен?» – спрашивает его Владимир Князь. – «Не велик мой род племен, а почестен во мipy, – отвечает Илья. – Един был сын у батюшки, един сын у матушки, да и оба живут в селе Карачаеве, а и оба правят мiром».
Косо посматривают на сельского калику другие богатыри и не верят, чтобы он полонил Соловья-разбойника. – Тогда, не вытерпев этой обиды, Илья говорит Владимиру Князю: «Кладу голову во неправде; дай суд со расправой на широком дворе». – Свист Соловья оправдал Илью. Добрыня Никитичь, первый, побратался с ним. Последним подвигом Ильи было поражение ненасытного Киевского идолища, которое ест жареных быков и пьет мед сыченый: явное олицетворение язычества, жадного к требам народным. Владимир Князь, наровне с Князьями и Боярами и сильными могучими богатырями, дал почет и Витязю-крестьянину, калике перехожему, – и весь народ, старые и малые, уважали его до глубокой старости.
Черты Ильи Муромца в совокупности.
Вот в каких чертах Русский народ воображает своего любимого Витязя: он милосерд к нищим, его сила – награда за его милостыню; он добрый сын; он бережется напрасной обиды; он не проливает крови Христианской; он щадит даже разбойников; он поднимает оружие только для защиты народа и Веры против врагов и язычества; он, без похвальбы, служит Русской земле; освобождает Чернигов от осады и дорогу к святому городу Киеву от чернокнижника и разбойника; он не хочет ни холопства разбойников, ни золотой казны побежденных им; он не требует ни земель, ни почестей, ни даров за свои услуги, но сам несет дары к стольным Князьям; благородно сознаёт он свое крестьянское род-племя на дворе у Князя Владимира; славится тем, что отец и мать его правят мiром; смиренным каликой сельским является он в Чернигове и Киеве после побед своих; а когда при Дворе хотят у него отнять честь подвига, тогда он готов положить голову во неправде и требует суда и расправы перед лицом всего народа, у Великого Князя на широком дворе.
Сближение с Цидом.
Я позволю себе сближение, которое, может быть, покажется слишком смелым, по господствующим у нас предубеждениям. Я сравню нашего народного Витязя с образцом Испанского Рыцаря, с Кампеадором Цидом, который был прославлен столь многими дивными песнями. Прекрасно в нем благородное чувство личной чести; но не может ему сочувствовать мягкое, любящее сердце Русского народа, когда десятилетний Цид говорит: «Не ставьте мне в порок, если я повесил вора, потому что такое преступление лишает человека всякой цены». Правда ему выше всего; но для Русского народа, называющего преступление несчастием, милость выше правды, хотя и за вину проливающей кровь ближнего. – Отец Цида воспитывает его для мести за обиженную честь свою. Но не будет семейное чувство Русского сочувствовать Циду в то время, как отец жмет ему руку, и он, не стерпев этого пожатия, мещет на него взгляды гирканского тигра и, исполненный ярости, посылает отца к чорту, и готов бы был пальцами, вместо кинжала или ножа, выворотить его внутренность, если бы то не был отец его, – и отец радуется ярости сына (41). Благородны чувства сознания своего достоинства в Циде перед Королем Альфонсом; но и много зáмков получил он от Короля за свои услуги, и много сокровищ оставил наследникам по смерти своей.
Сибирское предание.
Есть иные сказки и песни, где Илья Муромец смешивается с другими богатырями и олицетворяет исключительно телесную силу; но все оне уступают место одному чудному преданию о том, от чего перевелись Витязи на святой Руси. Это предание олицетворяет великую мысль, каким образом сила вещественная в России мало-помалу уступает место силе духовной. Предание должно быть древнее: оно раздается еще в устах Сибирских жителей. Мне сообщил его студент Московского Университета, Г. Никотин (42).
На заходе красного солнышка, выезжало на Сафат-реку семь удалых Русских витязей, семь могучих братьев названы их, и в их числе: Алеша Поповичь млад, Добрыня молодец и матерой казак, Илья Муромец.
От чего Витязи перевелись на Руси?
Сафат-река очень часто является в тех Русских песнях, которые воспевают борьбу нашего народа с ордами Азиатскими. Она как будто граница Русского мipa, – и на ней совершаются великие битвы.
Перед Витязями раскинулось поле чистое: на нем стоит стар кряковистый дуб. От него идут три дороги: первая в Новгород, вторая в Киев, третья дорога ко синю морю.
«Становились Витязи на распутии, разбивали бел полотнян шатер, отпускали коней погулять по чисту полю. Ходят кони по шелковой траве-мураве, зеленую травку пощипывают, золотою уздечкой побрякивают; а в шатре полотняном Витязи опочив держат.
Было так на восходе красного солнышка; вставал Добрыня молодец раньше всех; выходил он на Сафат-реку, умывался студеной водой, утирался тонким полотном, молился на восток... Видит Добрыня за Сафат-рекой бел полотнян шатер; в том ли шатре залег Татарченок, злой Татарин бусурманченок: не пропускает ни конного, ни пешего, ни езжалого доброго молодца. Седлал Добрыня своего борзого коня: клал на него он потнички, а на потнички коврички, клал седельцо Черкаское, брал копейцо Урзамецкое, брал чингалище булатное и садился на добра коня».
Перескочив через реку, Добрыня первый вызывает Татарина: честный бой держать! Татарин принял вызов. Они съехались. Копья поломались, мечи разлетелись, Витязи с коней долой, начался рукопашный.
«Правая ножка Добрынина ускóльзнула, правая ручка Добрынина удрóгнула, и валился он на сыру землю. Скакал ему Татарин на белы груди, порол ему белы груди, вынимал сердце с печенью».
Вставал второй, Алеша Поповичь. Видит он за рекой коня Добрынина. Стоит борзый конь оседланный и взнузданный; – стоит, только не весел; потупил ясны очи во сыру землю: знать, тоскует по своем хозяине.
Садился Алеша на коня; конь осержается, отделяется от сырой земли, перескочил с Витязем за Сафат-реку.
«Что не бель во полях забелелася – забелелася ставка богатырская; что не синь во полях засинелася – засинелися мечи булатные; что не крась во полях закраснелася – закраснелася кровь с печенью».
Алеша подъезжает к шатру, видит: Добрыня спит глубоким сном. Вызывает Алеша Татарина на честный бой. Сразились Витязи. Одолел Алеша Татарина, валил его на сыру землю, скакал ему на белы груди, хотел пороть ему белы груди, вынимать сердце с печенью.
Тут откуда ни взялся черный ворон. Он вьется около Алеши, просит его не пороть грудей Татарину, а обещается ему слетать на сине море, принести для Добрыни мертвой и живой воды. Алеша послушался. Ворон сдержал слово. «Вспрыскивал Алеша Добрыню мертвой водой – срасталось его тело белое, затягивались его раны кровавые; вспрыскивал его живой водой – пробуждался Витязь от смертного сна. Отпускали они Татарина».
Третий вставал в шатре Илья Муромец. «Видит он: через Сафат-реку переправляется сила бусурманская несметная: и той силы доброму молодцу не объехать, серому волку не обрыскать, черному ворону не облететь». – Илья сзывает Витязей. Сбегались на зов его Витязи, садились на добрых коней, бросались на силу бусурманскую. «Не столько Витязи рубят, сколько добрые кони их топчут. Бились три часа и три минуточки; изрубили силу поганую».
Победив ее, загординились Витязи и стали похваляться так:
«Не намахались наши могутные плечи, не уходились наши добрые кони, не иступились наши булатные мечи!». И вот, первый, Алеша Поповичь-млад обезумел от гордости и говорит: «Подавай нам Силу небесную; мы и с тою Силою, Витязи, справимся».
Чуть промолвил он слово неразумное – и слетело двое небесных Воителей, и вещали они громким голосом: «А давайте с нами, Витязи, бой держать, хоть нас двое, а вас семеро». Разгорелся Алеша Поповичь на те словá, поднял он коня борзого, налетел он на небесных Воителей и разрубил их пополам со всего плеча. Стало четверо, – и живы все! Налетел на них Добрыня молодец, разрубил их пополам со всего плеча – стало восьмеро, и живы все! Налетел на них Илья Муромец, разрубил их пополам со всего плеча – стало вдвое более, и живы все! Бросились на Силу все Витязи, стали они Силу колоть-рубить; а Сила все растет да растет, все на Витязей с боем идет. Не столько Витязи рубят, сколько добрые кони их топчут, а Сила все растет да растет, все на Витязей с боем идет.
Билися Витязи три дня, три часа, три минуточки; намахалися их плечи могутные, уходилися кони их добрые, иступились мечи их булатные; а Сила все растет да растет, все на Витязей с боем идет.
Испугались могучие Витязи, побежали они в каменные горы, в темные пещеры. Подбежит Витязь к горе и окаменеет, подбежит другой и окаменеет, подбежит третий и окаменеет».
С тех-то пор и перевелись Витязи на святой Руси.
Значение предания.
Так Русский народ этим глубокомысленным преданием объясняет себе, как в древней его жизни сила телесная, олицетворенная в Витязях, победив Азиатские орды, уступила место силе духовной, которая мало-помалу простерлась во все концы земли Русской. – Но поэзия народа в прошедшем пророчит и грядущее: так и в этом предании о минувшем Русский народ сознаёт свое будущее духовное назначение, сознаёт, что сила духа должна будет в нем победить всякую силу телесную.
ПРИМЕЧАНИЯ
к четвертой лекции
(1) Обе Владимировы монеты принадлежали сначала Ст. Сов. М.В. Могилянскому в Киеве. Серебряная находится теперь в Музее Общества Истории и Древностей Российских. Обе описаны в книге П.И. Кеппена: Список Русским Памятникам, служащим к составлению Истории художеств и отечественной Палеографии. М. 1822. стран. 1 и 2. Кроме того, о тех же монетах см. статью А.Ф. Воейкова в Вестнике Европы 1816 года, № 12, стран. 315. – О Черниговской Медали см. статью Профессора Крузе в Журнале Минист. нар. просвещ. 1836. Февраль. Исследователь относит медаль ко временам Василия Македонского и полагает ее Византийскою. Она же описана в Списке Памятников Кеппена, на стран. 3 – 11. – О надписи в Десятинной церкви там же стран. 12. Также у Карамзина, И. Г. Р. т. I. прим. 473. стран. 187. Снимок с самой надписи в приложениях к VIII тому Истории Карамзина, стран. 143. (Разумею везде второе ее издание).
(2) Обе присяги приведены в известной хронике Аббата Нитгара († 853), которому мы обязаны историею распрей между сыновьями Людовика Благочестивого. Я привел присягу народа или войска. Приведу присягу и самих королей. Вот Французская Людовикова:
Pro deu amur et pro сhristian poble et nostro commun salvament, d’ist di en avant, in quant deus savir et podir me dunat, si salvarai io cist meon fradre Karlo et in adjudha er in cadhuna cosa, si cum om per dreit son fradre salvar dist in о quid il mi altresi fazet et ab Ludher nul plaid nunquam prendrai, qui meon vol cist meon fradre Karle in damno sit.
Вот Немецкая Карлова, на Франкском наречии: In Godhes minna ind durh tes christianes folches ind unser bedhero gehaltnissi, fon thesemo dage frammordes so fram, so mir God geuuizei indi maht furgibit, so hald ih tesan minan bruodher Luoduuig, soso man mit rehtu sinan bruodher scal inthin thaz er mig so soma duo indi mit Lutherem in no theinni thing ne gegango, zhe minate uuillon imo ce scadhen werhen.
(3) О запретительном каталоге Павла IV, см. Hallam. Histoire de la littérature de l’Europe. t. II. 366. Hosius в своем сочинении: De eo, num calicem, et uxores sacerdotibus permitti, ac divina officia vulgari lingua peragi, fas sit. Dilingae. 1560. Слова его: «Quia etsi nos non intelligimus, quae de ore proferimus, illae tamen virtutes quae nobis adsunt, intelligunt et velut carmine quodam invitatae adesse nobis et ferre auxilium delectantur».
(4) Слова Экономида: «Перелагатели св. книг удержали свойства Славянского сочинения, соединяя с ними свойства и Греческого, не делая впрочем насилия ясности в языке». Экономид, при всем своем желании доказать преобразование Славянского языка по форме языка Греческого, должен был однако уступить доводам Добровского и написать эти слова. В синтаксисе Добровского прекрасно указаны как Греческие обороты, взошедшие в Славянский язык, так и все коренные его свойства, оставшиеся неприкосновенными. Замечательно, что во всех этих коренных свойствах мы узнаем свойства нашего собственного наречия.
(5) История Христианства в России. Преосвящ. Maкария. 1846. стран. 215 – 223.
(6) Находится в Болгарской рукописи, писанной в 1348 году для Царя Иоанна Александра и хранимой в Синодальной библиотеке. Подробное содержание этого Исповедания изложено у Арх. Филарета в его статье о Славянских Просветителях. Шафарик приписывает его другому Константину, ученику первого, но имя брата Мефодия тому противоречит.
(7) Русская Беседа. 1858. I.
(8) Напечатано в Москвитянине 1844 года. № 1. стран. 241.
(9) Об этой молитве в Обзоре духовной литер. Арх. Филарета. стран. 3.
(10) Находится в рукописной Минее, месяц Январь, в библиотеке Московской Духовной Академии. Об этом в Расцвете Славянской письменности Шафарика, который приписывает Сказание Клименту.
(11) См. в Алфавитных Указателях к Описанию библ. Гр. Толстого, к Описанию Румянц. муз., к Каталогу библиотеки Царского и библиотеки Общ. Ист. и др. Росс.
(12) ... И хьрсона дошьд, научи се ту жидовьской беседе и книгамь, осьми чести преложь граматикие, и оть того разумь вьсприемь.
(13) «Оть многа же убо се мы укращьни вь мале положихомь селико, памети ради. А иже хощеть сьврьшенныхь сих бесед искати истыхь, в книгахь его обрещеть е, елико преложи учитель нашь архиепископь Мефодие, разьдель е на осмь словесь, и ту узрить словесную силу от божие благодети»... Для того, чтобы видеть заимствование Цамблаково, можно сравнить 347 стран. в 3-й части моей Истории Р. Слов. с 12 стран. Кириллова жития, по изданию Шафарика.
(14) Histoire de la littérature grecque, par Schoell. T. VI. 1824. стран. 214 и 215. Первые издания Speculum sapientiae относятся к 1470 году. Издание Балтасара Кордье, Венское к 1630. Первый указал на это Князь М.А. Оболенский в своих примечаниях к изданию Летописца Переяславля Суздальского.
(15) Из его жития: «Преложив борзе вся книгы исполнь, разве Макъкавеи». – «Псалтырь бо бе токмо и Еvангелие с Апостолом и избранными службами и церковными с философом преложил первее».
(16) Из Иоанна Экзарха: «Архиепискуп Мефодии, брат его, преложи вся уставьныя книги ξ от Елиньска языка, еже есть Гръчьск, в Словеньск». – История Христ. в России и проч. стран. 228. – Славянские Просветители, Филарета, стран. 23 и 24. прим. 43. – Дополнение к той же статье. Чтения Общ. 1847. № 5. стран. 43.
(17) Расцв. Слав. Письм.
(18) «Тогда же номоканон, рекше закону правило, и отечьскыя книги преложи».
(19) Русская Беседа. 1859. Ч. II. Науки. Греческая служба Св. первоучителям Славянским в Житие Св. Наума Болгарского.
(20) Творения Св. Климента подробно указаны В.М. Ундольским в письме к О.М. Бодянскому, напечатанном в Чт. Общ. 1848. № 7. в предисловии к статье Славянорусские сочинения. стран. X.
В сборниках упоминаются у нас слова Климента: 1) Слово похвально о четверодневном Лазари, 2) Похвала на преставление Св. Владычица нашеа Богородица, 3) Слово похвальное на Собор Св. Архангел Михаила и Гаврила, 4) Слово на память блаженнаго Захарии и о зачатии Иоанна Крестителя. Но трудно решить, какие из них собственно принадлежат Клименту Болгарскому. Издание его творений, предпринятое В.М. Ундольским при содействии Общества Истории и древностей Российских, конечно, разрешит нам этот вопрос. Нельзя довольно нарадоваться подобному предприятию. Прекрасно было бы издать труды всех древних Болгарских писателей X века по порядку. В описании содержания Великих Четиих Миней приводится: 1) Мефодия Епископа Моравского о вещи и самовластве, 2) О книге Мефодия Епископа Моравского; но здесь, вероятно, ошибка Моравского, вместо Патарского.
(21) Очерк путешествия по Европейской Турции. В.И. Григоровича. Казань. 1848.
(22) Век Болгарского Царя Симеона. Сочинение С.Н. Палаузова. СПб. 1852.
(23) Перевод Симеона, под заглавием: Златоструй, с его собственными прибавлениями, значится в Каталоге рукописей Библиотеки, бывшей Графа Ф.А. Толстого. Отд. I. № 47.
(24) Поездка в Кирилло-Белозерский монастырь. Т. 2. стран. 31.
(25) Иоанн Экзарх Болгарский. Москва. 1824. Здесь указаны и рукописи, в которых находятся творения и переводы Иоанна. Сан Экзарха Шафарик так объясняет: «Строитель церковный, обходник, посол или легат Патриархов».
(26) Расцвет Славянской письменности, стран. 49 – 51.
(27) Временник Моск. Общ. Ист. 1851. Кн. IX. Летописец Переяславля Суздальского с предисловием и описанием рукописи. Кн. М.А. Оболенского. стран. XIII, XVI, XIX и XXII.
(28) О книгах истинных и ложных, и о суевериях. Иоанн Экзарх. стран. 208. Расцв. Слав. письм. стран. 56.
(29) Слово: нети Игорев, не соответствует ли Греческому ναιέτης житель, обитатель, жилец или древний быль? – Круг находит здесь сходство с Немецким Neffe, племянник. Слово: ключь, упоминается в перемирной сделке, предшествовавшей договору: «И заповеда Олег дать воем на 2.000 корабль по 12 гривен на ключь». Это слово объясняемо было различным образом. Издатель Кенигсбергского списка разумел под ним судно. Шлецер не знал, как с ним справиться (645 стран. т. II.). Карамзин объяснял, что это значит человека, по обычаю Русских людей носить ключь (т. I. прим. 310 стран. 127); но объяснение не приходится к смыслу. Олег прежде про¬сит дани на каждого человека 12 гривен, а потом торгуется и убавляет вместо каждого человека, на ключь. Иные думали, что это весло, другие – лодка. Никто не обратил внимания на Греческое слово: ϰληΐς, означающее и ключь и лавку гребцов. Вспомним у Гомера νῆες πολυϰλήϊδες (корабли о многих ключах, или весельных лавках). Мне кажется, это след грецизма и явное свидетельство, что договоры переведены с Греческого. Объяснение приходится и к самому делу. Олег, сначала требовавший по 12 гривен на человека, сбавил потом и требовал по 12 гривен на ключь, т.е. на лавку гребцов. Необходимо б было перевести договоры на Греческий язык X столетия, согласив его с хрониками Византийскими этого времени. Тогда бы еще яснее утвердилась их достоверность.
(30) О Византийском элементе в языке договоров Русских с Греками. Сочинение Николая Лавровского. СПб. 1853. Стран. 15 и 135.
(31) Договоры с Греками. Записка И.И. Срезневского. Напечатана в исторических чтениях о языке и словесности. СПб. 1855.
(32) Памятники X века до Владимира Святого. Записка его же. Напечатана там же.
(33) Die Edda. Von Fr. Rühs. Berlin. 1812. стран. 185, 188, 239.
(34) Die Walkyrien der skandinavisch-germanischen Götter– und Heldensage. Aus den nordischen Quellen dargestellet von L. Frauer. Weimar. 1846.
(35) Там же, стран. 52, 55, 81.
(36) Шлецеров Нестор в перев. Д.И. Языкова, т. I. стран. 349 и 338.
(37) Там же, т. II. стран. 766.
(38) Степенная книга, т. I. стран. 7 – 9.
(39) Исследования, замечания и лекции о Русской Истории М.П. Погодина, т. III. стран. 104 – 106. – Саксон Грамматик рассказывает, что Гадинг, Король Датский, осаждая Гандувана, Короля Геллеспонта в городе Дуне, прибегнул к той же самой хитрости, как и Ольга, и сжег город посредством птиц.
(39 b) (ошибкою в тексте поставлено 36). Лав. лет. стран. 51. Степен. кн. ч. I. стран. 143.
(40) Слышано около Мурома.
(41) Цид говорит отцу: en mal hora – самую сильную брань у Испанцев, соответствующую Римской accidenti и Немецкому zum Teufel, как и пере¬ведено в новом переводе у Региса (1842):
Lasst los, Vater, in’s Drei-Teufels
Namen! lasst, zum Teufel, los!
Замечательна ошибка в старинном переводе Гердера. У него отец не жмет рук сыновьям, а связывает их, чтó дает другой смысл гневу сына, оскорбленного таким бесчестием. Но все произошло от того, что Гердер не понял значения глагола: llegar (arriver, дойти); он думал, что это значит связывать – и стих:
Mas cuando llegó á Rodrigo
ввел его в эту ошибку. Вместо того, чтобы перевести его:
Но когда он дошел до Родрига,
– Гердер дал ему такой смысл в своем вольном преложении, что отец связывает Родригу руки. Самый ответ сына умягчен в переводе Гердера. Вероятно, он пользовался текстом оригинала, искаженным какими-нибудь Испанскими монахами. В том обвинять Гердера нельзя, потому что Западная Европа только недавно получила исправный текст романсов о Циде.
(42) Г. Никотин, которому я много обязан сообщением этого прекрасного и многозначительного предания, засвидетельствовал мне, что он передал его точно так, как слышал из уст расскащика Сибиряка. Слог предания он старался сам настроить на лад Русских песен. Все означенное вносными знаками взято из рассказа, написанного Г. Никотиным.
Не знаю, на каком основании Г. Мей, печатая это сказание в Современнике, изменил в нем текст, напечатав вместо: силу небесную – силу нездешнюю. Г. Буслаев в своей речи: О народной поэзии в Древне-Русской литературе, ссылается на текст, измененный Г. Меем. Под именем нездешней силы народ разумеет нечистую силу, а не небесную.
Степан Шевырёв
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
