Мальчик Глеб с папой строили храм – из картона, при помощи двух ножниц, линейки и клея. Это был конструктор, напечатанный в специальном альбомчике. Нужно было вырезать множество деталек и соединить их в непростой последовательности, аккуратно сгибая края и смачивая их клеем. Строили долго – от самого Нового Года, с перерывами, до самого Рождественского Сочельника. Непростым делом оказалось изготовить – православные кресты, не нарушить ни стойки, ни перекладины. Но вот уже и кресты готовы, окрашены золотисто-жёлтым фломастером и установлены – один над колоколенкой, второй над церковью.
– Завтра рано вставать, – сказала мама, наклонившись к церковке, которую Глеб поставил под ёлку. – Если на всенощную не пошли, завтра на утреннюю – в собор.
.
Ночью мальчик проснулся от тихого звона. Открыл глаза и увидел, что в церковке светятся окна! Глеб потёр лицо, на цыпочках подошёл к ёлке и опустился на колени – заглянул сразу в два окошка. В храме шла служба! Там стояли маленькие люди – каждый размером не более семечки или пшеничного зерна. Они были как бы самые настоящие – и одеты в разноцветные одежды, и лица у них были самые разные, как в живой жизни бывает – и бритые и с бородами, были мужчины, женщины, и дети, и старички. Глеб подумал: «Жаль, что я сплю! Как бы мне хотелось сейчас попасть в этот храм!»
На солею из алтаря вышел толстенький дьякон в белом облачении, он был по сравнению со всеми остальными как великан, величиной с тыквенную семечку! Дьякон приподнял руку и, дирижируя, стал распевно читать молитву «Отче наш». Мальчик знал эту молитву, знал, что она читается всеми вместе в конце Божественной Литургии. В тот момент, когда все пропели: «Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, – в комнате за спиной мальчика раздался ужасный шум, словно бы ураган вломился в его комнату через дверь, пронзил ледяной ветер. Мальчик испуганно оглянулся. Он не увидел на своих местах ни кровати, ни привычной мебели. Вокруг была звёздная ночь, был заснеженный сосновый лес, спиралями у босых его ног завивалась позёмка. Глеб сжался от холода и, не веря глазам, чтобы проснуться, подпрыгнул и развернулся, как он думал, к своей ёлке и картонной церковке. Перед ним оказался высокий бревенчатый храм! Заледенелые окна светились, дверь была закрыта. Изнутри еле слышно доносилось общее пение: «…да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли…» Спасаясь от холода, Глеб потянул створку двери на себя и попал в притвор. Здесь было теплее, светились огоньки свечей и разноцветных лампад – фиолетовым, красным, зелёным; здесь топилась печка и одна стена была очень тёплой. Глеб прижался к ней. Все смотрели в сторону алтаря на огромного дьякона и пели: «Хлеб наш насущный даждь нам днесь, и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим…»
На него никто не обратил внимая, кроме одной красивой девочки в красной шубке. Девочка широко открывала рот и пела во весь голос: «…и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго». Закрыв рот, она вдруг состроила Глебу насмешливую гримасу и показала язык: – Э-ээ!
Глебу покраснел от стыда, что зашёл в храм в одних трусах и майке. Забыв, что на дворе стужа, он выскочил наружу.
.
Дверь за ним хлопнула. В отдалении что-то взорвалось с огненными брызгами, как новогодняя петарда. По заснеженной земле рядом с Глебом застучали обломки кирпичей, падающие откуда-то сверху. Его отшатнуло в ночной ледяной сугроб, но он мгновенно вскочил. Вокруг не было ни зимнего леса, ни его комнаты, которую он надеялся увидеть. Но не было и деревянного храма! Среди звёздной ночи перед ним был какой-то заснеженный огород и незнакомый одноэтажный дом, какие бывают в сёлах или на тихих улочках в городах. При этом дом этот имел очень странный вид. Окна были черны и выбиты, крыша проломлена, дверь лежала на заснеженном крыльце. Вновь что-то взорвалось, на этот раз именно за этим мрачным домом. Вверх над проломленной крышей взметнулось белое облако. И тут же сбоку к небу поднялся кусок заснеженной дороги. Глеб бросился в разломанную дверь.
Он стоял в темноте, прижав руки к груди, не чувствуя холода. Взрывы гремели один за другим. Над ухом что-то свистнуло и ударило в стенку рядом. Глеб потрогал. Это был кусочек раскалённого железа. Он отдёрнул палец. Вновь свистнуло. Глеб опустился на четвереньки и пополз вглубь дома, в темноту, подальше от горячих кусочков железа. На полу он чувствовал руками обломки кирпичей, рассыпанные книги, какие-то вещи. Он полз и полз, весь омертвев, не чувствуя ни холода, ни боли, ни ужаса, пока не упёрся лбом во что-то твёрдое. Это была узкая дверь, прижатая балкой с разбитой люстрой, рухнувшей с потолка. За дверью, как ему показалось, кто-то плакал. Глеб напрягся, сдвинул бревно и оказался в чулане.
– Кто здесь? – прошептал он.
– Это я, – услышал он в ответ тихий голос.
– Кто «я»?
– Феликс.
– Ты мальчик?
– Мальчик. А ты?
– Тоже мальчик. Глеб зовут… А что ты здесь делаешь?
– Ничего не делаю, прячусь и мёрзну. А ты?
Они продолжали разговаривать шёпотом.
– Тоже прячусь… А где твои мама и папа?
– Папа уехал на войну, – ответил Феликс. – У него вот такой большой пулемёт!..
Глеб понял, что Феликс развёл руки.
– А мама?
– Мама пошла на работу. А потом бабушка поехала в центр, в магазин. А потом всё опять стало стрелять и взрываться. Я спрятался в чулан под стол, как папа научил. А дверь не открывается. Сижу и плачу, и молюсь. Плачу и молюсь…
– Молишься?
– Папа с мамой научили одной молитве.
Глеб потрогал мальчика. Тот был совершенно худ и почти гол, в одних трусиках и маечке, как и он сам.
Они прижались друг к другу.
– Ты тёплый, – стуча зубами, сказал Глеб.
– И ты тёплый. Вас тоже разбомбило?
– Не знаю, – ответил Глеб. – Мне кажется, я сплю.
– Было бы здорово, – вздохнул Феликс, – проснуться, и всё хорошо… Теперь уже никогда хорошо не будет.
– Там уже не стреляют, – сказал Глеб.
На четвереньках они выбрались из чулана.
– Холодно-холодно-холодно, – дрожал Феликс.
– Холодно-холодно-холодно, – вторил ему Глеб.
В разрушенной большой комнате они нашли разломанный шкаф со взрослой одеждой и стали рыться в вещах.
– Это мамино, – сказал Феликс. – Видишь, какие красивые платья.
Глеб не видел. Но потрогал. Одно платье было очень тонкое и очень холодное. Второе тоже холодное, но потолще – бархатное. На себя они надели сначала платья, потом огромные свитера, куртки и штаны папы Феликса, а на ноги – боты его мамы и бабушки.
.
– Надо к кому-нибудь попроситься, где тепло, – подумал Глеб вслух.
– Вокруг никто не живёт, – ответил Феникс. – Хата бабы Ангелины сгорела. Хату дяди Славы разбомбило. А на хату тёти Светы башня танка упала, когда его на нашей улице подбили. Больше в нашем куту домов нема…
.
Им стало тепло. Но от этого есть захотелось ещё сильнее.
– Есть хочу, – чуть слышно сказал Феликс.
– И я очень-очень хочу.
Они тоненько заскулили, заплакали и уснули в обломках шкафа, по секрету друг от друга шепча какую-то молитву.
– Другие люди в центре живут, – вдруг сказал Феликс, очнувшись от холода.
– Тогда пойдём в центр! – ещё не проснувшись, твёрдо проговорил Глеб. – Иначе совсем замёрзнем или с голоду умрём.
.
Вокруг стояла ночь, в небе подрагивали звёзды-снежинки и обрезок затуманенной луны. Чтобы пройти к центру посёлка, им нужно было перебраться через чёрный полузамёрзший ручей, от которого пахло химией.
– Здесь был мост, – показал Феликс на изогнутую железную рельсу. – Дальше ещё был один.
Но дальше они идти не захотели, надумали, что лучше с разбегу прыгнуть. Тяжёлая одежда мешалась, но они разбежались, скользя по снегу, и прыгнули.
Когда Глеб и Феликс, помогая друг другу, вытащились из ледяной грязной жижи на обледенелый берег, они увидели перед собой храм, тот самый, из которого Глеб недавно выскочил от обиды и стыда.
– Они совсем голые! – проговорил военный в серой шинели.
– Они грязные! – пропищал какой-то мальчик.
– Они мокрые! – пробасил огромный дьякон.
– Они могут получить воспаление лёгких! – всплеснула руками седенькая старушка.
Всё вокруг пришло в движение. На Глеба и Феникса стали натягивать свитера, укутывать их в шубы, в шарфы и шапки.
.
Ровно через полчаса они, уже вымытые в баньке мамой девочки Ксюши, одетые в чистенькую одежду и причёсанные сидели за столом рядом с Ксюшей на скамейке и смотрели на яства, которые занимали всё пространство длинного стола. Блюда были одно другого аппетитнее и живописней. Это была кутья, приготовленная из изюма, орехов, зёрен пшеницы, мёда и мака; это была заливная рыба судак, это был гусь, фаршированный яблоками, это была телятина, запечённая в сыре, это были голубцы, пельмени, вареники, салаты, компоты… В печке потрескивал огонь. Глеб и Феликс глаз не сводили с миски с дымящимися пельменями.
– Дети, потерпим ещё три минуты, – попросила мама Ксюши. – Батюшка Николай дела в храме уже заканчивает, придёт и благословит. А гостей ждать не будем.
.
Батюшка вошёл с улицы весь в доброй улыбке, с бородой как у деда мороза и охапкой дров в руках. Он проговорил:
– Перекусим, что Бог послал… И уложу я вас, детки, спать на настоящую русскую печь.
Глеб сидел к нему лицом, Феликс – боком, рассказывая Ксюше про свой посёлок.
Отец Николай вывалил дрова перед печкой на железный лист. Поучился дребезжащий грохот. Феликс крикнул: – Прячемся, бомбят! – И в тот же миг нырнул под стол и там стал громко молиться: – Отче наш…
– Бедный мой, прости меня, грешного, – отец Николай быстро утёр слезу. Он засунул руки под стол, вытянул Феликса и прижал его к себе.
.
Глеб проснулся и увидел под ёлкой свой маленький храм, в окошках светился огоньки.
– Папа-мама! – закричал Глеб. – Вы где?!
– Мы здесь, – спокойно ответила мама из соседней комнаты. – Собираемся тебя будить.
Он выглянул в окно. Город темнел своими изломанными силуэтами, белел снег, туманились редкие фонари и светились некоторые окна в огромных чёрных домах. Но звёзд в небе светилось намного больше.
Олег Слепынин
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
